Смотри на меня

      Смс от Хэ приходит сразу после звонка. Без вопроса «встретимся у ворот» с прилепленным в конце смайликом-солнцем. При чём тут вообще солнце? На улице пасмурно второй день…       Недовольно цыкнув, убираю телефон в карман. Не отвечая, конечно же. Вот ещё. И так второй день только и делаю, что переговариваюсь с этим вечно ошивающимся поблизости… этим, в общем. Всё, хватит с меня. Не сегодня, Хэ, не сегодня. В конце концов, у меня ещё есть дела, к которым ты не имеешь ни малейшего отношения, и пора бы ими в конце концов заняться.       При воспоминании о «делах» начинает подташнивать. Спина покрывается испариной, кожа становится чувствительной, как после солнечного ожога, словно проклятый украденный кошелёк, лежащий где-то на дне рюкзака, раскаляется и жжёт меня даже через несколько слоёв ткани. Взять бы деньги да выбросить его, и дело с концом, но не смогу. Пробовал, знаю. Придурок я, конечно, какой же придурок… С гипертрофированной совестью, что в моей жизненной ситуации просто, блядь, смерти подобно!       Однако пока чувство вины меня ещё не убило, надо что-то делать. Действовать, а не сопли размазывать каждый раз, как случайно наткнусь взглядом на этот дурацкий кошелёк. Тем более я, как ни странно, знаю, что делать.       Идея, как решить эту проблему, с размаху стукнула мне в голову ещё на прошлой неделе. Банальная донельзя: нужно просто этот кошелёк вернуть. Я помню, как выглядела старушка, которая его уронила, помню, на какой станции видел её. Должна же она ещё хоть раз там появиться? Вселенная, ты на мне и так отдохнула, может, хоть в этот раз поможешь? Ну пожалу…       Блядь!       Задумавшись, я спотыкаюсь о выставленное кем-то в коридор мусорное ведро и едва не валюсь на пол. Отлично. Просто прекрасно. Кажется, это можно считать ответом от Вселенной. Чем-то вроде «да пошёл ты» вселенского масштаба.       Ну и ладно. Я не особо-то и надеялся.       В школьном коридоре шумно и людно. Иду, оглядываясь, уже хорошо выученным маршрутом, шкерясь по углам и прилипая к стенам. За прошлую неделю, пока бегал от Хэ, это стало привычным: после последнего урока невнятной кучей сгребать свои вещи в рюкзак и пулей вылетать в коридор, сваливать из школы через окно какого-нибудь пустого класса на первом этаже, через двор бегом, одним рывком, молясь, чтобы Тянь меня не увидел…       Но сегодня сделать всё быстро не получается. Едва спрыгиваю на асфальт, телефон снова коротко вибрирует. На этот раз это «ты где?», и смайлика никакого нет. Тянь злится, что я не прибежал по первому зову? О да, как на него похоже.       Избалованный засранец. Со всем в жизни подфартило — деньги, мордашка смазливая, рост, опять же, под стать его впечатляющему своими размерами высокомерию… Неудивительно, что он всегда в окружении стайки девчонок; неудивительно, что они готовы глаза друг другу за него повыцарапывать. И вот при всём этом я, я ему зачем? На эксперименты потянуло? Странные у него какие-то эксперименты. Если банальный трах я ещё понять могу, он в картину поведения скучающего богатенького мальчика вписывается, то вот это «не бегай от меня, я ничего плохого тебе не сделаю» — как-то совсем нет…       — Эй! Смотри куда… А, это ты. — Полузнакомый парень — так, дрались пару раз то ли вместе, то ли друг с другом — хватает меня за плечо. — Тебя искал…       — Некогда, некогда! — перебиваю его и, стряхнув цепкую руку, уношусь дальше. Кто бы меня ни искал — по хуй, потому что если найдёт Хэ, плакали мои планы.       И так из-за него уже два дня не дежурил на станции. Вот что он за мной ходит? Нет, ладно, не за мной, он просто случайно постоянно оказывается поблизости. «Мы ведь в одной школе учимся, Рыжик. Чему ты удивляешься?» — сказал, когда я не выдержал и всё-таки высказал всё, что думаю об этих «случайностях». И ещё ресницами своими километровыми наивно похлопал. Глаза бы мои не видели…       Но глаза видели. И видели явно больше, чем мне бы хотелось: Хэ в столовой, салютующий мне стаканом сока; Хэ за сеткой баскетбольной площадки, в тени деревьев, не сводящий с меня взгляда; подозрительно напоминающий Хэ силуэт в окне. Я видел его везде — и давился обедом, позорно промахивался по кольцу, забывал на полуслове, что хотел сказать…       Не сделаешь мне ничего плохого, да, Тянь? Так не пялься на меня, чёрт побери, никаких нервов же не напасёшься!       А, впрочем, никаких нервов у меня уже и так не осталось. Последние звонко лопнули в понедельник, когда Тянь пошёл меня провожать до метро. Ещё и разговор завязать пытался — правда, я молчал, в надежде, что он отстанет. Но он не отстал. Просто во вторник пошёл за мной, засунув наушники в уши.       Совсем спятил. Ему бы к врачу…       Пока я пытаюсь решить, к какому, перебирая варианты от психолога до психиатра через психотерапевта, телефон снова вибрирует. Ещё одно смс: «решил поиграть в прятки?» — и, не успеваю я убрать его в карман: «Мо, я иду искать~».       Да твою ж мать!..       Оглянувшись, я бросаюсь через двор, к забору, туда, где рядом с ним растёт дерево, и можно легко перелезть, нужно только зацепиться руками за ветку, подтянуться, а за территорией школы сразу вправо, пригнувшись, за угол дома…       За унылой пятиэтажкой получается хоть немного расслабиться. Я достаю телефон: никаких новых уведомлений, Хэ молчит. Понял, что всё равно не найдёт? Или надоело? Или он вообще пошутил, и на хрен я ему не нужен? Но почему тогда…       Так, нет, нет!       Не думать о том, что между нами было, до омерзения сложно, но я вцепляюсь себе в волосы и честно пытаюсь. Тяну за жёсткие пряди, а они слишком короткие, и никак не уцепиться, никак не вырвать дурацкие воспоминания из головы. Случившееся так прочно засело там, так глубоко пустило корни, что то и дело всплывает в мыслях. Без моего согласия и с завидной регулярностью. Я ем сэндвич — «о, а помнишь, Тянь прижал тебя к постели», я сижу на уроке — «и обнял так крепко, что казалось, невозможно дышать», я стою под душем — «а потом он засунул в тебя…».       Но хуже всего воспоминания о том, что было после… этого. Потому что если за трах Хэ нужно ненавидеть, то за то, что было после… не знаю. Странно всё было. Слишком странно.       До сих пор кажется, что приснилось, как мы молча привели себя той ночью в порядок. Молча вернулись в постель. Вообще больше не проронили ни слова, даже не смотрели друг на друга — и, будь моя воля, я бы оставил всё так навсегда.       Потому что я не знал, как смотреть Тяню в глаза. После того, как он меня трахнул, ещё можно было хоть как-то — с ненавистью, презрением, отвращением, у меня это хорошо получается, — но потом он старался сделать мне приятно, и… После оргазма мысли ворочались в голове вялые, ленивые и совсем не злые. Лёгкая слабость разливалась по телу, и я лежал, сонно разглядывая город за окном, пока Хэ ворочался рядом, тихо так, осторожно. Наверное, думал, что я сплю.       Только я не спал. И слышал, что, так и не сумев уснуть, он вылез из постели и долго курил. Практически одну за одной.       И вот как это понимать?       Ладно, никак. Я слишком тупой, чтобы понять это, так что нечего и пытаться. Нужно отлипнуть от стены. Нужно идти дальше, хотя хочется сесть и побиться головой об эту стену, чтобы выбить из неё идиотские мысли…       Ну, по крайней мере, думать, что он переживает из-за меня, я не собираюсь. Вернее, на секунду подумал тогда, лёжа в его постели и чувствуя запах табака, но отвесил себе такую мысленную пощёчину, что, кажется, почувствовал её. Наверняка Тянь просто был неудовлетворён. Да уж, с таким, как я, бревном унылым, неудивительно. Кончить-то он кончил, но, похоже, и с рукой ему было бы приятнее…       Так, стоп. Я, конечно, мастер винить себя во всём, начиная от дерьмовых оценок — в которых, в общем-то, моя заслуга и есть — и заканчивая какой-нибудь совершенно не имеющей ко мне отношения хернёй вроде истребления китов в Тихом океане — а что, я ведь ничего не сделал, чтобы их спасти? — но всему должен быть предел!       Должен. И вот в том, что Хэ, видите ли, было со мной не так приятно, как ему хотелось бы, я себя винить точно не буду… «Шань, я сейчас кончу…»       Ох, чёрт. И снова спасибо, память. Я как раз начал замерзать, и этот жар во всём теле очень кстати. Можно было бы его ещё регулировать — например, выключать в районе лица, чтобы не сиять вот как сейчас во все стороны ярко-красным, — вообще было бы замечательно. Хорошо хоть, что никто из школы тут не ходит — задворки не самые благополучные. Ничего, зато я в них вписываюсь, надо привыкать. Проникаться, так сказать, атмосферой. Может, заодно и мысли дурные из головы свалят. Хотелось бы, а то это уже не смешно. Я, в конце концов, не этого ожидал.       Нет, поначалу всё шло как надо. Воспоминание о том, как Тянь кончил на мне, наутро показалось отвратительным. Мерзким, обидным и вызывающим желание проблеваться. Это, правда, было не совсем то, чего я добивался, потому что винил я всё равно себя, но хотя бы это было нормально.       А потом мне приснился сон.       В нём то странное мимолётное ощущение, которого я так старался избежать тогда, извиваясь под Тянем, было ярким и долгим. Оно отдавалось во всём теле в такт его движениям, нарастало внутри, лишало сил и желания сопротивляться — и я выгибался, чтобы чувствовать его сильнее, подставлялся, не стыдясь, просил Тяня не останавливаться…       Проснулся со стояком. Хорошо, что ледяной душ решил проблему.       Жаль, лишь временно.       От бессилия кулаки сжимаются сами собой, но я заставляю себя разжать пальцы. Что толку беситься? Да, я отвратителен, да, ненавижу себя, да, нужно было головой думать, а теперь…       А теперь так хочется почувствовать это ещё раз. Тело требует. С ума сходит, как голодный зверь, которому дали понюхать еду, но тут же отобрали и только дразнят, не давая насытиться. Но даже в таком состоянии я не прикасался к себе всю неделю, боясь встретиться в мыслях с Тянем, и сейчас чувствую, как там всё поджимается от одного воспоминания о тяжести его тела на мне, его голосе, его руке на моём… Конечно, виноваты возраст, гормоны, и вся эта гипервозбудимость естественна, но, чёрт подери, почему мой организм вдруг решил, что ему позарез нужен член в заднице? Да ещё чей — Хэ Тяня!..       — О, Шань. Какая удачная встреча.       Голос насмешливый и ядовитый. Поднимая голову, я уже знаю, кого увижу — этот тон, от которого внутри всё смерзается в лёд, я не спутаю ни с чьим.       — Здравствуй, Шэ Ли.       — Я искал тебя. — Змей отталкивается от стены и лениво ползёт в мою сторону. — А что это ты весь в слезах?       — Я не плачу.       — Ну-ну, мне-то можешь рассказать, — шипит он, приобнимая меня за плечо. — Я ведь в курсе твоей ситуации, малыш Мо.       И смотрит на меня внимательно, ждёт ответа, но я только качаю головой. Стою покорно, хотя рука, обвившая шею, неприятно касается кожи — ощущение такое, словно вокруг неё обвился удав и вот-вот начнёт душить.       — Что, не хочешь рассказывать? — не унимается Шэ Ли. — Зря. Я ведь помочь хочу.       — Не надо…       — Надо, надо. Я же не могу смотреть, как ты мучаешься. Сердце кровью обливается… Тебе всё ещё нужны деньги, так? — Я киваю — с этим смысла нет спорить, — и Змей улыбается: — Отлично. У меня есть для тебя работа. Суть вот в чём: есть подарочки, их нужно прятать…       Он объясняет долго и как всегда витиевато — непонятно, где врёт, где недоговаривает, а где, разнообразия ради, честен. А я смотрю на его белые волосы; на браслет, пересчитывая бусины; на рот — кажется, вот-вот между зубов мелькнёт язык, тонкий, раздвоенный на конце. Куда угодно смотрю, лишь бы не в грязно-жёлтого цвета глаза — ему это не нравится…       — Я понял, — говорю, когда Змей замолкает. — Ты хочешь, чтобы я делал закладки. Помогал продавать наркотики.       Улыбка Шэ Ли становится ещё шире.       — Вот видишь, — ласково тянет он, — ты умный мальчик, я в тебе не сомневался. Ну что, ты согласен на такую работу?       Вряд ли Шэ Ли на самом деле интересует моё мнение, но я всё равно задумываюсь. Согласен ли? Если попадусь, мне точно крышка — не только из школы вылечу, точно в тюрьму загремлю. А, к чёрту. Наверное, там мне и место…       — Отойди от него.       Голос за спиной раздаётся как раз в тот момент, когда я уже собираюсь сказать «да» — и слова застревают в горле.       — А, смотри, твой дружок пожаловал, — усмехается Шэ Ли. Он и правда отходит, но вряд ли потому, что испугался Хэ, скорее, хочет окинуть картину взглядом со стороны.       Тянь встаёт рядом со мной. Не загораживает меня своей широкой спиной, не отталкивает от Змея, не пытается укрыть за плечом…       Спасибо, Хэ. Вот за это — спасибо.       — Мо, пойдём…       — Невежливо встревать в чужой разговор. — Шэ Ли не даёт ему договорить, и мне кажется, что воздух вокруг становится холоднее. — А мы как раз не договорили. Верно, Шань?       — Да, верно. — Это плохой холод. Неестественный, опасный, а значит: — Хэ, иди куда шёл.       — А я уже пришёл, куда хотел.       Да что ты станешь делать!..       Пока я пытаюсь испепелить Тяня взглядом, Шэ Ли стоит, сложив руки на груди, и ехидно посмеивается.       — Я бы предложил вам снять номер, — вдруг говорит он, — но, кажется, до ближайшего отеля вы не дотерпите. Вон там есть уютная глухая подворотня…       — Заткнись, а, — бросает Хэ, и я едва подавляю желание предостерегающе схватить его за руку — ему что, в прошлый раз непонятно было, что к Змею лучше не лезть?..       Но Шэ Ли сегодня, видимо, в хорошем настроении.       — Ладно, ладно… — усмехается он, поднимая руки. — У-у, какой ты страшный! — и резко переводит взгляд на меня. — Что, Мо, он мало платит тебе, раз ты ищешь работу на стороне? Или ты плохо отрабатываешь? Знаешь, я мог бы помочь тебе… попрактиковаться. Совершенно бесплатно, что уж там, зная твоё положение…       — Если у тебя на этот раз нет чего-нибудь острого под рукой, лучше тебе заткнуться, — снова перебивает его Тянь, но Шэ Ли продолжает веселиться:       — О! Какие мы серьёзные. Прости, сегодня я не в настроении драться. Да и не хочется тебя калечить, ещё задену вторую руку, подрочить не сможешь. Рыжика тогда совсем затаскаешь, а у меня на него планы…       Змей и не думает замолкать, но Тянь больше не огрызается. Смотрит на меня и явно ждёт, когда наконец начну возражать я. А я опускаю голову. Потому что потасканный я, прав Шэ Ли. Не то чтобы сильно, но отрицать сам факт бесполезно. Уж кому, как не Хэ, знать…       — Ладно, друзья мои, мне пора, — вздыхает, видимо, заскучавший без реакции публики Шэ Ли, добавляет сухо: — Мо, завтра договорим, — и уходит куда-то в лабиринт узких улиц.       Тянь провожает его взглядом, держа меня за футболку.       — Чего он от тебя хотел на этот раз? — спрашивает он, едва Змей скрывается за поворотом.       — Да не ва…       — Важно, — отрезает Хэ. — Мо, тебе деньги нужны?       Тц! Они мне всегда нужны. Тоже мне, догадливый какой…       — Как ты меня нашёл вообще? — спрашиваю вместо ответа. — Кто-то сказал тебе, где я? — уточняю, уже представляя, как буду откручивать этому кому-то голову.       Хэ Тянь, глубоко вздохнув, кивает. Отпускает мою футболку. Встаёт напротив, украдкой оглядывается по сторонам, наклоняется к самому уху, и я весь напрягаюсь, весь обращаюсь в слух…       А потом он говорит:       — Я шёл по зову сердца, — и, зараза, от заслуженного удара уклоняется.       …Когда я выхожу из метро, небо почти что чёрное. Резко холодает, но дышать всё равно тяжело — душно. Маленькие домики знакомого с детства района выглядят совсем невзрачно в тусклом пасмурном свете; провода тянутся от столба к столбу, низко провисая между ними. Я прослеживаю их взглядом, пинаю подвернувшуюся под ноги пустую банку и пытаюсь про себя досчитать до ста, но уже пятый раз сбиваюсь в районе двадцати. Спокойнее не становится.       На очередном повороте я не выдерживаю.       — Что. Ты. Мать. Твою. Делаешь?! — проговариваю, резко обернувшись.       Тянь медленно стягивает наушники.       — Провожаю тебя, — говорит, подходя ближе.       Ну конечно, давай. Мне же так удобно задирать голову…       — На хрена?       — Боюсь, что тебя подкараулит Шэ Ли.       Тянь говорит это так просто, так спокойно, с такой уверенностью в том, что ничего плохого он не делает, что моё раздражение, тугим узлом закрутившееся в солнечном сплетении, утихает. Гаснет мгновенно, как костёр, залитый водой.       — Всё, — выдыхаю я, почти удивляясь, когда изо рта не вылетает облачко дыма, как в комиксах, — иди. Проводил.       — Не врёшь? — Тянь недоверчиво прищуривается. — Зайди в дом.       — Я не хочу, чтобы ты знал, где я живу.       — М, понятно… — тянет он и вдруг спрашивает: — А Шэ Ли знает? — и подходит совсем близко.       Вот теперь он нервничает: глаза сужаются, зрачки расширяются. Как только что в вагоне метро, где кто-то толкнул меня, и я неловко привалился к Тяню. Отскочил, конечно, сразу же, но что-то странное, нервное и бесконтрольное, в его взгляде заметить успел…       — Знает, да? — нетерпеливо переспрашивает Хэ. — Мо, что у вас с ним?       — Ничего такого, что тебя бы касалось!..       — О, Гуань Шань, а ты чего в дом не заходишь? — Голос матери прерывает меня на полуслове, не даёт послать Хэ куда подальше, и я с трудом подавляю вздох.       Только этого не хватало!       — Привет, мам, — говорю, обернувшись. У мамы в руках пакеты с эмблемой ближайшего супермаркета, она улыбается нам с Хэ и, в отличие от меня, явно не испытывает ни капли неловкости.       — Добрый день. — Тянь, в первую секунду, кажется, тоже потерявший дар речи, расплывается в своей фирменной ангельской улыбочке и подходит к ней. — Давайте я помогу.       — Ох, спасибо, — с облегчением отвечает она, отдавая ему пакеты, — пойдёмте, тут недалеко. Поговорите дома, а то что у порога застыли…       Ну уж нет.       — Ему уже пора, — цежу я сквозь зубы. Подхожу к Хэ, пытаюсь отобрать пакеты, но тот убирает их за спину.       — Благодарю за приглашение, — говорит он моей маме — ну просто, блядь, сама вежливость! — переводя взгляд на меня, добавляет: — Я бы не отказался от стакана воды. Жажда, знаешь ли, замучила… — и под этим взглядом я, как ни стараюсь, никак не могу ему возразить.       В моей комнате пытка продолжается — получив свой треклятый стакан воды, Хэ по-прежнему смотрит на меня. Безотрывно. С каким-то маниакальным вниманием. Совершенно не беспокоясь о том, что я могу понять его как-то… не так.       Впрочем, я его вообще никак не понимаю.       — Что-то ещё? — спрашиваю, отворачиваясь и рывком стягивая футболку. Голос тусклый, блеклый, и я даже не надеюсь, что получится выпроводить Хэ одной только интонацией. И из себя его вывести, чтобы найти повод выгнать, с таким безжизненным шёпотом вместо привычного злобного рычания не получится. Ха. Да ничего у меня никогда не получится, с рычанием или без. «Получится» — это вообще не про меня…       Устал я, кажется. Очень, очень устал. Хочется упасть на кровать и тупо пялиться в потолок часа два подряд, пока мысли не перестанут путаться, а сердце не начнёт биться в нормальном ритме, но грёбаный Тянь в моей комнате совершенно не помогает расслабиться.       — Если ты утолил свою жажду, не мог бы ты… — вздохнув, начинаю я, оборачиваюсь — и замолкаю. Тянь прямо передо мной; стакан — я уверен, воды там не убавилось ни на глоток — отставлен на стол.       — Нет, я не утолил свою жажду, — усмехнувшись, говорит Хэ и без всякого перехода продолжает, проводя пальцем мне по груди: — Пятно так и не отстиралось.       Опускаю голову. Ну да, та футболка, которую я уделал, когда в прошлый раз готовил ему…       — Я куплю тебе фартук.       — Только попробуй, и я…       — А почему мой подарок стоит у стены? — не даёт мне закончить угрозу Тянь. Даже взгляд от меня отводит, переводя его на стоящий у стены огромный игрушечный сэндвич.       — Потому что мне некуда его положить, — вздыхаю я. — Если ты не заметил, кровать у меня в два раза уже.       — Хм, да, я об этом не подумал… — растерянно бормочет Хэ. Вот же… он что, считал, что у всех такие траходромы, как у него? А вот на, получи жестокой реальностью по лицу.       — И ты ни разу на нём не спал?       — Нет.       — Ну вот. А я представлял… — Хэ подходит к кровати-игрушке и проводит по ней рукой, слегка надавливая. — Она, наверное, очень мягкая. Нужно проверить, — говорит он, бросая её на пол.       Я лишь усмехаюсь — да, и здесь она не помещается. Цепляется углом за кровать, сгибается, упруго провисая к полу…       — Как видишь, здесь ей тоже не хватает места… Тянь!       Среагировать на подсечку я не успеваю. Вскрикиваю только, хватая руками воздух — а в следующее мгновение уже проваливаюсь в мягкость дурацкой подушки. Хэ падает рядом.       — Руки, руки убери! — только и остаётся тихо цедить сквозь зубы — шуметь нельзя, мама же дома. — Тянь, да какого хрена! — пытаюсь подняться я, но Хэ хватает меня, притягивает к себе — и гладит, гладит, гладит, нагло запустив руки под футболку…       — И правда мягкая, — шепчет он. Играется со мной, как кот с мышью: чуть затихаю — обнимает осторожно, почти не держит; вырываюсь — сжимает так крепко, что трудно дышать. Его тёплые руки будто предсказывают каждое моё движение, безошибочно находят места, от прикосновений к которым я выгибаюсь, вжимаясь в него бёдрами, но я же не специально, я не хочу…       — Да отцепись ты! — шиплю рассерженно, а сопротивляться в полную силу всё равно не могу, и мы возимся сумбурно, цепляясь друг за друга пальцами, то отстраняясь — то снова сплетаясь в клубок.       — Ну что ты дёргаешься, Шань? — щекотно выдыхает Тянь куда-то мне в макушку. И губами к виску… — Тебе больно? Страшно? Неприятно?       — Мне… мне неприятно… Тянь, хватит!       Но он меня не слушает. Просовывает между нами руку, запускает её под резинку моих штанов, под бельё, будто случайно задевая член, и мне так хочется простонать, что я невольно утыкаюсь куда-то ему в шею, заглушая этот постыдный звук…       — Ты обманываешь меня, малыш Мо, — шепчет Тянь — и резко переворачивается, укладывая меня на себя. Я теперь сверху, его руки легко лежат на моей пояснице. Он не держит меня, просто медленно водит пальцами вдоль позвоночника, и можно встать, вскочить, врезать ему — но я лежу, зажмурившись, и лишь чувствую, что бёдрами мы притираемся совсем тесно, что у него уже тоже стоит, и что я не могу, никак не могу подняться, потому что слишком приятно ощущать, как кто-то хочет меня так сильно…       И когда я совсем сдаюсь, когда утыкаюсь лбом Тяню в плечо и двигаю бёдрами — сам, первый!.. — раздаётся стук в дверь.       — Тише, тише ты! — Хэ, навалившись, удерживает меня за плечи. — Лежи спокойно. — Потом встаёт. Поправляет штаны. Идёт к двери, на ходу натягивая край футболки ниже…       Когда он касается дверной ручки, я зажмуриваюсь и прячусь за кроватью.       — Совсем забыла спросить. Вы, может, голодные? — от звука маминого голоса хочется залезть под кровать, но я терплю и лежу, не двигаясь, даже вздохнуть боюсь. — А где Гуань Шань?       — Нет, спасибо. Я сейчас пойду уже. — И как у Хэ получается говорить так спокойно? У меня всё лицо горит! — А он… лежит на подушке за кроватью. Шань, помаши ручкой! Вот, видите. Мы немного… хм… поборолись. Ну, знаете, в шутку…       Когда мама уходит, я встаю. Уже собранный. Уже остывший. Подхожу к двери. Хэ смотрит на меня, следя за каждым движением.       — Тебе пора, — говорю я, хватаясь за ручку, но открыть дверь не могу — Тянь приваливается к ней плечом.       — Приходи ко мне завтра.       — Зачем?       — Приготовишь что-нибудь. У меня от магазинной еды желудок болит. Или… знаешь, просто приходи.       За тонкой стеной слышно, как мама что-то напевает на кухне, и я, как бы ни хотелось наорать на этого самодовольно ухмыляющегося засранца, молча мотаю головой. Но Хэ такой ответ явно не устраивает. Он в два шага оттесняет меня к стене. Встаёт, упершись в неё руками по обе стороны от моей головы. Совсем непонятно, злится ли он, или издевается, или… ещё что-то, только видно, что не спокоен: зрачки пульсируют, вена на шее бьётся рядом с царапиной — неглубокой, уже почти зажившей, но обещающей оставить на память о себе шрам…       Раздражает. До дрожи в пальцах, до сбивающегося дыхания раздражает вот это непонятное чувство — знаю ведь, что надо его оттолкнуть, но не могу.       — Бесишь.       — Я тебя даже не трогаю.       — Мне приходится дышать с тобой одним воздухом.       Тянь усмехается. Демонстративно задерживает дыхание и не дышит долго. Так долго, что краснеет и судорожно сглатывает; так долго, что секунды в моей голове, начавшие отсчитываться еле слышным тиканьем, бьют набатом.       — Дыши… Дыши, ты, придурок! — шиплю я, пальцами разжимая ему челюсти, и Хэ, послушно глотнув воздуха, заходится кашлем — сдавленным, тихим. Смеётся, упирается лбом в дверь над моим плечом, заставляя меня замереть: его волосы щекочут мне шею, на пальцах — тепло его губ, и голова кружится от его пахнущего сигаретами дыхания, такого жаркого, так близко…       — Отойди, — едва слышу сам себя сквозь стучащий в ушах пульс. Хэ не отходит. Только голову чуть приподнимает и шепчет на ухо:       — Пообещай, что придёшь завтра, и я вообще уйду.       И я обещаю. Но лишь потому, что терпеть его тихий смех, его горький запах и эту — уже целиком мою — разверзнувшуюся жадную пропасть в груди становится просто невыносимо.

***

      Картофельная кожура закручивается спиралью. Я срезаю её очень сосредоточенно — так, чтобы не оборвалась раньше, чем вся картофелина останется очищенной. Унылое на самом деле занятие, но Хэ смотрит на меня даже в такой момент — я чувствую, как едва ощутимое, иллюзорное тепло сосредотачивается между лопаток, поднимается к шее, щекотно проходится по волосам…       В метро рядом с Хэ тоже было тепло. Он стоял с закрытыми глазами; наши плечи соприкасались вроде бы совершенно случайно, но когда я отстранился, глаза он сразу открыл — боялся, что сбегу?       А мне не хотелось сбегать. Хотелось треснуть его за то, что он вдруг стал таким… добрым, что ли? И себе — за то, что наивно ведусь на это. Когда увидел его с утра у дома, вообще чуть не улыбнулся. Думал, померещилось: Хэ, зевающий безостановочно, был бледен как приведение. «Я не хочу, чтобы Шэ Ли опять к тебе приставал», — ответил он на мой невысказанный вопрос.       В школу мы поехали вместе.       Змей и правда весь день крутился рядом. Видимо, снова активно набирает шестёрок, а я всегда был одним из лучших вариантов — исполнительный, вопросов лишних не задаю, согласен на самую дрянную работу и самую жалкую оплату. Я бы и в этот раз не против подзаработать, но Хэ на предложение «я пойду поговорю с ним» отреагировал таким взглядом, что у меня внутри всё перевернулось.       Да, он, наверное, неплохой парень. Ну трахает всё подряд, ну высокомерный, ну эгоистичный, самовлюблённый, упрямый, надоедливый… но неплохой всё-таки. А Змей…       …В первую нашу встречу с Шэ Ли я отплёвывался кровью, радуясь, что вместе с ней на асфальт не сыплются мои зубы. «Хватит с него», — лениво протянул вдруг кто-то за пределами видимости, и четверо парней, увлечённо пинавших меня, сразу отступили. «Что он сделал?» — продолжил равнодушный голос. «Так это, Змей… огрызается… сам на нас полез… дерзкий больно…» — наперебой начали отвечать уёбки, на деле просто решившие почесать об меня кулаки, но «Змей» их, кажется, не слушал. Он подошёл ко мне, присел прямо перед лицом и протянул руку. «На хуй пошёл», — выплюнул я вместе с очередной порцией крови из разбитой щеки, зажмурился, но вместо удара почувствовал, как меня гладят по голове. «Какой дикий, какой бесстрашный мальчик! — сквозь смех прошептал Змей, придавливая меня к асфальту за попытку извернуться и врезать ему. — Мне как раз такой и нужен…»       Очередная спираль обрывается, и я, вздрогнув, чуть не втыкаю нож себе в палец. Руки трясутся… Хм, значит, всё-таки не могу я это так просто оставить. Шэ Ли и Хэ Тянь… С обоими я начал общаться не по своей воле; оба в итоге нужны мне, хоть и каждый — по-своему. Вот только сосуществовать в моей жизни мирно они явно не собираются, а значит, нужно сделать выбор.       Отложив нож, я встаю и глубоко вздыхаю. Да, я трус, я до последнего не хотел во всём разбираться, ставить точку, рвать эту болезненную связь, от которой одни проблемы, причём не только у меня, но…       — Тянь.       Хэ сидит на кровати. Кивает, мол, продолжай, и не пытаясь сделать вид, что занимался чем-то, кроме сверления меня взглядом… И что интересного нашёл?..       — Слушай, я… — слова тяжело выговаривать, будто воздуха не хватает, как бы глубоко я ни вдыхал, но я очень, очень стараюсь, — поговорить хотел.       Пауза. Потом Тянь снова кивает. Хлопает по кровати рядом с собой, но видя, что я не собираюсь к нему подсаживаться, встаёт и сам подходит ко мне.       — И о чём ты хотел поговорить? — спрашивает, останавливаясь в паре шагов.       — О Шэ Ли. Не лезь к нему, — пытаюсь я выпалить с угрозой, но получается как-то… как будто упрашиваю, — он реально отморозок, хоть и выглядит нормальным.       — Да, я заметил, — усмехается Хэ, помахав рукой. Сегодня на ней нет повязки, и шрам кривой красной полосой отчётливо выделяется на бледной ладони.       С трудом отвожу взгляд.       — Вот, — продолжаю, вперив его в пол, — просто… да, не связывайся с ним. Я понимаю, ты у нас рыцарь и всё такое, но это не тот случай, когда стоит геройствовать…       — Знаешь, Мо, у меня встаёт, когда ты так мило пытаешься обо мне заботиться.       От удивления я даже не сразу осознаю, что Хэ сказал. А когда до меня всё же доходит, до боли сжимаю кулаки — то ли от досады, то ли от злости.       — Придурок, я же серьёзно с тобой говорю!       — Я тоже серьёзен, — кивает он, — не веришь? — и тянется к резинке штанов. — Смотри…       Да бля, кому это надо!.. Я зажмуриваюсь, руками лицо закрываю, чтобы наверняка. Нет, ну какой придурок!       — А, ладно, — говорит Хэ. — Я фотку скину.       — Не смей! Не смей, блядь!..       Щелчок затвора…       Сигнал смс…       …Мудак.       Медленно открываю глаза. Пялюсь в одну точку, пытаясь среди всех матов в голове подобрать слова, способные донести до Хэ одну простую мысль — «от меня одни проблемы, следовательно, нам не по пути», — но чувствую, как мне на плечи опускаются тёплые руки. Как пальцы на секунду сжимаются и скользят ниже, к краю рукава, к покрытой мурашками, словно наэлектризованной коже. Ну начинается…       — Тянь, я понимаю, что тебе, возможно, хотелось бы повторить то… — я запинаюсь, чувствуя, как щекам становится горячо, но всё же заставляю себя продолжить: — в общем, ты понял, что. Но я не хочу, неужели не видно? Неужели обязательно нужно, чтобы я это вслух сказал? Неужели обязательно нужно меня унижать, а? Нравится тебе это?! — и срываюсь на крик, но Тянь смотрит на меня спокойно, наклонив голову к плечу.       — Я не хотел тебя унижать, — говорит серьёзно, будто не он только что свой стояк фотографировал, и я совсем ничего не понимаю.       — Что тебе тогда от меня нужно?!       — Да просто ты мне нужен, Мо. Ты. И всё…       Неубедительно, Хэ. Зачем я тебе? Тебе скучно? Ты опять решил надо мной поиздеваться? И даже если тебе действительно просто хочется, ты наиграешься, а мне что потом делать?..       — …Почему ты говоришь, что не хочешь меня, когда по всему видно, что хочешь? — продолжает напирать Тянь, подходя, и я пячусь, в надежде хоть так избежать ответа. — Что было не так? Нет, понятно, что больше всего «не так» для тебя был мой член в заднице, но кроме этого?       — А этого мало?!       — Ты, кажется, сам предложил, — прищуривается Хэ; его взгляд становится едким и острым, но стоит мне сжать челюсти так, что зубы скрипят, смягчается.       — Ладно, Мо, — вздыхает Тянь. — Я виноват. Я… заставил тебя это сделать. Вынудил…       — Нет, — спешно перебиваю я; Тянь хмурится. По его лицу видно, что думает он что-то вроде: «Ты издеваешься? Тебе что, лишь бы поспорить?»       — Я совсем не понимаю, как себя с тобой вести, — говорит Хэ, подтверждая мои догадки. — Чего тебе хочется?       — А тебе не похуй?       — Я пытаюсь быть с тобой… не знаю… милым.       — А мне это на хер не надо!       — Мо…       — На хуй пошёл.       — На хуй сейчас пойдёшь ты, — просто, по-доброму, улыбается Хэ и делает ещё шаг ко мне — последний, за черту, допустимую приличиями, в совсем личное пространство. — Понял, Рыжик?       И это «Рыжик» напрочь коротит мне рассудок. Снисходительный тон — то, что всегда заводило меня с пол-оборота. Правда, заводило в другом смысле слова, но рядом с Хэ грань между этими смыслами становится отвратительно тонка… А он рядом. И не смотреть на него никак не получается. Он монохромный, словно вылез из старого кино: белая кожа, серые тени под глазами, чёрный свитер накинут поверх белой футболки, за чёрными ресницами глаза серые темнеют — буря, шторм, смерч…       — Ты тоже этого хочешь, — он прижимается ко мне, обнимает за талию, ведёт руками ниже, сжимает ягодицы… — я же вижу.       «Нет. То, что ты видишь — это обман, временное помешательство!» — хочется выкрикнуть мне, но оставшихся сил хватает только на то, чтобы удержаться на ногах и помотать головой.       — Не переживай так, Шань. Мы подростки, гормоны играют. Это нормально, ничего не значит, ничего серьёзного… — шепчет Хэ горько на ухо, касаясь губами мочки, и подталкивает к кровати. — Расслабься и веди себя так, как хочется, а я потом сделаю вид, что ничего не было. Ни тогда, ни сегодня. Обещаю, Мо…       Его голос тихий, вкрадчивый — и честный. Иду, как загипнотизированный, только слушать могу, только вздрагивать от влажных прикосновений языка к шее. Едва не спотыкаюсь о кровать, но Хэ подхватывает меня и укладывает под себя. Футболку стягивает, штаны вместе с трусами просто спускает до колен, и я так благодарен, потому что нет сил терпеть. Мне нужно сейчас же почувствовать его прикосновения, жар его ладони на моём члене, это давление, быстрое, жадное скольжение, до пошлых влажных звуков, до безумия…       — Ну же, Мо. Не будь таким эгоистом, мне ведь тоже хочется…       Шёпот Хэ еле различим сквозь пелену возбуждения. Едва понимая, скорее, чувствуя, чего он от меня хочет, я протягиваю руку и запускаю ему в штаны. Медлю, сам не зная, чего боюсь, и он двигает бёдрами, толкаясь влажной от смазки головкой мне в ладонь.       — Но не заставляй себя, если не хочешь, — шепчет, когда я невольно отдёргиваю руку, — тебе я всё равно сделаю приятно, вот так, не бойся, только рукой, — целует меня в шею, в щёку, в висок, мягко, чувственно…       И я решаюсь. Обхватываю его член, провожу ладонью по всей длине, пальцем размазываю смазку — так много? давно хочет?.. — и Тянь дышит громче, сбиваясь с ритма, утыкаясь губами куда-то в уголок моих плотно сжатых губ. Он дрочит мне левой, и получается немного неловко, но всё равно почему-то гораздо приятнее, чем когда я прикасаюсь к себе сам. Удовольствие растекается по всему телу, словно заполняет его горячей сладкой патокой, непривычно острое, неудержимо сильное, ну как от него отказаться… какой же я глупый. Глупо шептать Тяню «спасибо», глупо всем своим телом, каждым движением умолять его «погладь меня, поцелуй, приласкай…», глупо стонать так громко — и, испугавшись звука этого томного, развратного, будто и вовсе не моего голоса, до боли кусать губы…       — Давай вот так. — Хэ накрывает мне рот тёплой ладонью, заглушая постыдные стоны. Целую её — спасибо тебе… — чувствуя губами шрам, и совсем крышу сносит. Хэ дрался за меня, ему было больно из-за меня, и я должен загладить свою вину. Может, если вот так, если провести языком по выпирающей тонкой полоске кожи…       — Хаа, Мо…       Стон Хэ как током прошибает вдоль позвоночника. Я же так кончу, совсем скоро, сейчас. И надо, чтобы Хэ тоже. Потому что я хочу с ним. Вместе…       Убираю руку Тяня ото рта, переплетая пальцы. На шее у него царапина — ещё одна отметина, увидев которую, я чувствую, как сердце начинает биться быстрее, — и я облизываю её, посасываю тонкую кожу, прихватываю её зубами… Я не знаю, как доставлять удовольствие, тычусь наугад как слепой котёнок, но Хэ, кажется, нравится. И мне так хорошо оттого, что он втягивает воздух сквозь зубы, когда я оглаживаю его плечи, сбивается с ритма, когда зарываюсь пальцами ему в волосы, сжимает руку на моём члене сильнее, стоит только потянуть за них…       — Ры-ы-ыжий. Не делай это больше ни с кем. Ни с Шэ Ли. Ни с девушками. Ни с кем… Ты мой, слышишь? Мой…       И всё. Самоконтроль к чертям. Выдержка к чертям. Разум к чертям. То, что остаётся, совсем животное, неуправляемое — я кусаю Хэ, я толкаюсь ему в ладонь, я сжимаю его член, не в силах больше пошевелить рукой, и Хэ приходится двигаться самому. Мышцы напрягаются, пульс в ушах гремит всё громче, и мы с Хэ становимся одним, целым, сплетаемся, вжимаемся друг в друга — и кончаем вместе, и расслабляемся, и выдыхаем, упав на постель…       …Дар речи я обретаю минут через пять.       — Мне нужно в душ, — говорю. Морщусь — голос хрипит — и, откашлявшись, продолжаю: — Эй, Хэ, слышишь? Встань с меня, мы испачкались.       — Не нужно в душ, — лениво отзывается он. Приподнимается надо мной, и я чувствую, как влажно и скользко между нашими животами. — Я тебя вытру.       — Эй, стой!..       Но возражений он не слушает — снимает свою футболку и вяло отмахивается, мол, «постираю потом».       — Лучше всё равно помыться, — растерянно шепчу я, когда он проводит ей по моему животу. — Она же… ну… засохнет.       — Ага, — кивает Хэ, вытирая себя и бросая футболку на пол, — но мне так лень вылезать из постели. Давай ещё полежим…       Он обнимает меня, прижимается тесно, и так спокойно дышать с ним в унисон, так приятно ощущать тепло его тела, так смешно слышать, как он намурлыкивает какой-то нехитрый мотив… Я не привык к такому, и первое желание — съязвить и вырваться, но я молчу, и эти мои колючки, привычно выставленные между нами, в меня же и впиваются. Хэ железный, ему они нипочём, а мне — больно. Вот только рядом с ним я, кажется, готов эту боль терпеть…       На этот раз он засыпает первым. Не выпуская меня из объятий, ничего не говоря, просто выключается, как по щелчку. Я и сам сонный, глаза закрываются, и сил хватает лишь на то, чтобы натянуть обратно штаны и вытащить из кармана телефон — надо, наверное, завести будильник, а то вырублюсь сейчас, и в метро не…       Значок непрочитанного сообщения сбивает с мысли. Мозг тормозит нещадно, и о том, что оно от Хэ, получается вспомнить только уже загрузив фотку. Загрузив — и недоуменно подняв брови, потому что на фото, которое он прислал, совсем не содержимое его трусов. На нём я. Снятый со спины, сгорбившийся, закрывающий лицо руками. И подпись снизу: «смотри, у тебя уши покраснели. так мило~».