Alegria

      Виктор проснулся поздно; когда он, лениво потягиваясь, открыл глаза, квартиру освещало солнце, заглядывающее внутрь сквозь незашторенное окно. Он снял с ноги бинт, провел по ней пальцами, ощупав лодыжку: та, к счастью, больше не болела, — и лишь тогда заметил, что Юри, вопреки обыкновению, все еще спал, завернувшись в одеяло, как в кокон. Часы показывали половину первого, Пичит собирался заявиться сюда к началу второго, так что будить Юри было хоть и жалко, но необходимо, и Витя, вздохнув, слез с дивана и направился к кровати. Матрас слегка прогнулся под его весом; Юри, видимо, почувствовав его руку на своем плече, чуть пошевелился, но продолжил самозабвенно посапывать в подушку.         — Юри, вставай, — он легонько потряс его за плечо. Ноль реакции. Виктор наклонился ближе, и его растрепанные после сна волосы мазнули Юри по щеке; не успел он отбросить их за спину, как Юри вдруг распахнул глаза и, резко дернувшись при виде него, едва не подпрыгнул, в результате чего они с чувством стукнулись лбами. Из глаз посыпались искры.         — Больно же, блин! — взвыл Витя, потирая ушибленную голову.         — Прости, — покрасневший Юри прищурился, шаря рукой по тумбочке, и, нащупав дужки очков, нацепил их на себя. Виктор подумал, что без них он казался старше.         — Как твоя нога? Лучше?         — Скоро Пичит придет, — невпопад брякнул он, встав с кровати. — А нога нормально. Словно в подтверждение его словам телефон Юри пиликнул входящим сообщением. «Буду на Киншичо через двадцать минут, но я не помню дорогу, встретишь меня?» — зачитал он вслух смс от Пичита и, все еще сонно моргая, осмотрелся по сторонам: на столе упаковки от еды, пара полупустых бутылок газировки, открытый пакет бобов адзуки в обсыпке из зеленого чая, в раковине лежит снова свалившееся с крючка полотенце, под ним вчерашние чашки из-под чая…         — Бардак, — кратко резюмировал Юри. — Виктор, сможешь встретить Пичита на станции? А я пока здесь приберусь.         — Не вопрос. Тем более, что Витя и без того хотел переговорить с ним с глазу на глаз.       На улицу он выскочил в одной футболке и невольно поежился, когда порыв сильного ветра едва не сбил его с ног: скоро он, как японцы, начнет мерзнуть в плюс пятнадцать и считать зимой местный декабрь, по погоде напоминающий питерский апрель. Волосы лезли в лицо, и Витя раздраженно фыркнул, остановившись на полпути, чтобы скрутить их в лохматый пучок на затылке. Он не помнил, когда и как они с Юри в итоге вчера расползлись по углам. Зато помнил выражение его лица, когда на сцене появилась певица в белом, теплую ладонь, сжимающую его пальцы, погасший экран компьютера, оставивший их в уютной темноте. Виктор пнул носком кроссовки маленький камушек, попавший под ноги. Он не раздумывал ни секунды, решив рассказать Юри о своей мечте. Он чувствовал, что Юри просто должен знать. Обо всем. Ни больше, ни меньше.       Когда Виктор подошел к выходу со станции, Пичит уже ошивался у турникетов, меряя шагами расстояние от одной стены подземного перехода до другой. Заметив его, Пичит едва не выронил из рук телефон и в итоге убрал его в карман — от греха подальше.         — Извини меня, — выпалил он еще до того, как Витя успел поздороваться. — За тот случай. Я как-то не подумал и… лишнего наговорил, а это не мое дело. В общем… Виктор понятия не имел, что на это ответить. А потому вместо приветствия сказал первое, что пришло на ум:         — Спасибо. Пичит кивнул. За что спасибо, не спросил, и слава богу.         — Мы вечно как ни соберемся день рождения Юри отмечать, так что-то случается. В Детройте мы пошли в итальянский ресторан, и он отравился пастой, через год он чуть на катке не убился — впаялся с разгона лицом в бортик, представляешь? — а теперь вот…         — День рождения? — перебил Витя, не дослушав.         — Да, двадцать девятое ноября, день рождения Юри. Ой, — Пичит смущенно почесал в затылке. — Он тебе не сказал? В голове Виктора вертелось в этот момент две мысли. Первая: скрытность Юри, воистину, не знает границ. Вторая: Пичит — кладезь полезной информации, и уже хотя бы по этой причине стоило с ним подружиться.       Третья мысль добавилась на подходе к дому, когда Витя вытащил из кармана ключи и приложил намагниченный кругляшок к панели вызова домофона: у Юри, судя по всему, были весьма своеобразные понятия о доверии, раз сделать для Виктора дубликат ключей от собственной квартиры считалось нормой, а уведомить о своем дне рождения — нет. Наверное, Юри просто не любит его отмечать или не считает это важным, но Витя все равно чувствовал себя обиженным. Друзья они, в конце концов, или кто?         — Юри! — радостно воскликнул Пичит прямо с порога, увидев друга в коридоре с мешком мусора наперевес. Виктор, скинув кроссовки под обувную полку, прошагал в гостиную, больше не выглядевшую так, словно по ней Мамай прошел, и в который раз подивился способности Юри за считанные минуты наводить порядок: ему бы так. Пичит что-то возбужденно тараторил, размахивая руками, а Витя, воткнув в розетку штепсель зарядного устройства, включил ноутбук и забился в угол дивана в обнимку с подушкой и старым блокнотом, между пружинами которого торчала шариковая ручка. Хорошо, что поздравлять с днем рождения можно еще месяц: двадцать девятое декабря еще не наступило, а значит, у него есть время подумать о подарке. Подарок… Витя уткнулся подбородком в колени. Он и не помнил, когда ему вообще хотелось что-то кому-то подарить, неважно, по поводу или без; подарить что-нибудь особенное, а не оплатить выбранное по договоренности или в который раз последовать сложившемуся порядку: на день рождения отца — очередную авторучку для его коллекции, на мамин — пахнущие медом орхидеи, на восьмое марта — альстромерии, на годовщину свадьбы — белые фрезии, потому что они были в мамином свадебном букете, перевязанном тонкой серебряной ленточкой, которую при желании даже можно разглядеть на фото. Подписи для открыток Виктор без зазрения совести копировал из интернета, выбирая наименее слащаво звучащие, на словах же поздравлял редко: Крис неоднократно говорил, что его поздравления скорее похожи на изощренные издевательства. С Юри подобного хотелось меньше всего.         — Я отправил тебе ссылки на просмотр, проверь почту, — Пичит плюхнулся на диванные подушки. Юри занял свободный пятачок пространства между ними и открыл окошко браузера, поставив видео на полноэкранный режим; шестерка финалистов только что закончила разминку, и на льду остался только один фигурист, о чем-то переговаривающийся у бортика со своим тренером и какой-то девушкой.         — Микеле Криспино, — прокомментировал Пичит, забираясь с ногами на диван. — Италия, восемнадцать лет. В памяти промелькнул какой-то смазанный образ, но тут же исчез; они наверняка сталкивались на соревнованиях, но, видимо, Микеле Криспино не представлял из себя ничего выдающегося или интересного. Иначе Виктор бы запомнил. Но сейчас все изменилось; он устроился поудобнее, держа ручку на изготовке. Этот итальянец прошел в финал гран-при, а он, Виктор Никифоров, как фанера над Парижем, пролетел мимо участия в отборочных этого сезона. И ему необходимо знать, что — а точнее, кто, — будет ждать его в следующем.       Он всегда лучше других видел чужие недостатки. Там недоработанная дорожка, тут недокрут оборота, там словно подбитая из дробовика неуклюжая ласточка, тут смазанный переход от одного вида вращения к другому — глаза Виктора подмечали все детали, фиксируя в памяти, подчеркивая двойной жирной линией: так кататься нельзя.         — Ух ты, — выдохнул Пичит, следуя взглядом за Криспино, только что запоровшим заявленный каскад тройной лутц-тройной риттбергер. — Классно! Витя громко фыркнул:         — Он слил второй прыжок и чуть не пробил лед своей железной задницей, — судя по идиотскому костюму, Микеле Криспино изображал рыцаря в доспехах. — А еще он прыгает так, словно аршин проглотил.         — Что проглотил? Он молча проклял русские фразеологизмы, великие и могучие в своей непереводимости.         — Неважно, — Виктор махнул рукой; выставленные судьями оценки в целом соответствовали шестому месту. — Видели когда-нибудь, как топор в воде тонет? Вот прыгает Криспино примерно так же. Как топор — плавает. Как этот итальянец вообще до финала добрался с такой техникой?       В прицеле камеры неожиданно появился Яков, что-то втолковывающий явно нервничающему за бортиком Гоше; когда лицо последнего показали крупным планом, Витя едва удержался от того, чтобы громко и неприлично заржать: судя по намалеванным вокруг глаз фингалам, палетку теней от Givenchy он у Милы все-таки спер. На память об ушедшей молодости, не иначе. Второй с конца, господи, позорище-то какое. Яков выглядел изрядно постаревшим, изображающий то ли ведьму, то ли болотную кикимору Гоша — изрядно пафосным, комментаторы воодушевленно трещали в микрофон, пока их неразборчивую болтовню из колонок внезапно не перебил Юри:         — Виктор, это ведь твой приятель по катку, да? Когда они общались в последний раз, Гоша пытался его пожалеть.         — Попович и пятьдесят оттенков драмы? О да, я за столько лет от души на него насмотрелся. В отличие от как там его, Кристино — или Криспино? — у Гоши хоть техника на уровне, иначе Яков еще юниором выставил бы его из «Юбилейного», только вот эмоции он транслировал не те, что нужно было. Не было в нем искорки одухотворенности, а играть Гоша никогда не умел: что чувствовал в данный момент времени, то и показывал, эдакое кривое зеркало артистизма собственного внутреннего мира. Вот и сейчас было заметно, что программу этого сезона Гоша не прочувствовал: катался неплохо, даже умудрился правильно приземлить проблемный сальхов в каскаде и докрутить тройной тулуп после, но как-то без огонька. Устало. В духе «когда же эта долбаная программа, наконец, закончится?».         — За технику получит нормальные баллы, за артистизм кол с минусом, — констатировал Витя вслух, глядя на украшенного нарисованными синяками Гошу в компании ругающегося Фельцмана в уголке слез и поцелуев в ожидании оценок. «Я смог бы лучше. Гораздо, гораздо лучше». Лодыжка вдруг заныла, и он тихонько зашипел сквозь зубы, накрыв ее ладонью. Он смог бы. Но он не может.       Юри поймал его взгляд, вскинул вопросительно брови, будто спрашивая: «Тебе что-нибудь нужно?». Витя отрицательно покачал головой. Баллы Поповича были неплохими, но, как любила говорить Лилия Александровна, не шедевр. Как и следующий участник, китайский фигурист, взявший в этом сезоне два серебра на отборочных этапах: в целом прокатило бы на уровне национальных, а так — ничего выдающегося. Словно в одиночном мужском катании уже не придумать ничего нового и интересного. Словно все разом перестали стараться. Хотя, наверное, ему просто показалось.       Когда на лед выехал выступающий предпоследним Крис, Виктор невольно потянулся за телефоном. Он пожелал Крису удачи в финале еще после второго места на NHK Trophy, начисто проигнорировав посыпавшиеся после первого письма сообщения с вопросами. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем ему захочется вновь выйти из тени под свет прожекторов?         — Джакометти в этом сезоне очень сильно катается, — сказал Пичит, украдкой покосившись на Витю, видимо, ожидая, что он начнет возражать, но Витя только кивнул: вместе с Йозефом, своим тренером, Крис подготовил отличные программы. Соревноваться с Крисом всегда было интересно. Даже с учетом того, что он был обречен на пожизненное второе место, если Витя выходил с ним на один лед. И теперь, смотря на то, как Кристоф почти идеально прыгает четверной лутц — когда только успел так отшлифовать прыжок? — он ощущал себя предателем: незнакомое, противное чувство. Виктор уже знал результаты. Знал, что Крис уступил финальное золото гран-при канадцу Леруа, которого они вдвоем год назад, пакостно хихикая, окрестили Жоржеттой и чье настоящее имя выветрилось из Витиной головы в следующую же секунду после того, как он его услышал — благослови, боженька, избирательную память. Знал, что Крис упал с тройного акселя во второй половине произвольной программы, чудом не вывихнув при приземлении колено. Знал, почему это произошло и как это можно было исправить. Но во время записи с финального проката произвольных не сказал ни слова, молча сверля взглядом экран.         — Он ведь так хорошо зашел на аксель, почему он упал? — в словах Юри слышалось неподдельное сочувствие.         — Перекрут, — тихо произнес Витя, царапая ногтями темно-коричневую наволочку диванной подушки. — Во время любого прыжка очень важно, чтобы ось и скорость вращения всех частей тела оставалась неизменной. Но иногда случается так, что опорная нога идет вперед быстрее корпуса. Тогда коленный сустав перекручивается, и при амортизации об лед часто происходит вывих или повреждение связок. Крису повезло, что он потерял равновесие и приземлился на задницу, а не на ногу. На него уставились две пары непонимающих глаз, и он со вздохом встал с дивана:         — Я покажу. У входной двери на балкон было немного свободного места. Не балетная студия Барановской, где Витя привык отрабатывать хореографию, но ведь он и не четверной флип собирался делать. Полуторный, наверное, сойдет.       Выбившиеся из пучка волосы хлестнули по лицу; Виктор приземлился на правую ногу и, чуть проскользив по полу, замер в конечной позиции. «Спину ровнее!» — прозвучало в голове голосом Лилии Александровны: где его девять лет и прыжки на лед с движущейся подставки?         — Если бы Крис попытался закончить перекрученный аксель, скорее всего, ему грозил бы разрыв коленных связок. Поэтому единственным выходом было сместить ось вращения. «И закономерно шлепнуться на лед», — добавил он, но уже про себя.       Просмотр оставшихся видео в итоге превратился в игру «вопрос-ответ»: Пичит и Юри спрашивали, Виктор объяснял или по возможности показывал, как правильно выполняются те или иные элементы — книгу Мишина об основах техники прыжков Яков всучил им с Гошей и Милой еще до того, как они перешли из юниоров во взрослую лигу, и заставил вызубрить чуть ли не наизусть. В обязательном порядке.       Витя уже не спрашивал, можно ли остаться до завтра: после того, как они тепло распрощались с Пичитом у станции, ужин в китайском ресторане они взяли на двоих; полупрозрачный пакет с едой, рассортированной по картонным коробкам, по дороге к дому время от времени бил по ноге. Пока он раскладывал тарелки, Юри делал в своем старом блокноте какие-то наброски, и в итоге Виктор спросил:         — Почему ты так редко рисуешь?         — Потому что обычно я слишком устаю. Да и скетчбук я никак не куплю, я уж молчу про нормальный мольберт. Пока я учился, мы часто рисовали прямо в академии, а так, — Юри махнул рукой, — и говорить не о чем. Витя промолчал, сделав вид, что поглощен выставлением настроек на микроволновке. В голову пришла неожиданная идея, которую необходимо было реализовать как можно скорее.

***

      Юри задумчиво смотрел на исписанный с двух сторон неровными кандзи лист бумаги, полный исправлений и зачеркнутых строк, и чувствовал себя полным идиотом. Что в академии, что в детройтском колледже, что в рекламных фирмах на начальной стадии работы над новым проектом советовали записывать любые мысли, которые возникают в процессе интенсивного мозгоштурма, а потом уже разбираться, что из этого можно достойно использовать. Только если в дизайне Юри понимал хотя бы что-то, то в фигурном катании и уж тем более в психологии — почти ничего.       Согласно найденной в интернете литературе, делом первостепенной важности было выяснить максимально конкретную причину страха и постараться ее искоренить каким бы то ни было способом, но невольно возвращать Виктора к событиям чемпионата мира, пусть даже мысленно, Юри хотелось в последнюю очередь. Задачей оставшихся до Рождества полутора недель было придумать что-то, что могло бы вызвать у Виктора улыбку; он перечитал написанное еще раз и, все еще сомневаясь, подчеркнул два слова из списка. Роликовые коньки.       Судя по тому, что Виктор рассказал тогда, цепляясь за воротник его пальто на лестничной площадке, он начал бояться не катания, а самого льда, и раз не мог без страха появиться на катке — не мог и кататься. Юри видел жадное, тоскливое нетерпение на его лице, пока участники финала гран-при выходили на барселонский лед, и грусть, приправленную толикой злости, когда он показывал им с Пичитом порядок выполнения вращений и прыжков, попутно объясняя десятки мелочей, видимых лишь профессионалам.         — Каждый этап тренируется отдельно на паркете, потом на коньках. И только после этого можно пытаться сделать прыжок целиком, — Виктор крутанулся на месте и, изогнувшись изящной дугой, запрокинул руки за голову и обхватил пальцами правую ступню; бильман — вспомнил Юри название вращения.         — А я думал, что в первую очередь надо именно на катке, — почесал в затылке Пичит. — Ребята, которые нас в Детройте кататься учили, сразу нас на лед вытащили.         — Ну так вы и не тройной тулуп тренировали, — резонно заметил Виктор. — Понятное дело, что сначала надо научиться хотя бы скользить по катку, не держась за бортик, и при этом не приземляться на каждом шагу на пятую точку. Падать тоже нужно правильно. Виктор, говорящий о фигурном катании, чуть отличался от того человека, которого Юри привык наблюдать: невесомо, неуловимо, но именно это самое хрупкое, полупрозрачное как талая вода «чуть» словно поднимало его ввысь. Но лишь лед мог позволить ему вновь взлететь, расправив крылья. И не было зрелища страшнее, чем прикованный к земле когда-то свободный ветер.       Уцепившись за идею, Юри начал с поиска места в Токио, где можно было бы покататься на роликах: к его вящей радости, шеф отбыл в командировку до конца недели, да и новых проектов в уходящем году уже не планировалось — успеть бы доработать старые. Крытая арена для любителей роликовых коньков неожиданно нашлась в одном из зданий парка аттракционов Токио Доум, а билет на два часа катания и прокат роликов должен был обойтись примерно в ту же сумму, которую Юри с Пичитом обычно тратили на субботние ледовые тренировки. Он сохранил сайт в закладки; тревожная неуверенность, его вечный спутник, вновь подняла голову, и Юри невольно задумался, можно ли вообще выполнить на роликах элементы фигурного катания. С физикой в школе у него было не то чтобы совсем плохо, но оставшиеся с тех пор в голове знания исчерпывались законами Ньютона и простейшими формулами вроде вычисления архимедовой силы, так что все сводилось к заключению, что разницу между льдом и паркетным покрытием, равно как и между металлическими лезвиями и линией из четырех колес, определенно нужно учитывать. Вопрос был, как именно.       Когда на соответствующий запрос интернет выдал несколько сотен тысяч результатов, Юри, не мешкая, кликнул по первому же видео, на котором девушка в темно-малиновом платье, напоминающем обычные костюмы для выступления фигуристов, будучи на роликах, прыгала двойные прыжки с поднятой вверх рукой — Виктор объяснял, что за счет смещения центра тяжести прыжок становится гораздо сложнее, а потому за такие элементы можно получить хорошие надбавки к баллам за технику, — и даже делала короткие вращения. Не сравнить с грацией скольжения по льду, не сравнить совершенно, но… Юри закусил подушечку большого пальца, ставя на загрузку следующее видео из подборки. Если уж фигурному катанию на роликах специально учат, да еще и проводят по нему соревнования, значит, эта идея далеко не так плоха, какой казалась на первый взгляд. Тем более, что все тот же интернет, благослови ками его создателей, пестрел статьями о схожести этих двух видов катания и пользе отработки ледовых программ на паркете. Юри улыбнулся сам себе, по привычке закрывшись экраном ноутбука. Виктора на Рождество ждет сюрприз.       О любви Виктора к сюрпризам разного рода Юри уже, наверное, мог написать целую книгу: само воплощение спонтанности, он буквально обожал все новое, неизведанное и неожиданное, и в его глазах, несмотря ни на что, никогда не угасал огонек любопытства. Именно об этом вспомнил Юри, когда, вернувшись домой и миновав коридор, увидел стоящий в комнате напротив окна мольберт с холстом, уже натянутым на подрамник, а на столе — набор кистей и красок. На сером фоне холста белел прямоугольник конверта. «У нас можно поздравлять с днем рождения в течение месяца. Поэтому поздравляю тебя, Юри. И прости за то, что тогда испортил тебе праздник. Я этого не хотел. Виктор».       Первым порывом было схватить телефон и, набрав нужный номер, потребовать вернуть все купленное добро в магазин или, как минимум, договориться о возврате денег: Юри слишком хорошо разбирался в теме, чтобы тешить себя иллюзиями относительно суммы, утекшей с кое-чьего банковского счета. Вторым — опять же, позвонить Виктору и отругать его за транжирство. Третьему порыву он поддался, распечатав упаковку с кистями и пробежавшись пальцами по пушистым волосяным кончикам, подстриженным для получения нужной формы, откинул крышку деревянного ящика с аккуратно разложенными внутри тюбиками масляных красок, выдвинул прячущуюся палитру; между ножкой мольберта и прижатым к нему планшетом виднелась папка с листами бумаги. Виктор приобрел для него даже комплект лекал: похожими пользовались уличные художники в Америке, когда, к примеру, нужно было быстро прорисовать чьи-то вьющиеся локоны или детали одежды.       Юри покосился на сиротливо лежащий на кухонном столе мобильный. Он только потянулся к телефону, чтобы если не позвонить, то хотя бы написать и поблагодарить за подарок, как в замке провернулся ключ, и входная дверь с тихим скрипом открылась, явив миру самого Виктора, увешанного шуршащими пакетами. Которые почти выпали у него из рук, стоило ему столкнуться взглядом с Юри.         — Я не думал, что ты придешь так рано, — огорченно вздохнул он, складировав пакеты в угол, откуда по квартире поплыл явственный запах шоколада.         — Ты ограбил кондитерскую?         — Почти. В следующий раз приплачу продавцу, чтобы он красиво за мной погнался, — насмешливо фыркнул Виктор, по традиции едва не снеся обувную полку в попытке поставить на нее ботинки. Он торжественно водрузил на стол свою ношу и начал выкладывать наружу картонные коробочки с фирменным логотипом, перевязанные цветными лентами.         — Тебе не стоило так тратиться, — все же сказал Юри, стараясь при этом не чувствовать себя неблагодарной свиньей. — Мольберт, краски, кисти, это слишком… Виктор резко повернулся к нему; распущенные волосы взметнулись серебристым плащом.         — Что слишком? Я не хотел дарить что-то, что будет тебе не нужно. И ты сам говорил, что хотел бы рисовать больше.         — Ты ничего мне не портил. Я просто… — он зачесал назад непослушную челку, — обычно просто не отмечаю день рождения. Однажды я вообще о нем забыл, веришь? Мне родители позвонили, и я вспомнил только тогда, когда они меня поздравили. И я не сказал, потому что не видел смысла, — предвосхитил он вопрос Виктора, готовый вот-вот сорваться с его губ.         — Ну, для меня смысл есть, — ворчливо отозвался тот. — И да. Я купил все это на свои призовые деньги, которые могу тратить так, как захочу, без малейших угрызений совести, ибо заработал я их сам. Нет, я не сохранил чек из магазина. И из кондитерской тоже. И мой мобильный банк подключен к русской сим-карте, которая из-за роуминга здесь не ловит, а от личного кабинета в интернет-банке я еще год назад забыл пароль. И все ценники я отодрал, даже не надейся. Юри поднял руки в знак капитуляции: Виктор успел достаточно его изучить, чтобы предсказать его реакцию и возможные пути отступления, и заранее озаботился тем, чтобы перекрыть их все. Он подошел к мольберту, провел пальцами по шершавому холсту, слегка царапающему кожу, а в голове вертелось, что он не заслуживает… всего этого. Таких подарков. Такого внимания. Но Юри молчал, потому что знал, что Виктор сразу начнет возмущенно спорить, равно как начал бы сдавший его с потрохами Пичит, если бы присутствовал сейчас здесь.         — Просто скажи, тебе нравится? Юри только после его слов понял, что все это время Виктор стоял рядом, теребя пальцами рукав своей черной водолазки.         — Нравится, — серьезно кивнул Юри. — Очень нравится. Спасибо, Виктор. К чему он точно не был готов, так это к тому, что тот вдруг подастся вперед, сжав его в крепком порывистом объятии.         — Я рад. С днем рождения, Юри, — скороговоркой выпалил Виктор ему на ухо и выпустил из кольца своих рук до того, как Юри успел хотя бы обнять его в ответ. Он метнулся обратно к столу, заваленному горой бумажных упаковок, и вытряхнул из пакета фигурные свечки в форме цифр «два» и «четыре».         — У тебя ведь есть зажигалка? Или спички, да? Для торта обязательно нужны свечи, но двадцать четыре штуки точно бы не поместились, — Виктор все продолжал тараторить, активно жестикулируя, и, как следствие, чуть не смахнул вышеупомянутый торт на пол. Лихорадочное возбуждение, с которым он доставал чашки, включал чайник, принюхивался к разноцветным пакетикам из чайного магазина, было невероятно заразительным.         — Ты любишь праздники, — с улыбкой произнес Юри, не спрашивая — утверждая. Виктор, привстав на цыпочки, потянулся к верхней полке шкафчика.         — Люблю. Очень. Он наконец нащупал коробок спичек и теперь, высунув от напряжения кончик языка, старательно втыкал свечки в шоколадный торт. После чего поднес его к Юри:         — Желание загадывай. В последний раз он отмечал так день рождения в год выпуска из старшей школы — тогда мама даже на Мари напялила дурацкий праздничный колпак в мелкую красно-золотую полоску и точно так же зажигала торчащие из бисквита витые парафиновые стерженьки. Желание, да?         — А если не знаешь, какое? — вырвалось у него. — Если не знаешь точно, чего именно так сильно хочешь, чтобы потратить на это свой шанс? Виктор на мгновение задумался, прижав палец к губам, а потом ударил кулаком по ладони:         — Тогда загадай, чтобы вселенная была тебе должна исполнение одного желания. Чтобы оно исполнилось тогда, когда оформится в голове. В глазах Виктора причудливо отражались мерцающие огоньки пламени, танцующие на тонких фитильках; Юри, сосредоточившись, зажмурился и задул свечи.       Торт они благополучно не доели, сгрузив его остатки в холодильник вместе с пирожными: вошедший в раж Виктор, похоже, скупил весь ассортимент магазина, обеспечив их обоих сладостями как раз до приближающегося Рождества.         — Я чуть не сдох, пока тащил все это с Шиндзюку, — пожаловался он, обложившись диванными подушками. — А мысль, что можно было взять такси, пришла ко мне только в районе перегона между Акихабарой и Асакусабаши. Никогда не думал, что мольберт и подрамник могут быть такими тяжелыми.         — Тяжелыми-то ладно, хуже, что они объемные, — Юри устроился напротив него, блаженно вытянув ноги. — Пичит однажды приволок с собой подрамник и застрял с ним в дверном проеме, причем так, что ни войти, ни выйти. В итоге опоздал на просмотр и едва не провалил зачет. Виктор сунул под голову самую большую из имеющихся подушек и удовлетворенно вздохнул, прижавшись к ней щекой.         — Мы ведь встретимся на Рождество? — тихо спросил он. — Двадцать пятого мой…         — День рождения. Я знаю.         — Отку… а, точно. Гугл знает все.         — Практически. Да, у меня нет никаких других планов на Рождество, так что можем встретиться днем.         — Почему днем? Юри почти ненавидел себя за то, что собирался сказать. Но все же сказал:         — Рождество — семейный праздник. И день рождения тоже стоит отметить с семьей, если есть такая возможность.         — Обожаю твои двойные стандарты. А что, если я не хочу отмечать его с родителями? Ты ведь провел свой день рождения так, как хотел. Ну, почти, — Виктор виновато шмыгнул носом. — Неважно. В любом случае, мы либо закажем домой ужин, либо пойдем в ресторан, который выберет папа, наугад ткнув пальцем в открытые на планшете Google Maps, — он сцепил руки в замок на затылке и уставился в потолок. — А после того, как курьер привезет еду или мы доедем до нужного места и усядемся за столик, мы два-три часа будем изображать родственников, которым есть, о чем разговаривать друг с другом.         — А ты не пробовал сказать им, что тебе хочется отметить свой праздник как-то иначе?         — Зачем? Тем более, что в конце декабря проводятся всероссийские национальные соревнования, и конкретно двадцать пятого числа свой день рождения я не отмечал уже лет шесть. И в этом году я хочу отметить его с тобой, даже если мы просто весь день проторчим в этой квартире и будем смотреть аниме, хрустя попкорном и кроша на пол. Нарисовавшаяся в воображении картинка манила привычным уютом, и Юри едва не согласился. В конце концов, мало кому во время всеобщего веселья хочется остаться в гордом одиночестве. А ему теперь — особенно.         — Предлагаю компромисс, — вздохнул он, поправив сползшие на нос очки. — Мы в любом случае встретимся двадцать пятого днем, но в ближайшее время ты поговоришь с родителями и опишешь им, как хотел бы провести Рождество с учетом их присутствия в этом плане, и если что-то пойдет не так… Если что-то пойдет не так, у тебя есть ключи. Идет?       — Идет.       — Отлично. Виктор закатил глаза.

***

      Черные цифры в правом верхнем углу показывали половину второго ночи, когда Витя, зевая, наконец-то поставил финальную точку в заданном на каникулы реферате по истории. Он сохранил готовый файл в облаке и уже собирался с чувством выполненного долга отправиться спать, как скайп, вот уже несколько месяцев работающий в режиме невидимки, вдруг булькнул оповещением. Витя открыл список контактов — надо сказать, весьма короткий, — и завис с занесенной над тачпадом рукой, увидев зеленое облачко напротив имени Криса.       Кристоф написал ему несколько десятков сообщений в ответ на первое письмо и еще несколько десятков после второго; Виктор проигнорировал их все, хотя историю переписки так и не стер. Он собирался написать что-нибудь и после финала гран-при, радуясь, что друг уже отобрался на чемпионат Европы и чемпионат мира, раз швейцарские национальные соревнования традиционно проводятся в начале декабря, и у него будет полтора месяца на восстановление и тренировки, но, во-первых, понятия не имел, что сказать, а, во-вторых, тема предполагала диалог. К диалогу Витя готов не был.       Без пятнадцати два. Два ровно. Двадцать пятое декабря, пятница. «С днем рождения меня», — подумал Виктор, продолжая сверлить взглядом белую галочку на ярко-зеленом фоне. А в Лугано все еще сочельник… Сделав глубокий вдох, он все же набрал короткое «привет» и отправил, пока не успел передумать. Ответ пришел почти сразу же. «Звоню».       Чертыхнувшись, Витя нырнул под стол за наушниками, валяющимися в кармане рюкзака, и воткнул штекер в гнездо за секунду до того, как на мониторе появилось окошко входящего вызова. Он нажал на значок видеокамеры и в недоумении уставился на темный экран.         — Крис? — позвал Витя, на всякий случай помахав в камеру рукой. — Ты меня слышишь? Потрескивание в наушниках. И сразу после — громогласное:         — Никифоров, говнюк! В маленьком окне веб-камеры он видел вытянувшееся от удивления собственное лицо, а Крис, так и не удосужившийся включить видео, продолжал орать в микрофон:         — Тебя где черти носили все это время? И какого долбаного хера ты молчал, скотина ты патлатая?! Я даже Якову звонил, когда ты пропал, не зная, жив ты там вообще или нет! Крис, явно решивший озвучить все содержимое личного словаря любимых матюков, все еще возмущенно тарахтел по-французски, а Вите неожиданно стало стыдно.         — Козел ты, Виктор, — буркнул он.         — Знаю. Включи камеру. Колесико загрузки сменилось видом донельзя знакомой комнаты: Виктор полтора года назад в межсезонье несколько недель гостил у него в Швейцарии. В зеленых кошачьих глазах Криса не было и следа показушной злости, и Витя ощутил очередной укол совести.         — Прости меня, — искренне произнес он. — Я просто… не мог общаться ни с кем из наших. После Шанхая.         — Знаешь, Виктор, друзья так не поступают. Я бы понял, если бы ты написал, что не хочешь ни видеть, ни слышать никого, включая меня. Но ты не написал даже этого. Он до боли закусил губу и отвернулся в сторону: туда, где спящий на своем коврике Маккачин смешно фыркал во сне.         — Я только хотел сказать… я рад, что ты не убился в Барселоне.         — Я тоже рад. Спасибо. Молчание. Непривычное. Странное. Между ними двумя — даже пугающее.         — Ну ты собираешься рассказывать, где ты есть вообще, или нет?! Кто бы сомневался, что Кристоф не выдержит первым.       Витя рассказал. О внезапном переезде в Японию, о новой школе, о ночном Токио, исхоженном вдоль и поперек… О вынужденной психотерапии и запрете выходить на лед.         — А как же твоя программа мечты, Виктор? Как же «Alegria»? Витя сжал под столом кулаки.         — Я вернусь и как следует дам всем прикурить. Обязательно. А пока что будь добр, надери на чемпионате мира зад мадам Жужу за мое здоровье. Крис расхохотался в голос; кажется, у него от смеха даже слезы из глаз потекли.         — У тебя сейчас уже ночь, да? — отсмеявшись, поинтересовался он.         — У меня уже скоро утро.         — Тогда с днем рождения, эгоист ты хренов. Не пропадай так больше. Губы тронула легкая усмешка.         — С Рождеством, Крис.         — С Рождеством, — он потянулся к лежащему рядом телефону. — Мадам Жужу, блин, я должен это где-то запостить… Экран потух.       Он не говорил Крису о Юри. Виктор понял это лишь проснувшись поутру, когда детали ночного разговора приняли более четкие очертания, и, валяясь в кровати, долго размышлял, почему. «Храни в своей душе сокровище, о котором никогда никому не расскажешь», — всплыли в голове чьи-то полузабытые слова, и Витя зарылся в мягкое теплое покрывало. Про Юри не хотелось говорить ни родителям, ни Крису, ни одноклассникам, ни психотерапевту; самое дорогое хотелось оставить при себе, только для себя. И никогда ни с кем не делиться.       Родителей, вопреки ожиданиям, дома не оказалось, так что Виктор выгулял Маккачина, за время короткой пробежки счастливо облаявшего всех встреченных соседей, и, наскоро переодевшись, отправился к станции метро. «В полтретьего, у станции Коракуэн, выход к Токио Доум», — написал вчера вечером Юри. Он что, решил отвести его в парк аттракционов? Зима ведь; как минимум, по календарю: так-то понятно, что одно название.       Юри ждал его на мосту, ведущем к концертному залу: за плечами рюкзак, из которого торчал длинный картонный тубус, на шее потрепанный темно-красный шарф, чьи кончики спрятались под воротник пальто, — на следующий праздник надо будет подарить ему новый.         — Привет, — радостно выдохнул Витя. — Давно ждешь? Я не опоздал?         — Нет, ты как раз вовремя. Пошли?         — А какие планы? Юри загадочно улыбнулся:         — Это сюрприз. Надеюсь, тебе понравится. И нервно облизал губы; Виктор, донельзя заинтригованный, подхватил его под руку и потащил вперед.       Как он и думал, в это время года аттракционы не работали, зато по этажам торгового центра туда-сюда сновали толпы людей; Юри на мгновение остановился у тематического кафе с муми-троллями, — откуда такое в Токио-то взялось, господи боже? — окинул оценивающим взглядом змеящуюся очередь и потянул его дальше, первым нырнув в переход. У дверей лифта около большой белой кегли, украшенной вязаным рождественским шарфом со снежинками, был ядовито-желтый цвет; Юри, украдкой покосившись на сгорающего от любопытства Витю, уверенно утопил кнопку с цифрой четыре.         — Tokyo Dome Roller Skate Arena, — вслух прочитал он, выйдя из лифта и наткнувшись на яркую вывеску под потолком. — Юри, почему…         — Ты сказал, что боишься льда, — тихо ответил тот, и Витя невольно вздрогнул. — Я… я подумал, что ты можешь повторить на роликах то же самое, что делаешь обычно на коньках. На паркете, а не на льду. Подумал, что ты… может… что тебе захочется покататься… Его голос становился все тише и тише, пока не умолк совсем; щеки полыхали ярким румянцем смущения, а Виктор понял, что не способен выдавить ни слова.         — Прости, это была дурацкая идея, я не должен был, вернее, должен был предупредить, ведь в прошлый раз все именно из-за этих дурацких сюрпризов не получилось… Юри от сильного волнения начинал мямлить и заикаться, с каждой секундой все сильнее заливаясь краской, и Витя, до этого будто застывший соляным столпом, наконец, отмер и как следует тряхнул его за плечи.         — Извини, — по его губам пробежалась робкая улыбка.         — Это отличная идея, — выпалил Виктор. И это было правдой.       Он не стоял на роликах лет с девяти или десяти: кажется, именно тогда отпала нужда шлифовать связующие элементы где-либо, помимо балетной студии Лилии Александровны. И сейчас, глядя на собственные ноги, тщательно упакованные в тяжелые, оснащенные колесами ботинки, Витя ощущал странное чувство дежа вю. Юри, уже закончивший сражаться с застежками-липучками, то и дело цепляющимися за одежду, передал ему пару наколенников.         — Осторожность не повредит. Виктор и не собирался спорить — благодарно кивнул и потуже затянул ремешки креплений.       Юри что-то упоминал о том, что на все про все у них примерно пара часов, но Витя уже не слушал: приклеился к бортику большой арены, по которой с веселым визгом и громким хихиканьем катались взрослые и дети, то и дело падая, поднимаясь обратно, на полной скорости врезаясь в ограждения. Из колонок, подвешенных под потолком, играла ритмичная музыка наподобие той, что вечно крутят по радио или что летом звучит из каждого утюга, стоит только прислушаться. Он подкатился ко входу и, выйдя на арену, заскользил по паркету, ощущая радостную, невероятно желанную легкость.       Разогнаться, проехать на полной скорости от одного бортика до другого: сначала на левой ноге, потом на правой, — сделать кривую ласточку, чуть не врезав по лбу случайно подвернувшемуся ребенку, подмигнуть Юри, жмущемуся в углу, схватить его за запястье и вытащить в центр, тянуть на буксире, двигаясь спиной вперед — совсем как на льду, только немного иначе. А что, если…? Витя хихикнул себе под нос, сделав несколько скобок, выкрюков и твизлов один за другим, и не сразу заметил, что окружающие расступились в стороны, освобождая для него место. Зрители? Прекрасно. Чудесно. Замечательно. Как же это было? Тогда, давно, много лет назад? Он наклонился вбок, перебирая ногами, раскрутился вальсовой тройкой и, сделав замах левой ногой, прыгнул.       В момент, когда его ноги оторвались от пола, он чувствовал, что ботинки роликов тяжелее ботинок коньков почти на полкилограмма каждый, что волосы, которые он поленился заколоть, окончательно растрепались, что здесь, в отличие от катка, ничуть не холодно, а наоборот, довольно-таки жарко… и что он, сделав в воздухе два оборота, приземлит двойной тулуп так же красиво, как выполнял этот прыжок всегда. Как если бы это был лед, на котором от его коньков остались изящные дуги следов от заточенных лезвий.         — Ты прыгнул. Виктор, ты прыгнул, ты все еще прыгаешь! — прорезался сквозь густую обволакивающую тишину голос Юри. Он только что сделал прыжок. Да, двойной. Да, на чертовых раздолбанных роликах. Но это был прыжок. Тулуп. Детский сад, третья группа с краю, но ведь… но ведь он с марта ни разу не смог сделать даже простейший перекидной.         — Виктор? Виктор, ты в порядке? Все это время Юри тряс его за руку, а Витя тупо смотрел куда-то в пространство; в носу защипало, словно кто-то пощекотал внутри пуховым пером.         — Спасибо, — выдохнул он единственное, что можно было сказать. — Спасибо, Юри. И вдруг понял, что все это время улыбался, как последний идиот: широченной улыбкой от уха до уха.       Краем глаза Витя подметил, что кто-то из присутствующих снимал его на камеру; улыбнулся, как делал это раньше, и отъехал к противоположному бортику. Чтобы оператору было лучше видно, не иначе. Остановился у ограждения, дыша судорожно и до боли глубоко: так, как давно уже не получалось. Юри стоял рядом, только что едва не поскользнувшись в попытке повторить выполненный Виктором винт, и вытирал взмокший лоб рукавом пуловера. Он не спрашивал, как Юри додумался привести его сюда, — пожалуй, в сравнении с результатом это было не так уж и важно, — но мысль о самом факте вызывала незнакомый восхищенный трепет. Он, Виктор Никифоров, не догадался. А Юри смог.         — Знаешь, я и не представлял, что по фигурному катанию на роликах даже проводят международные соревнования, — отметил он. — Когда просмотрел видео в интернете, глазам не сразу поверил. Витя крутанулся на месте, вскинув вверх правую руку и прижав к груди левую для лучшего баланса. Непривычно. Трудно.         — Хочу еще покататься. А ты? Юри покачал головой:         — Иди. Я скоро вернусь.         — Ладно! Судя по всему, отвечающему за плейлист поднадоела японская попса, и он решил переключиться на американский поп-рок: Кэти Перри с записи пела свои «Фейерверки» во всю мощь голосовых связок. А под такую композицию неплохая показательная могла бы выйти, ну-ка…       Юри вернулся на середине четвертой песни. Повторить любимое комбинированное вращение у Вити пока не получалось, и он, недовольно нахмурившись, поневоле уперся ладонью в пол, чтобы удержать равновесие.         — Все нормально?         — Я не упал, — Виктор встал на ноги и отряхнул покрывшиеся пылью джинсы, после сегодняшнего проката годившиеся только на то, чтобы в три часа ночи, воровато оглядываясь, затолкать их в мусорный контейнер. И хрен бы с ними. — Может, следующие два часа оплатим?         — Не стоит тебе так ногу напрягать. Возразить в силу врожденного упрямства тянуло неимоверно, но Юри был прав: лодыжку, отвыкшую от нагрузки, едва ощутимо покалывало, и Витя не хотел думать о том, что будет, когда он снимет с этой ноги удерживающий ее плотный ботинок.         — Ладно. Тогда полчаса еще?         — Двадцать три минуты, если быть точным, но не думаю, что за пятиминутную задержку нас сильно оштрафуют. Улыбка Юри была слишком хитрой. Подозрительно хитрой. Виктор приготовился устроить допрос с пристрастием, когда… когда из колонок полилась музыка, и он прижал к губам сложенные руки.         — Юри, как ты…         — Не спрашивай. Просто катайся, как тебе хочется, хорошо? Как там говорил Крис? Программа мечты? Витя выехал в центр арены и замер в одной позе, чтобы вновь сдвинуться с места вместе с голосом Франчески Ганьон. Певицы в белом.       Он представлял себе это выступление много раз. Отрабатывал каждое движение, пока никто не видел, чертил схемы, то и дело меняя местами элементы и связки, но он все время думал, что можно лучше. Всегда можно лучше. А эта программа обязана была стать идеальной. Но сейчас, беря разгон через всю вмиг опустевшую арену, Витя думал, что той питерской весной, да и в последующие два с половиной года ничего не понимал как должно. Ничего-то ты не знал, Никифоров, ни о торжестве, ни об истинной радости… Он улыбнулся, на выезде из кораблика послав стоящей у ограждения школьнице со смешными торчащими хвостиками воздушный поцелуй, и, сделав замах, оттолкнулся от пола, свечкой взлетев в воздух, а рукой потянувшись к небу. Теперь он мог об этом рассказать.