- Джонатан, - кивает, делает глоток из надоедливо-белоснежной кружки, через силу вталкивает в себя слишком крепкий ассам и вздрагивает – гадость, - она чуть не выцарапала мне глаза утверждая, что на этих снимках была с каким-то Джонатаном. То есть, должна была быть.
Как сейчас Сатин сначала ищет своими замершими глазами-лезвиями, скользит по его лицу, оставляя на щеках пурпурные пятна, в холодной камере сердца – скрип камнем по стеклу, а потом кричит, сливаясь с шумом в его голове, машет руками – жутко ледяными, что оставили на его ладонях свои лиловые морозные следы – и пропадает из поля его зрения.
Ещё глоток горячего.
- Я не могу рассказать, это ведь личная информация паци...
- Можешь.
Адам, до этого сжимавший в замок пальцы, поднимает на него свои мышиные глазки. Пламя на его голове зачесано назад так, что только солнце своими долгими руками может удержать от пожара, а идеально отутюженный костюм бледно-салатного цвета не долго ещё будет справляться с миссией удержания объёмов мистера Ламма. Несмотря на свою хитрость, он не всемогущ.
- Вы ведь понимаете, - Адам достаёт помятый платок из кармана и громко высмаркивается – простуда, - что если её семья узнает о разглашении, моя карьера…
- …пойдёт под откос, - со скучающим раздражением. – А я похож на того, кто любит потрепать языком?
Виктор следит за сомнением в собеседнике. То прыгает из стороны в сторону по зрачкам, кончикам толстых пальцев, воротничку в горошек. Виктор без слов кладёт на стол купюру и игрушка начинает говорить:
- Сатин из-за него здесь, - постукивает пальцами, неловко оглядываясь по сторонам, - он в Париже погиб – теракт. Парнишка просто поехал учиться, а вышло…
Дуги бровей ползут выше, Виктор скрещивает руки на груди, чувствуя странный холодок от кончиков пальцев.
- Хотите сказать, что она видит этого…
- Да, - Адам трясёт головой, как игрушкой йо-йо, снова берёт в руки платок и сжимает, - мы даже ставим два прибора за её столик. Её семья не могла этого вынести: отец слишком сердобольный, как по мне, чересчур чувствительный для мужчины, а братья в лицо кидали, что парень умер. Вот для этого и существую я, мистер Минор, - в его глазах зажигаются скупые фонарики гордости, на грани с гордыней, - я понимаю их, я позволяю им жить в собственном мире. Они уникальны, все эти мечтатели. Я даю им надежду и счастье.
Счастье в коробке из четырёх стен в воздушном коконе иллюзии, в чём-то вранья и изоляции.
- Сомнительное счастье, - бубнит Минор, разворачиваясь спиной.
Он бы и сам не отказался (исподтишка в голове гудят мысли).
Вот так, спрятаться в живописном местечке с собой и своим сознанием, смотреть во всегда улыбающиеся ореховые глаза, гладить сказочно длинные локоны прекрасной принцессы, увядшей… Невозможно. Виктория.
- Многим Ваше присутствие здесь нравится, мистер Минор, - он переводит разговор в русло улыбки, - давно они не видели людей из-за стен.
Виктор почти не слушает, почёсывая подборок. Думает – упорно, слыша скрип застоявшейся в чёрном фантазии, учащённое до неприличия сердцебиение, а потом выпаливает:
- Сатин.
Поток слов Адама прерывается. Мужчина (в который раз) не может схватиться за ниточку.
- Простите?
- Я могу вывезти её отсюда на несколько дней? Заполнить какие-то документы, заплатить кому надо.… Всего несколько дней. Недалеко отсюда. Я обещаю, что ничего не случится.
Им овладевает эта навязчивая идея с написанным печатной машинкой заголовком чёрным, с проблесками, по белому. А может выйти за рамки цветов? Синий, бирюза, пена на берегах Тосканы, редкий жемчуг цвета сладкого заката, солёный ветер….
- Вы в своём уме, Виктор? – его голос чётко отмечает границы суммы, которая скоро слетит со счёта Минора. Пусть, ему не жалко.
- Нет, - просто бросает тот в ответ, ухмыляясь, - но я ведь пришёл по адресу, так?
Все сомнения на лице Адама писаны вилами по воде.
- Придётся разговаривать с её отцом, убеждать, что девочке ничего не грозит…
- А можно ничего ему не говорить. Молчание – золото, Адам.
И когда в нём проснулся дух авантюризма?
- Да, непременно, - проговаривает в нос и поднимается с самым заговорческим видом на Земле, - но Вы ведь понимаете, что кроме Сатин, Вам придётся взять с собой Джонатана?
***
- Я хочу предложить тебе кое-что.
Спиной вперёд по пустому коридору, ему специально приходится идти медленнее – шаги Сатин медленные, растянутые, в чём-то величественные.
Они доходят до её комнаты – белой, пустой, но тёплой, с запахом ветра, забравшегося сюда по длинным волосами девушки, ванильного сахара на её пальцах (Виктора насмешило, как она пыталась стащить со стойки сладкий маффин с плотным кремом) и смертью – цветами, погибшими ещё, кажется, несколько месяцев назад, обратившимися в пыль, крошку, нарушавшую общую плоскость картинки. Сатин безразлично глотает несколько таблеток, полученных минутой ранее, и ложится поверх одеяла, невзначай игнорируя. Виктор не сдаётся.
- Очень, Сатин, ты очень поможешь мне, если согласишься, - он присаживается на край жёсткой кровати (как она вообще здесь спит?), - лишь несколько дней. Я хочу снимать тебя.
Боже, как же глупо он чувствует себя! Провинившийся школьник, пытающийся вымолить прощение без осознания своей вины в принципе. Он взглядом смеряет кучку осколков жизни на тумбочке, встряхивает головой, а затем поднимается и широкой ладонью принимается сметать их в другую.
- Не надо! – тут же рычит девушка, переворачиваясь на другой бок.
- Отчего же? – хмыкает он с улыбкой. – Они своё уже отжили и довольно давно.
- Они цвели ещё утром.
Виктор тонет в фисташковой искренности её глаз, в этой детскости, насильно отвергающейся, в свете, растекающемся по изгибам её тела.
- Принесу другие, хочешь? – как ни в чём небывало, так ведь нужно? – Какие тебе больше нравятся: розы, гиацинты, магнолии…
- Пионы, - сухо, холодно, как надвигающийся вечер.
- Всё, что хочешь, - Виктор садится на корточки напротив.
Даже во льдах может скрываться пламя.
- Что, даже готов слушать нудную классику несколько часов без остановки?
Она берёт его на «слабо» или наконец-то пытается прийти к точке соприкосновения. Виктор улыбается, впитывает в себя это вредное очарование.
- Чем плох Моцарт или Бах? Поверь, в мире есть музыка в разы хуже.
Оба отпускают смешки: Сатин сдержанно, Виктор – нахально, по-мальчишески, не чувствуя будто всего того, что происходило с ним последние два года.
- Я не слышала музыки с тех пор, как живу здесь, - неожиданно робко откровенничает Сатин.
- Ты будешь окружена ею, если того захочешь, Сатин.
Виктор отчаянно пытается выиграть эти несколько дней, которые стали бы прекрасным завершением пути к намеченной цели. Или началом новой?
Она замолкает, глядя поверх его плеча. Виктору от одной мысли тошно, кружит голову и бросает в холод, но он продолжает.
- Ты будешь окружена музыкой, Сатин. Ты и
Джонатан, если он не против присоединиться.
Он оставляет её на этом с мыслями и обещанием приехать завтра.
Он знает, как подло поступает, и как из-за этого хочется убить себя.
Виктор проводит остаток вечера с большим стаканом кофе, рассматривая каждую точку на её фотографиях. Казалось, привычный графический код изменил свою комбинацию, перепутал цифры, превратился в песню на угрюмом листе. Он выключает свет, оставляя на столе несколько свечей, меняет наклон карточек, оранжевые блики и тени.
Присмотревшись, он находит, наконец, Джонатана. Он в её глазах живёт безумием любви, настоящим, неизвестным, чем-то больным, но до слёз прекрасным, помогающим сердцу биться без передышки.
В её глазах.
Виктор закрывает свои. Безумие.
Телефон на столе издаёт писк.
«Не спишь? Виктория так хотела снега, что рассыпала по кухне муку и сделала снежного ангела. Не пугайся, мы уже всё убрали :-)» Лиззи.
Его крохотная жизнь картинкой на дисплее хохочет, распластавшись по полу. Маленькие кудряшки в персиковом свете комнаты посыпаны этим нетающим снегом, даже в воздухе облака взлетают и падают по велению пухлых ручек.
Как же он любит её.
Как же давно он не обращался к сигаретному дыму.
