***
Юри снял очки и потер переносицу, на которой к вечеру появились следы от носовых упоров; глаза болели от двенадцатичасового непрерывного сидения за компьютером, и экран расплывался перед носом скоплением цветных мельтешащих клякс. На календаре было двадцатое ноября, небо за окном хмурилось низкими серыми облаками, а оставленный рядом с клавиатурой телефон то и дело жужжал, оповещая о стопке очередных сообщений в Line: в списке контактов приложения было всего два пункта, но легче от этого не становилось. Возможно, по той причине, что оба — и Пичит, и Виктор — могли часами вещать в режиме монолога и засорять спамом его папку входящих. «Считай, что это дзуйхицу, — ничтоже сумняшеся заявил однажды Виктор, с легкой руки Юри недавно начавший знакомство с классикой японской литературы, — или как там по-японски будет „что вижу, то пою“?». Юри хотел ответить, что госпожа Сэй Сёнагон оскорбилась бы неимоверно, услышав сей сомнительный комплимент стилю «Записок у изголовья», но лишь молча покачал головой и переставил мобильник на беззвучный режим, в результате чего на следующее утро проспал работу. Виктор без стука вошел в его рутинно-серую жизнь с истинно издевательски звучащим теперь ojamashimasu и мешком баллончиков с краской; забытая предыдущими хозяевами на балконе дребезжащая стремянка теперь гордо звалась локальным Олимпом, — почему именно Олимп и почему локальный, Юри из сбивчивых объяснений Виктора так и не понял, но вроде бы это было связано с какой-то шуткой времен поездки Виктора в спортивный лагерь несколько лет назад, — оставленную олимпийку Виктор забрал, но вместо нее за две с половиной недели случайно, специально ли «забыл» еще кучу барахла, мороженое со вкусом матча прописалось в холодильнике, а знакомый продавец из Family Mart, с утра пораньше завидев их обоих на пороге магазина, после традиционного приветствия уже без слов складывал в пакет две порции жареной курицы. — Я сказал родителям, что еду на выходные к другу, который поможет мне с японским, и оставил им твой домашний адрес, — отчитался Виктор, завалившийся к нему на работу вечером пятницы, стоило Юри раскрыть рот. — Оставил бы и телефон, но его у меня нет. Даже после второй, уже явно не случайной встречи номерами они почему-то так и не обменялись: Юри как знал, что через пару дней, выходя из офиса, столкнется с Виктором, поджидающим его на улице. Собственно, тогда же он и подал ему идею установить Line, чтобы не тратить деньги на звонки и смс, и теперь вовсю расплачивался за проявленную инициативу. Мобильник гневно завибрировал, высветив на экране имя Виктора, и Юри, воровато оглядевшись по сторонам, все же поднял трубку. — Я тебя уже десять минут внизу жду, ты там что, умер в своем офисе? — ворчливо протараторил он, безбожно коверкая японские слова. — Я говорил, что сегодня опять придется задержаться. — На этаже есть еще кто-то, кроме тебя? Нет? Сейчас поднимусь. — Подо… В ухо полетели короткие гудки; через минуту тяжелая стеклянная дверь открылась, и внутрь ужом проскользнул Виктор: на плечах битком набитый рюкзак, в руках два стаканчика с логотипом ближайшей кофейни. — Ты жаловался, что у вас кофеварка сломалась, — буркнул он, пихнув один из картонных стаканов Юри в руки. Он невольно расплылся в улыбке: — Спасибо. Кофе, к счастью не успевший остыть, на вкус был просто восхитителен. Пичит, в очередной раз пытавшийся подбить Юри на какое-то студенческое мероприятие в ближайший выходной, расстроился, услышав отказ, но вскоре уже начал выспрашивать, какие такие внезапные дела появились у друга, который раньше всегда честно признавался, что никуда не пойдет, потому что хочет просто побыть в одиночестве. А информацию Пичит умел выуживать мастерски, так что через полчаса шквального огня вопросов Юри позорно сдался. — Так странно слышать, как ты взахлеб о ком-то рассказываешь, — Пичит хихикнул в трубку. — И вообще, это нечестно, что ты до сих пор нас не познакомил! Я теперь умру от любопытства из-за твоего Виктора, и виноват будешь ты, так и знай! — Виктор не мой, — тут же возразил он. — Виктор, он… — Хм? — Виктор — это Виктор, — наконец, глубокомысленно изрек Юри. — Это должно все объяснять? Юри пожал плечами, даже зная, что Пичит его не видит. «Виктор» объясняло не все. Но довольно многое. — Юри, мы же пойдем на твой день рождения на каток? В Citizen Plaza еще можно в боулинг поиграть, пригласи Виктора, повеселимся втроем, м? — Ладно, — вздохнул Юри, — договорились. Только черта с два он сознается ему про свой день рождения. Виктор, якобы прикрываясь выданным родителям объяснением, благополучно свалил на него проверку своих домашних заданий по японскому, а Юри, в очередной раз разбирая его каракули, невольно задавался вопросом, как он в нужные моменты умудряется состроить столь ангельское выражение лица, что отказать ему в чем бы то ни было просто-напросто не представляется возможным. Но надо было отдать Виктору должное: он все-таки начал стараться, кандзи в прописях выходили уже не такими кривыми, и помощи он просил, только когда в чем-то сомневался. Да и учился Виктор весьма неплохо: если придурком его из-за поведения порой и можно было назвать, то вот дураком — вряд ли. — Пичит хотел с тобой познакомиться, кстати, — сообщил Юри, разливая чай. Голова Виктора тут же высунулась с балкона: — Когда? — В следующее воскресенье. Ты не против? Он задумчиво приложил палец к губам: — Зависит от времени. Меня предки тащат на… неважно, в общем, я только часа в три-четыре удрать смогу. Вы где будете? — В районе Такаданобаба. Виктор издал какой-то странный звук: — Вы специально такие стремные названия станциям придумываете? Юри только пожал плечами: название как название — и потащил поднос с чашками на балкон. Виктор забрался на ступеньку выше, устраиваясь поудобнее; ветер швырял в лицо крупные дождевые капли, и окно пришлось закрыть — ливень теперь обиженно стучал по стеклу, оставляя причудливые разводы. — Я на днях посмотрел ту короткометражку, что ты советовал, — сказал он, принюхиваясь к чашке. — По «Зимним дням» Мацуо Басё, напомни мне, кстати, вернуть книгу… О чем это я? Так вот, я хочу покурить той травы, что курили создатели, когда это рисовали. Нет, серьезно, — Виктор махнул рукой, расплескав чай, но даже этого не заметил, — я понимаю, что каждый из участвовавших в этом дурдоме аниматоров видел доставшееся ему стихотворение именно так, и это круто, но в сочетании это тяжелая кислотная наркомания! Отсыпьте мне того, что они принимали, я тоже так хочу! Юри уже не просто смеялся — хохотал в голос, вспоминая собственную реакцию при первом просмотре этого фильма: вряд ли он бы до него добрался, если бы не ознакомительный курс по мультипликации в академии. Виктор в ответ только фыркнул и допил остатки чая, игнорируя брызги на полу. — Зато сразу проникаешься главной идеей всей японской литературы вообще, — отсмеявшись, произнес Юри. — Ее не стоит понимать буквально. — Я понимаю, почему вы так любите многозначность своего языка, — Виктор по привычке накручивал на палец волосы, пока те не запутывались вконец. — Мне пока трудно ее оценить, пока мой японский застрял на уровне вопроса, как пройти в библиотеку в три часа ночи. — Почему в библиотеку? И почему именно в три часа ночи? — Цитата из старой советской комедии. Но если я что и понял, пока учил в школе английский и французский, так это то, что любой язык надо учить в 3D: по песням, которые на нем поются, по фильмам, снятым в стране, где на нем говорят, по написанным на нем книгам, по тому, как именно говорят его носители и почему они говорят именно так, а не иначе. Знаешь, у меня есть приятель-швейцарец, говорит на четырех языках, из которых три родные. До общения с ним я думал, что знаю французский. Ничего подобного. Он мне еще про немецкий рассказывал, как по одному «здравствуйте» швейцарские пограничники различают не только то, швейцарец человек или нет, но и то, в каком кантоне он родился. Хотя это, наверное, везде так. В России русский язык тоже разный. Виктор редко выдавал вслух настолько длинные тирады. К большому сожалению Юри, которому очень нравилось его слушать. — Я это к тому, что, во-первых, пойдем смотреть то аниме, которое ты хотел показать… — Да я поверить не могу, что ты не знаешь, кто такой Тоторо! — Этот фильм старше меня почти на десять лет, между прочим. — Это классика! — Я смотрел «Унесенных призраками» и «Ходячий замок», можно мне зачет? — Виктор состроил умильную рожицу. — А, во-вторых, спасибо. Юри улыбнулся, а тот в ответ сделал какой-то неловкий жест рукой. Виктор почему-то никогда не улыбался. И чем дальше, тем сильнее Юри хотелось когда-нибудь увидеть его улыбку. В субботу он ненавязчиво поинтересовался у Юри, нет ли у него аллергии на собак, и, получив отрицательный ответ, пообещал его кое с кем познакомить. Кое-кем оказался огромный королевский пудель, при виде Юри сорвавшийся с поводка и почти втоптавший его в асфальт вместе с очками. — Фу, Маккачин, нельзя! — Виктор оттащил радостно гавкающего пса и помог ему встать. — Прости. Он любит общаться. Маккачин гавкнул еще громче и подпрыгнул, пытаясь облизать ему лицо. Юри легонько почесал его за ухом, и тот тут же ткнулся в ладонь холодным влажным носом. Он всегда любил собак, но разве с его работой можно заводить домашних животных? Разве что аквариумных рыбок, и то не факт, что они бы не зачахли в одиночестве. — Может, пробежимся? — предложил Виктор и, на ходу скрутив волосы в нечто, напоминающее лохматый узел-пучок, не дожидаясь ответа, понесся вперед. Запыхавшийся Юри догнал его только у входа в парк. — Ну ты и задохлик, — честно сообщил он, оценив красные щеки, встрепанные волосы и даром что не запотевшие очки. — Надо гонять тебя почаще, а то скоро по улицам передвигаться сможешь только на компьютерном стуле. Юри так и подмывало сказать, что он почти каждые выходные ходит с Пичитом на каток, а в детстве несколько лет занимался балетом, но факт — вещь упрямая. Виктор издевался и был прав: Юри как-то чуть не разбил последнюю пару кружек, увидев однажды, как тот разминается с утра пораньше. Стоя у стены в идеальном вертикальном шпагате. — Ты занимаешься художественной гимнастикой? — поинтересовался тогда Юри, глядя, как Виктор, отойдя от стены и присев на корточки, растянулся в шпагате уже поперечном. Виктор смерил его странным взглядом, сверкнул глазищами-звездами. — Что-то вроде того. Невысказанные вопросы остались висеть в воздухе. Бег успокаивал, выгонял из головы ненужные мысли, в обычное время жужжащие надоедливым роем, и Юри, поймавший нужный темп, практически не ощущал усталости; клены вокруг шелестели листьями, на площадке играли дети, Маккачин гонял голубей заливистым лаем. Виктор, примерившийся к его скорости, бежал чуть впереди, то и дело оборачиваясь через плечо — не умотался ли? — но в итоге остановился первым, тогда как только разогревшийся Юри был не прочь побегать еще минут двадцать точно. — И часто ты так? Виктор, шумно дыша, зачесал назад влажную челку; Маккачин старательно нарезал вокруг него круги, обматывая ему ноги поводком. — Ежедневно перед школой. Кстати, недалеко от твоего дома вроде тоже парк есть? Который вдоль речки. — Есть. Аж на семь кварталов. И это не речка, а канал. — Без разницы. Можем там бегать по выходным, если хочешь. Юри кивнул; Виктор плюхнулся на ближайшую скамейку и разлегся на ней, внаглую положив ноги на спинку. — Я за водой к автомату, тебе взять? — Две бутылки. Спасибо. Монетка в сто йен скользнула в прорезь с тихим звоном. Виктор выдавал о себе информацию по крупицам, каждая из которых в мыслях Юри превращалась в кусочек паззла, вставший на свое место в картине, разбитой на сотни тысяч осколков. Его полное имя Виктор Никифоров, и он очень раздражается, если его произносят с ошибкой, он ест мороженое столовой ложкой вместо чайной — ел бы половником, да тот не пролазит в пластиковое ведерко из морозильной камеры, недолюбливает тофу, но с нужным соусом может схомячить все, кроме натто, обожает высоту, очень плохо спит по ночам и так же плохо это скрывает, в школе ему нравятся гуманитарные предметы, а за последний тест по математике он едва наскреб проходной балл… Картина получалось размытой, не хватало в ней чего-то важного — стержня, вокруг которого строилась его жизнь. Юри наблюдал, как Виктор по-русски что-то втолковывает Маккачину, и думал, что мечтает собрать мозаику до последнего недостающего куска.***
Витя сидел на кожаном диване в приемной медицинского центра в Минато, нервно постукивая пальцами по мягкому подлокотнику. Родители не пожалели денег на страховку, и Виктор с неохотой признал, что идея пройтись по врачам была весьма здравой. В конце концов, к тому моменту, как он вернется в катание, он должен быть абсолютно здоров — тесты ISU никто не отменял. — Никифурофу-сан, пройдемте со мной к доктору. Девушка-секретарь проводила его до нужной двери и, поклонившись на прощание, вернулась за стойку ресепшен — каблуки ее туфель негромко цокали по полу. — Здравствуйте, Виктор-сан, располагайтесь, — Такада-сэнсэй указал на кресло, а сам включил вспыхнувший холодным светом экран, на котором ранее разместил готовые снимки. Собственная нога в разных ракурсах и вариациях в инфернальной подсветке выглядела еще более жутко, чем обычный рентген, и Витя невольно поежился. — Скажите, Виктор-сан, сколько часов в неделю вы проводите на катке? — Зависит от того, как удастся забронировать каток, но обычно не меньше десяти. Что гораздо меньше, чем нужно. — У вас здесь, — Такада-сэнсэй показал на серый участок, на Витин взгляд ничем не отличающийся от других, — небольшое воспаление. Согласно вашей анкете, вес вы не набирали, а наоборот снизили, значит, дело в слишком большой нагрузке на сустав. Я порекомендовал бы вам отдохнуть как минимум пару недель и не заниматься даже бегом. Долгие прогулки медленным шагом допустимы. Насколько я знаю, вы профессиональный спортсмен, а значит, не хуже меня понимаете, насколько это может быть опасно. — Я понимаю. Но что в фигурном катании, что в хоккее, что в конькобежном спорте выносливость на льду достигается исключительно тренировками на льду. По-другому никак, — повторил Витя то, что столько раз вливал им всем в уши Яков. — Здесь речь не о выносливости на льду, Виктор-сан, — покачал головой Такада-сэнсэй. — А о возможности выйти на лед вообще. По телу прошлась липкая волна ужаса. — Но это был всего лишь… перелом, без осложнений, мне гипс сняли через две с половиной недели, — прошептал он помертвевшими губами. — К сожалению, Виктор-сан, я не специалист в области спортивной медицины и травм в фигурном катании. Но, если не ошибаюсь, ваша толчковая нога — правая, а лед — весьма жесткая среда для приземления. Если не будете беречь суставы, они не справятся с нагрузкой, и ситуация может осложниться весьма неприятными последствиями. Две недели без льда в вашем случае погоды не сделают, а ваша лодыжка получит надлежащий отдых. Слова врача отдавались эхом, далеким и искаженным, словно шли сквозь толщу воды. — Сейчас вы пытаетесь заставить ваш организм работать так, как раньше. И думаете, что изнуряющие тренировки вам в этом помогут. Но это не так. Ваш организм не сможет работать, как раньше, как минимум какое-то время. А этого времени вы ему не даете. — Потому что у меня нет времени, Такада-сэнсэй. Мне почти восемнадцать, а многие фигуристы уходят уже в двадцать два-двадцать три. Каждый месяц на счету, даже не месяц — день! — Ничего не поделаешь, Виктор-сан. Придется найти компромисс. Он сбивчиво попрощался и вышел, притворив за собой дверь. И сполз по стене на пол, в отчаянии вцепившись себе в волосы дрожащими руками. К Юри он вечером не пошел, хотя собирался, — остался дома; отправив ему сообщение, Витя выключил телефон и в чем был залез под одеяло, чувствуя, что его трясет. Уснуть бы, пролежать без сознания часов тридцать, но даже спокойный сон стал непозволительной роскошью. Мыслей в голове было слишком много, чтобы удалось отключиться, и Виктор со стоном перекатился на спину, уставившись в потолок. В профессиональном спорте серьезные травмы не редкость. Редкость — спортсмены, способные после них вернуться. Один японский фигурист вернулся после разрыва всех коленных связок. Через два года реабилитации. Но с двумя четверными прыжками в программе. И ведь выкатил оба, не сразу, но выкатил. И бронзу взял на Олимпиаде, чтобы все охренели и подавились. Витя откинул покрывало, вытянул вверх правую ногу. Почему он может нормально ходить и бегать, заниматься в тренажерном зале, делать упражнения на растяжку, но не может прыгать? Не может даже каток по периметру объехать? Что за проклятие, из-за которого он не способен заставить работать собственные конечности? Сколько раз он будет падать головой об лед, думая, что правильное движение было сделано, а потом поняв, что это не более чем иллюзия? В дверь поскребся Маккачин, и Витя, вздохнув, слез с кровати, чтобы запустить его внутрь; тот с разбегу прыгнул на матрас, виляя хвостом, и нагло занял две трети свободного пространства. Виктор примостился рядом, ласково поглаживая мягкую шерсть; наткнулся рукой на колтун и огляделся в поисках пуходерки. — Вычесать тебя надо, дружок, — тихо пробормотал он, пытаясь распутать пальцами перекрутившиеся кудряшки. Маккачин негромко тявкнул, упираясь лапой ему в плечо. — Хочешь меня на пол спихнуть? Ты часом не обнаглел? — Витя придвинулся поближе, крепко обнимая пса. По подбородку прошелся мокрый слюнявый язык. А он вдруг понял, что не помнит, каково это: стоять на вершине пьедестала и смотреть, как от золотой медали на шее на льду танцуют желтоватые блики, похожие на маленьких светлячков. Что не помнит, как выглядела медаль последнего чемпионата мира — а ведь раньше он мог провести не один час, разглядывая их, откладывая в памяти мелкие царапинки, какие-то отличительные знаки, форму, вес, толщину золотистого кругляшка на плотной ленте. Надо же, как быстро забываются медали. Как быстро забывается еще недавно бывшая привычной жизнь. — Почему я такой жалкий, Маккачин? — едва слышно спросил Виктор, прижимаясь щекой к подушке. — Продолжаю мысленно пересчитывать старые награды, а сам сейчас не могу сделать даже несчастный ойлер. И даже не может вспомнить, каково это: быть победителем. В ту ночь во сне он на медальной церемонии слушал гимн России под потолком до боли знакомой ледовой арены. В глаза бил ослепляющий свет, кто-то что-то кричал ему из-за ограждения, а он все улыбался, перебирая стебли винного цвета роз из подаренного ему пышного букета… пока шип одной из них не вонзился в палец, пропоров кожу до крови. Он ойкнул, машинально облизав ранку, но несколько капель все же попали на лед — и его поверхность вдруг вздыбилась, будто по ней прокатилась замерзшая волна. Ступеньки зашатались; Виктор, запнувшись блокиратором о край, с размаху грохнулся на колени, замерев от охватившего ступни и голени холода… и завопил в голос, когда его ноги, по колено превратившиеся в лед, раскололись сотнями острых осколков, тающих на темно-красных лепестках. Проснувшись на полу, Витя, игнорируя мамин стук в дверь, орал до хрипоты, пока, судорожно ощупав чуть липкие от охлаждающей мази ступни, не убедился, что они на месте. И даже после того, как он просидел полтора часа в горячей ванне, ему так и не удалось заснуть. Виктор был более чем уверен, что все работники катка в курсе, сколько раз он пропахал носом лед не далее чем позавчера, но никогда не чувствовал здесь дискомфорта. Дискомфорта, как минимум, по этой причине: если уж что в Японии действительно стоило ценить, так это японский сервис, — но кто б его спас от самого себя. Ботинки старых коньков все еще держались, и Витя грустно подумал, что тренируйся он, как всегда, у Якова по пять часов в день, они не прожили бы и недели. Он держался за ограждение уже почти пятнадцать минут, уговаривая себя снять с лезвий чехлы и выйти на лед. — Давай же, шевелись, ну, — сквозь зубы прошипел Витя, смотря на завязанные бантиком нейлоновые черные шнурки, частично прикрытые спортивными штанами. Но ноги не шли, как будто коньки весили по тонне каждый. «Лед не подчиняется тем, кто его боится», — рокочущий голос Якова из глубин памяти. — Замолчите, — его собственный голос сорвался на свистящий шепот. «Скажите, Виктор, как часто вам снятся кошмары?» — а гребаный метроном все тикает и тикает над ухом, отмеряя секунды, как кукушка — отпущенные годы жизни. — Замолчите! «Речь идет о возможности выйти на лед вообще», — он не замечает, как царапает ногтями обивку кресла. — Замолчите, вы все! Замолчите, замолчите, замолчите! — закричал Виктор, оседая на пол. Эхо разлетелось от стен игольчатыми стрелами. Глаза жгло от невыплаканных слез. Когда в воскресенье мать на такси довезла его до неприметного здания все в том же районе Минато и отвела на третий этаж, взгляд зацепился на выбитые на табличке кандзи. Киношита Рику, психотерапевт. — Витюша, ты потом домой? — мама потянулась к его волосам, поправить выбившуюся прядку; Витя привычно отодвинулся в сторону. — Нет, пойду гулять с другом. Юри — единственное, что есть хорошего в его жизни без льда. Мама вздохнула, больше не делая попыток приблизиться: — Если будешь поздно, напиши, где ты есть, хорошо? Он кивнул и, дождавшись, пока она уйдет, утопил кнопку звонка. Бессмысленно. Все бессмысленно. — Виктор-сан, расскажите мне… Рот искривился в злобной усмешке. Он знал, что именно скажет ему Киношита Рику, задолго до того, как с ее губ слетел хотя бы звук.***
Манговый нектар в высоком узком бокале был донельзя сладким и на редкость холодным, и Юри, продолжая перемешивать его пластиковой трубочкой, украдкой поглядывал на сидящего напротив Пичита, делающего сотое по счету сэлфи на фоне перекрестка Шибуи за стеклом. — Юри, улыбнись! Щелчок камеры заглушил звяканье кубиков льда о стекло. — Я, однако, удивлен, — Пичит, молниеносно набрав несколько хэштэгов для описания, загрузил самое удачное из получившихся фото в инстаграм и только тогда успокоился, отложив телефон в сторону. — Ты — и вдруг кафе-мороженое? — Двадцать пятый год жизни, время перемен, — хмыкнул Юри. — Не думал, что ты когда-нибудь изменишь кацудону. — Даже в том ресторане, который ты нашел в прошлом году, его готовят в разы хуже, чем это получается у моей мамы. — В любом случае, — Пичит, пользуясь отсутствием народа, со скуки начал раскачиваться на стуле, — как ты нашел это место? Сколько живу в Токио и сколько ходил по этому перекрестку, ни разу тут не был! — Это не я, — Юри почувствовал, как губы сами собой разъехались в улыбке. — Это Виктор. Пичит закатил глаза: — Я должен был догадаться. Иначе с чего бы вдруг ты так пристрастился к мороженому? О том, что Виктор вечно скупает полмагазина, забивая до отказа его холодильник, Юри предпочел умолчать. Однажды он заикнулся о том, чтобы вернуть Виктору за это деньги, и был вознагражден незабываемым зрелищем под названием «Виктор Никифоров потерял дар речи». — Юри, ты идиот или да? — отмер он спустя минуты три. — Если рассуждать по твоей логике, то я должен выплачивать часть аренды, раз я появляюсь здесь чаще, чем дома. Считай, я избавил нас обоих от лишней волокиты с цифрами. Последние возражения были задушены на корню. После кафе-мороженого были традиционные совместные фотографии с памятником Хатико, раз уж попутным ветром их занесло на Шибую, а получасом позднее Пичит выставлял на экране настройки для игры в боулинг, пока Юри то и дело косился на телефон в ожидании сообщения: Виктор обещал отписаться, как только закончит с делами. — Страйк! — радостно выкрикнул Пичит, метнув вперед тяжелый шар и сбив все кегли. — Твоя очередь, Юри! Он со вздохом поправил очки и примерился к выехавшему из конвейера зеленому шару. В боулинг он всегда играл паршиво: то поскальзывался на покрытии, то, выбрав слишком тяжелый шар, летел вслед за ним на дорожку, а как-то раз, не заметив развязавшихся шнурков, споткнулся после хорошего размаха и в результате непродолжительно проката едва не выбил кегли собственной головой вместо шара. В общем и целом, с боулингом ему обычно не везло, но с Пичитом это, тем не менее, всегда было очень весело. По крайней мере, если он сбивал хотя бы одну кеглю, не убившись при этом сам, это уже можно было считать достижением. Сообщение Виктора нагнало его в кафетерии, куда после боулинга утащил его Пичит. «Избавился от дел. Буду на Такадонабаба через двадцать минут, куда оттуда идти?». Юри покосился на Пичита, с восторженным писком истинного поклонника своего дела выкладывающего сегодняшние фотографии во все возможные социальные сети, и быстро набрал: «Выход в сторону Васеда-дори. Я тебя там встречу». — Пичит, я пойду встречу Виктора на станции, ладно? — Да-да, конечно, — он на секунду поднял глаза от телефона. — Я буду вас ждать около входа на каток. Юри показал ему поднятый большой палец и, потуже затянув шарф, вышел на улицу. Виктор появился минут на пять позже, чем планировал, волосы растрепанные от быстрой ходьбы, на щеках легкий румянец, на лице тщательно скрываемая печать усталости. — Привет! — помахал он ему, проходя через турникет. — Давно не виделись, — с улыбкой ответил Юри. А ведь и правда давно — Виктор со вторника не приходил. Тот, словно извиняясь, развел руками: мол, прости, ничего не мог поделать. Юри невольно вздрогнул, когда Виктор вдруг подхватил его под руку: — Куда пойдем? — В Citizen Plaza, Пичит наверняка уже сделал фотосессию в каждом кафе, которое только смог углядеть. Мастер сэлфи. Виктор только хмыкнул, прислонившись к нему плечом, обтянутым тканью тонкой куртки. — Ты так не замерзнешь? — привычно поинтересовался Юри, все еще поражаясь его холодостойкости. — Нет. Я люблю холод. Идем? Светофор на пешеходном переходе сменил цвет с красного на зеленый. Только оказавшись внутри, Юри подумал, что, наверное, стоило обсудить с Виктором поход на каток, но подсознание голосом Пичита пакостливо посоветовало не париться по пустякам: в конечном счете, всегда можно пойти куда-нибудь еще, а покататься на коньках он может в следующий раз и сам. Пичит, которому он оставил свою сумку, куда-то запропастился, и Юри, вздохнув, пошел ко входу. Виктор, с любопытством озирающийся по сторонам, последовал за ним. И резко остановился, будто впечатавшись в невидимую стену. — Виктор? Все в порядке? — Каток, — прошелестел Виктор; взгляд в никуда, потерянный и жуткий. — Ты… знал? Ответить Юри не успел. Потому что ему в спину с разбегу врезался Пичит, на лету приобнявший его за плечи: — Ну вот вы где, наконец-то, я уж думал… О, — друг во все глаза уставился на Виктора и вдруг выкрикнул: — О боже мой! Юри, почему ты не сказал? — Не сказал о чем? Юри растерянно переводил взгляд с оцепеневшего, бледного как смерть Виктора на едва не подпрыгивающего на месте от нетерпения Пичита и обратно, все еще не имея ни малейшего понятия, что происходит. — Что твой друг — Виктор Никифоров, разумеется! Юри, серьезно? Как ты мог скрывать от меня такие новости?! На задворках сознания мелькнула мысль, что фамилию Виктора Пичиту Юри не называл, но все его внимание было сейчас приковано к Виктору, застывшему у выхода на лед и прижимающему ко рту подрагивающие пальцы. — Теперь понятно, почему мы здесь, но Юри, ты мог мне сказать, я бы не выдал! — Пичит на автомате продолжал эмоционально тараторить. — Виктор, — Юри осторожно потянул его за рукав куртки. — Я туда не выйду, — шептал тот помертвевшими губами. — Не выйду, не выйду, не выйду… Кажется, он не видел и не слышал ни его, ни Пичита — вообще никого из присутствующих. Лишь повторял, как мантру: — Не выйду, не выйду… Это было страшно: пустые глаза бледного как смерть Виктора, плещущийся в них ужас… а еще — затаенная боль под слоями синего льда. Боль и отчаяние. — Вик… — Я не выйду на лед! — взвыл он вдруг, оттолкнув его руку. И со всех ног бросился прочь.