But we sing If we’re going nowhere Yeah we sing If it’s not enough And we sing Sing without a reason To ever fall in love Lostprophets — Last train home
Последние скрипичные аккорды мягко смолкли, и на катке вновь воцарилась тишина, морозная и хрусткая — тонкая корочка наста под подошвами тяжелых зимних ботинок; Витя чувствовал, как лед приятно холодит ноги, бережно обнимает призрачными ладошками, будто впервые за столько времени радуясь его возвращению. Дыхание, судорожное, сбившееся, медленно приходило в норму, а мозг прокручивал последние три с половиной минуты, как если бы искал доказательства того, что все это было неправдой. Видением. Сном. Потому что Витя как никто боялся поверить, что спустя десять месяцев он наконец-то снова может взлететь, взлететь не вниз, а вверх, как та девушка из песни, которая любила летать по ночам. Сказал бы кто ему пару лет назад, что он будет так радоваться неидеальному двойному флипу, он бы не поверил тоже. Над ухом раздались легкие хлопки, и он поднял голову. Чтобы увидеть стоящего перед ним Юри, на лице которого сияла широченная улыбка. — У тебя получилось, Виктор! — Значит… не приснилось? — хриплым от волнения голосом поинтересовался Витя, но сердце уже пустилось вскачь. — Не приснилось. А повторишь еще раз, даже на видео запишу. Виктор издал то ли смешок, то ли всхлип. Плачет метель, как цыганская скрипка… Метель плакала, а ему хотелось смеяться до слез, смеяться в голос, так громко, чтоб стекла повыбивало. Он наконец улыбнулся в ответ, все еще неверяще и робко, ухватился за протянутую ему руку и встал на коньки, от золотых лезвий которых в свете ламп на лед падали желтые блики. Вдох-выдох. — Включишь с начала? Юри кивнул; щелкнул пультом и отъехал к ограждению, замерев у пластикового борта с телефоном наготове. Витя всегда предпочитал звучание струнных инструментов любым другим, так что не было странным, что скрипичные концерты Вивальди покорили его с первого же прослушивания; вот и сейчас, стоило первым звукам задрожать в воздухе, как перед глазами невольно возник образ вьюги, сквозь скрипучие старые деревья неслышно подкрадывающейся к сказочному городу, спящему между занесенными снегом холмами. Ноги все еще дрожали, да и хореография оставляла желать лучшего — а это он еще и выкинул все прыжки, кроме самого последнего! — но сейчас это было совершенно не важно. Лед что-то тихо нашептывал ему сквозь звуки оркестра, и Витя заменил волчок на гидроспираль, пальцами в тонкой перчатке ласково проведя по гладкому зеркалу, покрытому слоем ледяной крошки, похожей на звездную пыль. После дорожки шагов, ведущей к финалу, он разогнался вдоль борта, на краткий миг поймав взгляд Юри поверх телефонной камеры, развернулся, перейдя на внутреннее ребро, и оттолкнулся от поверхности льда, выбросив вверх левую руку. Два оборота — и при приземлении лезвие тихо чиркнуло, оставив царапину с неровными краями. — Молодец! — донесся с противоположного края ледовой арены радостный возглас. Виктор устало уперся руками в колени, но желание смеяться никуда не исчезло. Для подобных огрехов скольжения у Якова было отдельное название — зубодробильный скрежет. Витя хмыкнул себе под нос: давненько же он этого не слышал. Особенно по отношению к себе. — Что-то не так? — участливо, но при этом с долей испуга поинтересовался Юри, заметив, что он задумчиво смотрит на оставленные коньками следы. Техника: кошмар. Хореография: недалеко ушла от техники. Вывод: на катке придется поселиться, если он не хочет через полтора месяца опозориться на всю школу. А еще надо поговорить с родителями, выбить разрешение на тренировки и найти музыку для еще не придуманной программы. И придумать ее. Разумеется. — Все прекрасно, — с улыбкой ответил Витя. И он ничуть не покривил душой. По дороге Виктор почти полностью посадил зарядку на мобильном Юри, то и дело молча прокручивая на повторе одну из записей, что тот успел сделать: прокат номер четыре вышел лучше всех, тогда как на пятом он чуть не завалил прыжок, звучно шлепнув по льду рукой в попытке его приземлить, на шестой зубцы конька угодили в выбоину, а на седьмой все-таки упал и после этого долго лежал на льду, примерзая к нему спиной, раскинув руки в стороны, и думая, думая, думая… Если бы не Юри, ничего этого не было бы. Да, двойной флип и дорожка дай бог третьего уровня, про вращения и другие прыжки лучше даже не вспоминать. Да, даже на нормальный разряд не потянет. Но еще недавно он не мог ступить на лед вообще. И без Юри… без Юри он мог не выйти на него никогда. Дома его первым делом загнали в душ, а Юри полез за аптечкой — искать мазь от ушибов, что оказалось очень кстати: по бедру расползался синяк, да и левая голень слегка побаливала после падения, но ему было не привыкать. Когда Виктор вернулся в комнату, тот все так же сидел на диване, роясь в контейнере с лекарствами, но тут же оторвался от своего занятия, услышав тихие шаги. — В упор не помню, куда я задевал гель, который ты приносил, — он виновато покачал головой. — Ты ведь точно его здесь оставил… Витя удержал его руку, перебирающую какие-то коробочки и склянки, с ногами забрался на диван и молча обнял его, прижавшись к нему всем телом. — Виктор? Он на секунду приложил пальцы к его губам. — Не говори ничего. Дождавшись ответного кивка, Витя вздохнул и вернул объятия, ткнувшись носом в колючий воротник его свитера. «Спасибо», — мысленно повторял он, даже чувствуя, что любых слов благодарности будет мало. Он знал, что Юри все равно услышит. И все поймет правильно. К Юри Витя приходил после сеансов психотерапии в среду и на выходные в пятницу, так что беседу с предками он, не откладывая в долгий ящик, мысленно назначил на ближайший вторник, раз уж дома он по обыкновению ночевал по понедельникам, вторникам и четвергам, а дергать родителей в первый день рабочей недели было бы неразумно. — Они тебя выслушают. И наверняка согласятся, — уверенно произнес Юри, глядя, как он, сидя на любимой стремянке, бездумно чертит пальцем на стекле узоры из повторяющихся спиралек. — Почему ты так считаешь? — Потому что они и так идут тебе навстречу. Пусть не во всем, но очень во многом. Если б я в твоем возрасте так из дома убегал, меня бы только так взгрели и посадили под домашний арест, так что скажи им спасибо, что они столько тебе позволяют, — он закрыл кухонный шкафчик и со вздохом проводил взглядом канонично упавшее с крючка в раковину мокрое полотенце. — Как раз по этой причине я и думаю, что волноваться не о чем. Ты же будешь спрашивать их разрешения не просто так, тем более, ты прекрасно представляешь, что именно они могут сказать против. — Ну, катанием они никогда не интересовались, им вечно не было дела до того, чем я занимаюсь. Пристроен в секцию, вроде бы нравится и вроде даже получается — и прекрасно, голова не болит, — фыркнул Витя по большей части упрямства ради, ибо в глубине души он понимал, что Юри прав. — А ты их работой интересовался? — А надо? — Спроси как-нибудь для разнообразия. Сам подумай, — Юри поставил на коробки поднос с чашками и протянул одну из них Вите. — Если тебе не интересна их работа, то почему они должны интересоваться фигурным катанием? Вопрос-то лишь в том, что для кого важнее. Логично, черт возьми. Но сдаваться он так просто не собирался. — Они ни разу на соревнования со мной не приезжали, — буркнул Виктор, отпивая из чашки. — А мои не приехали даже на вручение дипломов, которое у людей обычно раз в жизни бывает, — пожал плечами Юри. — То, что родители не всегда могут понять, что для тебя важно, и разделить с тобой то, чем тебе хочется заниматься, не делает их плохими. И если ты хочешь увидеть их вместе с другими на катке двадцатого марта, то тебе стоит им об этом сказать. В конце концов, — в его глазах заплясали лукавые огоньки, — обидеться на них ты всегда успеешь. — Не поспоришь. Прокручивая в уме этот разговор с Юри, Витя сам не заметил, как перестал нервничать. С работы родители почти всегда возвращались вместе, и этот вечер исключением не стал. Услышав, как поворачивается в замке ключ, Витя выглянул в коридор; Маккачин стрелой рванул встречать хозяев, заливаясь лаем на всю квартиру. — О, Витя, ты дома? — удивленно спросила мама, ставя на полку обувь. — Я с вами поговорить хотел, это важно, — он решил ковать железо, пока горячо. — Привет, пап. — До ужина терпит? — Нет. Отец тяжело вздохнул, подозрительно покосившись на ноутбук у него в руках. — Ну ладно. Раз так, выкладывай, Витя, что там у тебя такого срочного. — Каток, — на автомате выпалил он; отец уже был готов открыть рот, чтобы что-то возразить, когда Витя предостерегающе поднял руку: — Пап, вы с мамой можете сначала меня выслушать? Желательно, не перебивая? Кивок. Почти синхронно. — Двадцатого марта, за день до весенних каникул, школа организует очередное внеклассное мероприятие. Ночь фигурного катания, — начал Виктор, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Я хочу выступить с показательной программой и провести урок для начинающих, потому что Ник, то есть мистер Колуччи, сказал, что почти никто из учащихся не умеет нормально кататься, особенно если им руки отцепить от бортика. Это цитата, если что. Я поговорил с директором и был на катке, который школа арендует каждый год на этот вечер. Это частная ледовая арена, и ее владелец уже предложил сделать десятипроцентную скидку за время на льду, потому что у меня есть рекомендация из школы. Обычно там тренируется хоккейная команда, но они занимаются по утрам, а во второй половине дня лед практически всегда свободен. От школы туда идти десять минут быстрым шагом. Я мог бы заниматься там после уроков каждый день. Такада-сэнсэй сказал, что с моей ногой все в порядке, и разрешил кататься. Но я не собираюсь ограничиваться этим школьным походом на каток. Я собираюсь вернуться в спорт, поэтому мне нужно тренироваться гораздо больше, чем когда я занимался у Якова Леонидовича в «Юбилейном». И для этого мне понадобится ваша помощь. Только закончив свою речь, Витя понял, что все это время почти не дышал, и резко, как-то испуганно выдохнул: будто вынырнув на поверхность после прыжка в ледяную воду. Отец молчал; мама же с виноватым выражением на лице ответила: — Витюша, все так, но ты ведь… ты ведь не можешь кататься. На его губах мелькнула торжествующая ухмылка, когда он поставил перед ними открытый ноутбук и нажал на «воспроизвести». — А вот и могу. В очередной раз пересматривая этот прокат, Витя поймал себя на мысли, что больше никогда не будет смеяться над Гошей, все еще время от времени падающим с тройного акселя. — Значит, Киношита-сэнсэй смогла… — Она тут ни при чем, — тут же перебил он. — Она неплохой специалист, но это не ее заслуга. Виктор на экране смотрел на лед с влюбленной улыбкой на лице, и он улыбнулся тоже. — Поэтому сеансы можно отменить. Психотерапия мне уже не понадобится. Они с мамой одновременно уставились на отца, все еще хранившего молчание. И Витя добавил: — Я все равно вернусь в фигурное катание, с вами или без вас. Я могу найти работу и уже знаю как минимум два места, куда мне можно будет устроиться, чтобы оплачивать время на льду. Я могу справиться сам. Но с вами получится быстрее. — Хорошо, — наконец, сказал тот, видимо, не выдержав двойной гипнотической атаки. — При одном условии. Ты все еще будешь ходить к Киношите-сэнсэй хотя бы раз в неделю и раз в месяц будешь показываться врачам, тем более, что тренера у тебя здесь нет. Сын, я не хочу, чтобы повторилось все то, что было весной и летом. Компромисс найден? Витя едва не подпрыгнул. Победа. Победа, черт побери! А два часа в неделю с оказавшейся не такой уж противной Киношитой-сан он точно как-нибудь переживет. — Буду ходить к ней по средам. — Значит, договорились. И отец вдруг подмигнул ему, вытянув вперед руку, которую Виктор в недоумении пожал. — Я уж думал, не доживу до того момента, когда ты научишься торговаться. Может, все-таки стоило учить тебя на экономиста? — Твоя компания обанкротилась бы через месяц, если б ты дал мне доступ к финансовому отделу, и ты знаешь это не хуже меня. — Стоило попытаться, — он с усмешкой похлопал его по руке. Юри был прав, говоря, что не стоило волноваться. Прав, как и всегда. И, уцепившись за эту мысль, Витя вспомнил еще кое-что. — Вы же придете? Посмотреть, как я катаюсь. Придете? — Витя, а ты хочешь? Наверное, стоило спросить об этом давным-давно. — Конечно. Конечно, хочу. А пальцы уже сами набирали сообщение. «Готовь коньки, — написал Виктор, добавив в конце хитро ухмыляющуюся рожицу. — И мазь от ушибов». — «Виктор, они согласились?». В ответ Юри улетел стикер в виде золотого призового кубка. Победа, Юри. Победа.***
Юри смотрел на открытую в браузере страницу электронного планировщика и не верил своим глазам. Записи говорили о том, что в последний раз изменения проводились неделю назад, что значило, он не сделал ровным счетом ничего из запланированного на предыдущие пять рабочих дней, начальник послезавтра должен был вернуться из Лондона, и не было, наверное, ни единого шанса успеть все закончить к его приезду. Приближался конец февраля, три текущих проекта разной стадии незавершенности все еще висели над головой дамокловым мечом, а все мысли Юри оставались на катке в двух шагах от начальной школы KAIS, где они с Виктором катались вместе уже полмесяца: во время своих коротких передышек между отработкой элементов он предпочитал не уходить со льда, а учить Юри — и под конец тренировки даже у него ныли все суставы и отваливались ноги. Как уставал при этом Виктор, страшно было представить. Но теперь, наблюдая за ним на катке восемь часов в неделю, Юри начал понемногу видеть все те огрехи, о которых Виктор упоминал раньше: неровное скольжение, вращение под слегка неправильным углом, криво приземленные прыжки. Стоило Юри отойти от льда хоть на пять минут, как он начинал нервно озираться по сторонам, пока не находил его взглядом, и на каждой тренировке первую четверть часа тратил на то, чтобы справиться с подтачивающей его неуверенностью. Единственным известным ему способом: катанием. И именно в течение этих пятнадцати-двадцати минут Виктор чаще всего падал, даже когда на небольшой скорости просто нарезал круги вдоль ограждения. Падал — и снова поднимался, невозмутимо отряхивал со спортивного костюма ледяную крошку и продолжал с того же места, где остановился. Только Юри даже издалека мог заметить, как недовольно кривятся тонкие губы и подрагивают руки, сжатые в кулаки. Что ж, никто не говорил, что все будет легко и быстро, верно? — Кацуки-сан! Он резко повернулся и, потеряв равновесие, свалился с компьютерного кресла прямо под ноги Каори-сан, которая, судя по всему, уже не впервые пыталась до него достучаться. — П-простите, Каори-сан, я вас не задел? — Юри неловко поправил съехавшие на нос очки и пригладил ладонью вздыбленные волосы, что, впрочем, не возымело особого эффекта. — Нет-нет, что вы, все в порядке? — Д-да, конечно. Вы что-то хотели? — Кацуки-сан, вы уже рассмотрели резюме кандидатов на должность стажера в вашу группу? Юри, к тому моменту успевший занять свое место, чуть не свалился обратно на пол. Этого пункта даже не было в планировщике. — К сожалению, нет, прошу извинить, Каори-сан. К завтрашнему утру все будет готово, я перешлю вам отобранные анкеты. — Благодарю. Юри открыл вкладку рабочей почты и судорожно вбил в поиск ключевые слова: «Каори Утада», «анкета», «резюме», «стажер». Внутренний голос ехидно намекнул на вероятность того, что новоиспеченный стажер через месяц-полтора займет его место, потому что его самого просто-напросто вышвырнут отсюда пинком под зад, но Юри мысленно велел ему заткнуться. Как будто он сказал что-то для него новое. Он оторвался от рабочего компьютера только тогда, когда его аккуратно потрясли за плечи, а на лицо упали мягкие пепельные пряди: — Ты чего телефон не берешь? — ворчливо поинтересовался Виктор, упершись подбородком ему в макушку. Юри вздохнул и ткнул пальцем в испещренный красными пометками планировщик: — Все это мне надо закончить к завтрашнему обеду. Виктор выдал в ответ что-то сочное и емкое на русском; судя по тону, явно нецензурное. Повторять отказался. — Нам тогда тут ночевать придется, — в итоге сказал он, отойдя на пару шагов, и вытянул руки, разминая мышцы. — Нам? — А ты собрался разгребать весь этот кошмар один? Удачи, — саркастически хмыкнул Виктор, подогнав к его столу второе кресло и достав из рюкзака ноутбук. — Так, что я могу сделать? Стопка распечатанных резюме по правую руку от него безмолвно вопияла. — Можешь пока пробежаться по всем анкетам и потом кратко пересказать мне их содержание? Виктор молча пододвинул к себе бумажки и, взяв верхнюю анкету, бодро застучал по клавишам. В Сумида они оказались только в три часа ночи, и то благодаря такси, которое, несмотря на все уговоры Юри, что Виктору на этот раз лучше переночевать у себя в квартире родителей, а он сам неплохо поспит на диване в офисе, Виктор все-таки вызвал, ультимативно заявив, что спать надо не на работе, а у себя дома. И поехал с ним. — Обожаю твои двойные стандарты, — сонным голосом повторил Юри его же фразу, сказанную им несколько месяцев назад; глаза закрывались сами собой, хоть спички вставляй, да и те, скорее всего, треснут. — У лучших учился, — фыркнул Виктор, буквально пинком загнав его в машину. За стеклом проносился ночной Токио, весь в дымке разноцветных расплывчатых огней, и Юри внезапно пожалел, что они не идут пешком; в памяти промелькнула их самая первая, вынужденная прогулка от Акихабары до Скай Три: покатое небо, затянутое низкими облаками, влажный прохладный ветер с реки, горящие рекламные вывески и блаженная тишина, коей вряд ли способен похвастаться любой другой мегаполис. Виктор тоже смотрел в окно. И Юри был уверен, что в этот момент он думает о том же самом. По дороге Юри незаметно задремал, прижавшись щекой к обивке сиденья. И резко проснулся от громкой перебранки, на автомате попытавшись вскочить на ноги и крепко врезавшись головой в потолок салона. — Я вам две купюры по десять тысяч йен отдал, а не десять и две! — доказывал Виктор таксисту, роящемуся в сумке с деньгами. — Так что гоните мне сдачу! Таксист совал ему под нос мятую бумажку, почему-то на ломаном английском говоря, что Виктор ошибся, в салоне темно, раз он не включил лампочку, потому что его спутник все еще спал. Юри уже хотел вмешаться, когда Виктор, заметив его, одним выразительным взглядом пригвоздил его к месту. И начал орать. За последующие три минуты Виктор, чей голос с каждым сказанным словом становился все громче и громче, на чистейшем японском — даже привычный русский акцент пропал — в разных цветистых и, самое главное, подробных вариациях отправил в дальний пеший поход самого таксиста и всех членов его семьи, в том числе давно почивших с миром, выразил свое мнение по поводу его профпригодности и компетентности, не забыв пройтись по умению пользоваться навигатором, и закончил тем, что если они не получат свою сдачу с двадцати тысяч прямо сейчас, водить машину ему будет уже нечем, потому как руки ему оторвут и затолкают в задницу без предупреждения и смазки. Юри, успевший испытать за этот монолог полный спектр эмоций от первоначального возмущения до благоговейного ужаса, молча наблюдал, как вжавшийся в водительское кресло таксист, несколько раз подряд проблеяв «извините!», нащупал в сумке две десятитысячных купюры и отдал их Виктору, буквально выдернувшему их из его пальцев. — Вот сразу бы так, — тот улыбнулся самой очаровательной улыбкой из возможных, любовно разгладив банкноты перед тем, как убрать обратно в кошелек. — Идем, Юри! Он ошарашенно кивнул и дернул за ручку, буквально вывалившись на дорогу; стоило захлопнуть дверцу, как такси, взвизгнув шинами, рвануло вперед и вскоре исчезло за поворотом. — Скатертью дорожка, — фыркнул Виктор, презрительно искривив губы. Юри подумал, что это был лучший из возможных ответов на вопрос, почему не стоит связываться с русскими: целее будешь. — Напомни мне никогда тебя не злить, — пробормотал Юри, доставая ключи из кармана куртки. Виктор повернулся к нему, и шипастые колючки в глазах растворились, растаяли, как весенний снег. — Ставить на место наглых говнюков — одно дело, а разговаривать с тобой — совершенно другое. Такие люди, как вот этот, — он указал головой в сторону, куда уехала машина, — ничего не понимают, пока хорошенько не двинешь их мордой об стол. — Виктор помолчал, подбирая слова, и в итоге произнес: — Avec le renard on renarde. Он часто рассказывал Юри, что, порой впадая в ступор в попытке вспомнить то или иное выражение на нужном языке, вспоминает его хотя бы на одном из остальных, на которых говорит, и пытается размотать цепочку ассоциаций до победного конца. Французский, благодаря регулярной практике с Крисом, звучал из его уст довольно часто. — Ja no michi wa hebi, — сказал вдруг Виктор, пока лифт лениво полз на четырнадцатый этаж. — Хотя это не совсем подходящая поговорка. Спать в итоге они завалились где-то в половине пятого; прямо посередине обсуждения сходства и различия японских, русских и английских идиом Юри почувствовал, что больше не в состоянии держать глаза открытыми, и моментально провалился в сон. Вечером следующего дня он сидел в офисе, бездумно пялясь в горящий экран компьютера, и невольно прокручивал в голове все то, что высказал ему вернувшийся из командировки начальник: в процессе ему не раз хотелось провалиться сквозь пол сразу до подвала, и к этому желанию примешивалось разве что недоумение по поводу того, почему его до сих пор не уволили. Голова гудела как чайник, а уставшие глаза слезились, так что сообщение от Виктора он заметил, уже собравшись уходить. «Каток занят до понедельника. У хоккеистов игра, накрылись наши тренировки медным тазом», — два предложения идеально вклинились в усталую мысль «хочу в отпуск», и Юри начал было набирать ответ, когда телефон завибрировал в руках, высветив на дисплее фотографию солнечно улыбающегося Пичита с сидящим у него на голове толстым пятнистым хомяком. — С тех пор, как ты торчишь то на работе, то на катке, от тебя ни слуху ни духу, нечестно, что я все новости о тебе узнаю от Виктора! — на одном дыхании протараторил лучащийся оптимизмом Пичит; ни привет, ни пока — все по сценарию. — Как дела? — Хочу дожить до выходных и проспать всю ночь с пятницы на понедельник. — Отлично, тогда, может, поедешь со мной в Киото? Юри, упаковывавший ноутбук в чехол, замер с телефоном в руке. — Прости, что? — Я повезу группу на экскурсию в Киото, всего шесть человек, на два дня, выезжаем в пятницу вечером. Ну, знаешь, храмы, квартал Гион, парки, все такое, — возбужденно тарахтел тот со скоростью сто слов в минуту, — императорский дворец… — Который раз десять сгорал подчистую, — добавил Юри. — Одиннадцать, и об этом я собирался рассказывать на экскурсии утром в воскресенье. Да ладно тебе киснуть, Юри, будет так классно, если вы с Виктором тоже поедете! — Пичит… — Пообещай, что хотя бы его спросишь. Тем более, что вам не обязательно все время ходить с нами, а Виктор точно никогда не был в Киото, — елейный голосок Пичита не предвещал ничего хорошего. — Давай, соглашайся. Все как всегда. Ты пожалеешь, но тебе понравится. — Ладно, я спрошу. Но уговаривать его точно не стану. — Отлично, тогда встретимся на центральном вокзале в семь сорок пять вечером в пятницу, возьми зонтик, обещают дожди. — Пичит! В ухо понеслись короткие гудки. Юри несколько секунд гипнотизировал мобильный, словно ожидая, что он позвонит снова, стер незаконченное сообщение для Виктора и написал: «Пичит зовет нас в Киото на выходные. Ты хочешь поехать?» Ответ нагнал его уже в метро. «Хочу, если ты тоже поедешь и предки отпустят», — отправил ему Виктор. И прислал следом стикер в виде парня в темных очках, вприпрыжку несущегося вперед с падающими из рук магазинными пакетами. Юри со вздохом поднял взгляд к потолку; от рекламного плаката концерта очередной рок-группы здорово рябило в глазах. В Киото он не был со времен школьной экскурсии в первом классе средней школы: дело было в августе, и все, что Юри помнил — сухой горячий воздух, вкус ягодно-ледяного десерта, солнечные блики на золоченых крышах, старые тории синтоистских кумирен да ощущение плавящегося асфальта под ногами. А еще в центральном парке Киото росла самая большая сакура, которую он когда-либо видел — жаль, что ни в августе, ни в феврале она не цветет. «Поговори с ними. Если разрешат тебе поехать, я поеду с тобой». Разве можно было ответить как-то иначе? Данное родителями добро на двухдневное свободное плавание обошлось Виктору почти даром: обещанием найти для матери все, чего ей захотелось после результатов поискового запроса на тему, что можно приобрести в Киото. По списку. Подробному. Все это он со смехом выложил Юри, пока они подъезжали к центральному вокзалу: до поезда оставалось около получаса, но Пичит, к счастью, еще вчера купил для них билеты и успел забронировать номер в том же отеле, где останавливались все остальные. Юри не имел понятия, как другу удавались подобные вещи, а потому предпочитал считать это особым сортом магии. А потому, когда Пичит, радостно замахавший обеими руками из очереди на вход в вагон, вручил им два одинаковых бенто и по бутылке зеленого чая, он даже не удивился. — По дороге рассчитаемся, — весело подмигнул Пичит. — Рад, что вы оба здесь. Пока бригада уборщиков занималась салоном шинкансена, они как раз перезнакомились с участниками группы, в которой был один канадец, три итальянца — два парня и одна девушка — и пара из Германии, причем все без исключения признались, что мечтают сюда переехать на год-другой, а то и остаться насовсем. Когда же дверь вагона, поблескивающего тускло-серебристым боком, наконец, открылась, Виктор в числе первых юркнул внутрь и занял им два кресла в середине салона. — Садись к окну, — сказал Юри, опустив сумку на пол. — Да мне без разницы, все равно в такую темень ни зги не видно, — пожал плечами Виктор, но все же послушался; блаженно вытянул длинные ноги, распутал вытащенные из кармана наушники и, воткнув их в телефон, привычным движением протянул один Юри. До двадцатого марта оставалось меньше месяца, а Виктор, до сих пор не определившийся с музыкой, решил переслушать всю свою медиатеку в надежде откопать там что-нибудь, подо что захочется придумать программу. Шинкансен, тронувшись с места, постепенно набирал скорость. После того, как они проехали Иокогаму, поезд разогнался на полную, и вечерние огни пролетающих мимо городов смазались в прерывистые светящиеся штрихи-линии; Виктор что-то едва слышно мурлыкал себе под нос в такт играющей в плеере песне, и Юри поневоле вслушался в слова. — But there’s still tomorrow, forget the sorrow, and I can be on the last train home… Последний поезд до дома — их с Виктором один на двоих любимый вид транспорта. — Что это за группа? — Lostprophets, — ответил он, повернув плеер экраном к Юри. — Жаль, не подойдут для выступления. У них интересные песни. И сделал музыку громче. Утро субботы встретило тусклой серой хмарью, а стоило им дойти до здания центрального вокзала, как хлынул обещанный синоптиками ливень. Электричка, покачиваясь на рельсах, неторопливо везла их к горе Инарияма, Пичит, вооружившись потрепанным блокнотом с заметками, вдохновенно вещал об истории синто, в особо драматичные моменты размахивая руками, группа почтительно внимала; невыспавшийся Виктор тщетно пытался держать глаза открытыми, а голову ровно, но в итоге все равно положил ее Юри на плечо и сонно засопел ему в шею. Однако, когда они, выйдя со станции, оказались перед огромной красной тории у входа в святилище Фусими Инари, сон слетел с него мигом: пока Юри по каменным ступенькам поднимался к первому павильону, охраняемому двумя статуями кицунэ, Виктор, несмотря на сильный дождь, уже успел сделать сотню разных фотографий. Юри с детства любил храмы: синтоистские кумирни и буддийские святилища, простоявшие больше тысячи лет и гораздо более молодые, монументальные в своем величии и совсем маленькие, — от всех них веяло странно торжественным умиротворением, от которого становилось спокойно на душе. В зубах у ближайшей лисы в красном йодарэкакэ, взирающей с постамента, был зажат окрашенный золотом сноп риса; Виктор, посильнее надвинув на лоб капюшон, с любопытством наблюдал за тем, как Юри бросал в прорезь для пожертвований мелкие монетки и звонил в подвешенный к притолоке колокол, а симэнава с белоснежными лентами сидэ над головой трепетала от дующего с вершины горы ветра. Храмы и боги разные, а ритуал все тот же. — А о чем конкретно обычно просят Инари? — поинтересовался Виктор, разглядывая только что купленную эма в виде хитрой лисьей мордочки. — Пичита надо было слушать, а не дрыхнуть, — беззлобно подколол его Юри; сам Пичит, к слову, мелькал то там, то тут, но больше был занят тем, чтобы не дать своим подопечным потеряться, так что они с Виктором, как и планировалось, оказались предоставлены сами себе. — Об удаче и благополучии, о здоровье и успехе во всем, что связано с работой, бизнесом… Он не договорил. Виктор, высунув от усердия кончик языка, уже старательно разрисовывал маркером треугольную деревянную табличку. — Я и тебе взял, держи, — вдруг протянул он Юри вторую, пустую. — Только пожелай что-нибудь не для других, а для себя, хорошо? И улыбнулся, тщательно завязав узел на удерживающем ее фиолетовом шнурке. Коридор киноварно-красных тории змейкой убегал в глубь леса, теряясь в темно-зеленой листве, ноги скользили по ступенькам, мокрым от дождя, шелестевшего в кронах деревьев, и чем выше они поднимались, тем меньше оставалось рядом людей и тем тише становилось вокруг. Виктор шел чуть впереди, бережно касаясь ладонью тории и украдкой обводя пальцами выжженные в них черные кандзи, выбившиеся из-под капюшона пряди волос намокли, окончательно приобретя цвет призрачно-серого пепла, да и сам он казался частью этого места: тронь — и руки схватят пустоту. Каменные лисы провожали их подозрительными взглядами, тории, ведущие к окумии на вершине горы, становились уже и ниже и словно множились: их цепь была похожа на бесконечный мост, переброшенный между мирами. Раскинувшийся в подернутой туманом долине Киото тонул в сизых облаках, лениво сползающих с высоких холмов, окруживших город плотным кольцом, а на вершине горы было тихо и пусто — по дороге наверх они не встретили ни одной живой души, как если бы тории и впрямь могли пропустить их в мир духов, отрезав от мира людей. — Потрясающе, — выдохнул Виктор, задрав голову и посмотрев на главное святилище, к которому вела небольшая лестница из потрескавшегося камня. Заприметив у первой ступеньки тёдзую, он ухватил бамбуковый ковшик за длинную ручку и зачерпнул воды; глядя на его сосредоточенное, но при этом счастливое лицо, Юри еще раз порадовался тому, что они здесь. Расписанные эма, разноцветные омамори в лавке на полпути к вершине Инариямы, керамическая лисичка в вязаном красном шарфе у подножия каменной тории, смутные очертания городских зданий далеко внизу, Виктор, стоящий перед хайдэном с закрытыми глазами и немного мечтательной улыбкой, — все слилось в единый поток воспоминаний, которые до конца будешь бережно хранить в памяти. Так и должно быть. Обратно с горы они спускались, держась за руки: дождь все лил и лил, и ведущие вниз старые лестницы будто превратились в русло реки; вода хлюпала в промокших насквозь кроссовках, ноги то и дело соскальзывали с мокрого камня, и тории угрожающе поскрипывали под порывами ветра, забирающегося даже под теплую куртку. Пичит и компания, до этого отказавшиеся идти до вершины, обнаружились в ближайшем магазине сувениров, куда они с Виктором забежали погреться, и тот начал подробно рассказывать, что именно те пропустили. До тех пор, пока его взгляд не упал на стеллаж с фигурками кицунэ и он, звучно хлопнув себя по лбу, не достал мобильник, где в заметках был сохранен заветный список. — Три пары статуэток с лисами? Зачем столько? — из любопытства поинтересовался Юри. — Одну нам домой, остальное, наверное, в подарок, — вздохнул Виктор, складывая керамических кицунэ в корзину для покупок. — Мне еще надо купить мешок открыток, несколько вееров, куклу-гейшу и энное количество магнитов. Это нормально, она всегда мне такие списки выдает, когда я куда-то уезжаю. О сакральной русской традиции из каждой более-менее значимой поездки привозить магниты на холодильник Виктор поведал ему давным-давно, но Юри она все еще приводила в некоторый ступор. С кассы тот вернулся с мешком барахла и без копейки наличных денег, но весьма довольный, разве что то и дело чихал и шмыгал носом. — Пойдете с нами к императорскому дворцу? — спросил Пичит, что-то быстро печатая на телефоне. Виктор хотел ответить, но разразился очередным громким чихом. — Мы в отель. Может, вечером куда выберемся, — решительно произнес Юри. — В Кинкаку-дзи последний запуск в половину пятого, если что. Он поблагодарил Пичита за напоминание и вместе с все еще дрожащим и чихающим Виктором едва ли не бегом направился к станции. В отеле Юри уступил Виктору ванную, а сам скинул промокшую обувь и натолкал туда газет, взятых на стойке ресепшен. — Жаль, мы не на горячих источниках, — вырвалось у него, когда Виктор вышел из ванной, на ходу обматывая голову полотенцем. — Загнать бы тебя сейчас в онсэн, вся простуда прошла бы сразу. Тот залез под одеяло, натянув его до подбородка, и вдруг спросил: — Если ты поедешь на Кюсю, можно я поеду с тобой? — Я туда без тебя бы и не поехал, — он ни секунды не сомневался в своих словах. Синие звездочки потеплели, заискрились рассеянным светом. После, вытирая влажные волосы, Юри одновременно проверял расписание автобусов до Киты и раздумывал, на какое время поставить будильник: утро началось для них слишком рано, а после горячего душа неимоверно клонило в сон. — Что это за место? Кинкаку-дзи, — Виктор, устало зевнув, прицельно швырнул полотенце на спинку стула, но промазал, и оно комом свалилось на пол. — «Кин» значит золото, а дальше? — Золотой павильон. Часть Рокуон-дзи, храма оленьего сада. Юри, решив, что полутора часов на сборы и поездку им вполне хватит, положил телефон на тумбочку и хотел было растянуться на кровати, когда заметивший это Виктор молча приподнял край своего одеяла. И, когда Юри улегся с ним рядом, спросил: — А он целиком золотой или… — Нет, покрыт сверху золотыми пластинами. Но это очень красиво. Виктор пододвинулся ближе, ткнулся носом ему в футболку. — Спи, — сказал Юри, ласково проведя рукой по его волосам. И сам провалился в сон.***
В автобусе было тесно. На улице все еще лило, так что желающих прогуляться по улице пешком резко поубавилось, а потому на остановках водителю приходилось торопить пассажиров, чтобы те побыстрее проходили внутрь: если они оставались стоять на ступеньках, двери категорически отказывались закрываться. Но Витя не жаловался: толпа давала возможность стоять рядом с Юри так близко, как ему того хотелось, а комфортное расстояние разговора в случае с Юри в последнее время на страшной скорости стремилось к абсолютному нулю. Нет, ярко выраженным кинестетиком Виктор был всегда, но даже с точно таким же кинестетиком Крисом он чувствовал себя совсем по-другому. Комфортно, да, но иначе. К Юри иррационально тянуло прикасаться постоянно: поправить неровно завязанный дурацкий немодный галстук, а еще лучше подарить новый на ближайший праздник, пригладить топорщащиеся волосы, взять под руку, положить голову на колени во время домашнего просмотра какого-нибудь фильма, и плевать, если Юри случайно вывалит ему на голову миску только что сделанного попкорна. Так и сейчас толпа школьников, готовящаяся к выходу у замка Нидзё, буквально впечатала их друг в друга; Вите пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до поручня, а Юри крепко обхватил его за пояс — на предыдущем крутом повороте равновесие им обоим удалось сохранить с большим трудом. На остановке у Кинкаку-дзи закономерно вышел почти весь автобус, и они поспешили к кассам: храм закрывался через час, а нестись галопом через всю территорию и делать снимки на бегу как-то не улыбалось. Виктор и так держался изо всех сил, чтобы ничего не читать и не разглядывать фотографии города накануне поездки — хотел узнать, увидеть все собственными глазами, потому что совместное путешествие вдруг тоже стало слишком личным, чтобы доверить драгоценные воспоминания карте памяти на шестьдесят четыре гигабайта. Юри протянул ему билет, по виду похожий на бумажку с предсказаниями, и после проверки на входе Витя аккуратно сложил его и убрал в карман куртки. Под кедами на тонкой подошве едва слышно шуршал гравий и надсадно скрипели деревянные доски, а дождь, еще недавно такой сильный, превратился в зависшую в воздухе водяную пыль. Сначала он увидел птицу — золотой блеск распахнутых крыльев над колючими зелеными кронами. Китайский феникс, застывший на коньке крыши, окидывал взглядом окрестности храма, а Витя вцепился руками в скользкую бамбуковую ограду. Кинкаку-дзи действительно был золотым. И это действительно было безумно красиво: он, казалось, впитывал мельчайшие крупицы света, проникающие сквозь плотную завесу облаков, и отражал их подобно зеркалу, окрашивая их во всевозможные оттенки желтого. Вода в озере у подножия павильона, несмотря на ветер, гнущий ветви старых сосен и пихт, была абсолютно неподвижной, словно подернутой тонкой корочкой прозрачного льда. — Оно называется Кёко-ти, — Юри будто прочитал его мысли. — Это значит… — Зеркальное озеро, — продолжили они оба одновременно. Юри, отвоевав им местечко у ограждения, рассказывал, что два каменистых острова по центру называются островом Черепахи и островом Журавля и специально расположены так, чтобы служить рамкой отражению Золотого павильона в жидком зеркале водной глади; он смотрел на расписанную веранду, а Витя смотрел на Юри, в глазах которого прыгали солнечные зайчики, прячущиеся за стеклами очков. Стоило выйти за пределы храма, дождь закончился, как по волшебству; Витя остановился у пешеходного перехода, доставая из пакета с покупками новый брелок, чтобы сразу прицепить его на рюкзак. От стянутого на макушке хвоста болела голова, и в конце концов он сдернул резинку, с наслаждением тряхнув волосами. У мамы в молодости волосы были бесконечно длинными: он помнил фотографии в альбоме с их с отцом медового месяца, где улыбающаяся мама сидела с книгой на гостиничной кровати, и часть косы стелилась по покрывалу. Теперь они стали короче, чем его собственные, но и то, возвращаясь после работы, она частенько жаловалась, что от пучка у нее устает голова. Его взгляд вдруг упал на вывеску магазина каких-то то ли палочек, то ли заколок, и он потянул Юри за рукав: — Зайдем? Скучающая за кассой девушка-консультант встрепенулась, услышав звяканье дверного колокольчика, оповещающего о новых посетителях, и, когда Витя снял с головы капюшон, ахнула: — О, ками-сама, какая красота! И тут же испуганно прикрыла рот ладошкой; Виктор рассмеялся себе под нос при виде ее покрасневшего лица. — Вам чем-нибудь помочь? Но он ее уже не слышал, с восторгом рассматривая изящные металлические заколки на витрине, украшенные подвесками и стеклянными бусинами ручной работы. — Скажите, а они хорошо держат? Девушка, на бейджике которой было написано «Хотару», с улыбкой повернулась к нему спиной, чтобы он смог разглядеть ее прическу: тяжелые толстые пряди скручены в ракушку, закрепленную двумя тонкими палочками, соединенными цепочкой, — и сообщила, что этого хватает на весь день, после чего Виктор окончательно забросал ее вопросами. До маминого дня рождения было почти два месяца, но это не значило, что не стоит готовить подарок заранее. В выданной ему инструкции, как правильно носить эти заколки, называющиеся канзаши, он не понял ровным счетом ничего, и когда Хотару-сан предложила показать все это на примере, с радостью согласился. На первый взгляд техника казалась простой, но когда Витя решил попробовать проделать то же самое с собственной шевелюрой, то потерпел сокрушительное фиаско. — Эти заколки слишком тонкие, вам скорее подойдет вот это, — и Хотару-сан протянула ему толстую металлическую канзаши со стеклянной бусиной, внутри которой распускался синий васильковый бутон. — Давай я, — предложил молчащий до сих пор Юри. Чуткие пальцы пробежались по коже, собирая вместе непослушные прядки, от дождя начавшие завиваться на концах, и начали аккуратно закручивать их в плотный жгут; приподняли его вверх, укладывая на голове странным подобием спирали, завернули под верхний слой волос и закрепили канзаши, похожей на гигантскую английскую булавку. Витя, все еще чувствуя на себе его прикосновения, слегка помотал головой — заколка держалась как влитая, а у мамы, часто делавшей подобную прическу, для достижения того же результата уходило добрых три-четыре десятка шпилек. — Где ты научился? — спросил Виктор, смотря на себя в зеркало; отражение выглядело на редкость непривычно. — У родителей в онсэне вечно было дел невпроворот, а у моей сестры не всегда была короткая стрижка. — Вам так идет! — вставила свои сто йен Хотару-сан. — Значит, пойдет и моей маме. У нее точно такие же волосы. Вытащив канзаши и вернув ее обратно, он снова прилип к витрине, уже понимая, что вряд ли ограничится только одной покупкой. И оказался прав: через четверть часа улыбающаяся Хотару-сан уже упаковывала три заколки в специальный тканевый футляр, и Витя, не удержавшись, погладил серебряную подвеску в виде сидящей на насесте птички. Маме должно понравиться. Он вышел из магазина первым, запрокинул назад голову, вдыхая свежий прохладный воздух; горло после утреннего заплыва с горы Инарияма все еще немного саднило, но местный горячий чай с молоком и специями творил чудеса, да и настроение было слишком хорошим, чтобы его могла испортить легкая простуда. Колокольчик негромко тренькнул, и на пороге показался Юри: в одной руке телефон, в другой какой-то пакет. — Пичит спрашивает, поедем ли мы завтра с ним и остальными в Киёмидзу-дэра. Что скажешь? — Конечно. Конечно, поедем. — Из твоего списка остался только веер? Пока они шли к автобусной остановке, Витя подхватил его под локоть, прижавшись плечом к плечу. — Веера. В количестве пяти штук. — А, так вот в кого ты такой транжира? — Эй! Препираясь и шутливо ворча, они сели на удачно подошедший обратный автобус; Витя, оккупировавший место у окна, разглядывал улицы старого города, когда ему на колени приземлился небольшой сверток. — На тренировках пригодится, у тебя же все время от резинок и шпилек голова болит, — в голосе Юри звучало неподдельное участие. Виктор вытряхнул из свертка толстый темно-серый стержень с васильком в прозрачной капле застывшего стекла. Утром воскресенья повсюду была толпа: на автовокзале, змеящаяся лентами очередей, в автобусе, проезжающем через добрую половину самых туристических мест Киото, на улочках, ведущих к расположенному на горе буддийскому храму Киёмидзу-дэра, о котором все сорок минут поездки рассказывал Пичит, не замолкая ни на секунду. Первое, что бросилось Вите в глаза — уйма народу в традиционной одежде, и он уже собирался украдкой сделать несколько фотографий, когда увиденная картина заставила его замереть на месте. Мимо старой полуразвалившейся тории, примыкающей к относительно новому офисному зданию, на скутере пронесся мужчина, одетый в кимоно и, несмотря на холодную погоду, деревянные сандалии на босу ногу. Виктор сообразил слишком поздно, и когда дурацкий айфон наконец-то открыл камеру, тот уже проехал светофор — только его и видели. Оставалась единственная надежда. — Пичит, прошу, скажи мне, что ты успел это заснять! — взмолился Витя, заметивший, что тот с донельзя довольной улыбкой выкладывает что-то в инстаграм. Пичит приосанился, протягивая ему мобильный с открытым на экране последним фото в своем аккаунте. — Обижаешь. Я же мастер! Разумеется, фотография пошла по рукам, и Витя, которому Пичит сбросил ее в Line, не раздумывая, отправил ее Крису. Ибо это надо было увидеть. Подъем становился круче, толпа больше, от многочисленных лавочек и сувенирных магазинов рябило в глазах, пока впереди не показалась очередная лестница, ведущая к главным воротам, которые, обласканные солнцем, словно парили в воздухе. Статуя дракона, высеченная из камня, трехступенчатая пагода, колокольня у ворот Нио, деревянные подпорки, обвитые глициниями — Виктор буквально видел, как в апреле–мае с них будут свисать тяжелые фиолетовые кисти, сладко пахнущие медом, — японский садик, изогнутый фигурный мост над искусственным прудом, потемневшие от времени сваи главного павильона, вросшего в скалу, запах благовоний, плеск водопада Отова, давшего Киёмидзу-дэра свое название: храм чистой воды, а еще — густой лес, окутавший гору Хигасияма зеленым покрывалом, — все это давало ощущение небывалой легкости, и Витю впервые вне ледового дворца настигло ощущение, что он вот-вот взлетит. Пичит, кратко описав историю основания монастыря, подвел их к Дзисю-дзиндзя: синтоистской кумирне духа земли, в которой находились два любовных камня. — Если пройти между ними с закрытыми глазами, найдешь свою любовь, — закончил он. — Только, чур, не мухлевать! Они с Юри смотрели, как одна из девушек-итальянок, Киара, пошла первой под всеобщие подбадривающие крики, и раза три или четыре сбилась с дороги, пока наконец не добралась до второго камня, оплетенного толстой веревкой. Следующим рискнул Фил, случайно ушедший в сторону доски с висящими на ней эма и вернувшийся обратно только благодаря парню, в которого он врезался по дороге и который развернул его в нужную сторону. Пичит всеми правдами и неправдами пытался подбить на это Юри, Юри сопротивлялся как мог, и в итоге Виктор, чье любопытство по жизни перевешивало все остальное, сказал: — Я тоже хочу! И, подойдя к ближайшему камню, закрыл лицо руками. Идти в полной темноте было странно: куда-то испарилось его хваленое чувство направления, и каждый шажок давался с большим трудом, добавляя неуверенности: чего стоило случайно утопать к воротам, скатишься кубарем по лестнице — и поминай как звали. В голове роились беспокойные мысли, наталкиваясь друг на друга и разлетаясь в стороны; это ведь, кажется, камни любви, так какого черта он думает непонятно о чем? Вокруг раздавались чужие голоса, а воздух был похож на кисель: тягучий и вязкий. Витя знал, что Юри ждет его у второго камня, потому мысленно шел ему навстречу. Кто-то врезался в него на полпути, несильно толкнув в плечо, и Виктор вытянул вперед правую руку в надежде нащупать дорогу; бесконечность спустя пальцы схватили не пустоту, а вязаный шарф с торчащими во все стороны нитками. — Нашел, — с облегчением выдохнул он за секунду до того, как открыть глаза, когда носок кроссовки коснулся камня. После тонны фотографий с обзорных площадок и пагоды напротив главного павильона они заняли очередь к источнику Отова, разделяющемуся на три потока, несущие богатство, любовь и здоровье тому, кто из них выпьет — строго по одному за раз. Здоровье и богатство просят у Инари Ооками, так что, наверное, не стоит… — Улыбочку! — скомандовал Пичит, выдвинувший сэлфи-палку на всю длину. Витя, стоящий за спиной у Юри, приобнял его за плечи и показал в камеру два поднятых пальца. Когда их очередь наконец-то подошла, он взял один из свободных ковшей на длиннющей ручке и, следуя примеру Юри, наклонился над перилами, чтобы дотянуться до струи воды, падающей из каменного желоба. Они набрали ее почти одновременно, и то ли часть воды из ковша Юри пролилась к Вите, то ли наоборот, но разве это было так уж важно? На вкус она казалась сладкой. И от нее страшно ломило зубы. Холодная родниковая вода, высыхающая на губах, тихое журчание источника, лицо Юри за пеленой искристых брызг, переливающихся на солнце драгоценными камнями; Виктор приподнял бамбуковый ковшик, чтобы омыть ручку, и вернул его на место, улыбнувшись, когда он едва слышно стукнулся о покрытый влагой камень. — Юри, у тебя все очки мокрые, — рассмеялся он и отдал ему пачку бумажных носовых платков — протереть стекла. — Идем? Рука в руке, быстрый спуск по скользким ступенькам, аллея кленов, ведущая обратно на торговую улицу, декоративные веера всех расцветок и размеров, ледяной десерт из кафе, назвать который фруктовым льдом не поворачивался язык, позднее осознание того, что они снова сбежали, и отправленные Пичиту виноватые сообщения. — Куда мы идем? Юри поправил многострадальные очки: — В парк Маруяма. Хочу тебе кое-что показать. Парк начинался за главным храмом квартала Гион — храмом Ясака, и Витя представил, как же здесь, наверное, красиво поздней весной. Юри, то и дело сверяясь с картой, в итоге привел его к огромному дереву с толстенным стволом, который Виктору даже не удалось обхватить в одиночку. — Что это? — Сакура, — Юри аккуратно потрогал свисающую ветку с набухшими на ней почками. — Ей уже больше трехсот лет, а она все цветет, представляешь? Витя смотрел на окутанную светло-зеленым облаком листвы крону, вплетающуюся в синее весеннее небо; когда-то он думал, что главное в жизни — любовь толпы, зрителей на трибунах, журналистов, комментаторов за уставленным микрофонами столом, всех подряд: даже тех, кто за несколько секунд проходят мимо. — Давай как-нибудь приедем сюда на ханами? — предложил Витя, гладя рукой шершавую нагретую кору. — Давай. Выпив воды Отова-но-таки, Виктор не просил любви всего мира: не хотел, не нуждался в ней больше, да и нуждался ли на самом деле хоть когда-то вообще? Камера поймала мгновение, где Юри с блаженно-отрешенной улыбкой смотрит на древнюю сакуру. Даром не нужна ему была любовь мира. Ведь перед любовью одного-единственного особенного человека по щелчку пальцев меркнет любая другая.