На коньках по росе

Несколько месяцев спустя. Нью-Йорк. Двадцать второе декабря.       Выбрать Нью-Йорк на рождественские праздники было самой лучшей идеей — всё равно что выбрать вишенкой для верхушки торта самую яркую и самую спелую. Виктор удобнее ухватывает за ручки целую кипу шуршащих ярких пакетов. Вряд ли он успеет вручить эти подарки именно к самому Рождеству, до него ведь всего ничего, на автобусе уже не успеет добраться до Блумфилд Хиллс. Может, на самолёте ещё сможет… Конечно, сможет, у него билет, выкупленный в последний момент, уже несколько дней греет карман, но ведь дело не в этом. Рождество ведь семейный праздник.       Виктор за эти месяцы созванивался с Крисом лишь несколько раз. Так с семьёй не делают. И не покупают наугад яркие кеды, как это сделал Виктор, услышав о том, что Юра дома. Юра дома — но какой у него размер ноги и носит ли он эти чёртовы кеды? Кто ты такой, Юра? Только смутное тёплое ощущение в путаных мыслях. Это уже больше, чем было несколько месяцев назад, но до сих пор очень мало.       Скидывая гору пакетов на кровать в отеле, Виктор лениво стягивает куртку. Пакетов много, но одного нужного так до сих пор и нет. Подарок для Кацуки Юри он так и не может выбрать. Что можно подарить человеку, которому ты безобразно разбил сердце? От этих мыслей и собственное гудит возмущением и болью, и Виктор с ним согласен. Так ему и надо. Он должен себя наказать. Иначе всё это глупо.       Да, он не смотрел ни один из отборочных этапов Гран-При, но всё равно знает, что Юри прошёл в финал, который, как и в прошлых годах, выпадает на Рождество. Всё говорит, кричит о том, что надо вернуться домой. Сам Юри же туда вернётся после всего, с победой или нет. Виктор всё равно отчаянно медлит и только забивает подарками чемодан. Он и правда объездил все штаты, как и хотел. Америка, растянувшаяся на целый материк, словно вся его жизнь — соткана из самых разных кусочков, уникальных, разномастных, каждый штат как маленькое существо со своими законами. Нью-Мексико звучит испанским говором, пока Калифорния манит статусами и богатством, а Канзас слепит солнечными полями подсолнухов. Но для последнего места в этом путешествии Нью-Йорк всё равно подходит лучше всего. Город для тех, кто сгорает от одиночества, пряча эти ожоги под яркой шумной мишурой. Этот город — словно его, Виктора, кривое отражение, и ему нужно сделать последний шаг, чтобы его принять.       И, как всегда, последний шаг — самый сложный. Похож на первые шаги на подрагивающих ногах в крепко зашнурованных коньках по блестящему льду. Виктор в Нью-Йорке уже несколько дней, и каждый вечер он пропадает на катке. Их в Нью-Йорке много, но Виктор ещё давно выбрал «The Ice Rink». Этот большой каток в Ривер Бенк Парке словно таит в себе особое волшебство. Кажется, сделаешь прыжок за его бордюры — и приземлишься на сверкающий огнями знаменитый мост Вашингтона, на который, как и на Нью-Джерси, с катка открывается отличный вид.       Здесь всегда шумно и людно, но в последний перед закрытием час здесь всегда не больше двадцати человек. Одно Виктор уже запомнил за эти дни. Улыбчивый парень с вечными наушниками в ушах и смутно знакомым лицом — он всегда катается до самых последних минут, пока ребята, работающие на аренде коньков, не начинают уговаривать его отправиться домой. Парень этот катается отлично, без помарок и ошибок, а ещё у него частенько просят автограф, и Виктор догадывается, что это может быть какой-то спортсмен, которого он точно видел в каком-нибудь журнале или передаче. Похоже, он его тоже запомнил — всегда улыбается с лёгким кивком, как давнему знакомому, и порой наблюдает, как он катается. У него очень внимательный взгляд, и Виктор уже давно готов к какому-нибудь вопросу. И он всё-таки его получает:       — Я всё думаю — как же тебя не было ни на одних соревнованиях? Отлично же катаешься. Прости-прости, мне просто так любопытно, что я даже не представился. Лео Де Ла Иглесиа. Может, слышал обо мне.       — Виктор. Да как-то не сложилось у меня с соревнованиями, — Виктор крепко пожимает протянутую ладонь. Ну, конечно, как не слышать о фигуристе, который в этом году представлял Америку. Жаль только, не дошёл до финала Гран-При, иначе бы сейчас был в Барселоне, где проходил финал, а не в Нью-Йорке. Лео словно ловит мысли Виктора на лету:       — Я тоже проштрафился, каюсь, не добрался до финала. Сильные все ребята в этом году. Но в следующем наверстаю. Аж горю весь, так и пропадаю тут на катке, хотя тренер мне сказала отдохнуть, пока она с семьёй на рождественских праздниках. Да и… мой друг тоже сейчас на другом конце света тренируется изо всех сил, — улыбка Лео сменяется на более лёгкую и нежную на этих словах. — Наверное, так мы можем поддержать друг друга, пусть мы и далеко. Ну, катаясь по льду, он везде одинаков. Что-то я немного заболтался, да? — неловко смеётся он, но Виктор качает головой:       — Нет, прекрасная мысль на самом деле.       Лео благодарно улыбается и кивает на ларёк с кофе рядом с катком. Улыбчивая девушка быстро подаёт им горячие стаканы, а Лео ещё умудряется прикупить себе рождественского имбирного печенья, и тогда Виктор не выдерживает:       — Кацуки Юри. Ты встречался с ним на отборочных? — выдыхает он быстро и ровно. Это тяжёлый вопрос, который отдаётся в голове, да что там, во всём теле. Аж сердце заходится. Вина — чувство тяжёлое, кто бы что ни говорил.       — Юри? Да, встретились в Китае. Хороший парень. Так раскрывается на льду, что… Знаешь, как будто он сам играет ту мелодию, под которую катается. Это красиво. От него невозможно отвести взгляд, — Лео задумчиво замолкает, прижавшись губами к стакану с кофе. — Вы с ним похожи. Ты тоже катаешься так, словно отпускаешь самого себя, ну… Это сложно объяснить. О, подожди! Вы, наверное, друзья, не зря же ты о нём спросил, — Лео хлопает Виктора по плечу, и тот, кивая, изо всех сил старается держать улыбку. — Слушай… Он отличный фигурист, и я думаю, у него есть все шансы на победу, и это только то, что я чувствую, но… Его катанию не хватает улыбки. Он так искренне плачет в конце выступления, но если он будет так же искренне улыбаться, это же будет просто замечательно. Ты же сможешь его поддержать, Виктор?       — Я обещаю это, — говорит Виктор прежде, чем успевает подумать. — А ты хороший парень, Лео. Знаешь, твой друг ещё может успеть приехать в Нью-Йорк даже с другого конца света и встретить вместе с тобой Рождество, если ты прямо сейчас позвонишь ему и скажешь об этом. Покажешь ему все катки здесь. Лёд не везде одинаков на самом деле. Лео неожиданно, но не отвечает сразу, только вцепляется в свой стакан обеими ладонями. Но улыбается. У него хорошая улыбка, и Виктор думает о том, что он тоже всегда катается очень искренне.       — Это сложно. Я боюсь всегда, что вдруг у меня не получится вот так, глядя в глаза, его поддержать. Но… Знаешь, а я и правда позвоню, — Лео вытаскивает телефон, и Виктор ободряюще хлопает его по плечу. — Ты тоже хороший парень, если что.       — Может быть.       — Я уверен в этом, — Лео чокается об его стакан своим. — Только почему-то мне кажется, что завтра ты не придёшь на каток? — улыбка у него хитрющая на этих словах, и Виктор в который раз думает о том, что этот парень видит его насквозь. Наверное, он довольно общительный и чуткий, может прочитать чужие мысли по глазам и улыбке.       — Ты рождественский эльф и сейчас колдуешь, чтобы узнать мои мысли и планы?       — Да нет, просто… Мне кажется, мы оба сейчас чем-то помогли друг другу. Ну, ты же знаешь, что лёд не везде одинаков?       Будь Виктор сам рождественским эльфом, он точно бы поколдовал, чтобы Лео в следующем году добрался до главного этапа Гран-При. Хотя, наверное, тот справится и без всякого волшебства — в его глазах есть особый огонёк позитивного упрямства, и, сжимая в ладони билет на ближайший рейс в Барселону и улыбаясь своему смутному отражению в громадном окне здания аэропорта, Виктор уверен — он видит в своих такой же.       Крис отвечает на звонок сразу после первого гудка. Как будто дежурит у телефона в ожидании его звонка, и, слыша его укоряюще-счастливое: «Давно же ты не звонил», — Виктор понимает, что безумно по нему соскучился. Как соскучился и по звонкому лаю Маккачина, и ещё по смутно знакомому голосу, слышному так ясно. Крис включил телефон на громкую связь? Вот же умный засранец.       — Прости, — извиняется Виктор. — Надо было позвонить очень давно, я сейчас это понимаю. Я соскучился, Крис.       — Я знаю, Вик…       — Я соскучился по всем, — Виктор перебивает его, и ответом ему служит такое заполошное и громкое дыхание. Конечно, они поняли. Конечно, они его простят, если он опоздает, на это Рождество, пусть оно и семейный праздник. — Крис, я… я соскучился по Кацуки Юри.       Похоже, на том конце связи что-то роняют, слышит неясный шум, и, судя по возмущённому писку Маккачина, тому успели наступить на хвост в пылу эмоций. А потом оглушает звонко-хриплый голос. Это не Крис. Это просто ещё один человек, по которому Виктор соскучился.       — Тащи уже свой зад в Барселону, придурок! Если вернётесь без сувениров, то домой я вас не пущу.       — Я рад, что ты теперь дома, Юр, — тихо говорит Виктор, слыша, как собственный голос немного дрожит на этих словах, и Юра ловит эту дрожь.       — Ты же меня так и не помнишь? Хотя я, наверное, заслужил…       — Это неважно. Можно попробовать начать всё сначала.       — И правда… Только не надейся, что я снова в тебя влюблюсь, перебьёшься… Ай!       Где-то на заднем фоне хмыкает Крис, смутно слышится ещё один голос, на этот раз совсем незнакомый, и Юра ворчит уже в отдалении что-то вроде: «Бека, ухо-то зачем дёргать…».       — Виктор, ты слушаешь? — снова выделяется голос Криса, и на этот раз он обеспокоенно-серьёзный. — Есть ещё кое-что… Пхичит сказал мне, что после этого Гран-При Юри хочет бросить фигурное катание и вернуться в Японию. Я не хотел тебе об этом говорить, потому что думал, что… Это была бы ответственность, которую ты не мог на себя взять. Но сейчас…       — Сейчас Юра ждёт сувениров из Барселоны, и мы просто не можем не вернуться домой.       — И правда, — смеётся Крис. — Вам придётся хорошо нас задобрить за то, что не встретите с нами Рождество. На Новый год будете отдуваться.       — Да. Крис, я… У меня же получится?       — У тебя уже получилось, Виктор.