Alegria

      К кабинету директора после окончания уроков Витя шел в неожиданной компании учителя физкультуры: мистер Колуччи, впрочем, еще в начале прошлого семестра предложивший ученикам называть себя просто Ником, от идеи Виктора пришел в бешеный восторг. По дороге он успел рассказать, что серьезно увлекается хоккеем, а каток, который они собирались задействовать для школьного мероприятия, принадлежит семье, где трое сыновей играют за местную хоккейную команду.       — Они обычно тренируются по утрам, так что во второй половине дня есть шанс заполучить лед в личное пользование, — Ник подмигнул ему и, выждав полсекунды после стука, толкнул дверь.         — Привет, Том, не занят? — с места в карьер сиганул тот. — А мы к тебе с предложением. У Вити чуть ли не впервые в жизни возникло желание оказаться под мантией-невидимкой, и он бочком протиснулся внутрь, царапнув по стене металлическим брелоком, болтавшимся на молнии рюкзака. Как там Яков его десятилетнего настраивал перед соревнованиями? Вдохнул-выдохнул, снова вдохнул и на лед под прожектора, выдохнешь в процессе.         — Здравствуйте! — жизнерадостно начал Витя, выглянув из-за плеча Николаса Колуччи. — Я хотел с вами поговорить о ночи фигурного катания. Кличка у директора была что надо: доктор Хаус. Только ли из-за фамилии — вопрос.         — Что ж, присаживайтесь. Виктор, если не ошибаюсь? Он кивнул.         — Я бы хотел подготовить показательное выступление. И могу провести урок для начинающих, если им это будет интересно, — как на духу выпалил Виктор. — Но мне понадобится место для тренировок, а отрабатывать программу на общественном катке не очень хорошая идея. Брови Томаса Хауса удивленно поползли вверх:         — Вы занимаетесь фигурным катанием?         — Да. Я профессиональный фигурист. К сожалению, мне пришлось взять перерыв в этом сезоне, — Витя сделал паузу и продолжил: — Из-за травмы. Я подумал, что подготовка к школьному мероприятию будет хорошим дополнительным стимулом вернуться в форму. Говорить было трудно. Не так мучительно больно, как в тот вечер, когда он рассказывал обо всем Юри, сидя под дверью его квартиры, но все равно непросто, даже опуская детали. Но если он будет втихую отмалчиваться, не видать ему катка как своих ушей.         — В таком случае, буду только рад. Думаю, в течение дня я смогу отправить вам на школьную почту контакты для связи с владельцами, а о времени на льду вы договоритесь сами. Он сделал пометку в электронном календаре и прикрыл крышку ноутбука, на которой жизнеутверждающе светилось надкусанное яблоко.         — Разумеется. Большое спасибо, — Виктор наконец-то позволил себе с облегчением улыбнуться.         — Если понадобится рекомендательное письмо от школы или возникнут вопросы с организацией, обращайтесь к Нику как к куратору по физподготовке. Ник, все это время раскачивавшийся на стуле, показал ему большой палец.       Стоило выйти в коридор, как в кармане джинсов завибрировал телефон. «Какие новости?» — спрашивал в Line Юри; Витя включил фронтальную камеру, скорчил смешную рожицу и сделал снимок, который мгновением позже улетел отправленным сообщением с припиской: «Победа!» В голове все еще стояло сказанное директором «удачи вам, Виктор», а Ник на прощание хлопнул его по плечу:         — Нужна будет помощь, приходи. И отбыл восвояси, насвистывая себе под нос.       Письмо с номером телефона Ямашиты Тайчи пришло в промежутке времени, пока Виктор пытался отдышаться после пробежки от своего дома до места работы Юри. Это стало традицией, равно как и облюбованный им уголок между стеной и кадкой с пальмой, которую на зиму почему-то не убирали внутрь: он всегда приходил раньше, чем у Юри заканчивался рабочий день, и либо сидел у входной двери, либо шел в ближайшую кофейню или ресторан, раз уж Юри, чтобы не отключиться за компьютером, хотя бы раз в сутки была жизненно необходима ударная доза кофеина, а над автоматом по продаже горячих напитков, стоящим у них в офисе, довлело проклятие регулярной поломки. Справедливо решив, что в девять вечера звонить уже поздновато, Витя отложил это дело до завтра и озадачился следующим пунктом плана продуманной диверсии, целью которой было выбить себе часы на льду и избавиться от навязанной психотерапии, — разговором с родителями.       На воскресном сеансе Киношите-сан удалось его удивить. Вместо того, чтобы задавать вопросы, первые несколько минут она просто смотрела на него, уткнувшегося носом в чашку с чаем, после чего сказала:         — Вы изменились, Виктор-сан.         — Простите? Киношита-сан отодвинула подальше свою извечную папку и сцепила в замок сложенные на коленях руки.         — Я наблюдала за вами последние три с половиной недели. И самое главное наблюдение заключается в том, что теперь вы улыбаетесь. И с каждым днем все чаще. Рискну предположить, что в вашей жизни случилось что-то хорошее, — она сделала небольшой глоток и вернула чашку на подставку. Витя почувствовал, как губы непроизвольно разъехались в улыбке.         — Да, — коротко ответил он.         — Я очень рада за вас, Виктор-сан. Осмелюсь сделать еще одно предположение. Вы нашли человека, которому можете доверять, и не идете на подобный контакт с другими, в том числе и со мной, не потому, что хотите избежать его как такового, а потому, что теперь в этом нет ни малейшего смысла.         — Знаете, а вы ничего, — вырвалось у него на автомате. А еще он, кажется, только что подчеркнул ее профессиональную непригодность, пусть и лишь конкретно в его случае, и попытался сделать вид, что это был комплимент. Наверное, Яков не зря столько лет утверждал, что ему не грозит научиться соединять язык с мозгом, но Юри вроде пока не жаловался…         — Благодарю, — Киношита-сан с легкой усмешкой прервала его размышления. — В таком случае, Виктор-сан, может, расскажете об этом человеке?         — В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне, — по-русски продекламировал Виктор, театрально взмахнув рукой.         — Стихотворение? Само по себе — не очень в тему. Эти две строчки — тысячу раз да.         — Александр Блок. «Незнакомка». А рассказать не могу, Киношита-сан, это слишком личное.         — Понимаю. Впрочем, если вы вдруг передумаете, я буду рада послушать. Витя повернул голову к окну: на улице быстро смеркалось, и яркие огни рекламных вывесок вспыхивали в темноте зажженными путеводными фонарями. Если бы он начал говорить о Юри, не смог бы остановиться — захлебнулся бы в нескончаемом потоке слов, рвущихся наружу, в попытке подобрать нужные, да и есть ли они вообще? Слова, чтобы описать то, как Юри, тяжело дыша, отталкивался одной рукой от пластикового бортика катка, другой крепко прижимая его к себе, чтобы ноги Виктора не соскользнули с его коньков, как они до упора сидели на балконе, невзирая на жуткий сквозняк, и по памяти читали друг другу любимые стихи и строчки любимых песен, под конец путаясь и запинаясь, как шумит ветер за окнами квартиры на четырнадцатом — почти под самой крышей — этаже, как пахнет курица из конбини по пути на станцию в семь утра, как тают падающие снежинки, не успев коснуться земли.         — Он просто есть. Это главное. Тогда, вместе с Юри на дрожащих ногах сойдя с катка, он впервые за полгода действительно поверил, что скоро сможет выйти на лед. Сам. Совсем, совсем скоро.       Такада-сэнсэй, для верности прогнав его еще через одно сканирование и рассмотрев снимки со всех сторон, с уверенностью сказал, что его правая нога выглядит как новенькая. И в шутку пожелал, чтобы они больше не встречались, — как минимум, по такому поводу, — с чем Витя поспешил согласиться. Прощаясь, он бросил взгляд на календарь и число, обрамленное красным прямоугольником: чемпионат Европы в словацкой Братиславе наступал на пятки, Крис, с которым он созванивался не далее чем вчера, лучился оптимизмом и грозился как минимум поставить новый мировой рекорд в произвольной программе — короткая в этом сезоне вышла у него послабее, — а сам Виктор будто замер над книгой собственной жизни, не решаясь перевернуть страницу.       Юри написал, что задержится, и Витя, пересчитав наличку в кошельке, подхватил рюкзак и направился к ресторану итальянской кухни в соседнем квартале, где варили совершенно потрясающий кофе: это место он разыскал случайно, ошиваясь по окрестностям, когда начальник снова загрузил Юри сверхурочной работой, а Виктор решил его не отвлекать, поразмыслив, что при таком раскладе он закончит быстрее. В итоге из «Риголетто» он вышел с тремя порциями капучино и бумажным пакетом с их фирменным логотипом, в котором набор чизкейков соседствовал с выданным в подарок домашним печеньем с кофейными зернышками. То, что нужно.         — Кофеин, углеводы, кофеин, запеченный в углеводах, — прокомментировал Витя, выкладывая все это добро на рабочий стол Юри, заваленный настолько, что сидящему за ним вскоре грозило бумажное цунами.         — Спасибо, — тот снял очки, потерев покрасневшие глаза, и нащупал стоящий рядом с ноутбуком картонный стаканчик. — Видимо, я сегодня надолго.         — Помочь или не мешать? — понятливо поинтересовался Витя.         — Выпить кофе, — Юри выбрал третий вариант и достал из ящика упаковку одноразовых ложек.       Пока Юри доделывал то ли презентацию, то ли какой-то коллаж, то ли все одновременно, — Виктор разбирался во всем этом как свинья в апельсинах, — он успел дописать реферат по истории, оккупировав офисный диванчик, стоящий рядом с книжными полками. На стене напротив висела доска с фотографиями сотрудников; Юри на своей, сделанной на синем фоне, выглядел максимум старшеклассником, разве что, пожалуй, излишне серьезным. Часовая стрелка на циферблате угрожающе двигалась к цифре двенадцать, и Витя, затолкав в рюкзак упакованный в чехол ноутбук, помахал ладонью у Юри перед носом:         — Еще двадцать минут, и домой придется на такси ехать. Юри подпрыгнул как ужаленный, едва не грохнувшись на пол; Витя хихикнул, когда тот резко подорвался с насиженного местечка и начал быстро запихивать в сумку какие-то бумажки.         — Ты все равно ночью ничего не сделаешь. Отложи до утра, — он ухватил его за руку. — Свалишься посреди недели от усталости, кто будет со мной в субботу вечером чемпионат Европы смотреть? Юри улыбнулся изможденной улыбкой и оставил папку на столе.       С ближайшей станции, разумеется, уже ушел последний поезд, так что впереди ждал спринтерский забег с низкого старта до линии Яманотэ, и когда они оба, запыхавшись, пронеслись через турникеты к эскалаторам на платформу Мэгуро, вагоны были все еще открыты.         — Навевает воспоминания, да? — шумно выдохнул Виктор, с разбегу чуть не врезавшись в створки дверей с противоположной стороны.         — А то как же, — насмешливо фыркнул Юри, плюхаясь на сиденье. — Помогаешь тут опаздывающим на электричку иностранцам, а они на тебя же потом еще и наезжают.         — Эй, откуда я мог знать-то? Юри рассмеялся, и Витя устроился рядом, внаглую положив голову ему на плечо. Оно и к лучшему, что не знал. Лучшее в жизни всегда происходит случайно.       Дома у Юри было холодно. Витя, переодевшись в спортивный костюм, оценивающе поглядывал на толстовку — надеть ее или спать в футболке — и проклинал отсутствие здесь центрального отопления: за долгий рабочий день квартира как раз успевала принять температуру улицы. Сделав выбор в пользу футболки и поставив на зарядку телефон, он взбил подушку и юркнул под плед. С тех пор, как он начал спать в одной кровати с Юри, ему перестали сниться кошмары.         — Можешь спать тут, если хочешь, — сказал ему тогда Юри, когда Витя уже собирался занять предоставленный ему диван. И не забрал своих слов назад, несмотря на то, что привыкший засыпать вместе с Маккачином Виктор регулярно складывал на него руки и ноги, а то и вообще заползал к нему под одеяло и обнимал его, как большого плюшевого мишку с подогревом: от Юри всегда исходило мягкое нежное тепло, окутывающее с ног до головы защитным коконом; волшебный огонек, которого так и хочется коснуться, заставляющий монстров прятаться обратно под кровать. Вот и сейчас Юри снял очки, положил их на тумбочку и растянулся на жестком матрасе.         — Ты чего не спишь? — свистящим шепотом поинтересовался Витя несколько минут спустя, когда Юри уже раз десять повернулся то в одну, то в другую сторону и попытался сунуть голову под подушку.         — Видимо, все-таки перебрал с кофе, — он с силой провел ладонями по лицу. — Снова. Не впервой; Виктор, пряча зевок, приподнялся на локте: когда кого-то из них мучила бессонница, они часто разговаривали вот так, сидя в уютной темноте.         — Когда начинается чемпионат? Уже завтра?         — Да, — тихо произнес Витя. — Короткая программа у одиночников. Думаю, Крис разделает всех под корень.         — А давно вы с ним дружите? — Юри поднял подушку выше, устраиваясь поудобнее.         — Если по годам считать, не так уж долго, года четыре. А так кажется, что целую вечность. Мы познакомились на первых юниорских соревнованиях, когда нас обоих только-только выпихнули на всеобщее обозрение, но общаться стали не сразу, даже не помню, почему. То ли тренеры пасли вечно, то ли еще что, да это и не важно. В итоге мы протрепались весь банкет после одного из чемпионатов, вроде бы как раз европейского, в процессе обменялись контактами, и наша дружба плавно переползла в интернет. Виделись-то мы, считай, только во время соревнований: на катке да в отелях, где проводили заключительные вечеринки. Но однажды я ездил к нему в Швейцарию, — с губ слетел смешок. — Сумасшедшие вышли каникулы.         — Расскажешь? Перед глазами красочным калейдоскопом замельтешили воспоминания почти двухлетней давности: небольшой двухэтажный дом, белоснежный персидский кот, обшерстивший его любимые черные джинсы, которого Виктор, не потрудившись запомнить кличку, сходу окрестил Пельменем, бутылочно-зеленое озеро Лугано, теплое безалкогольное пиво, горчащее на языке, музыка, такая громкая, что идущие от огромных колонок волны едва не сбивали с ног, толпа вокруг, прижимающая их с Крисом друг к другу так сильно, что еще чуть-чуть — и они переломали бы себе ребра…         — После нашего последнего юниорского чемпионата мира Крис на радостях перебрал с шампанским на банкете и пригласил меня в гости, когда у нас обоих будет перерыв. Правда, когда через неделю после возвращения из Болгарии я позвонил ему и сказал, что взял билеты, а мама согласилась отвезти меня в Лугано перед тем, как поехать отдыхать с подругами, он уставился на меня как баран на новые ворота, потому что напрочь забыл все, что нес в тот вечер, — хмыкнул Витя, натягивая одеяло до самого подбородка: от окна здорово дуло. — Мы поржали, Крис повторил приглашение на трезвую голову, так что я отправился паковать шмотки и делать вид, что готовлюсь к экзаменам в школе. В гробу я их, конечно, видел, особенно тогда, но умудрился даже ни одного из них не завалить. А у Криса в Швейцарии была… жизнь, понимаешь? Первый раз, когда я куда-то надолго вырвался от предков, и это не было связано с соревнованиями. Глаза, давно привыкшие к темноте, ухватили на лице Юри легкую улыбку; он на мгновение зажмурился, стараясь вновь вызвать то самое ощущение дерзкой дурманящей свободы, кипящей кровью бьющей по венам: вот-вот и лопнут, не выдержав напряжения.         — Именно Крис научил меня любить музыку, — признался Виктор, рисуя пальцем на пододеяльнике странные загогулины-узоры. — Нам с детства в голову вбивали классику и пытались заставить в ней разбираться, но только Крису удалось разложить ее для меня по полочкам так, чтобы мне стало понятно. И чтобы она мне понравилась. По нему не скажешь, но в музыке он действительно знает толк. Наследственное, похоже.         — Родители-музыканты?         — Его отцу, Витторио, принадлежит сеть студий звукозаписи. А его мама… его мама — Лукреция Алиберти, оперная певица с очень редким колоратурным сопрано. Толпы поклонников, вечные гастроли, концерты — если кратко, то дома она бывает не чаще недели в год, и то если год високосный. Думаю, можешь представить, с каким треском рухнули их ожидания, когда Крис в один прекрасный момент популярно объяснил им, кем он хочет быть и в каком месте он видал музыкальную карьеру. Кстати, Крис божественно играет на гитаре и отлично поет. И это ему тогда пришла в голову идея сходить на какой-нибудь крутой фестиваль. А мне пришел в голову только немецкий Rock am Ring. И мы сбежали в Нюрбург. В его комнате в Санкт-Петербурге до сих пор лежала черная футболка с логотипом Iron Maiden и несколько напульсников, по одному из которых на тренировке его спалил Гоша, а потом завалил тонной вопросов про фестиваль и приправил нытьем на тему, почему они с Крисом не позвали его с собой.         — Мы добирались почти сутки. Помню, как чуть не опоздали на поезд в Базель, молились не нарваться на внезапный паспортный контроль, хотя его там быть не должно, почти проспали вокзал Мангейма, сто раз подряд перепутали платформы, потому что Крис, конечно, говорит по-немецки, но это швейцарский немецкий, а швейцарцы немцев, равно как и немцы швейцарцев, понимают друг друга разве что с субтитрами, а работник вокзала ни саббером, ни сурдопереводчиком не нанимался. Пока мы ехали на автобусе до Нюрбурга, нашли по интернету какой-то дешевый хостел, потому что все деньги спустили на билеты и хот-доги. А толпа… от нее такой драйв исходил, что даже к вечеру усталости толком не ощущалось. Еще я помню, как в том же хостеле красил Крису ногти черным лаком, а он где-то раздобыл красящую пенку для волос, так что я еще полмесяца ходил с черно-сине-серым градиентом. А еще они целовались в то ли одиннадцатом, то ли двенадцатом ряду у главной сцены, счастливо оглохшие и насквозь пропахшие чужим алкоголем и сигаретным дымом, и земля дрожала у них под ногами.         — О, я бы на это посмотрел, — произнес Юри с дразнящей ухмылкой. Витя потянулся к успевшему почти полностью зарядиться мобильнику и болезненно сощурился, когда яркая экранная подсветка резанула по глазам. Где же они, те несколько снимков, что он хранил на телефоне, а не в запароленной папке на ноутбуке? Надо ж было столько всякой фигни наснимать за это время, чтоб ему самому икалось… Пальцы, в нетерпении пролистывающие бесконечную ленту фотографий в галерее, наконец, замерли, выхватив квадратик-превью. Виктор увеличил снимок и, посмотрев на него пару секунд, протянул телефон Юри.       Это фото сделал кто-то из аккредитованных фотографов фестиваля в момент, когда под визг и восторженные крики толпы со сцены упорхнула Тейлор Момсен, а на смену The Pretty Reckless пришли сурового вида норвежцы, зажегшие на своем выступлении так, что Виктор начисто сорвал голос — то, что от него осталось. Толпа чуть рассосалась, и Крис, до этого крепко державший его за талию, ослабил хватку; тонкая Витина рука, увешанная кожаными браслетами с заклепками, обвивала его шею, задевая топорщащиеся смешные светлые кудряшки, которые Крис уже который месяц забывал отстричь, его собственные, неровно прокрашенные волосы, часть которых была собрана в лохматый растрепавшийся пучок, липли к влажной от пота черной майке, к кончикам почти сливаясь с ней по цвету, во взглядах — шальная, пьяная, искрящаяся радость… Фотограф успел поймать кадр за пару секунд до того, как сзади началась потасовка, и какой-то здоровый мужик влетел прямо в Виктора, прицельно вылив содержимое своей бутылки ему на голову, а Крис, тщетно пытаясь не ржать в голос, под его возмущенные выкрики аккуратно стирал с его щек пахнущие яблоком липкие капли сидра.         — А тебе красиво было, — кивнул Юри, возвращая мобильник, но Витя не успел увидеть выражение его лица.         — В общем, каникулы удались, — ни к селу ни к городу выдал он в ответ. — В следующий раз твоя очередь. Юри согласно зевнул и зарылся в подушки; Витя, убрав телефон, последовал его примеру. Но сон не шел — воспоминания лезли в сознание назойливыми картинками, гораздо более яркими, чем любые фото. С Крисом было весело и легко, было много общих интересов, было приятно сходить с ума и до дрожи любопытно пробовать что-то новое, но с Крисом не хотелось связывать жизнь, да и ему с ним тоже — главное взаимное осознание, за которое Виктор был благодарен этим нескольким летним неделям. Он протянул руку вперед, аккуратно, чтобы не разбудить только-только заснувшего Юри, поправил сползшее с плеча одеяло и подкатился поближе, разглядывая его умиротворенное лицо. С Крисом они были друзьями, какое-то время ошибочно считали, что не только друзьями, но Витя соврал бы, сказав, к примеру, что сильно скучал в те месяцы, что они не общались: такое бывало и раньше, пусть и по иным причинам. Мысль же, что в течение дня он не увидит Юри или тот не пришлет ему хотя бы одного сообщения, вызывала холодящую тошноту. Юри был особенным. В голове крутилась итальянская ария, дуэтную версию которой однажды исполнила Лукреция Алиберти вместе с Франко Бочелли и запись которой ему как-то раз прислал Крис — кажется, после того, как впервые заговорил с Витей о своих родителях. «Stammi vicino, — наконец, вспомнил ее название Виктор. — Останься со мной». Красивая, печальная песня о потере, отчаянии и мерцающем свете далекой, почти недостижимой надежды.         — Stammi vicino, non te ne andare… Ho paura di perderti, — прошептал он, надеясь, что не перепутал строчки. «Останься со мной». «Не покидай меня». «Я боюсь тебя потерять». За четыре года Крис успел стать настоящим другом. Проверенным. Лучшим. Так как же так вышло, что Юри меньше чем за четыре месяца стал несоизмеримо большим?

***

      Уроки, посвященные изучению кэйго, Пичит ненавидел так сильно, как мог ненавидеть что бы то ни было в этом мире вообще. В расписании они стояли дважды в неделю — первой парой в понедельник и последней парой в пятницу, — за пропущенную лекцию назначалось взыскание в виде подробного конспекта материала по ее теме, который нужно было принести на ближайшее после пропуска занятие, от объема домашней работы даже неунывающему Пичиту хотелось плакать, но, помимо всего прочего, их преподавательница, Томоко-сэнсэй, обладала уникальным в своем роде голосом: его не было слышно дальше третьего ряда от доски, и звучал он как заклинание вечного сна. Однажды какой-то несчастный заснул с открытыми глазами и в один прекрасный момент с грохотом рухнул лбом об парту; Пичит при всем желании не смог бы его за это осудить. Тем более, что на той же лекции другой его однокурсник, кореец Ким Джунхо, чей мозг не вынес издевательств гоноративами, уснул и упал в проход.       Если же не считать кэйго и призрака близящихся экзаменов, жизнь весело неслась вперед на задорно дребезжащей — воображение почему-то рисовало обычную магазинную — тележке, свободного времени не было от слова совсем, и Пичит вполне себе понимал, почему студенчество считают лучшими годами жизни. Томоко-сэнсэй, которую все равно никто не слушал, вещала у доски, пока он одной рукой доделывал для своего научного руководителя презентацию дипломного проекта, а другой набирал ответное сообщение Стефани, которая снова просила подменить ее с вечерней группой и предлагала взять на себя его смену в офисе. «Купишь мне обед в том тайском ресторане, который я в декабре показывал, и выйдешь за меня во вторник», — в итоге настрочил Пичит. Стефани, конечно, порой наглела, но, во-первых, он всегда предпочитал активную работу просиживанию штанов за компьютером — как его два года назад вообще занесло в дизайнерскую сферу? — а, во-вторых, у него все еще остались фотографии с новогодней вечеринки. Он уже собирался убрать телефон и вернуться к презентации, когда Line мигнул оповещением. «Ты точно завтра не сможешь?» — спрашивал Юри, с которым Пичит честно собирался смотреть записи с чемпионата Европы по фигурному катанию, пока не увидел письмо от Хатанаки-сэнсэя с правками к тексту диплома, резюме которого сводилось к тому, чтобы переписать все это почти целиком. «Точно», — отправил он и украдкой покосился на беззастенчиво похрапывающего рядом Ивамуру, павшего жертвой проклятия вежливой речи. «Но в воскресенье все в силе?». Пичит на всякий случай перепроверил весь заляпанный виртуальными стикерами электронный календарь, удостоверился, что заметка о встрече в одиннадцать тридцать на Сэндагае никуда не делась, и отправил смайлик в виде поднятого большого пальца.       С Юри они не виделись с конца декабря. Пичит, забегавшийся до состояния блаженной отключки, все равно старался писать почаще, но пересечься никак не получалось, так что в итоге они поставили друг другу ультиматум, что встретятся в это воскресенье, пусть даже на Токио, не дай ками-сама, двинется цунами в тридцать метров высотой. А к вечеру к ним должен был присоединиться еще и Виктор, и Пичит уже предвкушал душевные дружеские посиделки. В конечном счете, они с Виктором три недели подряд обменивались в диалоге дурацкими картинками, новыми мемами и всякими интернет-приколами, и за двадцать с лишним дней он умудрился ни разу не повториться, а это было достойно уважения.       Погода, пожалуй, могла быть и получше, но после целого дня, проведенного за ноутбуком, Пичиту слишком хотелось проветриться, так что запланированный поход в парк Шиндзюку-гёэн оказался весьма кстати. Когда он вышел из перехода, Юри уже ждал его на улице: волосы лохматые из-за ветра, в руках бутылка с горячим зеленым чаем из ближайшего автомата.         — Давай накупим еды с собой? — предложил Пичит сразу после приветствия. — Или хочешь сходить в чайный домик?         — Да чай у меня уже вроде бы есть.         — Значит, старый добрый 7Eleven, — подытожил он. — Какие на сегодня планы?         — Виктор должен освободиться около половины третьего, можно встретить его в центре и где-нибудь посидеть втроем. А к шести нам надо быть в Мэгуро на катке. Только сейчас Пичит заметил его спортивную сумку; видимо, речь шла о том самом катке, владельцы которого сотрудничали с KAIS.         — Звучит неплохо. Это определенно будет замечательный день.       Народу в парке было немного, и они с Юри, вдоволь нагулявшись по протоптанным тропинкам, облюбовали старую адзумайю с видом на изогнутый мост, дугой переброшенный через пруд. За те несколько лет, что он знал Юри, Пичит успел привыкнуть к тому, что говорит тот редко, но для него, регулярно вещающего в режиме монолога, это никогда не было проблемой. А сейчас все менялось, медленно — это же Юри — и неторопливо, но в нужную сторону. И Пичит совершенно точно знал, кому стоит сказать за это спасибо.         — Виктор вчера поди опять раскритиковал всех фигуристов в пух и прах? — поинтересовался он, доставая из рюкзака купленный в конбини у станции бенто.         — Ясное дело, — усмехнулся Юри. — Но он ведь правильно говорит. И себя критикует гораздо сильнее, чем кого-либо другого. Пичит запись с чемпионата не смотрел — только результаты да короткий ролик с церемонии награждения. На вершине пьедестала стоял Кристоф Джакометти, показывая в камеру золотую медаль так, будто не знал, что ему с ней делать, Георгий Попович смотрел на свое серебро то ли с восторгом, то ли с благоговейным ужасом, а Микеле Криспино вертел бронзовый кругляшок во все стороны, как если бы не мог поверить, что он настоящий. Как если бы все вокруг отдавали должное тому факту, что, будь на том же льду Виктор Никифоров, итоговый расклад был бы совсем другим.         — Я так хочу, чтобы он снова катался, — тихо протянул Юри, смотря на то, как солнце отбрасывает на поверхности холодной озерной воды танцующие блики. — Необязательно на соревнованиях. Ему это для себя нужно. Пичит хотел было сказать, что Виктор, без сомнения, рано или поздно вернется на лед, но в голосе Юри звучала странная глухая тоска, и он предпочел промолчать, дожидаясь, пока друг сам скажет все то, что собирался сказать.         — Я хочу, чтобы он улыбался, как на тех фотографиях, где он выходит под свет софитов, а публика смотрит его программы стоя от первой до последней секунды. Я хочу, чтобы он смог вернуть себе ту жизнь, к которой он привязан, но которой не может жить сейчас. Я хочу, чтобы он просто… просто был счастлив, но не знаю, как я могу ему в этом помочь и могу ли вообще. С тех пор, как они познакомились, Юри говорил только о Викторе. Не жаловался на работу, не пересказывал устало семейные новости из Хасецу, не изображал предмет мебели на вечеринках, куда Пичиту время от времени удавалось его затащить, чтобы он хоть немного развеялся, а говорил-говорил-говорил, проглатывая окончания слов и размахивая руками, со смехом и легкой улыбкой на лице. Нет, веселиться Юри и до этого умел, у Пичита на компьютере до сих пор хранились подтверждающие фото и видео времен Детройта. Веселиться умел. А вот радоваться жизни — нет.         — Когда-нибудь ему придется вернуться в Россию, — сказал Юри, и Пичит неловко дернулся, выныривая из водоворота сменяющих друг друга мыслей. — И я не хочу об этом думать. «С тех пор, как я переехал в Токио, мы перестали общаться», «Мы уедем из Детройта уже через три месяца, и я не хочу ни к кому привязываться», — всплыли в памяти слова Юри; дежа вю, от которого по спине прокатилась волна мурашек.         — Но ведь сейчас он здесь. Да и сам подумай, тренироваться-то можно в любой стране, не обязательно в той, за которую выступаешь. Вон многие японские фигуристы в Америке тренируются. С русскими тренерами, — затараторил он, но Юри сделал ему знак остановиться, и он послушно заткнулся.         — Дело не в этом. А в том, что если ты уже не способен представить без кого-то свою жизнь, то когда этот человек уйдет из нее… — он не договорил, но Пичит и без того все прекрасно услышал. Когда такие люди уходят, в душе появляются дыры, как от булыжника, брошенного в витрину магазина: с неровными режущими краями, осыпающиеся осколками и змеящиеся паутиной трещин. И они болят.         — Виктор пока никуда не делся. И, насколько я могу судить по личным наблюдениям, ему здесь нравится. Помнишь, что я тебе всегда говорил? Думай о хорошем. Вот сегодня как раз на каток пойдете. Кстати, я это уже сказал и снова повторю: я б в жизни не додумался про ролики! Юри едва заметно приподнял уголки губ, и Пичит облегченно выдохнул. Можно продолжать в том же духе.         — Давай как-нибудь сходим втроем покататься в Токио Доум? Я хочу попробовать, насколько сильно это от коньков отличается.         — Знаешь, не так сильно, как может показаться. Только ботинки заметно тяжелее и прыгать неудобно. Как твой проект, кстати? Поправил? Его дипломная работа заключалась в том, чтобы придумать гипотетическую турфирму и расписать для нее бизнес-план вплоть до самых мелких деталей, как если бы он действительно собирался открывать свое дело и подавал заявку на получение кредита или представлял проект возможным спонсорам, доказывая его уникальность. Это было безумно интересно, да и Пичит неоднократно задумывался о том, как вывести на новый уровень туризм в родном Таиланде, но к излишне новаторским идеям Хатанака-сэнсэй относился со здоровым скепсисом, и в процессе обсуждения коса частенько находила на камень.         — В любом случае, надо просто защитить диплом, а после окончания учебы Хатанака-сэнсэй уже не будет ставить мне палки в колеса, — Пичит закончил на максимально жизнерадостной ноте. — Да и не собираюсь я начинать с нуля, мне и так на работе нравится. Мы сейчас расширяемся, скоро планируем начать отправлять людей учиться в Корею и Китай, так что я надеюсь замолвить словечко как минимум за Бангкок. И ты обещал со мной туда как-нибудь съездить, между прочим!         — Если шеф меня все-таки уволит с работы, и у меня появится свободное время… Юри изобразил серьезный мыслительный процесс, и Пичит, а вслед за ним и сам Юри, покатился со смеху; их прервал звонок телефона, впрочем, быстро оборвавшийся и сменившийся сигналом входящего сообщения.         — О, Виктор освободился. Спрашивает, где и когда встретимся.         — Недалеко от моего института есть отличный тайский ресторан, можно там перекусить. А до Ичигаи отсюда ехать минут пятнадцать или пешком где-то полчаса. Он сам-то где?         — Без понятия, но сказал, что за двадцать минут доберется. Значит, метро.       Стоило им подняться из подземного перехода, как Юри едва не сбило с ног торнадо, при ближайшем рассмотрении оказавшееся Виктором, повисшим на нем, как рюкзак.         — Привет, Пичит! — тот, все еще продолжая обнимать Юри, замахал рукой. До этого он видел Виктора в середине декабря, и как же тот Виктор, уставший, хмурый, будто повзрослевший не на один десяток лет, отличался от прежнего себя, которого Пичит привык наблюдать за все то время, что следил за миром фигурного катания. Сейчас тоже похож не был — выросший молодой побег не загонишь обратно в почку, — но на его лице появилась улыбка, безумно напоминающая улыбку Юри. И Пичит поспешил на нее ответить.         — Рад тебя видеть.         — Так мы идем обедать? Я помру, если не съем что-нибудь прямо сейчас! Пичит направился в сторону небольшой улочки, убегающей вглубь; Юри и подхвативший его под руку Виктор последовали за ним.       К счастью, зал оказался полупустым, и им удалось занять тихий угловой столик, а официант материализовался уже через пару минут после того, как им принесли меню. Юри что-то негромко объяснял Виктору, показывая на те или иные строчки, и они оба являли собой столь идиллическую картину, что разрушить ее было бы преступлением. Поэтому Пичит, шепотом попросив официанта подойти попозже, достал телефон и украдкой сделал несколько снимков. Для истории.       В итоге они взяли три порции пад тая, хотя Пичит порывался заказать на всех еще и джим джам, но ему быстро напомнили, что, в отличие от него, кое-кому через два с половиной часа надо быть на катке, а потому объедаться — явно плохая идея. Как бы ни хотелось. Виктор неожиданно забросал его вопросами про учебу, Пичит, честно пожаловавшись на Томоко-сэнсэй, с которой изобретение усыпляющего газа потеряло всякий смысл, рассказал про Кима Джунхо, пересчитавшего носом половину ступенек, потому что проснулся он только где-то в середине лестницы, и показал эксклюзивную фотографию, которую ухитрился поймать пару недель назад: сидя на одном ряду, шестеро его однокурсников самозабвенно дрыхли в разных позах; Ивамура, как обычно, храпел на всю галерку. Виктор негромко рассмеялся.         — Ничего, тебе это тоже грозит, — притворно проворчал Пичит, гипнотизируя тающие льдинки в стакане с ча йен. — Ты уже решил, куда пойдешь после школы? Виктор вдруг замер и бросил вопросительный взгляд на Юри; какое-то время они просто смотрели друг на друга, после чего Виктор ответил:         — Я собирался в академию Лесгафта в Санкт-Петербурге, на заочное, все наши там учатся или учились. На кафедре зимних видов спорта или еще где. Наверное, буду поступать через год, сейчас это не целесообразно. «Он доверяет мне только потому, что мне доверяет Юри», — вдруг понял Пичит и улыбнулся собственным мыслям. Юри переживал абсолютно зря. Правда, пока что не имел об этом ни малейшего понятия.         — Главное, чтобы учиться нравилось. Хотя никогда не поздно забрать документы и поступить куда-то еще, я вот бросил дизайн и не жалею.         — Да, это точно. Виктор случайно чуть не заехал локтем в свою тарелку, но Юри успел быстро отодвинуть ее в сторону; опять обмен взглядами, молчаливое «спасибо», странная отгороженность, будто они существовали в каком-то своем мире, куда всем остальным был путь заказан.         — Улыбочку! — скомандовал Пичит и сделал несколько кадров. И лишь на последнем из них они улыбались в камеру, а не друг другу.

***

      Юри уже зашнуровывал коньки, пока сидящий на полу Виктор заканчивал последний сет упражнений на растяжку. Настроение у него было заметно приподнятое — встретиться с щедро делящимся со всеми окружающими своим позитивом Пичитом перед тренировкой все-таки было стоящей идеей, — но он все равно заметно нервничал, и, глядя на него, Юри начинал нервничать тоже. Пока что Виктор договорился о четырех занятиях по три часа каждое, а что дальше — неизвестно.         — Я не хочу даже начинать уламывать предков до того, как сам смогу проехать хотя бы несколько кругов по катку и сделать простейшую дорожку без разметки, — ультимативно заявил он, и Юри с ним согласился. А теперь у Виктора было двенадцать часов льда, разбитых на четыре интервала, и один ками-сама знал, что из этого выйдет.       То, что этот каток изначально строился для хоккеистов, Юри определил бы, даже не зная об этом заранее: пластиковые борта выше, лед холоднее, жестче, чем нужно для фигурного катания, да и разметка поля говорила сама за себя. Виктор дождался, пока он отъедет от входа, и, глубоко вздохнув, снял чехлы; новенькие золотые лезвия сверкнули в свете ламп. Юри протянул ему руку, и он крепко ухватился за нее, с силой сжав пальцы, когда ноги заскользили по льду.         — Виктор, смотри на меня, — твердо произнес Юри. — Установку помнишь?         — Толщина ледового покрытия не больше десяти сантиметров. Под ним слой тепло- и гидроизоляции, трубы системы охлаждения и бетонная подложка. Даже… — его голос дрогнул, — даже если лед подо мной треснет, дальше бетона я не упаду. Виктор не раз и не два пересказывал ему свои кошмары: практически в каждом из них присутствовал момент, в который лед ломался у него под ногами, и он проваливался в пустоту. И описание стандартной схемы построения и заливки ледовой арены — единственное, что Юри удалось придумать, чтобы Виктор мог мысленно доказывать сам себе невозможность подобного исхода в реальности.         — Повторяй про себя, хорошо? Он согласно закивал.         — Виктор, ты мне доверяешь? Кивок; губы сжались в тонкую нервную линию.         — Отлично. Поехали. Юри повернулся к нему спиной и почувствовал, как бока коснулась теплая ладонь в тонкой перчатке; он вытянул в сторону правую руку, пошевелил пальцами — мол, хватайся, — и неторопливо заскользил вперед. Виктор, вцепившись в него как клещ, ехал следом: неуверенно, едва не спотыкаясь, дыша судорожно и тяжело, но ехал, повторяя его движения и мягко перебирая ногами.         — Молодец, — похвалил его Юри после десятого по счету круга вдоль ограждения. — Хочешь передохнуть?         — Времени нет. Следующий шаг — все по плану. Они оба остановились в центре катка, чтобы не было возможности ухватиться за бортик, и Юри медленно разжал руку, удерживающую его ладонь.         — Дыши, — тут же произнес он, увидев, что Виктор застыл на месте, сверля его полными страха глазами. — Давай, вдох-выдох, вместе со мной. Вдох… выдох… Успокаивающая дыхательная гимнастика неоднократно спасала его самого: в детстве он порой нервничал так сильно, что у него случались панические атаки, да и с возрастом повышенная тревожность никуда не ушла — лишь спряталась на время, чтобы наброситься в самый неподходящий момент. В начальной школе его как-то раз нашла Мари, прибежавшая его забрать после своих уроков, и уже на следующий день учила его правильно дышать. Виктор смял пальцами ткань футболки; посмотрел себе под ноги, потом на дальнее ограждение, потом снова на него, но выглядел он уже менее напуганным. Отлично. Теперь по новой.       Десять кругов по катку, пять минут стояния на льду в одиночку — Юри засекал время на электронных часах, — еще десять кругов, еще пять минут, еще десять… Под конец Виктор даже попытался откатиться от него подальше — и вдруг, неловко взмахнув руками, чуть не шлепнулся на лед. Шлепнулся бы, если бы Юри не успел его подхватить.         — Я же говорил, что поймаю, — улыбнулся он. Виктор молчал. Просто поднялся на ноги и крепко обнял, ткнувшись носом ему в ухо.       Следующее забронированное время было вечером в среду; Юри, пользуясь тем, что босс уехал в командировку, ушел в самоволку в половине седьмого, обещая себе разобраться с оставшимися делами по возвращении, и в семь уже здоровался с Ямашитой-саном, расставляющим по полкам старые коньки, которые давались напрокат. Виктор ждал его у ограждения, нетерпеливо меряя шагами пустое пространство; весь их прогресс пока заключался в том, что какое-то время он мог стоять на льду и не падать. Лучше, чем ничего. Но совершенно не достаточно. Поэтому на восьмом или девятом круге он резко сдвинулся в сторону, и Виктор с громким испуганным «Юри!» рефлекторно отпустил его, после чего проехал на автомате еще пару метров и в попытке удержать равновесие в движении врезался животом в бортик. И сполз по нему на лед.         — Виктор, прости меня, пожалуйста, — Юри опустился на колени рядом. — Ушибся?         — Нет, порядок. Ты все правильно делаешь, — он стряхнул с перчаток ледяную крошку. — Лучше не предупреждать.         — Чего ты боишься? Виктор вопросительно склонил голову на бок.         — Чего конкретно ты боишься, Виктор? Того, что лед проломится? Или что ты снова сломаешь ногу? Или чего-то еще? Говори об этом. Первое, что приходит в голову, это нужно говорить, иначе…         — Я не слышу лед, — перебил его Виктор. — Знаешь, про многих наших великих фигуристов писали, что под их коньками лед поет. Это правда. И я всегда мог… почувствовать эту музыку, даже играть ее… Это как Эолова арфа, струны которой треплет ветер. И ты можешь лишь тихонько повторять, подыгрывать, потому что твоим пальцам никогда не сравниться с ним в чуткости. Поэтому я очень редко катался под музыку на тренировках, она все заглушала. А теперь и заглушать нечего. Он поднялся, упираясь ладонью в прозрачный пластик ограждения.         — Ты спрашивал, чего я боюсь. Так вот, на самом деле ничего я уже не боюсь, и это не страх. Это — глухота. Юри закрыл глаза, вспоминая, как впервые в одиночку вышел на каток в Детройте; до конца смены оставалось пятнадцать минут, а на льду уже никого не осталось, и он, позаимствовав со стеллажа коньки, юркнул за ограждение; скрип от оставляемых лезвиями царапин, легкий шорох от каждого движения, хруст ледяной крошки — мелодия, звучащая в голове. В пятницу он пришел раньше и поставил в проигрыватель диск с записью «Alegria», который до этого брал с собой в Токио Доум.         — Выключи! — взмолился Виктор после нескольких секунд. — Пожалуйста, Юри. Только не «Alegria»!         — Почему? Вдруг тебе поможет? Он скривился в грустной усмешке.         — Не хочу под нее падать. В метро они ехали в гробовом молчании, и дома Юри до утра не мог сомкнуть глаз.       Светало. Лежащий рядом Виктор спал беспокойно, то и дело ворочаясь и разговаривая во сне; в сознании вертелись сказанные им слова о музыке льда, и Юри казалось, что он пропустил какую-то очень важную деталь, уронил крошечную шестеренку, без которой механизм не заработает, как ни старайся. Музыка… что еще говорил о ней Виктор помимо того, что было связано с «Alegria» и Cirque du Soleil? Юри повернулся к нему лицом, с грустью наблюдая, как вздымается и опадает от его дыхания прилипшая к губам пепельная прядь волос. Завтра, а точнее, уже сегодня время на катке у них с половины третьего до половины шестого, а запас идей, которых и без того было немного, иссяк окончательно. До школьного мероприятия оставалось всего полтора месяца, а о какой программе, пусть даже уровня юниоров, может идти речь, когда Виктор сам не способен проехать больше пары метров? Тот слегка пошевелился под одеялом; волосы попали ему в нос, и он оглушительно чихнул, моментально проснувшись. Юри не удержался от улыбки.         — Ты что, всю ночь не спал? — спросил Виктор, обеспокоенно заглядывая ему в глаза.         — Выходные, успею выспаться. Тебе ничего не снилось? Он покачал головой и улегся обратно на подушку, по-детски подложив под щеку сложенные руки. «Думай о хорошем», — регулярно повторял Пичит. О хорошем… Виктор стал гораздо уравновешеннее. Виктор смог сделать двойной прыжок на роликах. Виктор перестал падать на лед, стоит отпустить его руку, и может простоять на нем несколько минут без страха заработать паническую атаку. Виктору больше не снятся кошмары, даже от красочного пересказа которых волосы встают дыбом. Кошмары…         — Виктор, что в тот раз было не так? — вырвалось у Юри до того, как он додумал мысль до конца.         — О чем ты?         — Тот кошмар. Это был единственный раз, когда ты звал меня во сне. Почему тот сон был страшнее, чем обычно?         — Потому что изначально это был не каток, а паркет, который покрылся льдом. Там все покрылось льдом, даже окна, словно скрипка Вивальди ледниковый период наколдовала, — произнес Виктор, нервно накручивая волосы на палец. Вивальди? Перед глазами пронеслась одна из статей, которую Юри нашел в интернете, когда после неудачного отмечания дня рождения впервые забил «Виктор Никифоров» в поисковик домашнего компьютера; показательное выступление последнего сезона — «Времена года» Вивальди. И тут его осенило.         — Виктор, — он резко сел на кровати. — Виктор, под какую музыку было твое показательное выступление в Шанхае? Тот непонимающе заморгал.         — Под концерт Вивальди номер четыре фа минор, «Зима». Точнее, только под его первую часть, «Декабрь». Она моя любимая, — начал он и осекся: — Была.         — Это она же тебе снилась? Виктор заторможенно кивнул.         — И после того падения ты ее ни разу не слушал? — продолжал напирать Юри. В подтверждение его догадки синие глаза Виктора вдруг расширились от удивления:         — Как же я раньше не…         — Тебе нужно откатать эту программу заново, — уверенно произнес он, не понимая, как эта простейшая мысль не пришла к нему с самого начала. — Ты не можешь начать новую, потому что старую программу тогда не закончил!         — Ты прав, — прошептал Виктор и повторил уже громче: — Ты во всем прав, господи, это необходимо попробовать… И рассмеялся нервным икающим смехом.       Короткая разминка прошла как в тумане; Виктор шел впереди, чеканя шаг, и пластмассовые блокираторы лезвий с глухим стуком встречались с полом. Юри выехал на лед вместе с ним и, щелкнув пультом проигрывателя, в который до этого поставил диск со спешно сделанной записью первой части скрипичного концерта, вернулся к ограждению. В ожидании они оба молчали, боясь нарушить давящую тишину, словно от звука их голоса растворились бы последние остатки их общей уверенности. Три минуты двадцать девять секунд.       — На зимнем просторе ликует народ; упал, поскользнувшись, и катится снова. И радостно слышать, как режется лед под острым коньком, что железом окован… Он раньше не знал, что великий Антонио Вивальди написал сонеты к своим «Временам года»: по одному для каждого сезона. Зимний сонет Виктор помнил наизусть.       Когда зазвучали первые аккорды, Юри в любой момент готов был сорваться вперед, но этого не потребовалось. Виктор, до этого словно находящийся в трансе, встрепенулся, как птичка, и медленно сдвинулся с места, разгоняясь вместе с ускоряющимся ритмом бушующей метели. Бесшумное акварельное скольжение, такое мягкое, будто не лезвия взрезают лед, а кисть для каллиграфии рисует на рисовой бумаге изящную дугу. Короткая запинка в дорожке шагов, перебежка на зубцах, комбинированное вращение под аллегро нон мольто, и на катке свистит, завывает воображаемый ветер. Взметнувшиеся вверх руки хватаются за ботинок левого конька, прогибается в бауэре тонкая фигурка; раскручивается тройками по дуге захода и взлетает в воздух снежным вихрем в два оборота, чтобы по приземлении завертеться волчком и рассыпаться на тысячи снежинок. И с душераздирающим всхлипом упасть на колени, закрыв лицо дрожащими руками.