Alegria

      Протерев тыльной стороной ладони уставшие глаза, Витя угрюмо уставился в экран ноутбука, отражающий бесполезный список песен. Красный прямоугольник, отделяющий на настольном календаре ячейку с цифрой девять, прозрачно намекал, что до показательной программы для школы осталось меньше двух недель, а в отношении этого самого выступления конь еще и не валялся, и не давал себя запрягать, да и вообще коня не было — даже метафорического. От всех этих мыслей у Вити уже который день болела голова, и он уткнулся лбом в сложенные руки, пытаясь заставить свой уставший мозг выдать хоть какую-нибудь идею касаемо музыки. Музыка всегда была точкой отсчета, гринвичским меридианом, нулевым километром, чем угодно, но невозможно было продумать и простейшую последовательность элементов, не держа в уме ритм, мелодию, смысл композиции, под которую он собирался их выполнять. Витя бросил взгляд в сторону шкафа, где лежали не распакованные с момента приезда в Токио старые костюмы: каждый из них представлял для него особую ценность, храня в себе те или иные воспоминания, с которыми Витя ни за что не собирался расставаться, и каждый из них мог бы подойти к новой показательной программе… но не к любой. Не к первой пришедшей на ум и не взятой с потолка. В голову закралась шальная мысль позвонить Якову, но сделать этого ему не позволяла гордость: уезжая из Петербурга, он дал себе слово, что свяжется с тренером лишь тогда, когда ему будет, что ему показать. Маккачин ткнулся в ногу холодным мокрым носом, негромко тявкнул, привлекая к себе внимание; Виктор со вздохом почесал его за ушами, машинально нащупывая пальцами колтуны в мягкой кудрявой шерсти. Сегодня была среда, очередной разговор с Киношитой-сан, во время которого он, чтобы отвлечься от мыслей о своих безрезультатных попытках поиска подходящих песен, рассказывал про свой первый юниорский чемпионат, расписывая в красках, как, убежав от Якова Леонидовича, чуть не опоздал к своему выходу на лед, потерявшись в хитросплетении служебных коридоров, а потом, толком не размявшись, откатывал свою короткую программу — и закономерно получал нагоняй от тренера за недостаточно высокие баллы. Сегодня была среда, и вечером Витя, как обычно, собирался встретить с работы Юри, но тот вдруг неожиданно сообщил, что будет ночевать в офисе, иначе не успеет ничего доделать в срок, и у начальника появится еще один повод с полпинка отправить его искать новую работу. Настроение, таким образом, с уровня «сойдет за третий сорт» моментально рухнуло до отметки «умри все живое», и вместо того, чтобы разнообразия ради сесть за уроки, Витя отправился с Маккачином в ближайший парк и, заняв одну из пустующих скамеек, несколько часов подряд бесцельно наблюдал, как пес с бодрым лаем носится вокруг, распугивая птиц, а под его лапами шуршат сухие прошлогодние листья.       Поездка в Киото казалась сном — два дня, вырванных из ткани реальности, в течение которых все проблемы на время отступили на задний план, дав им обоим наконец-то спокойно вздохнуть. Юри не любил обсуждать работу, отшучиваясь, что ее ему и на работе предостаточно, но Витя теперь частенько вскакивал по ночам не из-за собственных кошмаров, а из-за того, что Юри просыпался каждый час, как по будильнику, и то и дело капал успокоительное в чай. Помощь он принимал лишь минимальную — сделать копии документов, пересчитать какие-то бумажки, разложить их по подписанным папкам — и неизменно появлялся на катке в часы Витиных тренировок, пряча глаза, обметанные черными тенями. Юри всегда выходил на лед и сам, иногда просто наматывая круги вдоль бортика, а иногда пытаясь повторять за Витей дорожки шагов и простейшие вращения — прыжкам он пообещал научить его чуть позже, когда у них обоих появится немного больше свободного времени.         — Ты уже помогаешь, — с мягкой усталой улыбкой отвечал Юри, когда Виктор вновь интересовался, что можно сделать, чтобы тот не упахивался на работе до состояния полнейшей отключки. — Да и физическая активность идет мне на пользу. В итоге по выходным Витя в обязательном порядке дважды в день выгонял его на пробежку вдоль канала, по пути то и дело оглядываясь на набухшие на голых ветках деревьев почки: весна стояла на пороге, и нежно-розовые цветочные бутоны старых сакур вот-вот готовы были раскрыться.         — Мы же пойдем с тобой на ханами, да? Куда лучше всего? — с улыбкой спрашивал Витя, протягивая ему порцию горячего свежезаваренного кофе из «Риголетто» и стараясь игнорировать тот факт, что Юри выглядел так, словно мог отключиться в ту же секунду и пролежать в коме несколько суток.         — Нам и ходить никуда не придется, — кивнул Юри в сторону деревьев, растущих вдоль реки Мэгуро. — Еще три-четыре недели, и здесь все будет в цветах. Во всех кафе уже начали продавать сезонные напитки с сакурой, а на фирменных стаканчиках, в который наливали кофе с собой, появились мелкие розовые цветки о пяти лепестках. От Юри же он с удивлением узнал, что в Японии существует прогноз цветения вишни наравне с обычным прогнозом погоды для простых смертных, и теперь всеми силами старался не искать фотографий прошлых лет, как и перед поездкой в Киото: такую красоту впервые хотелось увидеть самому.       В последний раз Витя нервничал перед соревнованиями лет в десять, когда на кону стояло получение юношеского разряда, а все остальное в его жизни, не связанное с фигурным катанием, по определению не стоило и легкой нервотрепки. Но этой ночью он неожиданно проснулся в холодном поту, ощущая непривычный липкий страх, сдавливающий его в своих щупальцах, и долгое время просто лежал под покрывалом, обнимая поскуливающего во сне Маккачина и радуясь, что непоседливый пес опять пробрался к нему в кровать. Если бы рядом был Юри, он бы, скорее всего, тихонько проворчал себе под нос, что ему снова не дают поспать, но загнал бы Витю в душ — а когда он бы вернулся обратно, на тумбочке его ждала бы кружка ароматного зеленого чая, и Юри, что-то успокаивающе шепча ему на ухо, закутал бы его в свое одеяло, прижимая его спиной к своей груди, ласково, но крепко. С ним Витя всегда чувствовал безграничную защиту, и это ощущение способно было успокоить его в считанные минуты даже после самых жутких кошмаров, которые нет-нет да всплывали из глубин подсознания, несмотря ни на что; тихий ровный голос Юри и его теплое дыхание, щекочущее затылок, убаюкивали, как колыбельные, что в далеком детстве пела ему бабушка, пока была жива. И сейчас, вытирая полотенцем мокрые от выплеснутой в лицо ледяной воды щеки, Виктор мечтал только о том, чтобы Юри оказался здесь — или он сам магическим образом переместился в его офис, квартиру на Киншичо, в отель в Киото, куда угодно — и молча обнял его, так, как умеет он один. И кольцо рук Юри стало бы вокруг него крепостью, стены которой не пробить ни одним тараном. «Ну и влип же ты, Никифоров, — тоскливо подумал Витя, сверля взглядом свое отражение в зеркале, покрытом мелкими каплями воды. — Полностью, окончательно и бесповоротно». После чего нараспашку открыл окно в спальне и, усевшись за компьютерный стол, включил ноутбук, понимая, что заснуть ему уже вряд ли удастся.       В Line висела непрочитанной очередная стопка сообщений от Пичита, хранящая в себе, как обычно, десяток видео с хомяками и несколько новых мемов тайского интернет-пространства с переводом и подробным объяснением прикола; Витя невольно ухмыльнулся и подумал, что определенно стоит подбить его зарегистрироваться ВКонтакте, обрушив тем самым половину российских серверов, ибо одного Пичита, ока Саурона всея онлайна, — Пичит не был бы Пичитом, не похвастайся он своим мажорским прикидом, — уже сейчас было слишком много для всемирной паутины. Он отправил в ответ пару ссылок на смешные ролики, всплывшие в новостной ленте, и покосился на значок скайпа рядом с логотипом антивирусной программы — пустое облачко режима невидимки. Оно напомнило ему о данном Крису обещании созвониться с ним по возвращении из Киото, чего он до сих пор так и не сделал, и Витя посчитал это знаком свыше: тем более, что напротив единственного контакта в списке сияла зеленая галочка «пользователь онлайн».       Ответ на его сообщение пришел не сразу: Виктор успел сбегать на кухню, стащить из холодильника две порции недавно полюбившегося молочного желе с кусочками мандарина, слопать их и трижды вскипятить чайник, пока компьютер не пиликнул коротким уведомлением, услышав которое Витя бросился к столу с чашкой наперевес, едва не отдавив хвост растянувшемуся на полу Маккачину.         — Если я прав, у тебя сейчас то ли три, то ли четыре утра, — вместо приветствия сказал Крис, помахав в камеру.         — Не спится, — буркнул Витя, поудобнее устроившись в кресле. — Готовишься к Бостону?         — Да. Как раз недавно с катка вернулся, мы с Йозефом решили подкорректировать произвольную программу. Поставить четверной лутц в каскад и постараться сдвинуть его во вторую половину, вот отрабатываю теперь. Серьезная заявка.         — А с чем каскад? Тулуп, риттбергер?         — Тройной тулуп, едва приземленный на обе ноги, — Крис хмыкнул, смешно сморщив нос, но в его голосе все же звучало некоторое беспокойство. — Месье Жоржетта взял золото на четырех континентах, сам знаешь. Виктор знал. Даже слишком хорошо. В Тайбэе у Леруа было пятое место после короткой программы, но произвольная с тремя четверными обеспечила ему победу. И в такие моменты Витя как никогда сильно ощущал себя за бортом: за бортом катка, отделяющим его от зеркала льда, за бортом соревнований и российской сборной, за бортом жизни, к которой он привык за семнадцать с половиной лет и отвыкать от которой даже вынужденно не собирался.         — Ты-то как? В прошлый раз ты говорил, что снова прыгаешь тройные перед этим школьным мероприятием, поставил программу? Снова прыгает тройные — как же убого это звучит.         — Да, прыгаю, нет, не поставил. Музыку найти не могу, хоть открывай плейлист и пальцем наугад тыкай. И нет, все то, что мы слушаем обычно, не подходит, — поспешил он добавить, видя, что Крис уже открыл рот, чтобы ответить. — Я переслушал абсолютно всю свою медиатеку, а там, на минутку, около двадцати тысяч треков. Ничего не подходит.         — Хочешь, пришлю тебе навскидку пару десятков песен из своих последних?         — Давай. А то опять придется кататься под классику за неимением лучшего, как будто она на соревнованиях еще не надоела.         — Не забудь показать потом видео с выступления. Будет кому записать? Юри записывал все его тренировки. Все до единой, сначала на свой телефон, после — на недавно купленную камеру, а потом копировал их в отдельную папку на компьютере, где они регулярно просматривали их по выходным, выискивая мелкие недочеты: тут недокрут, там помарка…         — Будет, — кивнул Витя, даже не стараясь скрыть мечтательную улыбку на лице. Крис подозрительно прищурился. Но, слава всем богам, промолчал.         — Как поездка, удалась? — будничным тоном поинтересовался он; скайп снова тренькнул оповещением — Крис отправил скрин своего профиля на одном из сайтов, где он слушал музыку онлайн.         — Более чем. В Киото безумно красиво. Ю… — он осекся, осознав, что едва не проболтался, — мне говорили, что нельзя сказать, что ты видел Японию, если не побывать в Киото.         — Я начинаю скучать по твоему безвременно почившему аккаунту в инстаграме. И что больше всего понравилось? Скрипящий на шквалистом ветру ствол старой сакуры, два дурацких камня в Киёмидзу-дэра, отражение золотой крыши в зеркальной воде, каменные лисы с недобрыми глазами… лицо Юри на фоне красных ворот, стекла его очков, промокшие от летящих из водопада брызг, переполненный автобус, тонкий проводок наушников между ними, сидящими в шинкансене, что несется вперед выпущенной из пистолета серебряной пулей…         — Храмы, — в итоге ответил Витя.         — Храмы, значит. Разумеется, Крис ему не поверил. На его месте он себе не поверил бы тоже.         — Темнишь ты что-то, друг мой Виктор, и обижает меня недоверие твое.         — Это не повод начать косить под магистра Йоду, — фыркнул Витя. — Но я обещаю, что все тебе расскажу, просто… пока не могу. Я сам сейчас не способен определиться буквально ни с чем. Может, потому и с программой никак не разберусь, не могу понять, что мне надо, пока не услышу нужную песню и не скажу: это оно! В общем, все плохо, — он закончил свою тираду и уныло подпер кулаком подбородок.         — Не припомню, чтобы ты раньше ныл. Криса, судя по всему, это немного забавляло; что ж, не все коту масленица.         — Все когда-то бывает в первый раз, — глубокомысленно изрек Витя, откинувшись на спинку кресла и сверля глазами потолок. Как будто кто-нибудь возьмет и напишет на нем, как решить все его проблемы. Мечтай, придурок.         — Ты хоть костюмы-то взял свои? Или в трениках выступать будешь?         — В плавках, — серьезным тоном ответил Виктор. — Кто я, чтоб запретить простым смертным мной любоваться?         — В таком случае, видео с проката я буду ждать с особым нетерпением. Крис пытался сохранить непроницаемое выражение лица, но потерпел полное фиаско, и они оба разразились громким хохотом. Настроение немного улучшилось.         — Спасибо, — улыбнулся Витя. — Я, пожалуй, все же попробую немного поспать перед школой. И это… удачи тебе. С каскадом. Я бы хотел его увидеть.         — Конечно. Не пропадай. Экран погас.       Песни из присланного Крисом списка Витя, не глядя, с утра пораньше закачал в телефон и, широко зевая, вышел с Маккачином на пробежку; несмотря на то, что весна еще не вступила в свои права, воздух уже был влажным и душным, как в сауне, и мысль о том, что будет твориться в Токио в апреле–мае заставляла невыносимо скучать по холодному петербургскому ветру и дождям. Музыка доносилась будто издалека — повышенный звуковой фон, бессмысленный и невыразительный; одна мелодия перетекала в другую, и Виктор не всегда мог отследить, где провести грань между ними. До тех пор, пока из наушников не заиграла ударная установка и вторящая ей электрогитара, а красивый женский голос не запел: «Итак, мир зовет тебя дураком. Услышь их смех, пока они пророчат твою гибель. Теперь, прежде чем они похоронят тебя заживо, сразись с их ложью и заговори», — и Витя резко остановился, на автомате нажимая на кнопку увеличения громкости. В строке исполнителя значилась группа Krypteria; голос певицы, сильный, мощный, сбивал с ног. «Итак, мир заклеймил тебя мошенником, и вот они, кто заплатил, чтобы увидеть твое падение». Под эту композицию выступление было не поставить: и ритм не тот, и формат не позволяет, но… Виктор, игнорируя рвущегося с поводка пса, уже забивал в поисковик название группы, подсознательно чувствуя, что именно у них найдется подходящая песня. И, вероятно, не одна.       На уроке самоподготовки, вместо того чтобы доделывать презентацию доклада по истории к завтрашнему дню, он старательно копировал в плейлист всю дискографию этой, оказывается, немецкой группы, и слушал песни одну за другой, нетерпеливо барабаня пальцами по корпусу потрепанного ноутбука. Удача улыбнулась на втором десятке; Витя, в мыслях которого технические элементы уже начали складываться в единую неразрывную цепочку, пробежался глазами по отображенному на экране тексту и вскоре бодро застучал по клавишам, спеша обрадовать Юри, что определился с музыкой. «Victoriam speramus» в переводе с латыни означало «надеемся на победу». Стоило сказать спасибо Крису. Ибо ничто не могло быть более верным.

***

      Юри всегда предавало время. Когда нетерпение от долгого ожидания заставляло нервно кусать губы, оно из вредности тянулось, как старая жвачка, прилипшая к подошве ботинка и не желающая отдираться, а когда нужно было выполнить очередную срочную работу — ускорялось, словно он и без того не срывал все возможные сроки, не прилагая к тому ни малейших усилий: как он сам невесело шутил, последнее у него и случайно выходило прекрасно. Вот и сейчас, покрасневшими глазами гипнотизируя стрелки на циферблате дизайнерских офисных часов, показывающих не то без четверти пять, не то без четверти шесть утра, Юри чувствовал, что оно утекает сквозь пальцы песком из разбитого стекла, как бы он ни старался этому помешать.       Место в небольшой, но перспективной дизайнерской фирме Юри получил, еще будучи студентом: за год до выпуска все они ходили на ярмарки вакансий и презентации различных компаний, а учителя помогали правильно составлять резюме и отчитывали за неподобающий внешний вид: одному его однокурснику как-то досталось лишь за то, что на пиджаке костюма отсутствовал нагрудный карман, другой неровно завязал галстук, у третьего были не начищены туфли, четвертый пришел в рубашке с чужого плеча… Закономерно, ни один из них, в том числе и сам Юри, с первого раза не смог верно заполнить бланк анкеты, которые представители компаний приносили целыми пачками, кого-то срезали на тесте или интервью, не дойдя до просмотра портфолио; весь период с апреля по июль последнего года учебы смазался для Юри в унылый вихрь мельтешащих пятен, вдруг выплюнувший его в середине лета телефонным звонком, в ходе которого глава отдела кадров вежливо попросила его отменить назначенные собеседования в других фирмах, если он все еще планирует подписать с ними контракт. И, кажется, именно в тот момент, когда формальная договоренность получила подтверждение на бумаге, некогда желанная работа потеряла для него всякий интерес; он даже не задумывался о ней, заканчивая учебу, а придя в офис в свой первый рабочий день, услышал фразу, которую слышат практически все вчерашние студенты вне зависимости от вуза, специальности, пола и возраста: помните, чему вас учили в университете? Это вам не понадобится, забудьте к чертям собачьим. И действительно: в токийской академии дизайна учили чему угодно, но только не тому, как за пять минут сварить кофе на двадцать человек одновременно.       Если в первый год работа Юри просто не радовала, то теперь ощущалась висящим на шее камнем, прикованным к ней тяжелой цепью. Как это часто бывает, фактические обязанности к его дизайнерской специальности отношение имели весьма и весьма условное, и вопросом, почему вместо него нельзя было взять симпатичную девушку-секретаршу или, на крайний случай, кого-то с опытом работы за кофемашиной в кафетерии, Юри задавался до сих пор: у них приносить кофе и заниматься бумажной волокитой определенно вышло бы куда лучше. Повседневная однообразная рутина давно засосала его в свое болото — и Пичит, обозвавший его сгоряча болотной кочкой посреди трясины, был прав как никогда.       В свои двадцать четыре Юри наконец-то признался себе в том, что он полнейший неудачник. Образование получил, да, но никогда не блистал в учебе — отстающим не был, но болтался где-то посередине в тонкой прослойке между группой отличников и группой раздолбаев, над головами которых перманентно маячил призрак отчисления или недопуска к экзаменам. Карьера тоже не сложилась: в апреле будет три года, как он устроился в эту компанию, а он с трудом способен назвать, что полезного, важного или хотя бы заметного сделал за это время. Если, конечно, не считать того случая, когда он пролил кофе в сканер, после чего тот почил с миром: ничего хорошего в случившемся не было, но заметили все. Провалы всегда запоминаются сильнее. Вариант возвращения в Хасецу Юри даже не рассматривал. После долгожданного отъезда в Токио, поступления в академию, учебы и стажировок, должности в ставшей известной компании вернуться к всю жизнь поддерживающим его родителям со словами, что на самом деле он в очередной раз облажался? Да он бы со стыда сгорел. И на вопросы Мари Юри продолжал уверенно отвечать, что у него все хорошо и что беспокоиться о нем совершенно не нужно, когда в реальности все валилось из рук.       Он добрался до ванной комнаты, снял очки, положив их на раковину, плеснул в лицо холодной водой, чувствуя, как все еще ноют горящие огнем глаза, уставшие от экрана монитора. Возможно, если бы на работе у него нормально получилось хоть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, ему стало бы немного легче. И ощущение, что он занимает чужое место, отступило бы — пусть и на короткое время.       Под рабочим столом лежала спортивная сумка; Юри поставил ее на стул, расстегнул молнию и вытащил запакованные в защитный чехол коньки с лезвиями, мутно поблескивающими под пластиковыми скобами. «Я сам куплю тебе нормальные коньки вместо твоего антиквариата, слышать ничего не хочу!» — прозвучал в голове звонкий рассерженный голос Виктора, опередившего его на пути к кассам магазина спортивных товаров, и Юри улыбнулся, проведя пальцами по жесткому ботинку. Виктор снова может кататься, а значит, в этой жизни Юри Кацуки хоть что-то сделал правильно.       Катание помогало отвлечься, проветрить голову, временно переключиться на то, что удавалось довольно легко: понятное дело, что Юри пока что хватало только на простейшие с точки зрения того же Виктора вещи, но ему и того было достаточно.         — Еще раз, но ногу держи ровнее! — командовал Виктор, стоящий у края катка, пока Юри пытался освоить волчок: до того момента, как Виктор взялся его тренировать, он думал, что уже это умеет — как же сильно он ошибался. — У тебя угол наклона неправильный, поэтому ты так быстро останавливаешься. Так быть не должно. Еще раз.         — А из тебя в будущем наверняка выйдет хороший тренер, — пропыхтел в ответ Юри, у которого начало сводить ноги. — Не думал об этом? Виктор озадаченно почесал кончик носа.         — Думал, но не всерьез. Посмотрим, как жизнь сложится, — и хлопнул в ладоши: — Еще раз! Снова. И снова. И снова. Монотонное повторение движений, приятная боль усталых мышц, запах искусственного ледяного покрытия под коньками — все это выгоняло из головы ненужные мысли. Находясь на искристом льду, думать только о нем не так уж и сложно, правда?         — Знаешь, после таких уроков я сам на льду чувствую себя увереннее, — как-то признался Виктор, надевая на лезвия разноцветные блокираторы. — А то, ну… сам понимаешь. Ничего в этом мире не проходит сразу, как по мановению волшебной палочки. Ничего и никогда.         — Вот и отлично, тогда первые минут двадцать будешь гонять меня, а потом покатаемся вместе, ага? Виктор радостно закивал головой и упорхнул на лед; в его движения, жесты, легкие взмахи рук шаг за шагом, капля за каплей возвращалась отточенность. Отточенность, естественность, непринужденность — словно он родился в золотых коньках, словно все это было просто, как дышать, словно в этом и заключалась жизнь. Это видели с трибун зрители на соревнованиях и те, кто смотрел записи с прокатов по телевидению или в интернете; Юри же видел тщательно скрываемую гримасу боли на его лице, стоило тому снять коньки и опереться на покрытые мозолями и синяками ноги. Виктор всегда был гением. Гении отличаются от других тем, что над своим талантом работают больше всех.       До телефона Юри добрался только в обеденный перерыв, влив в себя четыре порции кофе подряд прямо на глазах у девушки за кассой, проводившей его сочувственным взглядом; Виктор писал, что нашел-таки удовлетворяющую его критериям песню и что вечером покажет ему все, что успел напридумывать в процессе прослушивания. У него даже не осталось сил порадоваться: единственное, что он чувствовал — бесконечную усталость от жизни. Вероятно, потому и согласился тогда в итоге на выходные в Киото, уцепившись за возможность вырваться из колеса унылой круговерти, со скрипом катящегося вперед. На мгновение ему показалось, что что-то изменилось — как искорка от зажженного фейерверка, упавшая на руку, обжигает кожу и вспыхивает, исчезая, словно ее и не было. Когда свой огонь внутри тлеет и гаснет, поневоле начинаешь тянуться к чужим: к Пичиту, похожему на солнце, дарящее тепло всем, кто находится рядом, и к Виктору, напоминавшему Юри всполох молнии, сверкающие зарницы в грозовом небе — тонкие, ослепляющие, бьющие точно в цель, после которых как после пожара: пепелище да выжженная земля под ногами. Он помотал головой — ну и ересь же лезет в голову от двух суток без сна! — и выкинул пустой стаканчик в мусорное ведро. Губы неожиданно растянулись в улыбке. Если уж на то пошло, он всегда любил грозы.       Когда Юри, которому наконец-то посчастливилось ускользнуть из офиса, пришел на каток, Виктор, вопреки обыкновению, уже занял лед; Юри хотел было его окликнуть, но вскоре разглядел белый провод наушников, тянущийся из кармана спортивных брюк, и присмотрелся повнимательнее: Виктор не отрабатывал в произвольном порядке хореографию, вращения и прыжки — как по кирпичикам, он строил из них свою программу, время от времени останавливаясь и делая заметки в телефоне, а иногда — недовольно бурча себе под нос. В какой-то момент он замер на месте, огляделся по сторонам и лишь тогда заметил Юри; радостно замахав обеими руками и при этом чуть не грохнув мобильник об лед, сияющий Виктор подкатился к бортику и протянул ему наушник:         — Держи! Как всегда: ни здравствуйте, ни до свидания. Пора бы, наверное, привыкнуть. Юри со вздохом сунул наушник в ухо и прижал его ладонью, приготовившись слушать; Виктор, продолжая лучезарно улыбаться, нажал на кнопку воспроизведения.       Виктор искал подходящую композицию — и слово «подходящая» было идеальным описанием песни, что играла сейчас из динамика. Подходящий ритм, подходящий темп, то ускоряющийся, то замедляющийся, подходящий текст и подходящее настроение; Юри казалось, что он и сам видит стоящую за этой музыкой историю, которую Виктору захочется всем рассказать. Начать с того, чтобы придумать стартовую позу и выезд из нее, после — разгон вокруг катка, красивая дорожка шагов, одна из тех третьего уровня сложности, которые Виктор отрабатывал совсем недавно, первый прыжок: для разминки можно один из простых, но выполнить его с одной поднятой рукой — или с обеими, как он однажды показывал Юри, объясняя, как при этом смещается центр тяжести и почему за них дают такую надбавку на соревнованиях…         — Ты понимаешь, да? Понимаешь? — нетерпеливо протараторил Виктор, не дождавшись окончания музыки. — Я еще в выходные свои костюмы принесу, поможешь мне выбрать?         — Костюмы? — только и смог выдавить Юри под таким напором. Тот насмешливо ухмыльнулся:         — Ну ты же не думал, что я выйду на лед в растянутых штанах и старой футболке, правда? Наверное, проще всего было признаться, что он об этом не думал вообще.       За отведенные им два часа Виктор показал ему четыре разных варианта первой половины выступления и попросил заснять на камеру каждый из них: технические элементы различались разве что местоположением, но и переходы между ними важно правильно построить. На листке бумаги, испещренном карандашными пометками, рядом с сокращенными названиями прыжков, вращений и дорожек была расписана их стоимость по баллам, которую Виктор помнил наизусть — и часто, по его словам, мысленно просчитывал прямо во время проката.         — Яков всегда заставлял нас с Гошей и Милой тренировать как минимум две-три версии каждой программы, — сказал он, задумчиво покусывая кончик карандаша. — Всякое может случиться: прыжок какой-то не получится или еще что. А так у тебя есть готовый, отработанный алгоритм, что делать, если четверной в самом начале внезапно превратился в одинарный, и ты потеряешь гораздо меньше баллов — не придется лихорадочно думать, куда впихнуть этот несчастный элемент, когда все по долям секунды расписано. Возможно, вообще ничего не потеряешь. Еще, как вариант, можно тренировать то, что Яков называет «кривой выезд»: когда прыжок приземлен неправильно, но не настолько неправильно, чтобы грохнуться на лед или получить травму, можно постараться изобразить что-нибудь эдакое — типа, оно так и задумано. Гоша так один раз очень забавно с четверного тулупа чуть не свалился в Москве на кубке Ростелекома.         — И что в итоге? — заинтересовался Юри.         — Драматично выехал навстречу судьям на одном колене, как будто предложение руки и сердца делать собрался, — Виктор издал негромкий смешок. — Учитывая его тогдашнюю… точнее, все его программы, это было даже в тему. Я тебе потом видео покажу. Там еще в конце видно, как Мила его на выходе со льда косметичкой лупит, он у нее тогда перед выступлением опять палетку с тенями умыкнул. В последнее время Виктор все чаще рассказывал о других членах российской сборной, особенно — о тех, кто, как и он, занимались в группе Якова Фельцмана. Юри собрался было предложить Виктору им позвонить, а если не им, то хотя бы самому Якову, но вовремя себя одернул: вряд ли он хотел напоминать о себе просто так.       Виктор вызвался его проводить и всю дорогу, фонтанируя энтузиазмом, радостно нарезал вокруг него круги, как Маккачин, которого долго не выводили на прогулку; его хорошее настроение частично передалось и Юри, и тот даже не ворчал, когда Виктор, в очередной раз сделав резкий пируэт, нечаянно хлестнул его по лицу влажными после душа волосами.         — Не задерживайся хотя бы сегодня, хорошо? Тебе надо поспать, ты еле на ногах держишься.         — Я постараюсь, — соврал Юри.         — Напиши завтра, когда освободишься, — тяжело вздохнул Виктор, всем своим видом показывая, что нисколечко ему не поверил.         — Да, как всегда. Если, конечно, до завтрашнего вечера он вообще доживет.       За окном хмурился серый рассвет, невзрачный и тусклый; Юри, проверяющий расчетную ведомость сотрудников отдела, которые были задействованы в одном из последних проектов, вот уже несколько минут читал одну и ту же строчку, всеми силами пытаясь вникнуть в ее смысл, но мысли в голове будто склеились в один липкий ком, который было ни размотать, ни распутать. До начала рабочего дня оставалось еще три часа, и Юри, чей организм наотрез отказывался функционировать, сдался под натиском сигнала тревоги и отправился в небольшую подсобку, где кто-то из предыдущих поколений работников, наряду со стеллажами старой техники, поставил раскладной диван на случай, если кому придется ночевать в офисе. Кое-как поставив будильник на телефоне, Юри снял очки, положил их на ближайшую полку и отрубился еще до того, как его голова коснулась диванной подушки.       Его разбудил писк, громкий, монотонный и мерзкий; Юри сел на диване, оглушительно чихнув от попавшей в нос пыли, и слепо огляделся вокруг, нащупывая дужки очков дрожащими пальцами. Когда мир вокруг обрел четкость, он добрался до источника мерзкого звука, в котором спросонья не без труда опознал собственный будильник, и на автомате отключил его, не глядя на экран. Встав на ноги, Юри медленно вышел в коридор, надеясь успеть выпить чашку кофе перед тем, как в корпусе появятся люди, и шарахнулся в сторону, когда в него едва не врезалась Каори-сан, несущая такую огромную стопку папок, что за ними ее саму было не видно.         — Простите, Кацуки-сан! — поспешно извинилась она и засеменила дальше по этажу, покачиваясь на высоких каблуках. Из офиса доносились голоса, и Юри, почувствовав побежавший по спине холодок, толкнул ведущую в зал прозрачную дверь. Начальник и его заместитель Окумура-сан, активно жестикулируя, что-то объясняли посетителям в строгих черных костюмах; Юри, автоматически поправив галстук и пригладив ладонями встопорщившиеся волосы, нервно сглотнул. И вздрогнул, когда перевел взгляд на висящие на стене часы из музея Сальвадора Дали, подаренные фирме одним из клиентов. Стрелки показывали два часа дня. И он напрочь забыл про назначенную на сегодняшнее утро финансовую проверку.       Сказать, что шеф орал — ничего не сказать. Стоило всем разойтись, и начальник вызвал его на ковер, сходу начав расписывать в подробностях, как они с Окумурой-саном пытались найти на его рабочем столе документы, которые должны были лежать у него в кабинете накануне инспекции, и заставили всех ждать, не говоря уже о том, что часть необходимых бумаг нужно было запрашивать в бухгалтерии, что Юри, разумеется, сделать не успел. Пока шеф брызгал слюной, даром что не топая ногами, Юри хотел даже не провалиться сквозь землю, а просто исчезнуть, чтобы его никогда не существовало на этом свете вообще.         — Еще один подобный инцидент, и можешь искать себе другую работу, ясно тебе, Кацуки?! А теперь уйди с глаз долой. Дважды повторять не пришлось. Юри пулей вылетел за дверь и, за полминуты собрав свои вещи, сбежал по лестнице на первый этаж; стоило выйти на улицу, в прохладный мартовский вечер, как силы кончились, и он остановился, прислонившись спиной к стене, покрытой светло-коричневой краской. Помимо желания испариться в воздухе прямо здесь и сейчас, у него было еще одно, но гораздо более реально выполнимое; одернув надетую в спешке наизнанку куртку, Юри зашагал по направлению к ближайшей идзакае.

***

      На катке было тихо. Перед тем, как выйти на лед, Витя специально прокрутил мелодию в плеере несколько раз подряд, и теперь она намертво въелась в память с первой и до последней секунды; лед, идеальный для игры в хоккей, обычно был слишком жестким, но сейчас, залитый совсем недавно, мягко шуршал под лезвиями коньков. Виктор без музыки слышал начальные аккорды; первые двадцать секунд движения были минимальными: подъем головы, пауза, легкий прогиб-полупоклон с вытянутой вперед рукой, пауза, циркуль в полтора оборота, пауза, дорожка шагов и разгон для прыжка — тройного тулупа. Ритм замедлялся на тридцать девятой секунде, слова шли следом — с сорок первой, и Витя чуть шевелил губами, вспоминая нужные строчки. Несколько связующих элементов подряд в течение первого куплета, заход на каскад, быстрая дорожка в припев, переходящая во вращение с постепенным снижением скорости — эта версия программы нравилась Вите больше всего, и он как раз собирался показать Юри придуманную концовку… Но Юри здесь не было. Наверное, стоило этого ожидать, учитывая, какой ад всю неделю творился у него на работе, но Виктор не мог унять горькое разочарование: эту программу, подсознательно, поначалу сам того не понимая, он дарил Юри, словно говоря спасибо за все, что тот для него сделал — то, что не смог никто другой. И катался Витя теперь тоже не для себя, точнее, не только; лед, казалось, скрипуче посмеивался над ним, будто зная наперед что-то, ему неизвестное.       Когда в тишине раздались хлопки, Витя с надеждой обернулся в сторону входа, но тут же сник.         — Добрый вечер, Ямашита-сан, — поприветствовал он владельца катка и подъехал к бортику.         — Простите, Бикутору-сан, не хотел вас отвлекать. Это было очень красиво. Программа для школьного праздника?         — Благодарю. Она самая. Надеюсь, всем понравится.         — Я ничего не понимаю в фигурном катании, но, по моему скромному мнению, весьма достойно. Вы один сегодня? До этого он не катался здесь без Юри. Ни разу.         — Судя по тому, что мое время закончится через полчаса, а моего друга все еще нет, подозреваю, что да, — постарался он придать голосу шутливый тон, но выходило плохо.         — Что ж, удачи. Я буду здесь еще час, так что, если вдруг задержитесь — не страшно. Как раз тогда, когда лучше было бы уйти пораньше.         — Буду иметь в виду. Ямашита-сан, попрощавшись, скрылся в служебных помещениях, а Витя достал мобильник: ни пропущенных звонков, ни писем. Юри, конечно, вполне мог еще работать, но он же помнил про тренировку и наверняка предупредил бы, что его не будет… Всеми силами игнорируя царапающее изнутри беспокойство, Виктор набрал его номер, нервно покусывая губы, пока в ухо шли длинные гудки. «Абонент не отвечает». Он отправил несколько сообщений и, подождав пару минут, перезвонил — чертовы гудки никогда раньше так не бесили. На третьей попытке ему повезло, и Юри снял трубку, но вместо его голоса из телефонной мембраны доносился людской гомон, треск и звон каких-то бутылок.         — Юри, ты сейчас где? Пауза — и громкое прерывистое дыхание.         — В и… ид-дза… идзакае у Н-нака-Мэгуро, — наконец, ответил Юри, у которого явно заплетался язык. — На-п-против 7Eleven.         — Скоро буду, — отчеканил Витя и сбросил звонок; как только экран вызова погас, он открыл электронную карту и, чертыхаясь себе под нос, начал искать нужное здание: чего-чего, а этих японских трактиров в любом районе Токио было предостаточно. Витя наплевал на душ, кое-как вытершись полотенцем и натянув толстовку прямо поверх спортивного костюма, и чуть не выбежал на улицу прямо в коньках, которые снимал в итоге в коридоре, попеременно прыгая то на правой, то на левой ноге; он не хотел думать, за каким хреном Юри потащился пить, почему ничего не сказал и что вообще с ним случилось, что он забыл про все на свете. Нужно было найти его и отвезти домой, хотя накостылять ему по шее руки уже чесались, а все остальное вдруг резко ушло на задний план и перестало казаться важным.       Внутри маленького зала было сильно накурено; Виктор невольно закашлялся, стоило ему перешагнуть через порог, и завертел головой в разные стороны: разглядеть Юри в толпе людей представлялось почти непосильной задачей. По мере того, как Витя пробирался к барной стойке, по пути чуть не врезав одному из посетителей сумкой по затылку, он ловил на себе чужие взгляды, удивленные, заинтересованные, но когда подобное его волновало? Еще раз осмотревшись вокруг, он подумал было, что все-таки ошибся местом, но в этот момент заметил Юри, сидящего за самым дальним столиком в углу в компании нескольких пустых бутылок из-под пива, шеренгой выстроившихся вдоль стены, маленькой керамической чаши-отёко и кувшинчика сакэ.         — Юри, — Витя занял стул напротив, — поехали домой.         — Меня чуть с работы не выгнали, — неожиданно трезвым голосом ответил он, и его взгляд за стеклами очков казался мутным и каким-то поблекшим. — Шеф разве что в окно меня вытолкнуть не пытался.         — Ты не…         — Я виноват. За дело все, — отрезал Юри. Витя молчал, смотря, как он вылил остатки сакэ из кувшина и жестом попросил официанта принести еще.       — Лучше бы меня вообще не существовало, — добавил Юри и опрокинул в себя содержимое отёко, тогда как Виктор замер, ощутив пробежавший между лопаток холодок. — Честное слово. Родителям было бы проще, если бы их единственный сын не оказался таким разочарованием, и им не пришлось бы перекладывать семейный бизнес на плечи дочери. Моим преподавателям в университете было бы проще, учи они кого-то более талантливого и заинтересованного в этом, чем я. А с моей работой любой идиот лучше меня справится. Не будь меня, всем было бы гораздо проще. Витя всегда знал, что Юри себя не любит. Но не подозревал о том, что он способен так сильно себя ненавидеть.         — Проще? Кому проще? Скажешь, тем, кто тебя любит, было бы проще? — заговорил он, стараясь не сорваться на крик.         — Последнее, чего я хочу, это чтобы меня любили, — практически выплюнул Юри, неожиданно злобно сверкнув глазами. И что-то оборвалось внутри от этих слов.         — Ты вряд ли поймешь то, что я скажу. По той простой причине, что мы совсем по-разному смотрим на мир, — он вертел в руках пустой кувшин из-под сакэ, все еще хранящий тепло. — Есть люди, которых любовь окрыляет. А меня она душит. Я ненавижу привязываться к людям, знаешь. Было неясно, почему, зачем Юри говорит ему это, говорит именно сейчас и именно таким образом, но Виктору в этот момент хотелось плакать. От несправедливости. От обиды. От злости.         — Помнишь тот фильм, который мы смотрели пару месяцев назад? Кажется, он назывался «Время». Где время было единственной валютой, и стоило обнулиться счетчику на руке, как человек умирал. Так вот знаешь, если бы я мог, я бы с легкостью отдал свои годы жизни кому-то другому. Кому они нужнее, кто… не разбазаривает их так, как я, на учебе, которая больше не интересна, на работе, которая мне не подходит и на которой я просто занимаю место. И я не хочу цепляться за других. Не хочу, чтобы нуждались во мне. Потому что все временно. Как минимум, все хорошее уж точно, — Юри с силой провел ладонями по лицу. — И они все, все близкие, родные люди рано или поздно уходят. А я остаюсь. Так лучше не чувствовать при этом ничего, чем чувствовать боль утраты. Витя сжал кулаки:         — Значит, по-твоему, Пичит уйдет? И твоя семья? И я, я тоже уйду, ты так думаешь?! Юри усмехнулся, неприятно и зло.         — Все уходят. Как бы сильно я ни привязывался, как бы сильно ни привязывались они, у любых отношений есть свой срок. И свой предел. И они имеют свойство заканчиваться. Так зачем начинать? Слова, которые Виктор собирался произнести, склизким комом застряли в горле.         — Но ты все равно начинаешь, разве не так? Разве то время, хорошее время, которые ты с этими людьми проводишь, того не стоит? Разве… разве Пичит тебе не друг? Разве я… Кто он для Юри, если так подумать?         — Так случается. Я всегда привязываюсь к людям. Слишком быстро. Слишком сильно. А когда все рано или поздно рассыпается в прах, остается лишь одиночество и пустота. «Разве ты жалеешь о том, что мы встретились? Разве то, что происходит между нами, для тебя совсем ничего не значит?» — рвались наружу слова, обжигающие горечью, но он упрямо, до боли стискивал зубы, заставляя себя молчать.       Виктор расплатился за заказ и попросил одного из официантов вызвать такси; как только подъехала машина, он бережно усадил начавшего клевать носом Юри на заднее сиденье и устроился рядом, продиктовав водителю адрес. Вечерний Токио, освещенный огнями, проносился за окном, задремавший на его плече Юри, чьи очки Витя от греха подальше снял и убрал в карман своей толстовки, жарко дышал ему в шею, что-то бессвязно бормоча во сне, а он просто смотрел в покрытое разводами стекло, вновь и вновь прокручивая в мыслях их разговор, что вызвал охвативший его эмоциональный ступор.       Он все делал на автомате: отдал таксисту деньги за проезд, буркнув напоследок, что сдачи не надо, втолкнул Юри в удачно дожидавшийся на первом этаже лифт, проследил, чтобы тот не споткнулся о порог и ненароком не пропахал носом пол коридора, ведущего на кухню от входной двери. Витя снял с Юри куртку, повесив ее на плечиках в шкафу, дождался, пока тот растянулся на кровати, накрыл его одеялом и выложил на тумбочку очки, радуясь, что завтра суббота, а время на катке забронировано с четырех часов дня. После чего перетащил на диван свою подушку и покрывало и, скрывшись в ванной, забрался под холодный душ, выкрутив кран до упора. Ледяные струи воды забарабанили по лицу, плечам и шее, вызывая дрожь, но он не обратил на нее ни малейшего внимания. Виктор и в десять, и в пятнадцать, и в восемнадцать понимал, что есть вещи, которые лучше оставить невысказанными. Но до этого вечера не понимал, насколько это может быть больно.