Alegria

All of the things I wasted wishes on when I was small all piled up in boxes now in the closet down the hall If I could take every dream I’ve ever had and trade them in For a little more time with you, I would never dream again. RADWIMPS — Nandemonaiya (English cover)

      Глаза разбегались. Витя трижды обошел витрину, трижды в деталях рассмотрел содержимое пестрящих коробок с мелкими цветочками по бокам и с тяжким вздохом перевел взгляд на девушку за кассой. На темно-красном фартуке сиял белизной бейджик с именем «Харуми». Других покупателей готовые обеды в полшестого утра привлечь еще не успели, так что выжидающе-приветливо улыбались именно ему. Юри говорил, что ему без разницы, Виктору в общем-то тоже было пофиг, что есть по дороге, так что…         — Два бенто номер двенадцать, будьте добры.         — Двенадцать? — эхом переспросила Харуми, растерянно покосившись на список у себя на столе. Подавив зевок, он ткнул пальцем в нужную коробку-муляж.         — Номер двадцать, две штуки? Jū ni. Nijū. Нужно больше спать. Витя кивнул, нащупывая в кармане кошелек.         — С вас две тысячи шестьдесят йен. Он молча отсчитал шесть одинаковых монеток и высыпал поверх мятой пятитысячной купюры.       На вокзале, несмотря на ранний час, было довольно людно. Виктор прислонился спиной к автомату с напитками, воткнутому в асфальт ровно посередине между четырнадцатым и пятнадцатым путями, и лениво размышлял, не затариться ли холодным чаем под завязку: полупустой бутылки в руках и тех трех поллитровок, что составили компанию бенто в шуршащем пластиковом пакете, в обещанную синоптиками жару могло и не хватить. Стоило сделать пару глотков, как он заметил поднимающегося по ступенькам Юри. Витя поперхнулся; крышка выпала из ладони и, бодро подскакивая, покатилась к ближайшему столбу. Да черт возьми.       Страшно сонный Юри выдал невнятную приветственную скороговорку и потянул его в сторону остановки последних вагонов, где уже начал собираться народ. Встав в нужную линию перед ограждением, Виктор извлек на свет божий два плотных светло-зеленых прямоугольника и, сравнив их друг с другом, вернул на место обратный билет. Двадцать с хреном косарей в один конец. Обдираловка.       Поезд медленно тащился к краю платформы, устало поблескивая белоснежным боком. Витя считал секунды до момента, когда состав наконец остановится, а прозрачные створки защитного ограждения разъедутся в стороны, пропуская пассажиров вперед. За проведенные в Токио месяцы он здорово полюбил этот город. Сегодня ему хотелось как можно быстрее отсюда сбежать.       На просьбу Юри поехать с ним в Хасецу Виктор согласился не задумываясь. Даже когда на судорожно обновляемом ими новостном сайте объявили о втором землетрясении, оказавшемся гораздо хуже первого, даже когда от фотографий огромного моста, из-за оползня рухнувшего в реку, по позвоночнику прошлось липкое щупальце страха, даже когда число пострадавших перевалило за несколько тысяч, он ни минуты не сомневался в том факте, что если Юри и сядет в шинкансен из Токио в Хакату, то только вместе с ним. Главная проблема заключалась в другом.       — Витя, ты соображаешь вообще или нет?! — стоило озвучить свои планы на майские праздники, как редко выходящая из себя мама со всей дури грохнула об стол жалобно звякнувшей кастрюлей. — Тебе что, одной травмы мало, хочешь до инвалидной коляски доиграться? Или чего похуже?! Крутящийся под ногами Маккачин жалобно взвыл, и Виктор успокаивающе почесал пса за ухом.         — Мам, я же не прямо сейчас поеду…         — А если там снова начнет трясти? Оттуда ж не выбраться будет!         — Мам, ну не нагнетай.         — Только через мой труп ты туда поедешь!         — Но Юри же едет!         — Он взрослый человек и понимает, что делает!         — А я, значит, детсадовец тупой и не понимаю ни хера?! Злость бурлила вровень с кратером вулкана.         — Не смей говорить со мной в таком тоне!         — Как хочу, так и буду говорить, тебя не спросил! Чтобы в Хасецу поехать, мне твое позволение не нужно! И мнение твое по этому вопросу меня не еб… не волнует! «Да и по любому другому тоже», — почти выкрикнул он, но осекся до того, как слова слетели с языка. Мама молчала, комкая в руках кухонное полотенце; в наступившей вязкой тишине тоскливо заскулил напуганный Маккачин.         — Хорошо, что тебя отец не слышал. Полотенце приземлилось в гору грязной посуды. Дверь спальни закрылась за спиной матери с негромким щелчком; Витя раздраженно врезал ногой по спинке удачно подвернувшегося стула, и тот с зубодробильным скрежетом отъехал в сторону.       С тех пор дома он старался не появляться, с головой окунувшись в штудирование видео и книжек по технике многооборотных прыжков. Вдохновенного рвения после разговора с Яковом Леонидовичем хватило ровно на полмесяца безрезультатного разбора по кадрам каждого чертова ролика с каждой чертовой тренировки в каждую чертову свободную минуту, но долгожданный ответ так и не находился. Дергать Юри, работающего на износ, чтобы доделать все перед отъездом, Витя опасался, как опасался и разрушить хрупкое равновесие, едва возникшее между ними. В довершение всего он напрочь забыл о дне рождения Пичита, куда был приглашен еще до Нового года, а замотанный Юри не глядя взял билеты на двадцать девятое число. Лишь когда им обоим в Line пришло приглашение в чат с говорящим названием «адская тусовка 30.04», Витя понял, что они в полной заднице.         — Пичит нас убьет. Юри швырнул телефон на диван, но промахнулся, и мобильник с глухим стуком встретился с полом.         — Если мои предки не забьют очередь пораньше. Мать не разговаривала с ним неделю. Когда Виктор снова заикнулся о поездке, уже в присутствии отца, тот сунул ему потрепанный путеводитель, щетинящийся разноцветными закладками, подписанными маминой рукой. Но они ведь ни слова про планы на семейный отпуск не сказали!         — Надеюсь, тебе стыдно. Витя, раздраженно фыркнув, раскрыл книгу на первой попавшейся странице. И замер, увидев под фотографией какого-то отеля пометку «пускают с собаками». Стыдно? Еще как.       Собирался он в гордом одиночестве. Родители, прихватив Маккачина, накануне отправились в Хакодате — сакура, давным-давно облетевшая в Токио, на Хоккайдо только начинала цвести, — а Пичит обозвал их с Юри говнюками, демонстративно игнорировал сообщения несколько дней и лишь под конец сменил гнев на милость, посоветовав использовать поездку с толком. Одноклассники сами разъезжались кто куда, и Виктор невольно радовался, что хоть тут на него некому и не за что было обижаться.       Затолкав сумки на багажную полку, Витя еще раз перепроверил места — двенадцатый ряд, «D» и «E» — и плюхнулся у окошка, похожего на большой иллюминатор. Юри занял соседнее кресло; убрал очечник в карман рюкзака, сел поближе, подняв разделяющий их подлокотник, и через несколько секунд уже сладко сопел Виктору в плечо: даже сквозь ткань легкой летней рубашки чувствовалось его теплое дыхание. Не терять время попусту, да? Витя склонил голову, прижавшись щекой к лохматой макушке Юри, и блаженно прикрыл глаза. Наверное, не стоит так откровенно наслаждаться происходящим. Не стоит… но можно. Можно ведь?       Почти всю дорогу от Токио до Нагои он продремал, изредка поглядывая на проносящийся за стеклом пейзаж: благо, сторона была теневой, и солнце не слепило глаза, закрывая обзор. Величественная Фудзи ненадолго показалась из пушистых белых облаков и капризно спряталась обратно до того, как Витя успел включить камеру на телефоне.         — Не больно-то и хотелось, — буркнул обиженно. И покосился на все так же безмятежно спящего Юри. Звенящие под колесами рельсы разматывались все дальше и дальше на запад, и Виктора все сильнее снедало любопытство. Родные места Юри упоминал редко и неохотно, а он не настаивал, втайне надеясь как-нибудь увидеть их сам. Пройтись по тем же улицам. Сделать кучу фотографий. Витя чуть пошевелился — шея и плечи затекли просто намертво — и уставился в окно. Интересно, что Юри рассказал семье… о нем? Как они отреагировали, что сын приедет не один? Какие они вообще? А вдруг он им не понравится? В Японии, конечно, в таком случае не покажут вида… а как тогда узнать, что о нем подумала семья Кацуки? Айфон, который Виктор машинально вертел в руках, выскользнул из вспотевшей ладони и шлепнулся на колени.         — М-м-м… Виктор, где мы? Он едва не подпрыгнул на месте; Юри, отчаянно зевая, ощупывал карманы.         — Очки в рюкзаке.         — Спасибо. На электронном табло вместо перечисления остановок бегущей строкой шла какая-то реклама, на часах — начало девятого.         — Судя по времени, мы где-то между Киото и Шин-Осакой. Как потом от Хакаты ехать?         — Сядем на метро, доедем часа за полтора.       — До Хасецу от Фукуоки можно добраться на метро? — удивился он.         — Не совсем. Оно заканчивается на Мейнохаме, а после нее этот же поезд уже пригородная электричка. Мозг сломался.         — И где логика? Юри вздохнул и устало потер переносицу, после чего водрузил очки обратно на нос.         — Не обращай внимания. Ее там нет. Как и в жизни в целом.       Из уютного кресла вылезать не хотелось. Поезд замедлил ход, крадучись подбираясь к вокзалу Фукуоки; Витя лениво потянулся, случайно поддав ногой по столику, и чуть не опрокинул на себя мусорный пакет с остатками бенто. Юри то и дело теребил застежку на толстовке и по мере приближения к конечной точке пути все сильнее нервничал: губы сжаты в тонкую полоску, взгляд отсутствующий и мрачный.         — Все будет хорошо, Юри. Глаза черные-черные, два бездонных колодца на бледном лице. Виктор мягко отцепил его пальцы от многострадальной молнии и накрыл ладонью, ласково погладил выступающие костяшки. Конечно, так не бывает. Все не может быть хорошо. Но что-нибудь обязательно будет.       Станция Хаката напоминала осиное гнездо: огромное, суматошное, жужжащее. Такой бедлам Витя видел разве что на Шиндзюку и Уэно или на кольцевой линии московского метро в час пик, а от Фукуоки он подобного не ожидал. Толпа вокруг говорила на совершенно диком диалекте, и Виктор растерянно оглядывался по сторонам, не понимая ни слова.         — Хочешь, оставим сумки и погуляем? — предложил Юри. Вместо семи дней отпуска они устроили себе десять: на злополучную пятницу, вклинившуюся между последним праздником и выходными, Юри чудом выбил себе отгул на работе, а Витя закономерно решил, что от одного пропуска школы с него не убудет. И потому, стоило матери спросить, какого числа начинается учеба, он не моргнув глазом соврал, что девятого.         — Да нет, давай сразу в Хасецу. А по Фукуоке гулять потом. Через неделю, как планировалось.       В местной подземке было душно и влажно. Витя устало забился в угол сиденья-дивана, рассеянно провожая взглядом пролетающие мимо платформы. На ярких вывесках с оранжевой полоской рядом с названием всегда был какой-то символ, для каждой остановки свой: кольцо из пяти зеленых кружков станции Тэндзин, аккуратный, почему-то красный цветок сакуры Охорикоэн, тяжелая кисть цветущей глицинии Фудзисаки, три волнистых линии — Муроми, знак одноименной реки, протекающей неподалеку…         — Следующая станция Мейнохама. Мейнохама. Значок — желтый парусник на белом фоне.       С автоматических дверей вагона на Виктора всю дорогу смотрел мультяшный черный щенок: на левой створке он стоял на задних лапах, нюхая воздух, на правой — подозрительно поглядывал на пассажиров.         — Это Куро-чан, — уточнил Юри, заметив его заинтересованный взгляд. — Маскот детского поезда к вулкану Асо, плавно переселившийся на все наши пригородные электрички. Сфоткать его, что ли? Витя настроил камеру и сделал несколько снимков; при перелистывании галереи на секунду привиделось, что песик бежит. Подумав, он скинул пару фоток Крису с подписью «страна победившего кавая» и вновь уставился в окно: стоило покинуть Фукуоку, как время словно изменило скорость, с которой секунды следовали одна за другой подобно крошечным песчинкам в песочных часах. Юри вдруг поднялся с места, переложил рюкзак на сиденье с рисунком в мелкий цветочек, подошел к дверям.         — Иди сюда. Вагон качнуло на въезде в туннель, и Витя чудом не врезался в Юри; замер перед поцарапанным стеклом, подышал на него, нарисовал над красной наклейкой с правилами поведения в поезде улыбающуюся рожицу поверх собственного отражения. А за туннелем показалось море, синее-синее, беспокойное, покрытое игривыми барашками пены на волнах, нахлестывающих друг на друга. Близко, — руку протяни! — так близко, что казалось, рельсы вот-вот нырнут в объятия теплой морской синевы и уйдут под воду. Прислонившись к полупрозрачной боковой спинке сиденья и смотря на лохматого заспанного Юри, стоящего в двух шагах напротив, Витя подумал, что хотел бы, чтобы так было всегда: он, Юри и этот поезд, бегущий по узкой полоске между горами и морем, переливающимся через горизонт.       Остаток пути прошел в уютной тишине — разве что после очередного полустанка посреди нигде Юри нарочито-будничным тоном сообщил, что отсюда, собственно, начинается Хасецу. Виктор прилип к окну, рассматривая жмущиеся один к другому невысокие домики, мосты, птицами переброшенные через реку Мацура, замок на вершине холма — обзорная башня над городом. Лишь когда впереди замаячила платформа центральной станции, Витя вспомнил, что до рёкана семьи Кацуки проще добираться с другой остановки, уже оставшейся позади.         — Во время обеда в Ю-топии аншлаг, особенно в праздники. Попозже туда подойдем, а в центре найдется пара неплохих ресторанов. — Юри иногда пугал своей спонтанно включающейся телепатией и тягой к планированию всего подряд. — Хотя кому я вру, — он проводил глазами проплывший мимо указатель. — Я просто тяну время. Витя подхватил вещи и первым выскользнул из вагона навстречу жаркому весеннему дню; «Хасецу» — темнела надпись на простой белой табличке.         — Шесть лет прошло, а эскалаторы до сих пор поставить не удосужились, — ворчал Юри, то и дело поправляя съезжающий ремень сумки. — Правильно, это же так весело — по ступенькам шкандыбать… Турникет лениво зажевал светло-розовую полоску бумаги, призванную служить билетом. Виктор замер на месте, с любопытством вертя головой по сторонам, и очнулся, только услышав за спиной тихое sumimasen: вышедшая из лифта пожилая пара с чемоданами дождалась, пока он соизволит уступить дорогу, и чинно прошествовала к стеклянным дверям. Замедлившееся время остановилось окончательно.       Последние сто йен с негромким звоном провалились в монетоприемник, и ключ со скрипом провернулся в замке. Витя закинул в камеру хранения все, что лень было тащить с собой, оставив только рюкзак с ноутбуком и фотоаппаратом — грех не поснимать в хорошую погоду, и вздрогнул, увидев Юри, который как раз закончил копаться в своих вещах. Нижнюю часть его лица скрывала популярная среди японцев медицинская маска, верхнюю — солнечные очки, а дополняла образ простывшего агента под прикрытием потертая бейсболка с логотипом местной футбольной команды.         — Нда, маскировка на миллион.         — Заткнись, — буркнул Юри, сосредоточенно запихивая сумку в ту же ячейку. Забрав ключ с болтающейся фиолетовой биркой, они нырнули в вязкий горячий кисель, в который превратился воздух под ярко-голубым безоблачным куполом далекого неба. Рядом со станцией — потемневший от времени памятник в виде стоящей то ли на камне, то ли на толстой ветке птицы, расправившей крылья и готовой вот-вот взлететь. Вроде бы ничего особенного, птица как птица… да видавший виды постамент с мемориальной доской и чьими-то невнятными портретами. Но взгляд невольно цеплялся за мелкие царапинки на оперении, знакомую по памятникам Петербурга патину, расплывшуюся неровными зеленоватыми разводами, изящный изгиб длинной шеи — почти лебединый.         — Знаешь, он чем-то похож на тебя.         — Кто?         — Tsuru, — Юри кивком указал на медный памятник. — Тысячелетний журавль. Журавлей Витя видел разве что на картинках. Так странно — вдруг вспомнить, что за восемнадцать с лишним лет он даже в зоопарке ни разу не был. Не сложилось как-то, да и смотреть на животных в клетках — мало радости.         — Почему тысячелетний?         — Ах, если б я был журавлем, и тысячу лет мой длился век, — начал пафосно декламировать Юри, но прыснул со смеху.         — А чего так мало? Вопрос повис без ответа; Юри, все еще посмеиваясь, утянул его в ближайший переулок с мелкими магазинчиками по обеим сторонам. Где-то продавали одежду, где-то открытки с календарями, от одной лавочки вкусно пахло жареной рыбой, а за стеклом соседней виднелась витрина, заставленная пирожными и булочками на крутящихся подносах. Неудивительно, что здесь и на Золотой неделе все работают — приезжие тут бывают только по праздникам, а жить на что-то надо. Вон и рёканы все позакрывались: посетителей даже на памяти Юри год от года становилось все меньше и меньше, чего уж сейчас говорить.       Замок на холме приближался с каждым пройденным перекрестком. Юри уверенно шагал вперед, огибая торчащие посреди полупустой улицы кадки с растениями и деревянные стулья из магазина мебели, Виктор, то и дело останавливаясь, чтобы поймать очередную пару кадров, медленно тащился за ним. Нагретый асфальт плавился под ногами, и подошвы кед прилипали к нему, как к полу, на котором высохла сладкая лужа разлитой газировки. Наверное, так и выглядит дорога в ад.       — Надо как-нибудь свозить тебя в Беппу, когда после землетрясений все восстановят, — сказал на это Юри, обмахиваясь бейсболкой, которую уже можно было выжимать.       — Беппу? Это что, город?         — Ага. У них там местный филиал ада, — неожиданно развеселился он. Витя даже камеру выключил.         — В смысле?       — В прямом. Сеть термальных источников, так и называются — jigoku. Выглядят адски, воняют адски и пекло как в аду. Jigoku. Преисподняя. Куда уж прямее-то.       Юри резко затормозил перед абсолютно неприметным желтоватым навесом с нечитаемой каллиграфией и криво подрисованным рядом рожком мороженого. Идущий следом Витя не впечатался ему в спину лишь потому, что тот успел нырнуть под навес и толкнуть спрятанную за ним дверь; фурин на притолоке отозвался чистым нежным звоном. Лиловый язычок стеклянного колокольчика едва заметно раскачивался, украдкой ловя легкие дуновения горьковатого морского ветра, пока Виктор пытался сделать хотя бы одно не смазанное фото: неудачных дублей получился не один десяток. Разумеется, именно в тот момент, когда наконец удалось поймать фокус, наружу вышел Юри в компании огромных пластиковых стаканов с чем-то, смутно напоминающим молочный коктейль. Витя, получив свою порцию, моментально ковырнул ложкой непонятную субстанцию и сунул ее в рот. Все-таки мороженое. На вкус оно было как пропущенный через мясорубку лед вперемешку со сгущенкой.         — Это называется shirokuma, — пояснил Юри. — Владелец приехал с Кагосимы лет десять назад, молочный лед у нас нигде больше не делают. За углом двухэтажного дома показался небольшой парк с крытой деревянной беседкой посередине зеленого поля; «тенек!» — радостно подумал спекшийся на апрельском солнышке мозг и дал команду вперед. Беседка, по счастью, оказалась свободной, и вскоре они с Юри уже вытянули ноги на скамейке, наслаждаясь блаженной прохладой.         — Как же вкусно, — простонал Витя, облизав пластмассовую ложку.         — Захочешь — еще купим. Ешь. Он прислонился к подпорке беседки, чуть заметно пахнущей смолистой древесиной и скошенной травой: Хасецу весь пропитался ароматом свежей зелени. Когда привыкаешь к бешеному ритму жизни, невольно забываешь, что есть места, где можно остановиться и спокойно подумать, куда ты идешь, перед тем как шагать дальше. Юри наконец-то убрал в рюкзак дебильную кепку с надписью «Sagan Tosu», туда же отправилась и маска с темными очками. А если бы он сейчас вернулся в серебряно-хмурые питерские дожди, разве не чувствовал бы тот же самый страх? Когда родные места выглядят чужими, когда старая жизнь вдруг бьет кулаком в челюсть с разворота и спрашивает: «скучал?» — когда не удается понять, как раньше вписывался в эту самую жизнь и почему теперь не можешь…         — Юри, пообещай мне кое-что, — Виктор прицельно швырнул пустой стаканчик в удачно подвернувшуюся урну. — Если соберешься свалить отсюда, ты в тот же момент мне об этом скажешь. И мы уедем домой.         — С чего ты вдруг заговорил об этом? Он ответил бы, что приехал в Хасецу ради Юри, но решение не врать самому себе он принял давным-давно. Витя хотел узнать больше, увидеть больше, выцарапать из раковины, вытащить наружу каждый мелкий кусочек мозаики под названием Юри Кацуки, который Юри никогда не дал бы ему в руки. Поэтому он здесь.         — Если бы не ты, меня бы тут не было, — обтекаемо заявил Виктор — не подкопаешься. — А захочешь уехать — не останется причин остаться. Ради Юри, конечно, тоже. Но в первую очередь — ради себя.       Третью порцию shirokuma — и причем тут белые медведи? — они взяли в дорогу. Палящее солнце то скрывалось за пеленой облаков, даря короткие мгновения обманчивой прохлады, то появлялось вновь, ощупывая стены и крыши домов жаркими лучами. Торговый центр, хоть и был открыт, как будто вымер, а шаги немногочисленных прохожих отдавались эхом в гулкой тишине опустевших улиц.         — Совсем обмелела, — вздохнул Юри, упершись локтями в каменную ограду моста над речкой, превратившейся в узкий ручеек. — По весне раньше на два метра вода поднималась, те дома даром что не плавали… Сквозь пересохшие камни насыпи пробивались кустарники и мелкие деревца, стучались ветками в окна. До замка оставалось совсем немного, когда Юри остановился у грязно-серого забора и вцепился в ржавую сетку, за которой раскинулся школьный двор, засыпанный песком, и сама школа — несколько выкрашенных в белый цвет зданий. «Младшая и старшая средняя школа Васеда, префектура Сага», — гласили кандзи на длинном стенде на ограждении.         — Юри, это…         — Моя школа. В таких местах живут воспоминания, красочные, яркие; не всегда счастливые, но значимые. Витя улыбнулся, представляя, как маленький Юри наматывал круги по стадиону во время уроков физкультуры, ходил по дороге вдоль холма и по шумным коридорам, ел собранный мамой бенто на крыше, продуваемой всеми ветрами. Взрослый Юри хмуро смотрел перед собой, едва заметно щурясь, а потом вдруг резко оттолкнулся ладонями от забора, и паутина металлических прутьев задребезжала, словно по ней зарядили баскетбольным мячом.         — Я свою гимназию в Питере тоже до сих пор ненавижу, — ляпнул Виктор. Что угодно, только не эта тишина. Юри смерил его колким взглядом.         — Я ненавижу не школу. А то, что лезет здесь в голову, когда это больше всего на свете хочется забыть.       На крохотной парковке у подножия холма с грехом пополам уместились две машины, которые Яков Леонидович трепетно называл «унитаз на колесах», и несколько автоматов с напитками. Чуть поодаль, в начале убегающей вбок улочки, маячила освещенная витрина небольшой лавки, которую Виктор сначала принял за сувенирную, но, подойдя поближе, увидел стоящие за стеклом изящные расписанные вазы. Точно, Хасецу-то только за счет местной керамики живет, сам же в интернете читал буквально на днях… купить для мамы сервиз или вон вазочку, что ли? Обогнавший его Юри на секунду замер перед витриной, неловким жестом пригладил волосы и вошел в магазин; Витя, не успев и слова вымолвить, юркнул за ним. От звука их шагов миниатюрная девушка, расставляющая на полке крохотные чайные чашечки, обернулась с приветливой улыбкой:         — Добро пожаловать! И ахнула, прижав руки ко рту.         — Давно не виделись, Юко-сан. Голос хриплый, надтреснутый и странно виноватый.         — Юри… Юри, это правда ты? Кажется, она — Юко? — сказала именно это, или, может, Витя не понял, не расслышал сдавленный шепот. Зато понял, что ему не место здесь и сейчас, когда секундой позже она бросилась к Юри и, привстав на носочки, повисла у него на шее.         — Я… я Хироко-сан не поверила, а она говорила, — затараторила Юко. — Говорила, что ты приедешь, но я… даже не думала…         — Я тоже скучал по тебе… Ю-чан. Ясно. Хоть бы предупредил, что ли. Виктор бесшумно шагнул назад, к выходу, моля заткнуться поднявшую голову дурацкую ревность, нет-нет да шипящую на ухо. Кто ему эта девушка? Почему ей позволено быть так близко? Что у них были за отношения, что за отношения сейчас? Невыносимая какофония в мыслях почти заставила временно попрощаться с рассудком, когда Витя вдруг врезался спиной в дверной косяк.         — Sumimasen, — испуганно произнес он. С жалобно зазвеневшей стеклянной полки на витрину грохнулся похожий на форму для запекания красный поднос с рисунком из летящих журавлей.         — Dai desu ka, Yuuri?         — Его зовут Виктор, Ю-чан, — Юри поднял поднос и переложил его на стол — ближайшую вакантную горизонтальную плоскость. — Мы приехали сюда вместе.       За пять минут Юко успела забросать Юри вопросами, дождаться нескольких сбивчивых ответов, — Юри при этом сам незаметно начал говорить на диалекте сага — заварить на троих чай в странном чайнике с торчащей набок ручкой и, воровато оглядевшись, повесить на запертую дверь табличку «закрыто». Витя сидел на пыльной табуретке, цедил мягко-горьковатый на вкус сенча и косил левым глазом на Юри, который на слова Юко, мол, какие ж прекрасные они с Бикутору-саном tomodachi, откликнулся невнятным мычанием. Друзья они. Конечно. Десять раз. И неизвестно, до чего бы они досиделись, если бы со стороны подсобки не раздался быстрый топот, и из темного коридора не выбежали три абсолютно идентичных девчушки лет семи с разноцветными резинками в коротких растрепанных волосах. И закономерно уставились на него, как баран на новые ворота. Три. Маленьких. Одинаковых. Барашка. А полминуты тишины спустя хором загалдели, то и дело тыкая в него пальцем, и из их речи Виктор разобрал только «мама», «лед» и что-то, подозрительно напоминающее «Никифурофу-senshu», что заставило его похолодеть. Все-таки он не раз давал интервью японским газетчикам. И прекрасно знал, что в данном контексте означает слово senshu. Фигурист.         — Kuso, — емко и с чувством выругался Юри, подтверждая его догадки. Так и есть, Юри, только не дерьмом это называется, а похлеще и нецензурно, и драпать теперь, во-первых, некуда, во-вторых, поздно.         — Аксель, Лутц, Луп, ну-ка угомонитесь! — рявкнула вдруг спокойная доселе Юко — те мигом притихли — и продолжила уже по-английски: — Простите, Бикутору-сан, но я должна спросить. То, что сказали мои дети — правда? Вы правда чемпион Европы и мира по фигурному катанию? Руки непроизвольно сжались в кулаки.         — Уже нет. Я пропустил из-за травмы весь сезон. Прошу, избавьте меня от необходимости углубляться в детали. Юко понимающе закивала и вскоре уже что-то втолковывала дочерям, время от времени бросающим на него горящие взгляды. Аксель, Лутц и Луп? Серьезно? На языке крутился вопрос, где тогда потерялись флип, тулуп и сальхов, но ответил неожиданно Юри.         — Это прозвища, — со вздохом уточнил он. — На самом деле девочек зовут Айко, Рэйко и Рёко, но на имена они не откликаются. Потом объясню. Охренеть не встать.         — Я как-то не подумал, что они могут тебя узнать, Виктор. Извини. Одна из тройняшек сунула ему в руки несколько листов бумаги и маркер, а две остальных с восторженным писком снимали действо на фото и видео. Вот не было печали…         — Давайте сразу договоримся, — тщательно подбирая японские слова, сказал Витя, поставив на каждом листочке максимально аккуратную подпись. — Автографы и совместные фотки, а вы, если что, меня здесь не видели. Идет? Девочка с маркером подергала Юри за рукав, прося наклониться, и что-то яростно зашептала ему на ухо. Тот расплылся в улыбке.         — Лутц говорит, все вышеперечисленное плюс приватное интервью и поход на каток.         — Шантажистки малолетние. Постой, — сознание уцепилось за волшебное слово, — в Хасецу есть каток?         — Нет, ближайший только в Фукуоке, — Юко ласково потрепала дочек по волосам. — Я вас в пятницу отвезу. Ладно хоть коньки по привычке с собой положил, и то хорошо. Единственное, что Виктор сейчас чувствовал — это тотальный ступор от внезапного перегруза информацией, переварить которую не было ни времени, ни возможности.         — Может, вас до Ю-топии подбросить? Поздно ведь уже.         — Да у нас вещи на вокзале, — Юри, к его вящей радости, отказался. — Заберем, доедем до Хигаши-Хасецу и оттуда пешком. «И побеседуем по дороге», — добавил Витя про себя. Объяснение Юри, так или иначе, ему конкретно задолжал.       Неподвижный воздух, прогревшийся за солнечный день, сгустился еще сильнее и тяжелым вязким облаком осел над пустыми улицами утонувшего в сумерках города. Путь до станции прошел в молчании, равно как и короткая поездка на отправляющейся раз в час электричке, на которую они удачно успели. Конечно, можно было и так дойти, но тащиться с сумками через пол-Хасецу после дня мотаний непонятно где совершенно не улыбалось.       Когда Юри вместо того, чтобы свернуть к Ю-топии, направился в сторону набережной Мацуры, Витя ничуть не удивился. От набережной одно название: узкая тропинка, вытоптанная в земляной насыпи, покрытой выгоревшей травой, что почти превратилась в солому. Зеленоватые от водорослей камни влажно поблескивали в рассеянном свете городских огней на другом берегу.         — В детстве я верил, что это река Сандзу, — Юри поднял мелкий камушек и, размахнувшись, бросил в воду. — И что этот мост на самом деле мост семи сокровищ, ведущий в мир мертвых. Потом оказалось, что Мари просто решила надо мной подшутить и потому нарассказывала всяких страшилок, после которых я боялся выходить из дома. Мне было пять.         — Это из буддизма вроде? Река трех дорог?         — Она самая. Видимо, из киотской лекции Пичита в памяти все же что-то застряло.       — Мы подружились в начальной школе — я, Такеши и Юко, — Юри, усевшись на все еще теплую землю, бездумно перебирал пальцами хрусткие листья. — Такеши жил по соседству, отец еще часто закупал у Нишигори-сан посуду для ресторана, а семья Юко переехала из Имари, как раз когда я пошел в первый класс. До этого я только с семьей да Минако-сэнсэй общался, к которой в балетную студию ходил. С балетом не сложилось. Знаешь, вот иногда чем-то занимаешься и видишь, что достиг потолка. И в один прекрасный момент я остановился посреди урока и сказал, что больше не приду. У меня вон даже горшки лепить лучше получалось. Плюс тогда же все онсэны начали закрываться один за другим, родителям пришлось туго, и все, что могло рухнуть на нас с Мари, собственно и рухнуло. Магазин семьи Юко тоже едва не прикрыли, да и вообще все местные кое-как сводили концы с концами. Или уезжали — кто в Фукуоку, кто в Кумамото, Оиту, Беппу… в общем, куда удавалось. Из школы возвращаться не хотелось, и мы втроем часто после клубных занятий оставались еще на пару часов, пока охранники не выгоняли. Потом дома врали, что учитель задержал. А Витя вспоминал, как в продуктовом магазине считала последние копейки мама, когда отец еще работал инженером и получал вместо зарплаты медные гроши, и думал, что бедность везде одна и та же. И выглядит примерно одинаково, куда ни посмотри.         — Мне все подряд говорили, что я обязан унаследовать Ю-топию и продолжить семейное дело. Ха, — Юри со злостью швырнул в реку еще один камень, побольше — и тот с громким всплеском затонул в чернильной воде. — Мари из-за работы в рёкане даже в колледж не пошла учиться, хотя была одной из лучших в параллели. И все вокруг так или иначе ждали, что я сделаю то же самое, а я, по их словам, валял дурака и бегал по округе с альбомом для рисования и пачкой карандашей. Мать с отцом никогда не произносили этого вслух. Но и так было понятно, что они ждут тоже. Что я закончу школу и вдруг скажу, что готов до конца жизни проторчать в этой дыре и встречать на входе всех тех, кто имел несчастье сюда приехать. На небе сияющими искорками вспыхнули первые звезды, да и само небо выглядело иначе: высокое, иссиня-черное, как глубокая пропасть — вытяни вверх руки, и упадешь в облака. Юри, смотрящий в пространство, явно видел там что-то свое, недоступное чужому взгляду. И это что-то причиняло ему боль.         — Такеши и Юко в школе были на класс старше меня, оба собирались поступать в Кюдай на медицинский факультет. Я думал отнести документы туда же, только в школу дизайна. А потом… потом, за три месяца до выпуска, Ю-чан прибежала ко мне в слезах. И сказала, что беременна. От Такеши. По лицу Юри, по дрожащему голосу, по нервно подергивающимся уголкам губ, никак не складывающихся даже в грустную улыбку, Виктор все видел без слов. Юри любил ее, любил Юко-сан все те школьные годы. Но был для нее только другом.         — И ладно бы один ребенок, а тут сразу трое. Обе семьи стояли на ушах, но Ю-чан в итоге решила оставить детей, несмотря ни на что. В школе мы прикрывали ее как могли, да в такой глухомани ничего долго не скроешь, нереально это. Расписались они сразу, как Такеши восемнадцать исполнилось, в тот же день, а толку? В школе с трудом доучились, ни о какой дальнейшей учебе уже не могло быть и речи, и Юко… Юко при родах чуть не умерла, — его лицо исказилось гримасой боли и затаенного страха. — Еле откачали ее и девочек. Тогда еще летние каникулы были, самое начало июля, вот мы и бегали в больницу, как на дежурство, все по очереди. Такеши у нее в палате даром что не ночевал. В итоге тройняшек, когда им хоть несколько месяцев исполнилось, на время забрал Тоёмура-сан, дядя Юко. У него в Фукуоке свой небольшой магазин, продают с женой местную посуду, а детей вот нет, хотя они всегда хотели. Юко, как оклемалась и пришла в себя, тоже переехала к ним и жила там какое-то время, помогала по работе, когда не крутилась с детьми, Такеши мотался туда-сюда на электричке так часто, что его машинисты на подходе к платформе узнавали… И я тогда понял, что не хочу так жить, — Юри впервые посмотрел Виктору в глаза, и он невольно вздрогнул. — Не хочу убиваться на работе, чтобы прокормить семью, как Нишигори, не хочу ставить крест на своей жизни, как Мари… Как вообще можно так жить? Я и так восемнадцать с лишним лет делал все для других, неужели мне нельзя было пожелать чего-то и для себя?! «Кого ты пытаешься убедить, Юри?» — чуть не вырвалось у Вити, но он вовремя решил промолчать.         — Так или иначе, в выпускном классе я сказал Мари и предкам, что не желаю драить онсэн, перестилать футоны и кланяться посетителям, и подал документы в токийскую школу дизайна. Получил стипендию на обучение. И уехал сразу же, как выдали диплом о среднем образовании. Остальное ты знаешь. Глазам вдруг стало горячо-горячо, до колкой рези, словно когда смотришь на солнце без защитных очков — и не видишь ничего, кроме обжигающего света. Теперь не нужно было объяснять, почему Юри сбежал в Токио и не хотел возвращаться в этот город, который для кого-то курорт или пункт для посещения в плане туристической поездки, а для таких, как он — круглосуточная фабрика по производству безнадеги. Kuso. Kuso, kuso, kuso, kuso! Лишь когда Юри перехватил его руку, Витя заметил, что все это время исступленно лупил по земле кулаком, и кожа на пальцах покрылась мелкими ноющими ссадинами. Хотел знать больше? Получи. Легче стало, правда? Когда мир вокруг начал расплываться, он резко отвернулся к пустому мосту с кривой черной решеткой — и она тоже расползлась неровной кляксой. Кланяться посетителям рёкана — а что, варить кофе на весь офис и кланяться в ножки двинутому боссу сильно лучше? Загонять себя в болото — лучше? Из гордости врать семье, что все идет чудесно — лучше? Ветерок, неожиданно подувший с моря, облизал прохладой мокрые щеки, и Виктор, изловчившись, украдкой вытер их рукавом рубашки. Именно здесь, в Хасецу, стало ясно, что в жизни Юри вообще ничего не поменялось. Как будто все, о чем он мечтал и к чему стремился, было просто-напросто зря.         — Виктор, у тебя вся рука ободрана! — наконец-то донесся до него голос Юри, который, видимо, уже давно пытался до него докричаться. — Вода еще осталась? Промыть…         — Мы что-нибудь придумаем, Юри.         — Да что тут думать, воду доставай! Витя, вынув из рюкзака полупустую бутылку, наблюдал, как прозрачные капли, текущие по коже, засыхают на ней грязными разводами. Он придумает, как сделать так, чтобы отъезд Юри из Хасецу не оказался напрасным. Обязательно.       Стоя на пороге Ю-топии, Виктор мечтал лишь не упасть лицом в татами. Как только Юри, отодвинув сёдзи, буркнул мрачное tadaima, резко навалилась усталость; будто выключателем щелкнули: раз — и все.         — Yuuri, okaeri! Появившаяся из ниоткуда низенькая полноватая женщина в круглых очках едва успела затормозить у входа и при виде них взволнованно всплеснула руками.         — Tadaima, okaa-san. У Хироко-сан были такие же миловидные черты лица, как у Юри, и такая же теплая улыбка — Витя, с трудом вникающий в быстрый диалог, невольно заулыбался тоже.         — Юри, ты не предупредил, что приедешь не один! Сбоку отодвинулась тонкая полупрозрачная створка, и Виктор понял, что та странная полка — на самом деле стойка ресепшен, а стоящий за ней пожилой японец с наполовину седыми волосами — Тошия-сан, отец Юри. Стоп, что значит «не предупредил»? Витя подавился готовым слететь с языка hajimemashite.         — Простите нашу неучтивость, — поспешно поклонилась Хироко-сан. — Вы, наверное, друг Юри? Добро пожаловать, э…         — Виктор. Меня зовут Виктор. Если и бывает аллергия на слова, то на tomodachi она у него точно скоро разовьется. Юри начал что-то объяснять, активно жестикулируя и размахивая руками, а у Вити даже не осталось сил на него злиться. Не сказал, что приедет вместе с ним — почему? Не хотел говорить, что будет с другом? Или же банально не знал, кем его назвать? Усталые размышления прервал мягкий голос Хироко-сан, которая, несколько раз подряд извинившись, сообщила, что у них нет для него свободной комнаты — вроде так, будь проклят чертов непонятный сага-бэн! — а потому ему придется делить спальню с Юри.         — Завтра утром несколько постояльцев съедут, и мы постараемся подыскать место получше, Бикутору-сан, но…         — Нет-нет, не беспокойтесь. Daijōbu, — он поклонился в ответ, пряча до неприличия счастливую улыбку. Только когда Хироко-сан вновь переключилась на Юри, Витя наконец смог осмотреться. Из обеденного зала слышались голоса, негромкий смех и звяканье посуды, Тошия-сан, то и дело поправляя съезжающие на нос очки, сосредоточенно скрипел ручкой по бумаге, китайская кошка счастья на столе с сувенирами приветственно качала лапой, словно приглашая зайти, а перед глазами пестрели разноцветные вывески: с первого взгляда он разобрал разве что объявление о скидке на сакэ при покупке от трех бутылок за раз. А еще, если бы у уюта был запах, то скорее всего он пах бы смесью ароматов жареного мяса, зелени, свежей древесины и легких благовоний наподобие тех палочек сандалового дерева. Пах бы Ю-топией.       Поднимаясь на второй этаж по скрипучей лестнице, Витя, зевающий на каждом вдохе, уже готов был вырубиться на месте. В результате Юри отобрал у него вещи и пинками загнал в душ, добавив напоследок, что его комната в самом конце коридора. Когда Виктор, как в кокон замотавшись в полотенце, выполз из наполненной горячим паром душевой кабинки, на раковине лежало темно-зеленое нечто, смутно напоминающее гибрид пижамы и юкаты. Кое-как разобравшись с завязками на боку, он все же оделся и доковылял до спальни, где Юри деловито взбивал и раскладывал подушки на кровати, а около шкафа на татами белел свернутый футон.         — Я на полу посплю. Ты ложись, — Юри закончил с последней подушкой. — Долгий был день. А они-то изначально собирались поужинать и отмокнуть в онсэне, да и Мари, с которой Виктор хотел познакомиться больше всего, в рёкане не застали: та уехала развозить заказы и вернуться должна была поздно. Ладно, успеется. Утром. С этой мыслью он юркнул под легкое покрывало и уснул, стоило закрыть и без того слипающиеся глаза.       Вышеупомянутое утро началось с яркого солнца и врезавшейся в стекло орущей чайки. Витя со стоном сел на кровати и невидяще уставился в окно: мерзкая птица расхаживала по узкому наружному подоконнику как ни в чем не бывало. Свесив вниз руку, он нащупал на полу рюкзак, а в кармане рюкзака — телефон, поставленный на беззвучный режим. Десяток пропущенных от мамы и пара десятков гневных смсок от нее же — ожидаемо, учитывая, что вчера он забыл ей отзвониться по приезде. Уведомление о дне рождения Пичита — Виктор сразу же настрочил короткое поздравление, пока из головы не вылетело. Стопка сообщений с фотографиями в групповом чате класса — хрен с ними, успеется, а было бы что срочное, писали бы напрямую. С кем бы он с радостью сейчас поговорил, так это с Крисом, но тот, судя по всему, со вчерашнего дня в сети не появлялся. Над притолокой мерно гудел старенький кондиционер, обдувая все еще спящего без задних ног Юри: из-под тонкого пледа выглядывали только черные вихры — он вечно укутывался по самые уши.       О пропущенном ужине и, судя по всему, почти пропущенном завтраке желудок напомнил голодным бурчанием. Чертыхнувшись, Витя сцапал сумку с вещами и на цыпочках пробрался к двери; странно, вчера он как-то не заметил, что она не бумажная, а деревянная. Зеркало в ванной отразило помятую физиономию с красными следами от подушки, глаза-щелочки и растрепанное гнездо на голове. Видели б журналисты из «Спорт-экспресса», удавились бы за эксклюзив.       В мыслях со вчерашнего вечера царил полнейший раздрай, ощущавшийся как засевшая в мозгу стая противно жужжащих мошек, моментально разлетающихся в разные стороны при малейшей попытке разобраться в этом бардаке. Одна половина голосовала за то, чтобы схватить Юри за шкирку, затолкать в первую электричку до Хакаты и оттуда двинуть в Токио без пересадок, другая — за то, чтобы остаться с ним в Хасецу. И постараться хоть что-нибудь сделать правильно.       Когда Виктор спустился вниз, в ресторане яблоку негде было упасть, а все свободное пространство занимали невысокие столики, заставленные подносами с едой.         — Доброе утро, Виччан! — Хироко-сан просочилась мимо него, нагруженная тарелками, от которых одуряюще вкусно пахло. — Omatase shimashita! Глядя на то, как она разносит выполненные заказы и записывает в блокнотик новые, Витя приготовился топать за завтраком до ближайшего конбини и уже навострил лыжи на выход, но его вдруг остановили.         — Значит, ты и будешь Виктор, да? «Пожалуйста, только без Yuuri no tomodachi», — мысленно взмолился он и, обернувшись, закашлялся от табачного дыма. У Кацуки Мари, стоящей напротив с зажженной сигаретой, были высветленные на концах короткие волосы под фиолетовой повязкой, по пять проколов в каждом ухе и насмешливая ухмылка в дополнение к низкому хрипловатому голосу и выразительному взгляду, пронизывающему насквозь как заправский сканер.         — Рад знакомству, Мари-сан. После секундной заминки Витя все же поклонился и замер, услышав ее кашляющий смех.         — Еще в догедзу мне тут хлопнись. Есть пойдем.         — А Юри?         — А Юри может и до обеда дрыхнуть, если не разбудить. Проснется, спустится. Шуруй давай за мной, okaa-san как раз с кацудоном закончила. В закутке рядом с кухней приютилась небольшая комнатка — в лучшем случае восемь татами — с таким же низким столом и несколькими подушками для сидения, как в здешнем обеденном зале.         — Вот, держи, — Хироко-сан, опустившаяся на татами, споро разложила перед ним тарелки. — Кушай, а то ты вон какой худенький! Бабуля любила приговаривать, что его поди на улице ветром сносит, когда раз за разом подкладывала добавку: то беляши с мясом, то блины, то котлеты… Витя ездил к ней в деревню каждое лето, вечно возвращаясь в Петербург с обгоревшим лицом и до белизны высветленными солнцем волосами. А потом, когда ему стукнуло десять, им домой позвонили из местной больницы. Сквозь мамины слезы Виктор тогда услышал только «Нина Васильевна» и «инфаркт». И понял, что ни бабулиных колыбельных, ни ласковых рук, ни тех блинчиков с ягодным вареньем к чаю с мятой уже больше никогда не будет.         — Itadakimasu, — он сложил ладони вместе и потянулся палочками к плошке. Ее дом родители продали через год, а деньги вложили в отцовский проект, неожиданно пошедший в гору. Примерно тогда же Яков Леонидович предложил задуматься о спортивной карьере, и Витя, для которого каток с малых лет стал вторым домом, не раздумывал над ответом ни единой секунды.       На вкус горячая котлета-тонкацу, пожаренная с яйцом, оказалась еще лучше, чем на запах. Виктор, не слушая внутренний голос, с каждым отправленным в рот кусочком нудно подсчитывающий калории, умял ее в мгновение ока вместе с рисом, политым кисло-сладким соусом.         — Божественно-о-о, — простонал он, отодвинув пустую миску и вцепившись в мисо-суп с тофу и грибами. Хироко-сан расплылась в довольной улыбке.         — Вот и славно. Захочешь добавки — только скажи. Витя хрупнул желтым кругляшком маринованного дайкона.         — Боюсь, Хироко-сан, если я съем еще хоть что-нибудь, то не смогу встать, а через неделю подо мной лед на катке проломится. Gochisousama deshita. Народу в ресторане, кажется, стало еще больше: время близилось к полудню, а в Ю-топии принимали и заказы приходящих гостей, не только постояльцев, так что выбежавшая навстречу Виктору Мари тащила сразу несколько тяжеленных на вид подносов с тарелками.         — Я помогу, — поспешно предложил Витя, перехватив один из них: тяжелым он был не только на вид. — Куда нести?         — Последний ряд, второй столик справа. «Уронишь — убью», — явственно читалось на ее лице. И вообще, чего это он так бодро бросился строить из себя конченого альтруиста?         — Извините за ожидание! Витя звучно грохнул поднос на указанный Мари стол и с обворожительной улыбкой расставил плошки с рисом, мисо-супом и рыбой перед двумя старичками, которые пялились на него, как на марсианина. Аж ностальгия по первым дням в Токио пробила.       Через час непрерывной беготни из кухни в зал с подносами наперевес руки с непривычки просто отваливались, и Виктор практически рухнул на удачно подвернувшийся стул. Висевший на телефоне Тошия-сан украдкой подмигнул ему и вернулся к разговору; присмотревшись, Витя разглядел исписанные бланки заказов.         — Мы уж боялись, что из-за землетрясения в этом году с праздниками пролетим, — Мари, прислонившись к дверному косяку, вытряхнула из кармана темно-коричневого фартука пачку сигарет и, пощелкав зажигалкой, с наслаждением прикурила. — Не обольщайся, у нас всего пару недель в году такой аншлаг, вот и крутимся, пока посетители есть.         — А обычно людей сильно меньше?         — Раз в десять. Виктор только присвистнул: неудивительно, что из Золотой недели в Хасецу выжимают максимум.         — Простите. Невовремя мы приехали.         — Да я уж понимаю, что на работе просто так отпуск не возьмешь. Ну да ладно, поболтали и хватит, — она стряхнула пепел и затушила окурок. — Пойду заказы развозить, а ты иди отдыхай. Спасибо за помощь. Мари выглядела уставшей — ничуть не меньше, чем Юри со своими вечными переработками, который один раз как-то даже уснул в туалете, и коллеги не могли до него добудиться.         — Если не надо на машине ехать, я могу развезти. Нет, правда, — Витя даже со стула вскочил. — Мне все равно делать нечего. Лучше уж так, чем в одиночестве мучительно перемалывать услышанное накануне.       Ему выдали старый дребезжащий велосипед с погнутой корзинкой, впихнули в нее сумку-термос, забитую подписанными коробочками с едой, и торжественно вручили заветный список. Виктор убрал под бейсболку мешающиеся волосы, проложил первый маршрут, открыв на телефоне приложение с картами, и закрутил педали. С моря дул легкий ветерок, такой же горячий, как и застывший желеобразный городской воздух, стоящее в зените солнце рассыпалось по волнам тысячами искр, гудели проезжающие мимо редкие машины, и именно в эти моменты он наконец-то чувствовал себя живым. Как в те детские летние каникулы в богом забытом захолустье, заполненные солнцем и ветром.       Когда Витя, доставив последнюю порцию очередного донбури, затормозил у входа в Ю-топию, болели у него не только руки, но и ноги: на велосипеде давненько не катался, все было недосуг. Тошия-сан, несколько раз цветисто его поблагодарив, забрал полученные деньги и ключ от велосипедного замка, Виктор же поплелся наверх, мечтая залезть в холодную ванну и проваляться в ней до самого вечера. Он как раз поднимался по лестнице, наслаждаясь блаженным вакуумом, воцарившимся в голове, когда вдруг услышал голоса. Один из которых, без сомнений, принадлежал Кацуки Мари. А второй — Юри.       — Ты прекрасно знаешь, что мы люди простые. И если тебе с нами так тошно, то выметайся и катись обратно в свой Токио, куда ты так стремился свалить еще со школы! Витя вжался в закрытые сёдзи, молясь остаться незамеченным; Юри молчал, и он аккуратно выглянул в коридор. Только чтобы увидеть, как Юри с размаху врезал кулаком в стену, чуть не проломив во внутренний двор лишнее окно.         — Я тебе не мама, которая готова умереть от радости лишь потому, что ты вообще приехал. Зачем, кстати?         — Я беспокоился. Они говорили быстро, как-то скачкообразно, и смысл сказанного то и дело утекал сквозь пальцы, заставляя напряженно вслушиваться в каждый незначительный звук.         — Неужели? — в словах Мари сквозил неприкрытый сарказм. — Да твой Виктор за сегодняшний день проявил к нашей семье больше внимания, чем ты, хотя мы ему никто, и нет, меня не волнуют его причины, хотя как раз о них я догадываюсь!         — Он не мой, — прошептал Юри так тихо, что его заглушил бы и легкий шорох раздвигаемых сёдзи. Витя закрыл глаза, сползая по стене на пол. Упрямо и слепо утверждать то, в чем сам себя убеждаешь, даже если столько времени видеть доказательства обратного — Юри в своем репертуаре.         — А может, тебе был нужен человек, который откроет тебе глаза на правду?         — На какую еще правду?! Мари звучно прищелкнула языком.         — Ого. Как все запущено-то. Ни на какую, братец, — она с усмешкой похлопала его по плечу. — Ни на какую.

***

Den där pojken jag aldrig kände Som gick på gator jag aldrig såg Och tänkte tankar jag aldrig tänkte Under ett tunt och flygigt hår Och alla känslor slog och sprängde Hela vardagen full med hål I en tid då inget hände I en stad som alltid sov Men älskling, vi var alla en gång små Kent — Mannen i den vita hatten (16 år senare) (1)

      Кое-как продрав глаза, Юри пару минут бездумно пялился в потолок в попытке понять, где находится и как умудрился за ночь телепортироваться в неизвестность. Потолок, однако, выглядел на редкость знакомо, и когда мир за стеклами очков вновь обрел четкость, до наотрез отказывающегося работать спросонья мозга наконец-то дошло, почему. Юри помнил не только этот потолок со следами от отклеившихся пластмассовых рыб, мерцающих в темноте светло-зеленым светом, но и покрытый царапинами рабочий стол, из чьего ящика торчали школьные тетради, и пустой шкаф с раздвижными панелями, одну из которых он со скуки разрисовал изнутри разноцветными маркерами во время игры в прятки, и мятые простыни на старой разваливающейся кровати. Сейчас на покрывале в изножье валялась наспех застегнутая спортивная сумка Виктора, а самого Виктора и след простыл — неудивительно, в общем-то, если учесть, что Юри умудрился проспать аж до двух часов дня.       Торчать в однообразном болоте серых рабочих будней — паршиво. Вернуться в старое, не менее серое болото Хасецу — еще хуже: от него успеваешь отвыкнуть за пролетевшие в отъезде годы. И тех подробностей, что он рассказал вчера Виктору на берегу Мацуры под тенью старого моста, хватило, чтобы освежить в памяти, почему он, едва успев сфотографироваться с семьей на школьном дворе после церемонии выпуска, сбежал в Токио. С чемоданом, наполовину забитым нехитрым скарбом, и чувством, что его самого, как таксидермист — чучело, набили колотым стеклом, при малейшем движении режущим до крови.       Мари всегда появлялась вовремя. В детстве выходила на школьное крыльцо ровно в тот момент, когда он уже собирался идти домой без нее, отвлекала родителей, когда он пытался сбежать в летние сумерки, потому что Такеши купил набор фейерверков, и чуть не сверзнулся со второго этажа при попытке вылезти из окна на ветку соседнего дерева, покрывала, когда он ночевал не дома… И сейчас Юри совершенно не был удивлен, что стоило ему отодвинуть деревянную створку, как сестра уже материализовалась на пороге.         — Ohisashiburidesune, neesan.         — То-то ты вчера даже прихода моего не дождался. Все новости от родителей узнаю. Внутри всколыхнулась обида.         — Уж извини, что не встретил тебя, спя лицом в мисо-суп, потому что несколько суток подряд работал, чтобы приехать… сюда. Последнее слово будто выплюнул, презрительно и едко; Мари зло прищурилась, и он инстинктивно попятился, но уперся затылком в закрытую дверь.         — Вы посмотрите, какое одолжение великое, ну надо же! «Понеслась звезда по кочкам», — мрачно констатировал Юри, у которого от внезапной злости уже зачесались кулаки. А Мари все говорила и говорила: про родителей, про Виктора, про неизвестную правду — но будто не ему, а кому-то третьему, на кого он недоуменно смотрел со стороны. Касания ее ладони Юри почти не почувствовал.         — А знаешь, твой Виктор немного его напоминает.         — Кого? Но вздрогнул всем телом, когда Мари серьезно сказала:         — Широ. И повернулась к нему спиной.       Спрятаться. Спрятаться куда подальше, как в далеком детстве — в глубь шкафа, чтобы не нашли за висящей на вешалках одеждой, или под стол, если удастся поместиться; забаррикадировать вход — стул как раз влезет между ним и кроватью, а край спинки войдет в паз, встроенный вместо дверной ручки. Лично проверял. Вместо этого Юри подошел к книжному шкафу в дальнем углу комнаты и, дотянувшись до верхней полки, нащупал за рядом книг альбом в твердой обложке. Фотографии выпускного класса. Он сам его туда зашвырнул.       Общие снимки в начале Юри пролистнул не глядя. О бывших одноклассниках он не помнил почти ничего: из памяти стерлись и имена, и лица. «Клуб лучников, выпуск две тысячи десятого года», — гласила надпись под фотографией группы учеников в хакама, вставших в два ряда на фоне мишеней для стрельбы. Ю-чан и Такеши остались на старых клубных фото прошлых лет, а их награды, как и его собственные, наверное, до сих пор хранятся в школе — псевдодрагоценные кубки с ленточками за мутным стеклом. Между пустыми страницами лежал последний потрепанный снимок, верхний край которого был обклеен блестящим скотчем; когда-то давно он висел на стене у окна и постоянно падал на пол. Второе и первое место региональных соревнований по кюдо. Он и Накамото Широ.       Снаружи послышались шаги, и Юри, поспешно сунув фото в задний карман джинсов, затолкал альбом обратно на полку. Дверь с громким стуком отъехала в сторону, и внутрь ввалился Виктор: из одежды шорты и белая майка на три размера больше, с волос капает вода.         — Никогда не думал, что работать в рёкане так тяжело, — жалобно протянул он и кулем рухнул на кровать, уткнувшись лицом в неразобранную сумку. — И какого фига ты утверждал, что Хасецу — маленький город? Ни черта он не маленький, я сорок минут в один конец на велосипеде к заказчику пилил! Юри поспешно выключил гудящий кондиционер.         — Оставь, жарко же!         — Будешь с мокрой головой под обдувом сидеть — в момент заболеешь, — пульт он на всякий случай убрал подальше.         — Как скажешь, мамочка. Виктор закинул ноги на изголовье кровати и выгнул спину, лениво потянувшись; Юри, вздохнув, уселся на пятачок свободного пространства: вдвоем на этой кровати можно было поместиться разве что лежа друг на друге. Широ, оставаясь с ним на ночь, регулярно просыпался на полу и подкалывал его при любой удачной возможности — как будто у него самого дома кровать была сильно шире…         — Юри? Алло, Земля, ты еще здесь? Виктор помахал рукой у него перед носом и обиженно добавил:         — Я тебе, между прочим, рассказываю, как я какую-то хрень с кальмарами отвозил к черту на рога и раз пять чуть не потерялся. Хоть бы сделал вид, что слушаешь.         — Это тебя Мари припахала? Он покачал головой.         — Сам вызвался. Все лучше, чем без дела слоняться, а Мари-сан и Хироко-сан полдня зашивались. Ты б рожи тех местных видел, когда я им еду разносил! Один даже не поверил, что я из Ю-топии, и все повторял, мол, здесь какая-то ошибка, простите-извините.         — Похоже, я много пропустил.         — Ну ты б еще дольше дрых. На стене светлел ровный прямоугольник: фотографию Юри убрал давным-давно, а след остался. Так и его воспоминания о доме — остались заперты здесь, в его спальне, в Ю-топии, на школьном дворе, в магазине Юко, растворились в переплетении улиц и шуме морского прибоя, а стоило приехать — начали оживать, словно призраки, обретающие четкие очертания лишь в кромешной темноте. Он смотрел на Виктора, расчесывающего влажные волосы, липнущие к лицу, а видел Широ, сдувающего с глаз челку, выкрашенную в ядрено-красный цвет, из-за которой его на две недели отстранили от занятий.         — За несколько месяцев до окончания из школы все равно не вытурят, — посмеивался он тогда. Широ не перекрасил волосы и к выпускной церемонии. Юри не помнил, успел ли сказать хоть раз, что ему очень шло.       Мама, завидев его с Виктором у пустующей стойки ресепшен, с порога кухни крикнула, что помогать не надо, и мягко выпроводила их на улицу — проветриться. Юко и Такеши до вечера были заняты в магазине, Минако-сэнсэй, как оказалось, уехала в Кумамото проведать дальнюю родню и собиралась вернуться только в понедельник, так что Юри повел Виктора на пляж, изрезанный черными хребтами волнорезов. Солнце обжигало сухим огнем; Виктор с любопытством шлепнул ладошкой по воде и в следующую секунду уже споро развязывал шнурки. Юри со вздохом поднял брошенные кеды, глядя, как он с радостным визгом носится туда-сюда, поднимая тучи брызг: темно-синяя бейсболка, надетая козырьком набок, растрепанные волосы, тонкая белая рубашка с закатанными по локоть рукавами.       — Давай наперегонки, кто быстрее до той насыпи? — скороговоркой протараторил Виктор, ткнув пальцем куда-то в сторону, и потянул его в воду.         — Хочешь обувь здесь оставить?         — Да кому наши тапки вперлись? Бежим скорей! Показав ему язык, он со смехом помчался по мокрому песку — только пятки засверкали. «Надо сюда летом вернуться. Вместе», — подумал Юри, скидывая кроссовки. И побежал вдогонку.       Когда они оба, запыхавшись, плюхнулись на нагретую скамейку и вытянули босые ноги на каменную плитку прогулочной дорожки, солнце все еще висело высоко над головой, но медленно клонилось к горизонту. Оно всегда вставало из-за восточных гор и по вечерам пряталось за замок, подсвечивая его оранжево-красными лучами; в такие моменты казалось, что Хасецу-дзё был в этом мире задолго до него. Солнце заходило, исчезало на долгие часы. А замок стоял на вершине холма: кусок упавшей звезды, белеющий в лунном свете.         — Может, поднимемся? — Виктор проследил за направлением его взгляда. — Ты говорил, там обзорные площадки есть. Я камеру взял.         — Ну, тогда пошли. Виктор довольно улыбнулся и, вытряхнув из рюкзака чехол с фотоаппаратом, повесил его на шею; кеды, подумав, сложил в найденный в недрах того же рюкзака пакет и с выражением полного удовлетворения на лице застегнул молнию. Море не шумело — тихонько ворчало, облизывая теплыми волнами увязающие в песке ноги, накатывало на берег с негромким шелестом.         — Предки меня летом после третьего класса впервые в лагерь отправили, недалеко от Сочи, — Виктор нагнулся сфотографировать витую ракушку, перламутрово поблескивающую под водой. — Вспомнилось почему-то, как мы накануне отъезда всем отрядом писали письмо морю. Положили потом в бутылку и отправили в свободное плавание.         — И что ты написал? — заинтересовался Юри.         — Спасибо тебе, море, за кусачих медуз, склизкие водоросли и вонючие рапаны. Нет, правда, — он отбросил за спину волосы, заплетенные в лохматую косу, — один из моих соседей по комнате решил оставить себе чертову улитку, но она сдохла. И протухла. Воняло как в скотомогильнике.         — А мы с Такеши как-то раз поймали осьминога. Он примерно неделю жил у него дома в большом жестяном ведре и регулярно плевался чернилами, стоило подойти ближе чем на три метра. Мы его рыбой кормили. Потом об это ведро случайно споткнулась бабушка Такеши, когда решила убраться в его комнате, и чуть не заработала инфаркт в добавление к подвернутой ноге. Бабушка несколько дней хромала, осьминога выпустили, Такеши неделю просидел под домашним арестом, и мы с Юко каждый вечер таскали ему такояки из уличной лавки. Виктор хихикнул.         — Это было злобно.         — Наверное. Зато смешно.       Тем временем пляж остался позади, уступив место лодочному причалу, где лениво покачивались небольшие белые катера, и Юри с сожалением отряхнул ступни перед тем, как впихнуть ноги обратно в обувь. Узкая асфальтированная дорожка, больше подходящая для велосипедов, чем для автомобилей, петляла между домами, усыпанная зелеными хвоинками — сосны тянули сквозь решетчатые изгороди пушистые ветки, и заканчивалась у невысокой лестницы. Виктор повис на светло-голубых перилах, нацелил объектив на рыбацкую лодку, проплывающую под мостом, улыбнулся сам себе, просматривая получившиеся кадры. Он странным образом вписывался в это место, в этот город, в эту атмосферу, так, как никогда, наверное, не вписывался сам Юри — и от одного этого жизнь в Хасецу виделась теперь иначе.       Юко, упаковывающая коробки за кассой, украдкой помахала, на секунду отвлекшись от подарочной бумаги, когда он заглянул внутрь; «будем на обзорной, приходи с девочками, как закроешься», — улетело быстро набранное сообщение. Виктор ждал у ступенек, рассматривая схему замка и его окрестностей, на сером щербатом камне чутко дремала толстая черепаховая кошка, настороженно приподнявшая уши, стоило подойти поближе, но глаз не открыла — много чести. Лестница гибкой змейкой опоясывала холм, заканчиваясь небольшим парком у подножия Хасецу-дзё, а поднявшийся ветер донес сладковато-медовый аромат. Точно. Как он мог забыть?         — Юри, что это? Забежавший вперед Виктор замер на повороте, с искрящимся восхищением разглядывая лилово-фиолетовый занавес, свисающий с оплетенной лианой решетки. Юри поднялся выше, погладил ладонью шершавую кору.         — Fuji. Японская глициния. Виктор нырнул под колышущийся цветочный полог, приподнялся на цыпочки, зарылся носом в тяжелую кисть, похожую на гроздь винограда; прошептал чуть слышно:         — Как в сказке. А ведь и правда — сказка. Он бросил рюкзак у колонны-подпорки, улегся на скамейку, согнув в коленях ноги, переложил на живот болтавшийся на шее фотоаппарат и вытянул руку.         — Смотри. Юри сел рядом прямо на мелкий гравий и послушно посмотрел наверх. Прутья решетки исчезли за мотыльковыми цветами; над головой перекатывался волнами яркий переменчивый горизонт, будто небо вот-вот осыплется на них обоих водопадом лепестков. Он обернулся; Виктор пальцем рисовал в воздухе странные штрихи — это что, кандзи?         — Ты две черты местами перепутал, — отметил Юри, приглядевшись внимательнее; хоть порядок начертания верный, наконец-то приучился. — Сверху короткая, снизу длинная, а не наоборот.         — Да и хрен с ними. Виктор сунул под голову свою бейсболку, перекинул через него руку, приглашающе потянув на себя, и Юри сполз пониже, прислонившись к его теплому боку; чехол с фотоаппаратом стукнул по макушке.         — Знаешь, мы сами решаем, что называть домом. Но таких мест, как Хасецу, мало. И здорово, когда ты можешь вот так приехать в любое время и быть уверенным, что тебя здесь ждут. Все то же самое пыталась донести Мари в привычной грубоватой манере, родители — ненавязчиво и мягко, Ю-чан — безмолвно, одним взглядом, ради которого в средней школе он бы убил, в конце старшей игнорировал до рези в глазах, а после вообще стер из памяти, как может смотреть Тоёмура — ах, простите, Нишигори — Юко. «Это не страх, это — глухота», — сказал однажды Виктор, когда думал, что перестал слышать лед. Он тоже, наверное, оглох, и сквозь тишину смог пробиться только Виктор. И ему даже не пришлось повышать голос.         — Знаю.       В какой-то момент на площадке появились люди — то ли запоздавшие приезжие, то ли местные после рабочего дня — и они с Виктором ушли к низкой ограде, за которой кончалась земля. Раньше отсюда крышу Ю-топии он находил буквально вслепую среди домов на том берегу.         — А Ю-топию отсюда видно? — с любопытством спросил Виктор, перекидывая ногу через тонкое бревнышко; фыркнул недовольно, когда штанина зацепилась за колючий куст.         — Видно.         — А где… Юри взял его за руку и указал в неприметную далекую точку. Переместил чуть повыше и вбок:         — Там живут Юко с Такеши. На другую сторону, туда, где грохочут по рельсам вереницы старых товарных вагонов.         — В той многоэтажке — видишь, серая такая? — студия Минако-сэнсэй. В доме напротив бар. Ее же.         — Нефиговый разброс занятий.         — Она вообще со странностями.         — А что за теми горами?         — А за те горы мы с тобой скоро съездим.         — Вот вы где! — послышалось сзади. Юри, резко повернувшись, чудом не свалился в пыль. Юко убрала телефон в сумочку, по размеру больше напоминающую кошелек, поклонилась Виктору с приветливой улыбкой — впрочем, того моментально облепили президенты его местного фан-клуба в количестве трех штук и, треща без умолку, куда-то потащили: судя по всему, показывать вид на близлежащие острова. Юко встала на нижнюю перекладину, ухватилась за толстую ветку. Сакура, та самая, которую он все еще рисовал по памяти.         — Скажи, ты счастлива? Юри мог спросить что угодно, но спросил об этом. Она склонила голову набок, прядь собранных в хвост волос мазнула по плечу.         — О чем ты?         — Разве тебе не хотелось… — он неловко взмахнул рукой, — чего-то другого?         — Чего-то большего, ты хотел сказать? В ее голосе зазвучали стальные нотки; вроде бы стеклянный фурин хрупкий, но и при урагане продолжает звенеть.         — Это так плохо? Хотеть большего?         — Нет. Это нормально. Плохо — пытаться своей радостью радовать других. Плохо — считать, что знаешь все на свете, когда это совсем не так. Плохо — рассуждать о том, о чем понятия не имеешь.         — Конечно, я не имею ни малейшего понятия о твоей жизни. Вот с тех пор, как полгода по три раза в неделю ходил к тебе в больницу, а потом смотрел, как ты убиваешься за нищенскую зарплату, и не имею.         — Время не стоит на месте, Юри. Даже здесь. У нас с Такеши сейчас два магазина, и мы думаем открыть третий, когда сможем позволить себе управляющего. Ко мне приходят люди, которых я знаю, знаю, что им нужно, помогаю им, и они уходят домой с улыбкой на лице. Люди, которые знают меня и помнят, что девочки откликаются на прозвища, а не на имена, но без проблем назовут и те, и другие. У меня чудесные дочери, и я все сделаю, чтобы воспитать их достойными людьми. У меня прекрасный муж, перед которым мне никогда не нужно было притворяться, потому что нет никого ближе него. И отвечая на твой вопрос, Юри, — да. Я счастлива. А вот ты сам — вряд ли. Ну да. Конечно. Он ведь всегда был младшим, неуклюжим неумехой и третьим лишним, разве нет?         — Прости меня, — Юко коснулась ладонью его руки чуть повыше локтя. — Но я подумала, что ты предпочтешь честность. Юри молча передернул плечами. Честно было бы сказать еще тогда, что он им двоим просто не нужен. Вот это — честность. Да какая теперь разница. Широ он тоже был не нужен. Иначе о том, что тот поступает в университет на Хоккайдо, узнал бы гораздо раньше и от него лично, а не подглядев случайно в заполненный бланк с гордой надписью «планы на будущее». Лучше бы Юри Кацуки в этом мире вообще не существовало.         — Прежде чем мы успеем поссориться, я хочу спросить. «Ссорятся люди, которым друг на друга не плевать», — собирался ответить он, но не успел.         — Что случилось в Детройте, Юри? Юко подергала ремешок сумки, кожаный язычок, продетый сквозь золотистую пряжку.         — Ты как вернулся оттуда, через несколько месяцев просто… взял и пропал. Номер сменил. Мари-сан украдкой снимки экрана делала, когда удавалось до тебя по скайпу достучаться. И я их распечатывала, потому что девочки спрашивали, когда снова увидят дядю Юри, а я не могла сказать, увидят ли они тебя когда-нибудь вообще. Такеши даже в Токио к тебе поехать предлагал, только все возможности не было. Она говорила что-то еще, но Юри как будто прыгнул с обрыва в водопад: пока не всплыл — тишина, а всплывешь — оглушающий грохот водяных струй, барабанящих по камням.       В Детройте месяц шел за год, днем учеба, вечером отрыв, с Пичитом или без, но последнее так редко, что можно и не считать. В Детройте случилась студентка музыкального колледжа Кэтрин-как-ее-там, не одну неделю пытавшаяся подбить его хотя бы на поход в кино, а когда он все же сдался, лишь бы она отвязалась, то в тот же вечер обнаружил себя в кресле на последнем ряду темного кинозала, и во рту еще несколько дней стоял привкус персикового блеска для губ. В Детройте случился студент-дизайнер Брайан с ярко-зелеными глазами и чуткими длинными пальцами, что одинаково хорошо зажимали резонирующие гитарные струны и ласково убирали со лба Юри отросшие непослушные волосы. А потом внезапно случился отъезд из Детройта, мятый посадочный талон, торчащий из загранпаспорта, бледное потерянное лицо Брайана и обещание подать документы на ту же программу обмена. В токийскую академию. Через год. Случились электронные письма и звонки. Раз в час, раз в день, раз в две недели. Случились четырнадцать часовых поясов между ними и вечно перепутанное время. Прости, я устал. Позвоню завтра. Скучаю. У вас ноль непрочитанных сообщений. Когда открылся прием заявок, уже полтора месяца не было ни звонков, ни писем. Расстояние убивает любые отношения и чувства, убивает медленно, но верно, оставляя лишь воспоминания. Так зачем ждать?         — Ничего. Ничего не случилось. Ничего, что не случалось раньше.       Юко молчала грустно и немного обиженно, избегая встречаться с ним глазами. Юри молчал за компанию, да и сказал уже все, что можно и нельзя, дальше некуда, стоп, финиш, пропасть под ногами. Он смотрел на изогнутую песчаную косу, окаймленную густой сосновой рощей, которую почему-то называют радужной, и уже думал попрощаться и уйти, когда из-за поворота с громким хохотом и воплем «Tasukete!» выбежал Виктор, уворачиваясь от тройняшек, вооруженных — стихийное бедствие, а не дети, где только воду у замка нашли?! — водяными пистолетами. Он вихрем пролетел мимо и звучно шлепнул обеими ладонями по толстому стволу дерева, укоризненно зашелестевшего кроной.         — Я выиграл! — торжественно объявил Виктор, не обращая на них с Юко ни малейшего внимания. Но, повернувшись к девочкам, совершил стратегическую ошибку: прицельно пущенная струя из пистолета Аксель ударила ему прямо в лицо.         — Тьфу ты, блин, соленая, — то и дело отплевываясь, он вытер щеки и возмущенно добавил: — И вообще, втроем на одного нападать нечестно! Ай, как там тебя, прекрати! Раз соленая, значит, внизу у причала заранее набрали. Соображают. Юко вдруг прыснула, прикрыв ладошкой рот.         — Бикутору-сан тоже еще совсем ребенок, да? Глядя, как младшие Нишигори гоняют улепетывающего, как сайгак, Виктора по всему парку, распугивая местных, туристов и до этого решивших вздремнуть на ветках, а теперь гневно кричащих птиц, Юри только со смехом развел руками. Иногда ребенок. А иногда будто не на один десяток лет его старше.         — Когда вы вчера приехали, я еще подумала, где я могла его видеть… — Юко поддела крошечный камушек носком туфли. — А потом вспомнила, как девочки пришли. Они и видео с выступления последнего, того самого, вчера показали. Бедняжка, надо же так… и что теперь?         — Не нужно его жалеть, Ю-чан. Мы справляемся. Все хорошо.         — Мы?         — Артиллерия, пли! Виктор отобрал у Луп наполовину заряженный пистолет и попытался ее облить. Промазал.       Сначала он хотел рассказать Юко то же, что и родителям. Что с Виктором они встретились случайно, что про него и фигурное катание узнал не сразу, что в принципе все как-то само собой так вышло. Что Виктор обязательно вернется к соревнованиям и одолеет наконец проклятые четверные, чтоб им пусто было. В итоге Юри рассказывал все подряд, не затыкаясь ни на секунду; показывал фотографии с катка, с прогулок, даже с работы, на время забыв об ощущении абсолютной ненужности и бесполезности, с которым ходил под руку с рождения.         — У тебя любая тема для разговора рано или поздно сводится к Виктору.         — Это вопрос или утверждение?         — Сам догадайся. Словно почувствовав, что речь идет о нем, запыхавшийся и раскрасневшийся от беготни Виктор устало замаячил на горизонте; тройняшки, к удивлению Юри, тоже выглядели намного менее бодрыми, чем обычно: вопрос еще, кто кого загонял. Аксель, Лутц и Луп облепили Юко, а Виктор подобрал рюкзак и аккуратно сложил в него фотоаппарат, благодаря непромокаемой сумке переживший водяную атаку, и забытую на скамейке бейсболку, которую разве что чудом не втоптали в пыль.         — Такеши утром уехал в Фукуоку до понедельника, по делам, — Юко, порывшись в кошельке, ссыпала в руки Лутц горсть мелких монеток — для автомата с напитками. — Но потом очень хотел с тобой повидаться. Наш любимый парк работает все так же, а владелец секции кюдо сейчас Макото-сан, ты в одной параллели с его сыном Хару учился. Надеюсь, еще помнишь, как держать юми, taka? Свой двухметровый бамбуковый лук, защитную перчатку, запасные катушки с тетивой и колчан стрел с ястребиными перьями Юри сам убрал в кладовку накануне отъезда. Вряд ли родители выбросили.         — А taka значит… Виктор, как и Мари, тоже всегда появлялся вовремя.         — Ястреб, — вздохнул Юри. — Но это уже не актуально.         — Мы втроем в школе ходили в клуб лучников, — Юко отвела назад согнутую в локте правую руку, делая вид, будто натягивает за ухо тетиву. — Юри тебе не рассказывал?         — Рассказывал, но не уточнял, какой именно это был клуб.         — Он же стреляет как снайпер! Стрелял когда-то. Пока зрение, и без того далеко не лучшее, не упало окончательно, и во время прицела к мишени перестали спасать даже очки: глаза на тренировках болели так, словно в них воткнули те самые стрелы, что он клал на тонкую бамбуковую дугу, дрожащую на ветру. Да и потом, разве занимал он хоть раз первое место? Был первым, хоть в чем-то, хоть для кого-то? Юри вытащил забытую в кармане джинсов фотографию. Захотелось порвать ее в клочья и пустить их по ветру. Чтобы не осталось ни отпечатавшейся на бумаге короткой иллюзии радости и счастья, ни памяти о ней, ничего.         — О, это Накамото-кун? Накамото Широ? Все это время он, видимо, стоял и как идиот бездумно пялился на снимок, словно взявшийся из ниоткуда.         — Жаль, что я пропустила те соревнования и не пришла за тебя поболеть.         — Ну, у тебя была уважительная причина. Даже целых три.         — Да, ты прав. Сейчас он, кстати, челку уже не красит.         — Кто?         — Накамото-кун, — Юко постучала пальцем по фото, на котором в волосах Широ проглядывали красные пряди. — Он приезжал в Хасецу не так давно, на Новый год. Они с женой еще у Такеши несколько цветочных ваз купили, вроде для родни в Саппоро в подарок. Вот, значит, как. Интересно, сколько еще ему нужно, чтобы наконец перестать удивляться?       Беседа, и без того не клеившаяся, после упоминания о Широ развалилась окончательно, и от предложения зайти в гости Юри с Виктором вежливо отказались. Точнее, отказался Юри, а Виктор странно притих и вообще старался слиться с окружающей средой, что не удалось бы ему и при невероятном уровне маскировки. Бывают люди-невидимки, как он сам, а бывают люди-звездочки, которых видно всегда, и на их попытки превратиться в невидимок больно смотреть.       Шуршащий пакет с мороженым из 7Eleven покачивался в руке, мстительно поддавая по правому бедру при каждом шаге. У идущего рядом Виктора, который давно должен был остыть после забега вокруг замка, щеки и лоб были краснющими, как выкрученная на максимум конфорка электрической плиты. Обгорел. Причем капитально. И он даже не додумался ему средство солнцезащитное дать. Двадцать четыре с половиной года, а мозгов с возрастом так и не прибавилось.         — Дойдем до Ю-топии, попрошу Мари найти тебе крем от ожогов, — вздохнул Юри.         — У меня есть. Мама с собой положила, я каждое лето сгораю. Ничего не помогает, кроме сидения в четырех стенах. Хотя я однажды обгорел, просто проторчав час на балконе с открытыми окнами. Ультрафиолет меня не любит. Он все-таки улыбнулся, пусть и немного грустно, почесал ставший чуть ли не бордовым кончик носа; поморщился и, сцапав пакет, вытряхнул из него фруктовый лед, чтобы приложить к горящему лицу.       Чернильные сумерки еще не успели разлиться по закатному небу, а оставшийся позади замок окрасился в светло-зеленый: совсем как те фосфоресцирующие наклейки на темном потолке. Виктор зажал в зубах упаковку подтаявшего мороженого, навел фокус, коротко поколдовав над настройками фотоаппарата, и два снимка спустя расстроенно пробормотал:         — Зарядка кончилась. Выскользнувшее мороженое шлепнулось на асфальт.       Ноги сами вели Юри в сторону парка, где они с ребятами из клуба лучников по выходным частенько тренировались стрелять по мишеням-комато, стоящим в углу стадиона: правда, снаряжение приходилось таскать с собой.         — Почему ты выбрал стрельбу из лука? — спросил Виктор, когда они ненадолго остановились под железнодорожным мостом; тот едва слышно вибрировал вслед прогрохотавшему поезду. Вся история, простая, как табуретка, уместилась в несколько минут. Он с детства интересовался боевыми искусствами, но возможности отдать его в какое-нибудь додзё у родителей и сейчас бы не было, не то что пятнадцать лет назад. Даже к Минако-сэнсэй Юри в свое время попал просто потому, что та предложила ему место в секции, и мама радостно согласилась. А на презентации школьных клубов, куда Юри просочился за компанию с Такеши и Юко, только-только поступившими в среднюю школу Васеда, он увидел группу старшеклассников в хакама с двухметровыми луками наперевес, и это было похоже на танец. Заявку в клуб кюдо он подал через год — в день церемонии зачисления — и вскоре впервые ощутил, как подрагивает в пальцах упругая тетива, стоит позволить стреле полететь.       Ю-топия вынырнула из переплетения улиц так неожиданно, что Юри едва не врезался в приветственный баннер. Отловившая их на входе Мари после одного взгляда отправила обоих перед ужином отмокать в онсэне; спорить никто и не собирался, поэтому, оставив вещи в комнате, — Виктор первым делом воткнул в розетку зарядное устройство для аккумулятора — они спустились в дальнее крыло, где за табличкой с надписью «только для персонала» уже ждали пустые полки индивидуальных камер хранения, полотенца и два джимбея с эмблемой рёкана. Снять одежду, убрать под замок вместе с очками, прихватить полотенце, подставить лицо чуть прохладному душу — все отработано до автоматизма, и можно позволить себе ни о чем не думать. И так для двух дней… слишком. Юри нащупал мыло и провел ладонью по руке, размазывая белую пену. Все слишком.       Первое, что сделал зашедший за ним Виктор — с громким плюхом уронил в онсэн сложенное полотенце.         — На пол отожми, а вытереться запасное возьмешь. Я покажу, где лежат, — Юри на всякий случай переложил свое на камни, пока с головы не упало. Горячая вода приятно расслабляла мышцы. Виктор, отсевший в соседний угол, сначала аккуратно разминал плечи, а потом бессильно откинулся спиной на каменный бортик и погрузился под воду по самый подбородок.         — Я прямо даже не знаю, что более божественно: этот онсэн или кацудон по рецепту твоей мамы, — он довольно зажмурился, вытянув вперед сцепленные в замок руки. — Вот бы после каждой тренировки так, насколько ж мелких травм у всех было бы меньше… Юри согласно кивнул. Виктору, наверное, тоже не хочется сейчас ни о чем думать.       — Как считаешь, если я предложу Якову Леонидовичу отгрохать в «Юбилейном» японскую баню вместо наших жутких душевых, он далеко меня пошлет или не очень?         — Подозреваю, что Феруцман-сан покрутит пальцем у виска и отправит тебя вручную чистить лед вместо ресурфейсера. От фонтана с каменной фигуркой жабы в центре разлетались брызги, дробящиеся в мелкую водяную пыль. Светило бы солнце — была бы радуга.       Ужинали они вдвоем: родители ложились рано, и Мари, напоследок ультимативно заявив, что святая обязанность загрузить посудомойку ложится на Юри, последовала их примеру, оставив после себя крепкий запах табака. Виктор, даже когда он сказал, что справится сам, для верности немного потоптался на пороге и лишь потом убежал наверх, прошлепав по старым ступенькам босыми ногами. А когда Юри, разобравшись с тарелками, открыл дверь в спальню, тот уже задремал прямо в джимбее, пачкая наволочку жирным противоожоговым кремом, белой маской застывшим на обгоревших щеках.         — Oyasumi, — шепнул он, расстилая футон на татами. Пусть этот день закончится побыстрее.       Юри снилось, что ему снова семнадцать. Что на каникулах он снова сбежал в клуб, лишь бы не оставаться дома, и воротник форменной рубашки с нашивкой школы снова натирает шею. Что он снова пришел пораньше, чтобы помочь расставить мишени-омато на отведенном лучникам участке стадиона. И не заметил, как остальные — Юко, Такеши, Широ и, почему-то, тройняшки и Мари — уже заняли позиции и вскинули юми для прицела. Первая стрела, со свистом закручиваясь вправо, чиркнула по уху, оставив ноющую царапину.       — Что вы делаете? — закричал Юри. И не услышал собственного голоса. Солнце вжигало в землю, покрытую пожухлой травой, не давая разглядеть лица тех, кто стоял за чертой. Юри сощурился, выставив вперед руку — и взвизгнул, когда в нее вонзилась вторая стрела, острым наконечником пробив ладонь насквозь и пригвоздив к омато. Кровь текла по коже, темная, густая, пахнущая металлом и солью, впитывалась в белую ткань рубашки бордовыми кляксами, а воздух зазвенел, как если бы лопнула струна. Или тетива, скользнув по защитному нагруднику, завибрировала, задрожала, отпуская в полет очередную стрелу с пучком ястребиных перьев. Разве были мишенью те намалеванные черной краской круги на белом фоне? Даже без очков Юри видел заостренный металлический колпачок наконечника, переходящего в бамбуковое древко, и с ужасающей ясностью видел, куда тот должен ударить. Разве не был всю жизнь мишенью он сам?       Когда Юри, очнувшись, медленно сел на футоне, потолок и стены размыто вращались перед глазами. Он поднес руку к лицу, бездумно разглядывая линии на ладони, — те тоже расплывались; неровный, недолговечный узор — и вздрогнул, когда до его плеча дотронулись тонкие пальцы.       — Прости, я побоялся тебя будить, — испуганный шепот Виктора взрезал сгустившийся воздух. Пот катился градом, как будто он только что пробежал марафон, мысли, и без того пребывавшее в хаосе, запутались окончательно. Нужно уйти. Отсюда. Хоть ненадолго.         — Пойду умоюсь. А потом, Виктор… поедешь со мной? Тот спрыгнул с кровати на футон, присел на корточки, уперся коленом в матрас.         — Обратно в Токио? Хватит убегать. Сколько можно.         — Нет. Но нам понадобятся велосипеды. Виктор без слов метнулся к сумке с вещами.       Дорога петляла и уворачивалась, уходя из-под колес; барахлящий фонарик, за неимением лучшего прикрученный к рулю бечевкой, порывался погаснуть окончательно, то на несколько секунд освещая темно-серую ленту асфальта, то вновь затухая. Виктор ехал позади, настороженно поглядывая по сторонам, но на повороте вдруг перестал крутить педали и остановился, затормозив ногой об ограждение.         — Мне нравится этот замок. Хасецу-дзё был похож на маяк: единственный осколок света в ночной темноте.         — Я заметил, — Юри заставил себя улыбнуться. — Мне тоже.         — Тройняшки, кстати, называли его как-то по-другому. Маихару… или Маизару?         — Маидзуру, — поправил он. — Маидзуру-дзё. Замок танцующего журавля. Потому что если с обзорной башни смотреть на бухту, то ее очертания напоминают распахнутые журавлиные крылья.       Над головой гудели провода, в траве стрекотали ночные насекомые, словно подчеркивая, что и безмолвная тишина не бывает абсолютной. Мацура по мере приближения к истоку неумолимо истончалась и исчезла, когда дорожная полоса свернула в поля, зажатые зелеными холмами, маленькие домики один за другим оставались позади. Речка Икиса, на вид больше похожая на ручеек, тихо журчала под низким мостом; Юри, обернувшись назад, махнул влево — впереди была развилка. Вдоль обочины росла высокая трава и мелкий колючий кустарник, за ним виднелись прозрачно-белые крутые бока теплиц. Следующий перекресток — прямо, мимо фонарного столба с покосившимся указателем, и снова дома за низкой каменной изгородью. После крохотного магазинчика на заправке дорога сузилась, превратившись в тропинку, и пошла в гору, отчего сразу заныли отвыкшие от подобных тренировок ноги. Слева, за ржавым ограждением, мелькнул изогнутый горб пешеходного моста.         — Долго еще? — устало поинтересовался Виктор. За поворотом вынырнула асфальтированная площадка, размеченная белыми линиями. Парковка.         — Мы почти на месте. Десять минут — и они уперлись в тупик. Юри выключил фонарь и отвязал его от руля, откатил велосипед к растущим на горном склоне деревьям; Виктор туда же пристроил свой. Для туристов есть отдельный маршрут. А они пойдут другим.       За подвесным мостом спряталась почти нехоженая тропка; Юри нащупал на стволе старой сосны оставленные когда-то им самим зарубки — три полоски наискось и одна прямая — и, взяв Виктора за руку, потянул его за собой. Он часто приезжал сюда, когда хотел побыть один, так сильно, что торчать на крыше школы или закрыться в комнате в Ю-топии было уже недостаточно. Особенно по ночам. Звук падающей воды становился все громче и четче; пальцы Виктора дрогнули в его ладони: в лесной глуши призывно замерцали крохотные огоньки.         — Светлячки, — одними губами произнес Юри. — Идем. Тропинка обрывалась на поросших мхом камнях; на противоположном склоне виднелись деревянные перила.         — Осторожно, не упади, скользко. Виктор кивнул, сосредоточенно выбирая, куда поставить ногу, и, выйдя за ним на выступающую из воды мокрую каменную полосу, замер. В полукилометре отсюда — дамба, сдерживающая реку. Здесь — водопад в сто метров высотой.         — Он называется Микаэри-но-таки. Виктор подошел к краю и аккуратно потрогал воду, не сводя глаз со звонкого шумящего потока, разбивающегося тучей брызг.         — Микаэри? Как пишется? Юри, посветив фонариком, взобрался на ближайший к водопаду камень и подал Виктору руку, чтобы тот смог сесть рядом.         — Как «оглянись назад».       Нырнуть бы в воду прямо с этого камня, доплыть до скалы, с которой срывается выпущенная на свободу река, встать под нее: пусть вобьет в землю.         — Ты сказал сегодня, что хорошо приезжать в место, где тебя ждут, — начал Юри, смотря, как вспыхивают и гаснут за деревьями живые желто-зеленые искры. — Но меня не ждут здесь, Виктор, вот тебе причина, по которой шесть лет ноги моей в Хасецу не было. У родителей есть Мари и они сами, у Мари — родители и друзья-музыканты, у Юко с Такеши — их семья и трое детей, и у всех них своя жизнь, свое место в этой жизни. А я никому здесь не нужен. И места своего у меня тоже нет. Ни в Хасецу, ни в Токио. Нигде. И я не уверен, существует ли оно вообще. Виктор смотрел на него. Серьезно, долго, изучающе, ни на мгновение не отводя глаз.         — Возможно, я скажу то, что тебе не понравится, но обещай дослушать, хорошо? — он сел к нему лицом, скрестив ноги, и даже шум водопада не мог заглушить его негромкий голос. — Если люди могут без тебя прожить, ну, чисто гипотетически, то это еще не значит, что ты им не нужен. Мир не вертится вокруг тебя. И вокруг меня. И вокруг них тоже. Он сам по себе и вообще вокруг солнца вертится. И солнцу на него пофиг. Виктор перебросил волосы на правое плечо, закрываясь от летящих брызг, и продолжил:         — Допустим, ты тоже сможешь прожить без меня. А я — без твоего присутствия в моей жизни, жили же мы как-то все эти годы, пока в том поезде нос к носу не столкнулись. Но я так жить не хочу. И это мой выбор, понимаешь? Быть рядом или уйти. Позволить тебе быть рядом или послать куда подальше. Я не сомневаюсь, что Хироко-сан, Тошия-сан, Мари, Юко, Такеши, их дети, бог знает кто еще, спокойно проживут без нас. Но они впустили в свою жизнь меня, хотя я им никто. И не выбрасывали из нее тебя, никогда. Ушли не они. А ты. Я ничего не знаю о твоих причинах и не стану о них говорить, сам мне расскажешь, если захочешь, а не захочешь — твое право хранить их в секрете. Я не скажу, что за свой выбор ты должен считать себя перед кем-то виноватым или что вообще что-то кому-то должен. Но я хочу, чтобы ты знал одну вещь. Я не могу утверждать за вечность или даже менее долгий срок, но сейчас, в данный момент, в это время самый важный человек в моей жизни — это ты, Юри. Почему же тогда, почему до сих пор так трудно позволить себе поверить?         — Сам посуди, если б, не знаю, родители были важнее, я бегал бы с Маккачином по пляжу в Хакодате и не давал ему гоняться за чайками. Если бы Хаято и компания были важнее, я остался бы в Токио. Если бы Яков, Мила и Гоша были важнее, я улетел бы на неделю в Петербург. Я бы не поехал с тобой. Но я здесь. И если ты не можешь найти свое место, то я хочу помогать тебе искать. Осколки стекла внутри царапали, обдирали до крови; таяли, выходя наружу, как снег под весенним солнцем, и талая вода оказалась соленой.         — Я не прошу тебя верить мне без оглядки. Я только прошу, чтобы ты меня услышал. Юри чуть не сбил с носа очки, обеими руками суматошно вытирая слезы, а те все лились и лились рекой из прорванной плотины. Никто раньше не говорил ему этих слов, никто, даже Юко, Широ и Брайан. Щек коснулись мягкие ладони. Нужно было что-то ответить — Виктор не станет ждать вечно.         — Даже когда ты говоришь тихо, я слышу только тебя. Грохот шумящего водопада потонул в звуке обжегшего кожу теплого дыхания. (1) Тот мальчик, которого я никогда не знал, Гуляющий по улицам, что я никогда не видел, Думающий мысли, никогда не приходившие мне в голову, Под своими тонкими непослушными волосами И все эмоции зажглись и взорвались Каждый день полон дыр В то время, когда ничего не произошло В городе, который всегда спал Но, любовь моя, все мы однажды были маленькими. Jū ni. Nijū. — Двенадцать. Двадцать. Sumimasen — извините. Tsuru — здесь: журавль. Jigoku — преисподняя. Shirokuma — «белый медведь», здесь: название десерта в виде сладкого молока, перемешанного со льдом. Dai desu ka, Yuuri? — Кто это, Юри? (в диалекте префектуры Сага, который называется сага-бэн, местоимение dare (кто?) превращается в dai). Tomodachi — друг. Senshu — здесь: фигурист. Kuso — дерьмо. Tadaima — то, что говорят японцы, когда возвращаются к себе домой. Yuuri, okaeri! — Юри, добро пожаловать домой! Tadaima, okaa-san. — Я дома, мама. Hajimemashite — приятно познакомиться. Daijōbu — все в порядке. Omatase shimashita! — Извините за ожидание! Itadakimasu — то, что японцы говорят перед тем, как начать есть; буквально «давайте есть». Gochisousama deshita — то, что японцы говорят после еды; буквально «спасибо за еду». Ohisashiburidesune, neesan. — Давно не виделись, старшая сестра. Fuji — здесь: глициния, она же вистерия, очень красиво цветущая древовидная лиана. Tasukete! — Помогите! Oyasumi — спокойной ночи.