Смотри на меня

      Сетка ограждения упруго пружинит, когда я падаю на неё спиной. Стальные прутья впиваются в лопатки через тонкую ткань футболки. Не самое приятное ощущение, учитывая, что спина у меня расцарапана. Ха! У Рыжего, наверное, всё-таки были в предках кошачьи…       Ухмыльнувшись, я сползаю по сетке вниз. Футболка задирается, и кожу пощипывает от прикосновения холодного металла, но мне, внезапно, плевать. Вот ведь какая забавная штука: терпеть не могу, когда на мне оставляют следы. Засосы, синяки, царапины — всё это прекрасно смотрелось на тех, кто лежал подо мной, но только не на мне. Не-а. Нет.       Но Шань и тут сумел выделиться. Ему всё сошло с рук: засос над ключицей, расцарапанная спина, синяк на плече — пять синяков, чёткие отпечатки пальцев. Да, не женская у него хватка. Тяжёлая.       И, о чёрт, как же это заводит…       Просто снесло крышу, и я едва ли вспомню, что вообще нёс, лишь бы довести Шаня до кровати… Но буду ли я заморачиваться по поводу своей ориентации? Чёрта с два. Рыжий и так переживает за двоих. «Не ходи за мной, это выглядит стрёмно, — сказал вчера перед уходом; подумав, добавил: — Пожалуйста».       И нахмурился. Только не так, как обычно, не зло и не вызывающе, а поднял брови виновато, недоуменно и растерянно, будто не знал: правильно ли всё делает? не обидят ли его за это?       Я не обидел. Кивнул, рассматривая поджатые, до красноты искусанные губы, и отчётливо осознал, что, будь моя воля, ни за что бы его не отпустил. И одному ходить не позволил бы, чтобы всякие гады ползучие рядом не ошивались.       Но топтать гордость Мо нельзя. Она у него — явно больное место, а я не хочу делать ему больно.       Вздох вырывается из лёгких против моей воли, громкий и полный из последних сил сдерживаемого раздражения. Нет, решение это, конечно, хорошее. Жаль, есть одна проблема: оберегание нервов Мо стоит нервов мне. Целого мотка — я чувствую, как с самого утра внутри словно разматывается спутанный клубок нитей, и все они тянутся куда-то в предполагаемую сторону обитания Рыжего. Потому что ну невозможно же, когда он где-то там и неизвестно что с ним происходит!       Совершенно невозможно. Весь день проходил как на иголках: волнение закручивалось в тугую спираль, давило изнутри тяжело и назойливо. В голову то и дело закрадывалась мысль, а не найти ли Шэ Ли, чтобы хоть так дать жгучей, вибрирующей где-то под диафрагмой энергии выход, но в последний момент меня нашёл Цзянь. Его предложение покидать мяч после школы пришлось очень кстати. Это ведь явно безопаснее, чем нарываться на драку?       Явно. Вот только Цзянь опаздывает, а подпирание собой пустой баскетбольной площадки нисколько не помогает обрести душевное равновесие.       Смех получается тихий и хриплый, совсем неживой, но я стараюсь. Потому что смешно же, ну в самом деле! Что ж я так за это рыжее безобразие беспокоюсь… Нет, он, просто магнит для проблем, этого у него не отнять, но не маленький уже, сам разберётся. А у меня паранойя какая-то!       Свалился, блядь, на мою голову. А всё Цзянь И виноват, он его тогда подцепил. Вернее, зацепил. Плечом. Спасибо, И, только больше не толкайся в коридоре — мне и этого чуда на всю жизнь хватит…       Хотя, надо признать, появление Мо решило много проблем. Как минимум отвело угрозу от самого Цзяня. Именно глядя на его растрёпанные светлые волосы и изящные ключицы я впервые подумал, что, возможно, одними девушками мои сексуальные интересы не ограничиваются. Нет, в постель затащить даже не пытался, слишком уважаю Чжэнси, да и И ни на кого другого не смотрит, но потискать-то никто не запрещал?       А потом появился Рыжий, и всё желание трогать кого-то, кроме него, отбило напрочь. Цзянь милашка, конечно: чистая белая кожа, волосы эти блондинистые, наивный взгляд. Но всё это ничто по сравнению с покрытой ссадинами, синяками и царапинами кожей Мо, его жёсткими рыжими волосами, глазами янтарными, взгляд которых, кажется, насквозь может прожечь…       И надо же, кто бы мог подумать, что этот колючка может быть таким ласковым. Я точно не предполагал — после первого раза вообще казалось, что чтобы нормально потрахаться с Мо, нужно как можно крепче его зафиксировать. Не то чтобы такая перспектива меня отталкивала, но всё-таки хотелось… другого хотелось, в общем. Не так. Не на грани насилия.       Поэтому вчера я пытался сделать всё, лишь бы он опять не начал вырываться. Ну невозможно ведь так — хочется доставить удовольствие, невыносимо, до зуда в ладонях хочется, а Рыжий шипит и из рук выворачивается, будто я ему больно делаю! И даже когда получилось его обнять, именно обнять, а не схватить, удерживая, я всё равно ждал, что он вот-вот начнёт вырываться…       Но он не начал. И в этот момент, едва я почувствовал, что он спокойно, сам, ложится под меня, сердце, кажется, пропустило удар. Это тоже смешно, наверное — таких побочных эффектов от возбуждения у меня раньше никогда не было, — но тогда было не до смеха. Вообще ни до чего не было дела. Только Мо: его сбивчивое дыхание, стоны, то, как его тело отзывается на каждое моё прикосновение — так откровенно, так жадно. А когда он облизал шрам…       Я-то думал, его острый язычок годится только на то, чтобы материться. Но нет. Оказывается, материться у Рыжего получается даже гораздо хуже, несмотря на годами оттачиваемое мастерство.       Хм, забавно. А ведь Мо совершенно не понимает своей привлекательности. Что ж, видимо, придётся ему доходчиво объяснить…       — Хэй, Тянь! — звонкий голос Цзяня раздаётся совсем рядом; я вздрагиваю. — Смотри, кого мы привели!       И, подняв взгляд, усмехаюсь. «Мы» — это, само собой, И с Чжэнси. А «привели» они Рыжего. Судя по его виду — под конвоем.       — Какая приятная встреча, — мой голос звучит приторно-сладко; взгляд прикован к Мо. Он недовольно кривится в ответ, а я улыбаюсь. На осмотр хватает пары секунд — новых побоев на нём не появилось, взгляд привычно дерзкий, а значит, всё хорошо, — и напряжение, весь день сковывавшее плечи, отступает. Пугающее ощущение: кажется, моё настроение напрямую зависит от этого непредсказуемого засранца. Так себе открытие… — Я соскучился, пока тебя ждал. Что, малыш Мо не хотел с нами играть, и пришлось долго его уговаривать?       Цзянь задумчиво чешет затылок.       — Я Чжаня уговаривал, он идти не хотел, — бормочет, обиженно надув губки, — а Гуань Шань совсем даже и не возражал…       В ответ на это заявление Мо фыркает и отворачивается — явно не ожидал такой подставы. А моя улыбка становится ещё шире. Вот значит, как. Совсем не возражал. Это надо же, какие мы вдруг покладистые стали. Может, ему просто необходимо иногда, скажем так… спускать пар?       О да, я могу об этом позаботиться…       — Ну что, двое на двое?.. — как всегда деловой и собранный Чжань не даёт мне развить мысль.       И именно с ним я оказываюсь в одной команде. Цзянь не скрывает досады; Мо вздыхает с облегчением, а я едва сдерживаюсь, чтобы в голос не рассмеяться. Потому что уверен: при таком раскладе отличная получится игра.       И не ошибаюсь. С первых секунд становится ясно: победа за нами. Цзянь дезориентирован напрочь — мяч его интересует мало, его интересует Чжань. А Мо… что ж, его я беру на себя.       На улице прохладно, но душно и сыро. Игра течёт вяло — не успеваем мы начать, как футболки пропитываются потом, а дыхания становятся тяжёлыми и частыми. Я, правда, всё равно наслаждаюсь. Привычные движения, не забивающие голову мыслями, получаются на автомате. Нас всего четверо, и следить за каждым, предугадывая манёвры — проще простого.       Но я слежу только за Рыжим. Даже сам «случайно» отдаю ему мяч, чтобы понаблюдать за поведением в игре. Вот он разбегается, прыгает, майка задирается, обнажая напряжённый живот… Промажет с такого угла, я знаю — и да, мяч летит мимо, лишь слегка цепляя сетку. Шань хмурится, кидает взгляд на меня…       А вот теперь попал, Мо. Точно в цель.       — Хуйня какая-то… — бормочет Шань, когда мы заканчиваем с позорным для него с И счётом 12:30. Цзянь удручённо кивает.       — Не расстраивайтесь, детишки, — говорю я, стягивая напульсник. — Я как-нибудь дам вам пару уроков.       — Самый крутой тут нашёлся?       Раздражённый Мо с недавних пор вызывает желание потрепать по волосам, и приходится сложить руки на груди.       — А ты хочешь с этим поспорить?       — А что, если хочу? — говорит он и смотрит так вызывающе, нахально.       О да, я бы с ним сейчас поспорил. Только на другом поле…       — Ну давай, — отвечаю я, снова натягивая напульсник на правое запястье.       — Эй, вы что собрались делать? — Цзянь в мгновение оказывается рядом. — Сейчас уже ворота закроют.       — А мы до первого мяча, — отвечает Мо. И в голосе его звучит непонятно откуда взявшаяся уверенность.       Когда мы начинаем играть, эта уверенность становится ещё отчётливее. Смешанная с его природным упрямством, она превращает Рыжего в серьёзного соперника. А ведь он действительно хорошо играет. Нет, я знал это, понял, наблюдая за ним в последние недели, но впервые ощутил на себе.       Шань быстрый, юркий, яркий, как искра. Я смотрю на него, чувствуя, как он проносится мимо, и не могу отделаться от мысли: а какой он в постели? Когда не придавлен мной, когда не зажимается от стеснения, когда его силы уходят не на сопротивление и попытки сдерживаться, а на то, чтобы получить удовольствие — и доставить его. Он же дикий совсем, бесится, носится, горит, расплёскивает вокруг себя живую огненную энергию, и я греюсь в ней, плавлюсь, пытаюсь поймать — и не могу. Это же не по пра-а-авилам. Мы только сталкиваемся плечами, только чувствуем тёплые отпечатки ладоней друг друга на пыльном мяче, только мельком цепляемся острыми взглядами. И мне хочется наплевать уже на игру, на дурацкий спор, на то, что Чжань с Цзянем смотрят на нас во все глаза, и схватить его, прижать, разгорячённого и запыхавшегося, к груди, поцеловать в губы, затащить в постель. Может, если получится посадить его сверху, взять так, чтобы он сам двигался, сам насаживался на член…       За мыслями не замечаю, как мы перемещаемся на мою сторону площадки, прямо под моё кольцо. Мяч веду я, но ситуация всё равно напряжённая. И как я так умудрился… Это всё Мо. Стоит так близко, смотрит на меня не отрываясь и ещё ближе подходит, хотя и так уже может дотянуться до мяча. Это уже не расстояние вытянутой руки, это расстояние, когда, наклони я голову, и наши губы соприкоснутся. Но он всё равно ничего не делает, даже не пытается перехватить мяч, только чуть наклоняется, смотрит снизу вверх, прищуривается, губы облизывает… Чего ждёт?       И чего жду я? Нужно увести мяч отсюда, но тело не слушается. Оно увязло в этой притягательной близости и все чувства угрохало на то, чтобы прочувствовать её. Звонкий стук мяча об асфальт становится глуше, потом совсем затихает, и остаются лишь мягкие удары на кончиках пальцев, губы Мо всё ближе…       А в следующее мгновение я ощущаю рукой пустоту; где-то высоко за спиной звенит сетка на кольце. Мо будто растворился в воздухе, только его дыхание тает на губах.       — Ты его сделал! — Цзянь вскрикивает так довольно и восторженно, словно это он сам, лично, только что надрал мне мою самовлюблённую задницу. — Ну что, Тянь, понял, что ты тут не самый крутой? Эй! Чего смеёшься?       Ответить получается не сразу. Потому что ну в самом деле смешно же, повёлся, как влюблённая школьница!       — О да, я многое понял, — говорю я сквозь смех и, кивнув Рыжему, добавляю: — Спасибо, Мо. С тобой… приятно иметь дело.       Ему моё «спасибо» явно встаёт поперёк горла. И вкус победы портит — он кривится, сжимая и без того тонкие губы, и уходит в раздевалку, так ничего и не ответив.       Переодевается он тоже молча. И я молчу — Шань непривычно задумчив, и кажется, если станет совсем тихо, можно будет услышать его мысли.       Только какая, к чёрту, тишина, когда рядом Цзянь.       — Хэ Тянь! У тебя вся спина расцарапана! — восклицает он, когда я стягиваю футболку. — И засос на плече!       Его голос звучит странно, в нём восхищение пополам с укоризной, будто Цзянь сам не понял, осуждает меня или завидует, и это, конечно, забавно. Только не для Мо — краем глаза я замечаю, как он дёрнулся и замер; на результаты своих трудов он смотреть почему-то не хочет.       — Кто поставил? — не унимается Цзянь. — Дай посмотреть, — и, в два шага подойдя, касается меня тёплыми пальцами. Над ключицей, у основания шеи.       Мо всё-таки кидает в нашу сторону нечитаемый взгляд.       — Кое-кто очень страстный, — отвечаю я, но не Цзяню. Тот, кому предназначены эти слова, нервно теребит край футболки.       Ну что ты, Мо, в самом деле. Не доверяешь мне?       — И как это? Приятно?       — О да. Очень…       Рыжий наконец отмирает и отворачивается. Шея у него сзади краснеет, кожа становится горячей… наверное. Коснуться бы, проверить, лучше — губами…       — А какие ощущения?       — Хм-м, знаешь, лучше один раз попробовать, чем…       — Эй, хватить тупые вопросы задавать! — Чжань не даёт мне и дальше смущать Шаня — или соблазнять И? Цзянь мгновенно на него переключается:       — Ну мне просто интере-е-есно…       Чжэнси ещё что-то ворчит, лейтмотивом в ворчании звучит «отстань», но я почему-то уверен, что Цзянь к нему с этим вопросом ещё пристанет. И даже на демонстрацию разведёт. А там, глядишь, станет в школе двумя девственниками меньше. Главное, чтобы знали, что делать. Просветить Цзяня, что ли, на всякий случай…       К чёрту, сами разберутся. У меня есть другой объект для просветительской миссии. Стоит вот, переодевается. Жесты рваные, будто торопится куда-то.       Да ладно, Мо, блондинчики не смотрят, а я чего там не видел?       Однако не видел, как оказалось, многого. Не до рассматривания было вчера, а в первый раз, в слегка разбавленной огнями города темноте, ничего толком не разглядел. Зато сейчас, в свете ярких люминесцентных ламп, Мо как на ладони. Он и правда торопится, словно чувствует мой взгляд и не хочет, чтобы он касался обнажённой кожи. Вздрагивает, когда я поворачиваюсь к нему, и скованно ведёт плечами. Меняет футболку, жёлтую на ещё более жёлтую, рывком спускает штаны, наклоняется, чтобы стянуть штанину с ноги…       А ему идёт чёрное бельё. И эта поза…       — Ну Чжа-а-ань…       — Я сказал нет!       — Чего вы там? — недовольно бросаю я. Блондинчики расшумелись, и их голоса мешают мне медитировать, рассматривая тощую задницу.       — Он не хочет идти со мной в кино, — говорит мне Цзянь и снова поворачивается к своему СиСи. — Давай решим вопрос по-мужски — кто первый моргнёт…       — О, нет. Даже не думай.       — Кто первый чего?       — Моргнёт, — со вздохом отвечает мне Чжань. — Что-то вроде игры: смотрите друг другу в глаза, и кто первый моргнёт — проиграет. И нет, Цзянь, я не стану этого делать. Мне прошлого раза хватило.       Он хмыкает в знак того, что ответ окончательный, и снимает футболку. Цзянь сразу же замолкает. На какое-то время он, считай, выведен из строя.       Так что я могу спокойно поприставать к Мо.       — Эй, Рыжий, — говорю, подходя ближе. Он уже переоделся и теперь стоит, нахмурившись, и явно не знает, куда себя деть. — Давай сыграем, м? Кто первый моргнёт.       — Если я буду долго на тебя пялиться, меня стошнит, — отвечает он достаточно громко, чтобы все слышали.       А я говорю совсем тихо, ему одному:       — Так вот почему ты вчера закрывал глаза…       Мо стискивает зубы. Кажется, сейчас врежет мне — или сквозь землю провалится. Эти два желания явно бьются в нём на равных. Он сглатывает, сжимает кулаки, потом разжимает их, засовывает руки в карманы; воздух рядом с ним будто искрит. Напряжение такое, что я не понимаю: как И с Чжанем нас ещё не спалили?       К счастью, увлечённые друг другом блондинчики внимания не обращают ни на кого, так что я позволяю себе и дальше стоять рядом с Мо. Просто стоять, просто смотреть, просто чувствовать, как он, бедный, не знает, куда себя деть. Морщится, вздыхает, переминается с ноги на ногу… облизывается. Медленно проводит кончиком языка по губам, и я, блядь, не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы не понимать, как это выглядит со стороны. И какой эффект производит на меня.       Сейчас бы этот язык засосать…       Когда мы дрочили друг другу, Рыжий губы плотно сжал, не давая себя поцеловать. Конечно, приём «надави на челюсти» срабатывает со всеми, но не хотелось его заставлять. Это прям идея фикс стала — поцеловать его без сопротивления.       Мне вообще много чего хочется с ним сделать, но я не понимаю, что можно сделать, не получив после по наглой роже. От этого, правда, хочется ещё сильнее. Отсосать. Вылизать. Кончить ему на лицо.       Ну, за последнее-то точно огребу, но как же хочется…       И что меня так им пришибло? Вон, стоит, ершится. Хмурится, разглядывая что-то в телефоне, теребит полуотлепившийся пластырь на шее. Напряжённый весь, готовый отражать атаки внешнего мира. Привыкший к этому, кажется.       И мне хочется от этой привычки его отучить.       Потому что он может быть другим. Был таким у себя дома, я видел: расслабленным, спокойным, мирным. Устал он тогда, наверное — от Шэ Ли, от меня, от всего, что у него происходит в жизни и о чём он мне не рассказывает. Даже говорил по-другому: без вызова в голосе, на удивление — не матом. И вдруг захотелось узнать, о чём с ним можно именно просто поговорить. Фильм обсудить какой-нибудь, книгу… Интересно, он читает книги? Может, маньхуа?       Что я вообще о нём знаю, кроме того, что у меня на него стоит?       Неприятное чувство, незнакомое и неопределимое, встаёт комом в горле. Почему-то вспоминаются слова, которые шептал Рыжему, чтобы завалить его. Что всё это ерунда, гормоны, или что я там нёс… не помню точно, что попало, лишь бы только Мо не выворачивался. А сейчас сам себе противен. Может, оттого, что я не люблю врать?       Одно понятно точно — надо выводить эти странные отношения за границу постели. Мне там тесно.       — Всё, идём в кино! — вдруг говорит подошедший к нам Чжань; И, довольный, стоит рядом. — Гуань Шань, ты с нами?       Рыжий едва слышно вздыхает.       — Я… не пойду, — бормочет он, убирая телефон в карман. Поднимает рюкзак, закидывает на плечо и хочет выйти, но Цзянь преграждает ему путь.       — Эй! Ты чего? Ну давай, не будь букой.       — Да не хочу я! Отвяжись!       Ответ звучит слишком резко даже со скидкой на то, кто его произносит, и Цзянь, оскорблённый в лучших чувствах, обиженно сопит. Мо, поджав губы, отворачивается, а я понимаю, что он и хотел бы согласиться, что он не хочет домой, а хочет погулять, и в кино очень, кажется, хочет.       Просто у него денег нет.       Пока Цзянь в поисках утешения снова вешается на Чжаня — он хоть на минуту способен от него отлипнуть? — я подхожу к Рыжему.       — Я заплачу за тебя…       — Да иди ты!..       — …авансом. А ты приготовишь мне сегодня что-нибудь. Ну, что скажешь?       Предложение получается безобидным и вроде бы не унизительным. По крайней мере, я очень стараюсь, чтобы именно так оно прозвучало. Но Мо всё равно ищет подвох, прищуривается, всматривается мне в глаза.       Ну что он всё в штыки…       — Что, Тянь, идём?       Цзянь с Чжэнси, набесившиеся и раскрасневшиеся, замирают у выхода.       — Да, — киваю. — Мо с нами, он передумал, — и одними губами говорю нахмурившемуся Рыжему: — Пойдём.       На этот раз он не спорит.       Вчетвером мы выходим из раздевалки. Чжэнси с И впереди, я следом. Мо пропускает меня вперёд, забавный такой: рад, но пытается это скрывать. Проходя мимо, я глажу его по животу, легко задеваю ладонью, совсем невесомо, и улыбаюсь, когда понимаю, что Рыж не бесится. Руку не пытается мне отгрызть, не матерится и не цыкает недовольно. Он спокойно идёт следом, словно такие прикосновения для нас — в порядке вещей.       Может, всё-таки можно его приручить?..       …В зале заняты почти все места. Неудивительно — фильм, на который нас потащил Цзянь, рекламировался отовсюду. Какой-то ужастик от известного режиссёра, спецэффекты на высоте, каст сплошь из именитых актёров…       А я даже не пытаюсь вникать в то, что происходит на экране. Есть кое-что интереснее и ближе — на соседнем кресле. Отличное расположение: я, Шань, стена. Нет, экран видно, конечно, отвратно, но что я, фильм сюда смотреть пришёл, что ли?       Холодная темнота зала ощутимо касается кожи; громкий, отовсюду, звук вибрацией отзывается в теле. Мо сидит рядом, и почему-то странно понимать: он чувствует то же, что и я. Даже, наверное, острее. Он вообще чувствительный, я давно заметил. И сейчас замечаю, как Рыжий вздрагивает, когда резко сменяются кадры, зябко ведёт плечами, морщится в ответ на тихую вибрацию телефона откуда-то сзади…       Он, похоже, единственный из нас четверых, кто действительно смотрит фильм. Цзянь с Чжэнси тискаются впереди: мест рядом в одном ряду не было, и нам пришлось сесть раздельно, друг за другом. Оно и к лучшему — оказавшись в непосредственной близости от неуклюже флиртующего Цзяня, мне каждый раз хочется совершенно неприлично заржать. А сейчас он как раз хватает своего СиСи за руку, в страшные моменты прячет лицо у него на плече, воюет с ним за подлокотник. Чжэнси отпихивает его, отталкивает — а потом, обиженного, сам тыкает в плечо, наклоняется, шепчет что-то на ухо… Они играются, как котята. Ещё не всерьёз царапаются и кусаются, не всерьёз охотятся друг на друга, только учатся, готовятся однажды напасть по-настоящему.       Интересно, кто на кого?..       Силуэты впереди снова сливаются, и я отвожу взгляд.       На самом деле, всё это довольно мило. Вот эти ужимки Цзяня, его влюблённые взгляды, вечные поиски поводов лишний раз прикоснуться к «другу». Да, определённо приятная штука, но если Мо вдруг что-нибудь подобное сделает, я постараюсь как можно скорее отвести его к врачу. Или себя — вдруг галлюцинации начались. Потому что не в его это характере. И если мне хочется, чтобы кто-нибудь прятался за моим плечом, с обожанием пялился на меня или робко брал за руку, мне нужно поискать другой объект для интереса.       Только я не хочу другой. Я хочу Мо. Так что…       Проходит больше половины фильма, прежде чем я наконец дожидаюсь подходящего момента: сюжет с залитого солнцем пляжа уводит персонажей в ночной лес, и зрительный зал тонет во тьме. Сразу же наклоняюсь вперёд. Да, Рыжий за моей спиной точно никогда прятаться не станет, но это же не значит, что я не могу спрятать его сам? Скрыть от любопытных глаз, как моя рука касается его руки, лежащей на подлокотнике — Мо предсказуемо убирает её. Не дать увидеть, что на этом я не останавливаюсь и наугад, в темноте, тянусь дальше — Мо вжимается в кресло. И ни за что не показывать, как Мо, освещённый вспышкой молнии на экране, ошарашенно на меня смотрит.       Да, Рыжик. Это именно то, о чём ты подумал.       Колено у Шаня острое, костлявое. А ещё горячее — через тонкую ткань штанов так хорошо всё чувствуется. Рыжий дёргается, когда я прикасаюсь к нему, но сразу же замирает. Правильное поведение, ни к чему привлекать лишнее внимание. Только не нужно так дрожать, Рыжик. Не бойся, я буду осторожен, нас никто не заметит…       Под моими пальцами его тело становится ещё горячее. Распаляется, предательски отзывчивое, будто назло такому строптивому Шаню. Видя, как он елозит в кресле, явно стеснённый своей реакцией, я и сам закидываю ногу на ногу: ха, с Рыжим мне так мало надо… Воздух словно становится теплее, а может, это меня кидает в жар, когда я сжимаю пальцы сильнее, оглаживаю твёрдое колено, веду рукой выше, чувствуя, как напрягаются под прикосновением мышцы. Шань, кажется, всхлипывает — или это до меня дотягивается отголосок вчерашнего сумасшествия? — резко сводит ноги, и моя ладонь оказывается зажата между его подрагивающими от напряжения бёдрами.       Ох, Мо, ты правда думал, что такое сопротивление заставит меня остановиться?       — Ты обещал! — Рыжий вдруг порывисто наклоняется ко мне. Внезапная близость, горячий шёпот в самое ухо отзываются дрожью по всему телу — и желанием стащить Шаня с кресла, притиснуть к стене, целовать его, вжимаясь бёдрами. Оно обрушивается лавиной, так, что я даже не понимаю, это в зале темно или потемнело в глазах.       — И что же я обещал?       — Обещал сделать вид, что мы не… что ничего не было!       — А что-то было? Мо, я не понимаю, о чём ты.       В скудном свете его лицо едва различимо. Я скорее угадываю, чем вижу: Рыжий хмурится, думает, напряжённо складывая мои слова в одному ему ведомые комбинации — а потом вдруг сползает ниже и разводит ноги. Подставляется бесстыдно, но выглядит таким невинным и неиспорченным. Он ведь просто делает то, что хочет, он не пытается меня соблазнять, ну почему от этого так срывает крышу?!       Хочется скользить ладонью по его бедру, вести медленно — и выше, выше, пока Мо не запретит. Но он не запрещает. Он позволяет лапать его через штаны, трогать твёрдый горячий член, обхватывать его, проводить пальцами по всей длине, и дышит часто, приоткрыв рот. И мне так нужно сейчас же наклониться, коснуться его губ, но нельзя, и от этого в штанах становится тесно до боли. Мне ведь вообще ничего нельзя, только исступлённо отдрачивать Мо, едва удерживаясь, чтобы не прикоснуться к себе, не дёрнуться лишний раз, не привлечь лишнего внимания. Вокруг люди, и всё это уже не кажется такой уж хорошей затеей, но Мо слишком соблазнителен, когда вот так прикрывает глаза, когда, уже совсем не стесняясь, двигает бёдрами в такт движениям моей руки… Как же хочется, чтобы он привык получать удовольствие, привык к моим прикосновениям, стал зависимым от них!..       Мо вдруг сжимает моё запястье, сбивая с ритма. Держит меня подрагивающими пальцами совсем легко, но когда я пытаюсь продолжить, вцепляется сильнее и медленно убирает мою руку со своего члена. И смотрит на меня, закусив губу, то ли угрожающе, то ли умоляюще.       Что, кто-то боится испачкать штанишки?       Киваю Шаню: я понимаю тебя. Руку выворачиваю из захвата, и он настороженно её отпускает. Вздрагивает, когда я снова кладу ладонь на его бедро, но я глажу ниже, и расслабляется. Такой хороший… Не надо бояться. Я больше не буду наглеть, вот так, всего лишь несильно проведу пальцами, обведу колено… просто мне приятно прикасаться к тебе, Мо. Очень приятно. Но я могу потерпеть, даже несмотря на то, что, чёрт подери, охуеть как тебя хочу. Домой. В кровать. Обнажённого, возбуждённого, желанного…       Как хорошо, что ты согласился сегодня помочь мне с готовкой. Я очень, очень голоден.       …Пепельница отыскивается на полу у окна и приказывает мне сесть рядом, не просыпать пепел от подкуренной у самых дверей сигареты: нужно было занять чем-то руки, чтобы не занять их Рыжим.       По крайней мере, не сразу же, не с порога.       На холодном полу сидеть и так холодно, но я ещё прислоняюсь к холодному стеклу горячим лбом и кончиками пальцев глажу холодный бок пепельницы. Надо остыть. Короткое помешательство в кинозале привело к тому, что на мысли впору вешать цензуру. Конечно, планы на вечер у меня тоже нецензурные, но Мо опять подумает, что мне нужно от него только одно, так что придётся подождать. Я ведь не найду слов, чтобы объяснить, что это не так: «только одно» получается у меня лучше, чем всякие там признания. Больше практики было.       Вернее, она вообще была. Именно поэтому соглашение «за пределами постели делаем вид, что ничего не было» мне очень даже на руку. Вот только почему-то не хочется оставлять всё так.       Почему, почему…       Вопрос крутится в голове надоедливо и занудно, и я пытаюсь задушить его дымом. Только сегодня мне почему-то плохо курится. Сигарета больше тлеет, отдаёт отраву воздуху, а не моим лёгким, и совсем не заглушает мысли.       По дороге домой я тоже держал её, как бесполезный аксессуар. Затягивался редко, чаще стряхивал впустую сгоревший табак под ноги, тушил бессмысленно отдавшие свои короткие жизни сигареты о крышки мусорных урн. А снова закуривал скорее на автомате, чем из-за желания покурить.       Как там говорится… хочешь побороть одну зависимость, найди себе другую?       Шань похож на мои сигареты. Крепкие, дешёвой марки, с грязно-рыжего цвета фильтрами. Сколько раз я ни пробовал другие — дороже, мягче и слаще, — быстро надоедало, и всё равно возвращался к ним. Нравится мне, как они горечью обжигают горло, кружат голову, мутят мысли.       — Знаешь, а я однажды пробовал курить. Мне понравилось, — рассказал Мо, когда я в очередной раз потянулся к пачке. Мы шли вдоль реки; сырой, стылый к вечеру воздух замер и стал вязким, как кисель — не получалось быстро идти, быстро дышать. Сигаретный дым окутывал нас густым облаком.       — Обычно после первой затяжки тошнит.       — Меня не тошнило. У него… — Рыжий запнулся и коротко взглянул в мою сторону, — …та сигарета, которую я курил, была лёгкой и пахла вишней, — договорил он тихо.       И замолчал.       Выпытывать, у кого именно «у него» он взял эти блядские вишнёвые сигареты, не хотелось совершенно. Вместо этого я протянул ему свою, уже наполовину скуренную, и он, поморщившись, уклонился.       — Непрямой поцелуй? — не удержался я от ехидного замечания, но Мо лишь фыркнул:       — Да иди ты…       И даже не разозлился. Я не верил своим глазам: Рыжий рядом, разговаривает со мной, идёт ко мне — и такой спокойный. Хотелось остановить его, схватить за плечи, заглянуть в глаза и серьёзно спросить: Мо Гуань Шань, ты понимаешь вообще, что происходит? Понимаешь, зачем я веду тебя к себе домой?       Но ведь это было очевидно и без всяких вопросов, так?..       Как оказалось, нет. Мо реально собрался готовить. Как только пришёл, кинулся к холодильнику, придирчиво осмотрел содержимое полок, цыкнул недовольно и теперь увлечённо нарезает баклажан. Нож часто стукается о разделочную доску, баклажан ровными кружочками падает в сторону. Мо, как всегда, забывается в готовке, и плечи его опускаются, разглаживается морщинка между бровей. Пальцы сжимают нож спокойно и уверенно; указательный обмотан пластырем — Шань морщится, когда сгибает его. Он закатал рукава своей выцветшей застиранной кофты, просто чтобы не запачкать их, я знаю, но никак не могу оторвать взгляда от напрягшихся мышц предплечий, тонких запястий…       Ну нет. Это же просто невыносимо!       Когда я подхожу к Мо, он на секунду замирает, но потом продолжает нарезать овощи. Правда, уже медленнее.       — Не надо ничего готовить, — говорю я тихо, но твёрдо, пытаясь отобрать у него нож.       Не отдаёт. Так и держим его нелепо, ладонь на ладони.       — Надо. Ты же за меня заплатил. — Свободной рукой он сжимает край столешницы, и я едва сдерживаюсь, чтобы не коснуться побелевших от напряжения костяшек.       Пожалуйста, только сейчас не бесись, Рыжик. Ну не надо опять всё по-новой…       — Забей, это просто деньги… — начинаю я…       …и слишком поздно понимаю, что это мимо. Рыжий вспыхивает:       — Ха! Просто деньги?! Это для тебя просто деньги, а я… а мне… А мне на этот билет надо было бы под Шэ Ли прогибаться!       Нож летит в сторону и, стукнувшись о стену, на пол. Шань не замечает — кричит, отвернувшись от меня, сжимает кулаки, замахивается…       — Ну и зачем калечиться? — В последний момент я успеваю перехватить его руку. Больно — размахнулся Мо от души, — но ему, врежь он всё-таки по стене, было бы куда больнее. — Я тебя понял, Шань. Прости, я не должен был так говорить.       Руку он из захвата вырывает, но не уходит. Лишь голову опускает совсем низко. Бормочет:       — Ни хрена ты не понял.       — Так объясни мне, — я стараюсь говорить мягко, но Шань, как всегда, плевал на мои старания:       — Знаешь, что. Иди-ка ты нахуй.       Он поворачивается ко мне, отступив на полшага. Опять колючий, задетая гордость во всём, от вызывающе задранного подбородка до кончиков впившихся в ладони пальцев, и смотрит так, словно прибить мечтает, а я почему-то стал такой размазнёй, что даже врезать за дерзость не хочу.       — Рыжик, — говорю; глаза Мо сужаются, — я сейчас тебя обниму.       И, пока он пытается понять, какого вообще хрена, делаю шаг вперёд. Медленно обхватываю его за плечи — он же боится резких движений, — прижимаю к себе. Ошарашенный, Мо давится вдохом.       — Отпусти, — цедит он сквозь зубы, но не пытается меня оттолкнуть, замер, бессильно опустив руки. Его дыхание сбивается, и мы стоим так близко, так тесно, что приходится чередовать: его вздох — мой — его — в едином ритме, глубже, спокойнее…       — Ты же на самом деле не хочешь, чтобы я тебя отпускал.       — А чего я, по-твоему, хочу?       Мо спрашивает так, словно действительно не знает ответа, но очень в нём нуждается, и я усмехаюсь.       — Этого… — веду руками по спине… — этого… — касаюсь губами шеи… — этого… — целую у края ворота, осторожно, почти невесомо — пожалуйста, разреши мне, разреши себе, — и он расслабляется в моих руках, запрокидывает голову, подставляя шею…       Ох, Рыжик. Это ведь даже не разрешение — это откровенная просьба?..       Когда я стягиваю с него кофту, он послушно ведёт плечами. Футболку стаскивает сам, одним рывком, недовольно дёргает мою — «ну, сними!». Он сам тянет меня к постели, сам толкает на неё, сам падает рядом. Раздеваясь, мы путаемся в руках и ногах, торопимся и, кажется, сами не замечаем, как остаёмся полностью обнажёнными. Я сразу притягиваю нетерпеливо ёрзающего, распалённого Мо к себе, и он закидывает на меня ногу, чтобы как можно ближе, чтобы, всхлипнув, прижаться, потереться — и окончательно свести меня с ума…       — Шань… — голос срывается; остатков контроля едва хватает, чтобы спросить: — Я хочу тебя трахнуть… Можно?       — Ха-а…       Рыжий, простонав, выгибается, и это такое «да!», что я инстинктивно подминаю его под себя. А он так возбуждён, что даже не сопротивляется, лишь вскрикивает, сжимает свой член — и сразу убирает руку, зажмуриваясь и вцепляясь мне в плечи. О да, мы оба могли бы кончить прямо сейчас, я сам едва сдерживаюсь, но никак не могу им насытиться. Хочется продлить удовольствие, изучить его тело, узнать, где ему приятнее всего, каждую царапину, каждую ссадину залечить — и больше никогда и никому не дать к нему прикоснуться…       — Ну, давай уже… Хватит меня облизывать!..       Розовый сосок твердеет, когда я прикасаюсь к нему кончиком языка, и Мо судорожно вцепляется мне в волосы. Он опять шипит, ядом плюётся, но дотронешься, и видно, что ласки ему всё-таки хочется. Такой чувствительный, такой отзывчивый, искренний… Его первый раз должен был быть не таким. Я мудак. Я не должен был брать его сзади, я должен был смотреть на него, ловить каждую эмоцию, каждый вздох…       — Шань, посмотри на меня.       Он открывает глаза, и меня опаляет жаром. Член коротко дёргается, влажной от смазки головкой касаясь живота, терпеть больше нет сил, и я провожу пальцами по шершавым, искусанным губам Мо, надавливаю, упираюсь в зубы. Он размыкает их нехотя, медленно; я целую его куда-то в висок, потом в щёку — ну же, позволь, прошу тебя… — и пальцы уже скользят по тёплому, напряжённому языку: Мо пытается вытолкать их изо рта, когда я несдержанно просовываю глубже. Слишком резко? Прости, Рыжик, я не хотел тебя напугать…       — Больно не будет. Я аккуратно, — шепчу, пытаясь успокоить его, потому что правда боюсь причинить боль. И он, кажется, это чувствует: наконец доверяется мне, облизывает пальцы старательно, не сопротивляясь, а потом, обняв меня, бесстыдно раздвигает ноги. Чёрт подери, как же я хочу в него…       Надрывная трель телефона простреливает мне виски. Мо прикусывает мои пальцы.       — Эй, тише, — морщась от резкой боли, шепчу ему, — ти-и-ише. Не обращай внимания… — и глажу по жёстким волосам, приникаю к шее. К чёрту всех, плевать, кто звонит, когда у меня тут такое, вот и телефон наконец затыкается…       Чтобы сразу же снова начать звонить. Да кому я, блядь, понадобился так не вовремя!       — Возьми трубку, — Шань приподнимается на локтях, пытаясь выползти из-под меня, — вдруг что-то срочное, — и на продолжение, по крайней мере прямо сейчас, он явно не настроен.       Вздохнув, я скатываюсь с него и беру телефон. На экране — незнакомый номер. Мо заглядывает через плечо.       — Кто это?       — Понятия не имею.       — Ответь, — повторяет он, натягивая на себя одеяло. Ладно, хоть с кровати не свалил, уже хорошо…       Однако делать нечего. Телефон надрывается, и я, чудом уговаривая себя не слать сразу нахуй, отвечаю:       — Да.       — О, привет, Тянь! Ты так и не перезвонил, вот я и решила…       Голос на том конце трубки заставляет меня нахмуриться. Он женский и, кажется, незнакомый…       Хотя нет. Стоп.       — А, да-а… Привет, Лэй, — перебиваю я девушку, на автомате растягивая губы в улыбке, — я сейчас… эм… немного занят, потом перезвоню, — говорю, но чувствуя, как кровать за спиной прогибается, оборачиваюсь…       И сбрасываю вызов, не попрощавшись. Мо, уже в белье, стоя натягивает штаны. От кровати он отошёл как можно дальше, к стене.       — Шань?       Он не обращает на меня внимания.       — Эй, в чём дело?       Молчит. Смотрит в пол. От повисшей между нами неловкости тишина звенит, а я трусы свои не могу найти, и штаны натягиваю прямо так, на голое тело. Возбуждение пропадает окончательно — зато голова начинает работать.       — Ты из-за Лэй? Послушай, ну это совсем смешно, — говорю я, подходя к Шаню, хотя лично мне смеяться не хочется. — Ты же понимаешь, что она просто…       Он отступает с видом побитой собаки.       — Да-да, можешь не продолжать, я заранее знаю, что ты сейчас скажешь. И нет, эта… Лэй тут совершенно ни при чём, — проговаривает он ровно, на одном дыхании, хватает кофту с пола, идёт — бежит! — к выходу.       Догоняю его я уже у двери.       — Мо, ты всё не так понял, — звучит слишком банально, слишком никак и ни о чём, но что ещё я могу сказать? Что, блядь, вообще в таких случаях говорят?!       — Ну конечно я не понял, я же такой тупой… — Шань всё ещё говорит тихо и непривычно спокойно. — Знаешь что, Тянь. Мне глубоко похуй, что там у тебя и с кем, я это понимать вообще не собираюсь. А ухожу сейчас просто… просто потому что не хочу. — Он отворачивается, тянется к дверной ручке…       — Так, я тебя не отпускал. — Мои руки сами хватают его за футболку, разворачивают, тянут к себе, и он пытается вырваться, пытается меня оттолкнуть…       Да что же он такой упёртый?!       — Выслушай меня, я сказал!!! — кричу, вцепляясь в перекошенный ворот, сжимаю тонкую ткань, дёргаю на себя…       Треск рвущихся швов мгновенно приводит меня в чувство.       — Ну вот. Ещё одна футболка испорчена. — Рыжий, в один миг словно потухший, опускает голову, опускает плечи, опускает руки… — Мама расстроится…       И в его безразличном голосе наконец прорываются эмоции. Всего на мгновение: обида, горечь, разочарование, чувство вины; злости нет — и от этого мне совсем плохо. Так плохо, что я отпускаю его и замираю нелепо, с поднятыми руками, с раскрытым ртом…       А Шань, освободившись, уходит. Даже не хлопнув дверью.