Смотри на меня

      …Хэ Тянь держит меня крепко. Как вцепился ещё там, на набережной, так и не отпускает. Мне бы, конечно, наорать на него и скинуть эту тяжёлую руку с талии, но тогда я точно упаду. Дилемма: за всё это время — пока ловили такси, потом в машине, возле его дома, в лифте, и несколько шагов до квартиры, довольно долго, надо признать — я так и не решил, что хуже.       И Тянь совсем не помогает разобраться. Он непривычно молчалив, только обматерил меня, когда стаскивал с перил, да и то как-то устало и совсем не зло. И сейчас ни слова не пророняет. Его мокрые волосы задевают мой лоб, когда он наклоняется к двери: скрипит кожаная куртка, щёлкает замок, потом выключатель, снова куртка — и всё.       Гнетущая тишина.       — Это н-не из-за тебя, не… не подумай, — не выдержав, в который раз повторяю я.       Хэ кивает. Ничего не отвечает, зато наконец отпускает меня. Приваливаясь к стене, морщусь: красивый, наверное, синяк завтра будет на пояснице…       — Разувайся, — бросает Тянь. Он уходит, оставляет меня одного, и здорово бы сбежать из этой осточертевшей уже квартиры и от этого пугающе серьёзного Тяня, но далеко я всё равно не убегу, так?       Так. Сомнений не остаётся, когда я подцепляю кед, стаскиваю его, дёргаю ногой, чтобы скинуть — и, схватившись за живот, сгибаюсь пополам. От резкого движения накатывает тошнота; в глазах темнеет, а если их закрыть, становится ещё хуже. Всё равно опускаю веки… Я и не знал, что можно так устать, чтобы даже глаза открытыми тяжело держать было.       Лучше бы и дальше не знал…       …Шаги звучат ближе, ближе, совсем близко и затихают прямо передо мной. Приходится открыть глаза. Хэ стоит, наклонив голову, заглядывает мне в лицо. От него пахнет сигаретами — правильно пахнет, горько; он протягивает мне открытую бутылку воды.       Он такой подавленный, что я едва его узнаю.       — Где твой телефон?       Он чуть наклоняется вперёд, касается бутылкой моей кисти, пальцев, ведёт к ладони…       — В рюкзаке, в боковом кармане, — я беру её и тут же хмурюсь: вода внутри тёплая, а мне хочется льда наесться, чтобы заморозило всё внутри, чтобы не горело, не жгло, не мучило… — но он совсем разрядился. Зачем тебе?       — Напишу твоей матери, что ты сегодня ночуешь у… — Хэ едва заметно хмурится, — друга.       И снова уходит, многозначительно указав на бутылку пальцем. Я послушно делаю глоток, но желудок против — вместо долгожданного облегчения меня окатывает мучительно-жаркой волной тошноты.       Нет. От тёплой воды только хуже. Лучше просто постоять вот так, не двигаясь, спокойно, закрыть глаза…       — Эй, Шань.       …чтобы в ту же секунду снова их открыть. Время шутит какие-то злые шутки: Хэ опять рядом, он успел снять куртку, куда-то деть мой телефон и, кажется, выкурить ещё одну, а у меня всего мгновение прошло.       — Ша-ань, не засыпай, — шепчет он, тормоша меня за плечо, — ещё рано засыпать. Иди сюда… — его горячая ладонь скользит ниже, по рёбрам, на талию, а из всех моих попыток сопротивляться получается лишь какое-то невнятное «м-м-м…», и Хэ, конечно, не обращает на это внимания. Он подхватывает меня, оттаскивает от стены — приходится закинуть руку ему на плечо, чтобы не упасть. Закрыв глаза — что ж всё так кружится… — я на автомате переставляю ноги и думаю: ладно. Пусть тащит. Зато сейчас меня наконец кинут куда-нибудь на кровать-диван-я согласен даже на пол, и там, загибаясь от тошноты, я как-нибудь дотяну до утра и, если случится чудо, протрезвею…       Но кидают меня не на кровать — опять на стену. На этот раз холодную, кафельную, к которой так приятно прижаться лбом.       — Пей, — строгий голос Хэ портит мне удовольствие. Бутылка воды, про которую я успел забыть, ощущается неподъёмным грузом.       — Спасибо, я больше не хочу, — я протягиваю её Тяню, но он качает головой.       — Надо, Мо.       Вот же доебался…       — Меня пиздец как тошнит, — терпеливо объясняю я. — Так что если ты не хочешь, чтобы меня вырвало…       — Вообще-то именно этого я и хочу.       — Что? О, нет.       Нет-нет-нет. Только не это. Я не буду блевать при тебе. Вот, я даже головой помотаю из последних сил, хотя она раскалывается от каждого движения. Не-е-ет…       Хэ тяжело вздыхает. Он забирает у меня бутылку, и я даже успеваю обрадоваться — а потом подходит вплотную и, зажав у стены, вцепляется в затылок. Держит, пока насильно вливает в меня воду, пока она проливается мимо рта, стекает на мою и без того мокрую одежду, и можно сколько угодно хвататься за его руки, царапать запястья, знаю — не отпустит, это же Хэ Тянь. А если Хэ Тянь решил что-то сделать, он сделает: я едва успеваю вдохнуть между глотками, путаюсь в рукавах, когда он рывком, через голову, стягивает с меня кофту вместе с футболкой — ну не надо на меня злиться… — и давит на плечи, заставляя сесть у унитаза.       — Теперь давай, — говорит, присаживаясь рядом на корточки. — Два пальца в рот.       А у меня голова идёт кругом — ну неужели обязательно трепать меня как надоевшую игрушку?..       — Тянь, — бормочу я, чуть не хныча, когда тошнота опять скручивает внутренности, — отстань, мне хреново, — и складываю руки на унитазе, лбом утыкаюсь в предплечья, зажмуриваюсь…       — Проблюйся, легче станет, — выдыхает Хэ устало и, в ответ на моё упрямое мычание, добавляет: — А то скорую вызову.       — Что?! — Я вскидываю голову и с трудом фокусирую на нём взгляд. Он ведь это не серьёзно?..       Мокрые волосы он зачесал назад, и его упрямо прищуренные глаза слишком хорошо видно, чтобы можно было тешить себя глупыми надеждами; бледные губы плотно сжаты. Привычные синяки темнее, тени глубже, брови сведены к переносице, а я идиот, раз доставляю ему проблемы.       Я хочу, чтобы он перестал хмуриться…       Однако первая попытка проблеваться не удаётся — почувствовав спазм, я рефлекторно вынимаю пальцы, и это, кажется, слишком рано; вторая мало отличается от первой — я кашляю, сплёвываю, я самому себе отвратителен и хочу поскорее со всем этим покончить, но ни хрена у меня не получается.       На третью я попросту забиваю.       — Не получается, видишь? — говорю, запрокидывая голову. Потолок если и качается перед глазами, то не так заметно: он весь белый, одинаковый, куда ни посмотри… — Спасибо тебе, конечно, но, пожалуйста, просто оставь меня в покое.       — Не оставлю, — отзывается Хэ — и вдруг наклоняется ближе. — Открой рот… — кладёт руку мне на шею, сдавливает у основания, наклоняет меня над унитазом. Пальцами, пахнущими сигаретами, проводит по губам, и давит, давит, пока я не открываю рот — а потом проталкивает их глубже, медленно, аккуратно, прижимая язык… Бред какой-то. Второй раз за несколько часов пальцы Хэ у меня во рту…       Да это же просто смешно!       — Ты чего нежничаешь? — не выдержав, я отталкиваю его руку; вязкая слюна тянется за ней, как в какой-то дешёвой порнухе. — Всё-таки собрался меня… ха… ха-ха…       — Ага, то есть ты считаешь меня настолько извращенцем? — Хэ усмехается, но тут же продолжает уже серьёзно: — Нет, Мо. Я хочу помочь.       Этому серьёзному Тяню отказать невозможно. Я вытираю губы тыльной стороной ладони, сглатываю, замираю. Вздохнув, открываю рот — он кладёт ладонь мне на затылок, держит, чтобы не уклонился, но я и сам не дёргаюсь. Я под гипнозом: помочь, значит, хочет помочь, помочь…       Хэ едва успевает убрать пальцы — меня скручивает и выворачивает наизнанку. Кожа покрывается холодным потом, всё тело становится липким, мерзким, слабым. Тянь встаёт, пропадает куда-то из поля зрения, и о да, спасибо, потому что меня рвёт снова, уже без его помощи.       — Вот, держи. — Влажное прохладное полотенце тыкается мне в ладонь, и я с трудом сжимаю его подрагивающими пальцами. Хэ снова садится рядом, теперь у стены, приваливается к ней спиной, прислоняется затылком и смотрит из-под прикрытых век.       — Иди. Дальше я сам, — слова выговаривать тяжело, голос почему-то хрипит, потревоженная тошнота подступает к горлу, и лучше бы Тяню всё-таки убраться отсюда или хотя бы отвернуться…       Но он снова качает головой; подсохшие волосы прядями падают на глаза, скрывают блестящий стальной взгляд.       — Ты уже достаточно сегодня «сам», так что нет уж, я лучше проконтролирую.       — И тебе не противно?       — Нет, Шань. Мне не противно. Давай, попей ещё воды…       Не хочется. Пить не хочется, снова блевать не хочется, хочется уткнуться лицом в полотенце и уснуть прямо тут, в ванной, но я вслепую нашариваю бутылку. Тянь говорит, что сейчас станет легче и нужно только перетерпеть, что я хорошо держусь и что-то о том, как он сам в первый раз напился; его тихий искренний голос эхом разносится в ванной, и у меня мурашки по коже, наверное, не от холода — от него. Я никогда не слышал у Хэ такого голоса. И ни у кого вообще не слышал…       В итоге меня выворачивает ещё три раза. Под конец я блюю водой, чувствую себя вымытым изнутри и смертельно уставшим, накидываю полотенце на голову и бездумно пялюсь в темноту. Всё. Я в домике.       — Эй, ты чего? — Серому волку на домик плевать — Хэ стягивает полотенце с моего лица, кидает его на пол и наклоняется ближе. — Всё ещё плохо? — Хэ касается ладонью моего лба. Хэ всматривается мне в глаза. Хэ за меня волнуется, и даже если всё дело в его дурацкой рыцарской совести, я ему что-нибудь вкусное приготовлю, когда оклемаюсь. Бесплатно.       Хэ всё-таки хороший. Не зря его все любят. Очень эгоистично с моей стороны пытаться забрать такого Хэ себе одному.       — Нет, мне лучше. Просто устал.       Устал настолько, что кажется, даже сердцу тяжело гонять кровь по венам. Оно стучит гулко, медленно, натужно, словно вот-вот совсем остановится. Меня пробивает дрожью, трясутся пальцы, руки, всё тело, даже губы начинают дрожать, и стынет вспотевшая кожа, покрывается коркой льда — конечно, нет, но мне кажется, что у меня и правда сейчас застынет кровь, так становится холодно.       — Давай по-быстрому в душ, и я оставлю тебя в покое…       Голос Тяня раздаётся совсем близко. Сам Тянь тоже — внезапно — близко. Когда я открываю глаза, до его губ, больше не сжатых плотно, нервно, можно дотянуться рукой.       — …тебе надо согреться. Сядь туда.       У стены, на кафельном, не нагретом полу, совсем холодно. Пока Хэ настраивает воду, я, дрожа, стягиваю оставшуюся одежду, с трудом отлепляю мокрую ткань, словно сдираю с себя шкуру. Отклеивается пластырь на пальце — и его сдираю; под ним ссадина на костяшке — щиплет; а ещё одна на загривке, и синяки на ногах, и да, засос на шее, про него не забыть — я вообще красавчик, весь в отметинах, Тянь, пожалуйста, не смотри на меня…       А он и не смотрит. Поливает меня почти горячей водой не глядя, и даже когда я прошу зубную пасту, протягивает её наугад, пялясь в стену перед собой. Разглядывая его профиль, мутный в клубах пара, я долго полощу рот, набираю воду прямо из душа, как недавно ловил губами дождь. И уговариваю себя не расстраиваться из-за чего-то, чего я сам толком не понимаю. Ну правда же: мне тепло, меня больше не тошнит, рядом Хэ, и это гораздо больше того, на что я мог рассчитывать.       Больше того, чего я заслуживаю.       …Огромная квартира вмещает так много пустоты и темноты. Я чувствую себя маленьким. Ещё и кровать эта… Даже учитывая то, что мне досталась всего половина, на ней, кажется, можно потеряться.       Хэ к этому всему, конечно, уже привык. Он лежит рядом, разглядывает что-то за окном, по пояс голый и совершенно невозмутимый; я, в его штанах и футболке, закутанный в одеяло, мёрзну. Знобит так, что стучат зубы, от мятного привкуса во рту каждый вдох разливается в груди холодом. И уснуть никак не получается: после того, как меня вырвало, в голове прояснилось, и всё случившееся навалилось ещё больнее, давит на виски, сжимает рёбра…       — Шань, что у тебя всё-таки случилось?       Вопрос звучит так, словно давно вертелся у Тяня на языке. Что, не ожидал увидеть меня в таком состоянии? Стра-а-анно. Я же отброс, и если посмотреть на мою компанию, скорее можно удивиться тому, что я впервые показался в подобном виде.       — Ты же знаешь, я никогда альтруизмом не отличался, — вдруг говорит Тянь. Я недоумённо хмурюсь:       — Это ты к чему?       — К тому, что я помог тебе сегодня, и тебе следовало бы мне отплатить. Например, я согласен послушать историю о том, что заставило одного вредного и упёртого, но в целом неплохого рыжего парня напиться в хлам. — Он лениво потягивается — глухо шуршит ткань спортивных штанов о простыню — и продолжает: — Если ты не хочешь рассказывать, я настаивать не буду. Тогда мне придётся взять плату каким-нибудь другим способом.       Я смотрю в потолок, но по интонации слышу, что к концу фразы Хэ начинает улыбаться. Шутит, конечно, но… Может, если рассказать ему, наконец получится уснуть?       — Я вор, — выпаливаю я резко, на одном дыхании, пока не успел передумать — и замираю, ожидая реакции.       А её нет. Никакой — я был готов ко всему, от смеха до «пошёл вон из моего дома», но Хэ молчит.       — Ты меня слышал? Я сказал, что я вор, ворую кошельки у старушек.       — Слышал, — отзывается он так флегматично, что я перестаю дышать — не спугнуть бы это спокойствие, рядом с Хэ так хорошо, когда он такой… — но я тебе не верю.       — Но это так. Я вор.       — Нет.       — Да.       — Нет, — не терпящим возражений тоном заканчивает эту бессмысленную перепалку Хэ. Поворачивается ко мне, ложась так, чтобы наши лица были друг против друга: — Расскажи подробнее. Разберёмся.       И я киваю. Разберёмся. С Хэ — обязательно разберёмся.       — Ладно, — выдыхаю; внутри всё мелко подрагивает, и я чувствую: не от холода, — кошелёк был всего один. И старушка — одна. Она шла так быстро, торопилась в метро, кошелёк выпал из кармана, я подобрал его и хотел её окликнуть, правда, хотел, но у меня… Тянь, понимаешь, у меня совсем денег не было, и маме зарплату задерживали…       Все эти дни я боялся кому-то об этом рассказывать — а теперь меня словно прорвало. Говорю, говорю, о маминых проблемах на работе, о том, как скучно и долго возвращаться домой пешком, о том, что врать каждое утро «да, у меня ещё есть деньги» мерзко и тяжело. Сам не замечаю, как пододвигаюсь к Хэ ближе, заглядываю в его тёмно-серые, почти чёрные в темноте глаза, и невыносимо хочется прижаться к нему, шептать всю эту ерунду куда-нибудь в шею, закрыв глаза, чувствовать тепло его дыхания. Чувствовать, что я ему не противен…       А потом он снова переворачивается на спину, и я тут же замолкаю.       — Нет, ты не вор, — говорит он куда-то в потолок, — просто сглупил. Все ошибаются.       — Почему тогда ты отстраняешься?       — Я не… Я подумал, ты не захочешь…       Тянь не договаривает. Снова поворачивается ко мне, пальцами проводит по моим щекам, неожиданно мокрым, и сразу убирает руки, чтобы обхватить меня поверх одеяла, прижать к себе, спрятать моё лицо у себя на груди…       К чёрту всяких Лэй. Тянь рядом, не прогоняет. И верит в меня, кажется. За это я готов ещё тысячу таких Лэй стерпеть.       С ним так тепло… Жар его тела ощущается через все слои ткани; его тёплое дыхание путается в моих волосах. Он обнимает меня крепко, сквозь мягкость одеяла я чувствую, как напряжены его руки, и, наверное, с ума схожу, потому что вырываться не хочется. И колючки выставлять — тоже. То ли сил нет, то ли просто…       Как он там написал, «нравится смотреть и обнимать»? Надо же, а мне этого, оказывается, достаточно — я успокаиваюсь, мы молчим, я зеваю безостановочно. Воздух вокруг теплеет, темнеет, мир сжимается до нас двоих, и Хэ гладит меня по волосам, целует в макушку; я поднимаю голову, тянусь к нему, прижимаюсь губами к шее…       …и дёргаюсь, когда он встаёт. Сон мгновенно развеивается.       Тянь оставляет меня одного. Уходит курить, и курит долго, размеренно таскает сигарету от пепельницы к губам и обратно. Я пялюсь ему в спину, слежу за ярким огоньком, искрами осыпающимся пеплом — дважды стукнуть указательным по сигарете, это так тихо, совсем неслышно, — и представляю вкус его дыма во рту.       — Дай затянуться. — Горького, тяжёлого дыма. — Пожалуйста.       Хэ вздрагивает, но не оборачивается.       — Я думал, ты спишь, — шепчет он; и ещё тише: — Не дам.       — Жмот.       Получается не слишком сурово — Тянь смеётся. Тушит сигарету, возвращается ко мне, садится на край постели. Шепчет:       — Тебе сейчас только покурить не хватало. Спи, Шань. Я в душ.       И уходит.       А я, подумав, отодвигаюсь на половину кровати, оставляю свободной половину одеяла и пытаюсь его дождаться, слушая, как глухой плеск воды в ванной становится всё тише, тише, тише…

***

      В общем-то, всё это довольно приятно. Приятно стоять босыми ногами на нагретом солнцем полу, пить сладкий кофе, любоваться чистым голубым небом, недоумевая, как ночью это же самое небо могло пытаться утопить город к чёртовой матери. Приятно упереться лбом в тёплое стекло. И даже вещи Хэ, немного великоватые, касаются кожи непривычно, но приятно. Хорошее утро, да… было бы.       Если бы я не был заперт один в чужой квартире.       И если бы записка «ушёл по делам, не скучай (шучу, скучай, конечно~)» хоть немного объясняла, куда делся Тянь и когда он вернётся. Нет, это отчасти круто. Проснись я рядом с ним, это утро сразу отправилось бы на первое место в список самых неловких ситуаций моей жизни, но. Но.       Но что у него за дела утром в субботу, чёрт подери? Почему он не берёт трубку? И почему нельзя было перед уходом разбудить меня?!       Сделав ещё один бессмысленный вызов, я бросаю телефон на диван. Где-то там на нём смски, которые я уже несколько раз перечитал и которые надо бы удалить, но пока почему-то не хочется. Пока я лучше помою за собой кружку, вытряхну переполненную пепельницу, уберу в холодильник забытые со вчерашнего дня овощи, подниму с пола так и валяющийся там нож. Чем Тянь вообще занимался, пока я носился по душному городу, пил с Шэ Ли, мок под дождём, в реку, пьяный, полез?..       Всё вспоминается вспышками, в пазле не хватает фрагментов, кадры фильма бессвязны и нелогичны, и хочется от этих воспоминаний уйти. Я брожу по пустой квартире, отчаянно пытаясь хоть чем-то себя занять — и становится ещё хуже. Хэ как-то говорил Цзяню, что ему тут не одиноко. Врал. Здесь, в этом унылом дизайнерском лабиринте, не может быть не одиноко. Особенно одному.       Не удивительно, что Тянь постоянно старается кого-нибудь сюда привести.       В ванной немного лучше: мне спокойнее, когда стены рядом. Моя одежда так и валяется на полу, свалена в углу, мокрая и мятая, в одной куче с футболкой Хэ. Я в зеркале над раковиной тоже какой-то помятый. С растрёпанными волосами, с засосом на шее и в одежде с чужого плеча выгляжу так, словно ночка была куда веселее, чем на самом деле. Словно мы не просто чуть-чуть пообнимались, а…       Оу. А ведь ночью мы обнимались. Обнимались. Мы.       Охренеть.       В состоянии полнейшей прострации я стягиваю футболку. Отражение грозно хмурится на меня, но выглядит каким-то растерянным и… довольным? Зеркало, наверное, врёт — ну чему радоваться, когда с каждым днём всё становится сложнее, тяжелее и запутаннее?! Найти бы ответ хоть на один вопрос: почему Шэ Ли вчера так странно себя вёл? как Хэ узнал, где меня искать? что делать с кошельком, прицепившимся ко мне, как какой-то злобный демон совести, если такие вообще существуют?..       Но ни одного ответа в голове не появляется. Пока я полощу рот зубной пастой, пока, окончательно обнаглев, принимаю душ, на этот раз по-нормальному, думать получается лишь об одном: обнимались. А ещё я говорил, много и откровенно, Хэ меня слушал и успокаивал, и это, если честно, плохо вяжется у меня в голове с «нравится обнимать и смотреть».       Хотя я, наверно, ни хрена не понимаю во всех этих отношениях.       Под душем получается немного расслабиться. Да, всё становится сложнее: не успел я смириться с тем, что, похоже, хочу парня, как организм снова преподносит мне сюрприз в виде ещё каких-то странных чувств. И вот, ведя скользкой от геля рукой по груди, животу — и ниже, и делая то, что здесь и сейчас делать точно нельзя… — невольно закрывая глаза и прислоняясь к прохладной стене, я ловлю себя на мысли «а как это нравится делать Хэ?» и понимаю, что легче если и станет, то не скоро. И что лучше об этом просто не думать. Лучше вот так, убрать оттуда руку, выключить воду, открыть глаза и уставиться в пол. Ещё и полотенца нет, и приходится надевать те же штаны и футболку на мокрое тело — сейчас выйду и наверняка замёрзну, ну хоть остужу неуместный пыл…       — Привет, Шань.       Жар волной проходит по всему телу и приливает к щекам. Хэ самодовольно ухмыляется. Мы рассматриваем друг друга, не двигаясь: я — вцепившись в дверную ручку; он — прислонившись к стене, крутя в руках телефон и выглядя так, словно специально стоял здесь и ждал, когда сможет меня смутить.       — Привет, — с трудом выдавливаю я из себя. — Я звонил тебе.       Ухмылка Тяня становится ещё нахальнее:       — Ага, а я не отвечал, — говорит он. — Если бы мы поговорили по телефону, я бы не увидел у тебя такого очаровательно-растерянного выражения лица. Мо, знаешь, когда ты так смотришь, хочется дать тебе конфетку. — Тянь отталкивается от стены, подходит ближе… — Эй, Рыжик, я серьёзно, прекращай, а то у меня нет конфетки, и я чувствую себя неловко, — и, тряхнув головой, прищуривается: — О, зато у меня есть кое-что поинтереснее! Пойдём…       Настроение у него такое хорошее, что у меня язык не поворачивается его перебить. Я только хмурюсь привычно, пока он закидывает руку мне на плечо, болтает обо всём подряд, улыбается, уводя меня за собой. Мёрзнет мокрая после душа кожа; там, где меня касается Тянь, тепло, и после недавних мыслей это совсем не помогает сосредоточиться. Я пропускаю заданные мне вопросы, пропускаю то, что говорит Тянь, мимо ушей — и пропускаю момент, когда мы оказываемся на кровати.       — Ну что, готов? — спрашивает Хэ, забираясь на неё с ногами. Я отсаживаюсь от него подальше.       — Готов к чему?       — Ну-у, не знаю… К тому, что сейчас я начну всё больше и больше нравиться тебе?.. Ладно, ладно! — Он смеётся и вдруг утыкается в телефон. — Вот, — говорит, проведя пару раз по экрану, — к этому.       И показывает его мне.       Солнечный свет словно становится тусклее; тишина начинает звенеть. Я моргаю — это что, сон? — но ощутимый щипок за запястье не помогает проснуться. Фото всё так же остаётся на экране, Хэ на нём всё так же улыбается, одной рукой держа толстого рыжего кота, а старушка рядом — та самая, чёрт побери, как?! — всё так же показывает в камеру так хорошо знакомый мне кошелёк.       — Но… как…       — Ну что, ещё не передумал насчёт «нравиться всё больше»? — Хэ смотрит на меня так, словно это я только сделал для него что-то невообразимое, и ослепительно сияет улыбкой. — Ты в кошелёк вообще не заглядывал, да?       Мне кажется, что ярче солнца за окном сияет. Он, оказывается, так умеет…       — Нет, не заглядывал. Я… не хотел знать, сколько денег украл.       — Ты прелесть, Шань. — Тянь усмехается и, отложив телефон, усаживается поудобнее. — Там был чек из ветеринарной клиники. Я поехал в ближайшую, объяснил ситуацию… Ну как объяснил, наврал от души, что нашёл кошелёк, но мне нужно было срочно уехать из города, а теперь вернулся и жуть как хочу исполнить свой гражданский долг. Они, конечно, не хотели мне давать адрес своего клиента, предлагали оставить кошелёк у них, но я проявил всё своё обаяние, они позвонили хозяйке… и вуаля! Смотри, у неё рыжий кот. Забавный, правда?..       Кровать пружинит — Тянь подсаживается ближе. Он листает фотки, показывает мне этого кота, но какой к чёрту кот, я смотрю на Хэ и впервые, кажется, так отчётливо осознаю, что он мой ровесник. Со всеми этими занудными рассуждениями о жизни, взваленной на плечи ответственностью, по-взрослому лицемерными улыбочками и совсем не детскими желаниями. Школьник, который чёрт его знает где, от кого и зачем всего этого набрался, который всегда казался мне взрослее всех нас и который сейчас улыбается так, что у меня самого дрожат губы.       — Спасибо, — обычно такое тяжёлое для меня слово произносится легко. Мне вообще становится легко, будто украденный кошелёк, который я таскал с собой все эти дни, весил не меньше тонны, а теперь Тянь избавил меня от этого груза.       — Не за что, Шань. — Он протягивает руку, будто хочет погладить по голове, я даже нахмуриться успеваю по привычке — но вдруг замирает; его улыбка тускнеет. — Кстати. А тебе не интересно, как я нашёл тебя?       Руки Тянь убирает в карманы. Вопрос, который мучил меня всё утро, он задаёт таким тоном, что мне отбивает желание узнавать ответ. Но я понимаю, что должен спросить:       — И как?       — Хм… — Тянь разворачивается ко мне полностью, наклоняет голову к плечу. Не скрывает, что внимательно наблюдает за моей реакцией, и отвечает медленно, чётко проговаривая каждое слово: — Мне позвонил Шэ Ли.       Давящая тяжесть снова наваливается на плечи. Упасть бы сейчас на кровать, лицом в подушку, а потом открыть глаза и понять, что всё это всё-таки было сном. Я даже согласен проснуться в какой-нибудь подворотне, мокрый, замёрзший и с раскалывающейся от похмелья головой…       — Что он тебе сказал?       — Что ты пьяный шатаешься по набережной.       — И всё?       — И всё. А что, должен был сказать что-то ещё?       Ага. Должен. Например, «я видел, что ты написал Рыжему, и, думаю, мы сможем с тобой договориться…».       — Да нет… — пытаюсь соврать я — и, отвернувшись, вздыхаю. — Да. Тянь, прости. Шэ Ли прочитал твои сообщения.       Он молчит, пока я снова не посмотрю на него — опять серьёзного, опять неуместно взрослого.       — Ты ему их показал?       — Нет! Честно, это он отобрал телефон и…       — Тогда ничего страшного, — перебивает, беззаботно отмахиваясь. — Я поговорю с ним в школе, может, в понедельник… Меня сейчас другое волнует. Мо, какого хрена ты пошёл к нему?       Теперь молчу я. Да, наверное, со стороны выглядит полнейшим идиотизмом идти к человеку, который однажды тебя подставил…       — Мне ревновать? — вдруг улыбается Хэ.       — К Шэ Ли? В смысле… ревновать? — Так, Мо Гуань Шань, спокойно… — Ревновать к Шэ Ли — это бред, с какой стороны ни посмотри. Я пошёл к нему, потому что… А куда я ещё мог пойти?       Тянь пожимает плечами.       — Не знаю, — говорит он. Наклоняется ближе. Продолжает, понизив голос почти до шёпота: — Я вообще о тебе почти ничего не знаю. Мне это не нравится.       И на огромной кровати сразу становится тесно.       — Зачем тебе что-то обо мне знать?       — Ты мне нравишься, — Тянь отвечает не раздумывая, тоном, которым больше подошло бы говорить о погоде, — я ведь уже говорил. И писал. Ужас, Шань, до тебя так долго доходит.       Зато смотрит так тепло, пусть и чуть насмешливо, что у меня все слова вылетают из головы. «Всё больше и больше нравиться»… Да, глупо уже ломаться, я уже выдал себя и признался себе, но, пожалуйста, Хэ, не сегодня. Сегодня меня не трогай, мне нужно нарастить немного брони, восстановить барьеры, иначе будет слишком лично, слишком близко…       — Так, кхем… Ладно… Мне домой пора, — бормочу я и пытаюсь встать — как бы не так: Хэ ловит меня за футболку, дёргает, заваливая обратно на кровать. — Эй! Я завтра приду, пусти… Да пусти ты, блядь!..       — Ну вот, — вздыхает он, отпуская меня, пусть и неохотно. — Опять.       — Что «опять»?!       — Опять материшься. Шань, почему ты ведёшь себя… так?       Тянь садится, опершись на руку; я лежу рядом, и вместо того, чтобы, наконец освободившись, вскочить, мне хочется потянуть его на себя.       Моргнув, всё же заставляю себя подняться.       — Если все вокруг всё равно считают меня нищебродом, надоедливым мудаком и придурком, какой смысл стараться вести себя нормально?       — Я не считаю.       Хэ говорит ровно, уверенно, честно. Я замираю, сидя на краю кровати, и он обнимает меня со спины, сцепляет руки на животе, притягивая к себе.       — Я хочу домой, Тянь.       — Да не хочешь ты… — шепчет на ухо — и вдруг отпускает: — О, у меня идея, — говорит, за плечи разворачивая меня к себе. — Давай сыграем. Выиграю я — ты остаёшься, и мы вместе разбираемся со всеми твоими хочу-не хочу. Выиграешь ты — я оставлю тебя в покое.       — Сыграем? Не вижу здесь баскетбольного поля.       — А оно нам не нужно. — Хэ, абсолютно довольный собой, откидывает чёлку со лба. — Помнишь игру, про которую рассказывал Цзянь И? Ну, которая «кто первый моргнёт — проиграет», — и раньше, чем я успеваю хоть что-нибудь возразить, придвигается ближе, совсем близко, обхватывает ладонями моё лицо, не давая отвернуться… — Давай, Шань, хватит убегать. Смотри на меня.       Его глаза темнеют, настойчивый взгляд держит сильнее рук. Я напрягаюсь невольно, что-то сделать хочется, то ли вырваться, то ли то, что я совсем не умею. И мы смотрим, смотрим, смотрим друг на друга — а потом Тянь улыбается, подсаживаясь ещё ближе, задевает о кончик моего носа своим, чуть наклоняет голову…       И становится уже не важно, кто из нас первым закрыл глаза.       Важно только то, что губы Хэ сухие и тёплые, поцелуй — неожиданно мягкий, не наглый. Он нежно касается моих губ, слегка прижимается к ним своими и замирает так, только пальцами щекотно ведёт по щекам, шее, кладёт руки на мои напряжённые плечи. Он не давит, не требует, не лезет языком мне в рот, унизительно и пугающе, он целует, и меня окатывает такой жаркой волной ещё не возбуждения, просто чего-то спокойного, необходимого и приятного, что я размыкаю губы — да, я хочу попробовать, давай… — и сам обнимаю его. Получается неловко, враз захлестнувшее смущение почти заставляет оттолкнуть Тяня, но он прихватывает мою нижнюю губу, посасывает её, вскользь касается верхней, и снова прижимается коротко, нетребовательно. Дотрагивается до меня сдержанно, даже скупо, а меня и от этого ведёт, воздуха будто не хватает, и судорожный выдох вырывается стоном — Хэ отстраняется, а когда я открываю глаза, смотрит на меня и дышит глубоко, точно пытается успокоиться…       Ну нет же, я хочу ещё!       И это желание не оставляет и следа смущения. Я тянусь к Хэ, сам целую его, сам прижимаюсь к нему, зарываясь пальцами в волосы. И пускай получается неумело, пускай у меня отчего-то дрожат руки, Хэ обнимает меня за талию, притягивает и языком настойчиво размыкает мне губы. И так легко подстроиться под этот ритм, под движения его языка, то глубоко проникающего мне в рот, то дразняще проходящегося по кромке зубов, и уже совсем не спокойно, уже так влажно и горячо, что мой член натягивает тонкую ткань штанов, и хочется раздвинуть ноги, или передохнуть, или сжать его наконец, размашисто провести рукой по всей длине. Нужно как-то сдержаться, вот так, лучше царапать Хэ через футболку, комкать ткань — но всё равно сходить с ума, когда он, прикусив мне губу, медленно разжимает зубы, словно заставляет себя, и пытается отстраниться…       — Нам лучше остановиться, если ты не хочешь…       — Я хочу, — шепчу ему в губы, такие мягкие… — Хочу, Тянь.       — Чего именно?       Взгляд Хэ обжигает. В горле встаёт ком, и я шумно сглатываю.       — Не знаю…       А вот он, кажется, знает. Какая многообещающая усмешка… и такие громкие, пошлые мысли: их словно слышно, их можно почувствовать — волнительным трепетом, дрожью по всему телу… И поцелуй, сразу глубокий и мокрый, делает возбуждение почти болезненным, в этом ощущении так легко потеряться, и я, кажется, правда теряюсь, да?.. Что-то делаю, что-то говорю, шепчу, прошу, выстанываю неразборчиво — Хэ подхватывает меня и затаскивает к себе на колени — разве я об этом попросил?.. От неожиданности сжимаю его бёдрами — разве это делаю я? голова кружится… — а он гладит меня по спине, засасывает мой язык и скользит по нему губами, и, чёрт бы его побрал, кладёт ладонь мне на живот, не даёт потереться об него, останавливая всего за мгновение до такого желанного прикосновения…       — Тянь, прекрати…       — Разве тебе не хорошо?       Мышцы под его ладонью напрягаются, а сама она становится всё горячее, и руки Хэ уже под футболкой, он гладит живот кончиками пальцев, и выше, по рёбрам — почему у меня так стучит сердце?.. — и нужно выгнуться, нужно прижаться ближе, привстать на дрожащих ногах, чтобы его ладони соскользнули ниже… Это же пытка, ну мне же мало, мне нужно ещё, сильнее!..       — Вот видишь. Тебе нравится то, что я делаю, — самодовольно усмехается Тянь — и приникает губами к шее, прихватывает тут же покрывающуюся мурашками кожу…       Да он же издевается!       — Когда ты так себя ведёшь, мне хочется тебе горло перегрызть, — недовольно бормочу я, и Хэ вдруг отпускает меня.       — Ну, раз хочется… — задумчиво тянет он. — Грызи, — и откидывается назад, упираясь руками в кровать и запрокидывая голову.       Без его прикосновений сразу становится холодно. Я передёргиваю плечами, с трудом переводя дыхание. Внезапная передышка немного отрезвляет, и очень кстати, потому что кончить в штаны Тяня — это совсем дикое извращение.       До боли кусать его в шею, наверное, тоже, но он ждёт, смотрит нахально из-под ресниц, и чёрта с два я отступлю. Что ж, он сам напросился: я толкаю его в грудь, чтобы лёг — и вспыхиваю, когда он покорно падает на лопатки.       Остывшее было желание разгорается с новой силой, заставляет нависнуть над Хэ, вдыхая едва слышный запах сигарет, и впиться зубами в доверчиво подставленную шею, оттянуть кожу, сжать челюсти сильнее… Дыхание Тяня сбивается, становится глубже — что, больно, Хэ? — но он не дёргается. Сглатывает только — я чувствую, как движется кадык, и, ошалев от вседозволенности, смыкаю зубы ещё сильнее. Хочется сорвать с Хэ одежду, подчинить его, вот так, подмяв под себя, сбить эту будоражащую спесь. Возбуждение становится всё требовательнее: я трусь членом о бедро Тяня, лишь краем сознания отмечая, что он поднимает руки, значит, сейчас сдастся, оттолкнёт меня, и я выиграю…       Но Хэ кладёт их мне на талию. Сжимает бока. Ведёт ладонями за спину, вдоль позвоночника вверх и вниз, аккуратно, медленно — и мои челюсти сами собой разжимаются.       Нет. Не так. Пусть мне было больно из-за него, но я ему больно не сделаю.       — Спасибо, Шань. Приятно, — шепчет Хэ, когда я провожу языком по месту укуса, чувствуя отпечатки зубов, прислоняюсь к нему губами, и я окончательно понимаю, что всё. Я проиграл.       И что мне ещё никогда не было так приятно проигрывать.       Хэ как будто тоже чувствует это. Он снова перехватывает инициативу, переворачивает меня, ложится сверху — и сразу придавливает всем весом, вжимаясь своим твёрдым членом в мой. Игры, видимо, кончились?..       — У тебя стоит, — против воли вырывается у меня нервный смешок, глупая реакция ещё-почти-девственника, но Хэ не смеётся.       — Потому что я хочу тебя, — говорит он серьёзно. — Можно? — и проводит пальцами под резинкой штанов, приподнимается, стягивает их не торопясь, внимательно всматриваясь мне в лицо. Мне и ночью-то хотелось прикрыться, а сейчас, в свете дня, я ещё болезненнее стыжусь своих синяков, царапин и ссадин, острых коленей и угловатых плеч, но Хэ смотрит на меня так, так… словно ничего красивей в жизни не видел!       И я киваю…       А потом в очередной раз убеждаюсь, какой Хэ Тянь жадный. Ему нужно всё: моё тело — он не даёт мне прикрыться; мои стоны — он ловит их губами; моё дыхание, мои взгляды, моё внимание… Он даже футболку не даёт мне снять, сам стаскивает, почти сдирает нетерпеливо — и опять смотрит, вглядывается в глаза, целует легко и мягко, явно сдерживаясь из последних сил. Ну нет же, Тянь, ты меня не отпугнёшь, смелее, я всё равно за твоими поцелуями, языком-губами-ладонями ничего не замечаю… Давай, чувствуй, как я вцепляюсь в тебя, впиваюсь зубами, обхватываю ногами — мой, мой! — и не пугаюсь, когда ты дотрагиваешься до меня там скользкой от смазки рукой — она просто холодная, я из-за этого вздрагиваю… — не отталкиваю, когда палец проталкивается внутрь: один — резко, но не больно, только непривычно; два — уже медленнее, осторожно, и ты разводишь их аккуратно, растягиваешь меня не торопясь, как и представлял, да, Тянь, да-а…       — Всё хорошо? — едва слышу сквозь свои то ли стоны, то ли просьбы. Открываю глаза — а перед ними мутно всё, но Хэ, кажется, хмурится? — Эй, Шань?       — Хорошо…       — Хорошо, — повторяет он с улыбкой и вдруг шепчет: — Шань, не пугайся.       — Что… А-ах!.. — Удовольствием прошибает почти болезненно — где-то внутри, там, где Хэ сгибает пальцы. — Подожди, перестань… перестань!..       От неожиданности я хватаю его за руку, и он замирает.       — Неприятно? Больно? — в его голосе слышится волнение, а я дыхание выровнять не могу, так и отвечаю, сбивчиво:       — Н-нет.       — А что тогда? — шепчет он мне на ухо. Пальцы сгибает медленнее, слабее давит, но всё равно мурашки по всему телу…       — Не знаю. Непривычно…       И я невольно выгибаюсь, жадно впитываю эти ощущения, млея, и избегая их, ведь нельзя, слишком хорошо, и снова припадая к ним, не в силах удержаться… А Хэ улыбается. Больше ничего не говорит и мне не даёт — целует. В этом поцелуе, медленном и неглубоком, чувствуется напряжение; я и сам становлюсь как натянутая струна: каждое прикосновение, даже шершавость простыни под спиной, так остро чувствуется. Тянь массирует меня внутри смелее, всё тело словно тёплой, возбуждающе-ласковой волной омывает в такт движениям его пальцев, и двигать бёдрами получается бессознательно, подставляясь, раскрываясь сильнее, потому что слишком, невыносимо приятно, только хочется, чтобы… чтобы…       — Тянь, — зову я; он обеспокоенно заглядывает мне в глаза, — давай уже… не пальцами.       …чтобы ему тоже было хорошо.       Второй раз просить не приходится. Движения Тяня уверенные и чёткие: медленно вынимая пальцы, другой рукой, той, украшенной тонким шрамом, он взъерошивает мне волосы. Я закрываю глаза, наслаждаясь короткой лаской, а когда открываю, он уже раскатывает по члену резинку. Я даже не успеваю испугаться, хотя чувствую, что очень хочется, потому что… нет, серьёзно, вот это будет во мне? и я сам об этом попросил? я спятил?..       Но когда Хэ ловит мой взгляд и, взяв за руку, коротко сжимает пальцы, все сомнения исчезают. Да, я спятил — и меня это совершенно не волнует. И даже когда Тянь снова ложится на меня, подхватывает под колени, разводя ноги, паника не подступает привычно к горлу. Страх окончательно отпускает; я сжимаю Хэ бёдрами, и не смущаюсь от того, как там скользко, как смазка — много, ужасно много смазки! — стекает на постель. Тянусь за поцелуем, ощущая непривычное давление, и мычу Тяню в губы, когда он рывком проталкивается внутрь, и шиплю, царапаю Хэ едва ли осознанно — ему тоже, наверное, больно, но он всё позволяет. Входит медленно, а я пытаюсь отвлечься от ощущения, как там всё натянуто, сосредотачиваюсь на дыхании — вдох, выдох, и снова, глубоко, размеренно… — и прихожу в себя, когда Тянь уже прижимается бёдрами к моим ягодицам.       — Расслабься, — шепчет он, прислоняясь лбом к моему лбу, и обхватывает мой член, сжимает в липких от смазки пальцах. — Забудь всё, что было той ночью. Пусть этот раз будет для тебя первым…       А во мне опять разгорается возбуждение — его член весь внутри?.. Тёплая рука Хэ отвлекает от этой то ли пугающей, то ли извращённо-восторженной мысли. Мы всё-таки делаем это, мы с Хэ — вместе, и можно обхватить его за шею, притянуть к себе, провести языком по его губам, ёрзать под ним, пытаясь смириться с непривычной заполненностью, распирающей изнутри — и почувствовать, как он громко, горячо выдыхает мне в рот, когда я подаюсь бёдрами назад. Ещё немного больно, но от этого почти-стона захлёстывает азарт, и я двигаюсь уже специально, раскачиваюсь, то немного соскальзывая, то снова насаживаясь на член до упора. Тянь терпит, явно пытаясь дать мне ещё привыкнуть, но чёрта с два, Тянь, я не собираюсь сходить тут с ума в одиночку!..       Когда я притягиваю его ногами, резко, заставляя с силой толкнуться в меня, он сдавливает меня судорожно в объятиях — и начинает раскачиваться со мной. Всё ещё осторожно, по чуть-чуть; я невольно сжимаюсь, когда он прикусывает мне губу — член начинает входить туже, и это немного больно, но гораздо больше — приятно, охренительно, безумно приятно, и Тянь так стонет… Я хочу быстрее, глубже — и хватит меня щадить!.. — я, кажется, прошу его об этом, или он понимает меня без слов, или сам хочет того же. Он перестаёт мне дрочить, приподнимается, опираясь на руки — и меня окутывает его страстью, опутывает, заполняет. Мне никогда, никогда не было так хорошо: удовольствие, разделённое на двоих, будто помножено надвое; вязкое, густое напряжение скапливается во мне, греет изнутри, и уже непонятно, чего хочется больше — чтобы это продолжалось вечно или чтобы наконец закончилось, я только, кажется, больше не могу, одно прикосновение к пачкающему живот смазкой члену — и кончу, и так сложно, невозможно сдержаться…       Хэ перехватывает мою руку, едва я прикасаюсь к себе, и прижимает к постели. Другую — тоже.       — Хватит… — почти рычу я, пытаясь вывернуть запястья из захвата. — Тянь, отпусти!       — Хватит? — Он выходит медленно, точно издевается… — Ну, малыш Мо, мы ведь только начали. Может, ещё чуть-чуть потерпишь? — и с размаху засаживает, двигает бёдрами, растягивая сильнее, удерживая меня на грани оргазма…       — Тянь!.. — каждое его движение как током проходит по нервам. — Ну ты и придурок… — только и могу я цедить сквозь зубы, потому что ну как, как может быть так хорошо!..       — Ах, я приду-у-урок. — Хэ вдруг замирает. Прищурившись, окидывает меня взглядом, таким ощутимым, что по коже пробегают мурашки, подхватывает меня под поясницу, влажную от пота, ведёт горячими ладонями ниже, приподнимает мои бёдра…       Время, кажется, замирает. Я успеваю лишь вскрикнуть — и теряюсь в обрушившемся на меня наслаждении. Все чувства сосредотачиваются на Хэ: он, с растрёпанными волосами, возбуждённый, прекрасен, он впивается пальцами в мои голени, он вдалбливается в меня так, что волны удовольствия сливаются в одну, мощную, долгую, выбивающую из головы все мысли. Это словно ощущение полёта, падения, и нужно за что-нибудь удержаться, но до Тяня не дотянуться, к себе прикасаться нельзя — он одёргивает ощутимым шлепком по руке, — и я вцепляюсь в подушку под головой, а потом и вовсе утыкаюсь в неё лицом, чтобы не сорваться на крик. Не благодарить Тяня, когда он наконец прикасается к моему члену, обхватывает его, сжимает, пачкаясь в моей сперме, и сам пульсирует во мне. Напряжение переполняет меня, заставляет выгибаться в спине, на несколько мучительно сладких секунд охватывает полностью, сжимает в обжигающе крепких объятиях — и, удовлетворённого, опустошённого, покидает, оставляя лежать на влажных смятых простынях, тяжело дышать, закрыв глаза. Сперма растекается по животу, капля скользит по боку на постель, а я пошевелиться не могу, чтобы стереть её, и только когда Тянь медленно опускается на меня, всё же нахожу силы крепко схватить его за руку…       …На этот раз снова страдает футболка Хэ.       — В прошлый раз хоть отстиралась? — спрашиваю я, просто чтобы заполнить чем-то неловкое молчание.       — В химчистке всё отстирывается. — Он кидает футболку, всю в белёсых каплях, на пол и ложится обратно, ко мне.       — Ты относишь испачканные спермой вещи в химчистку?       — Ну да. А что?       — Да нет, ничего…        «У тебя совсем стыда нет, вот что» — хочется проворчать мне, но лень и… слишком хорошо? Даже молчание теперь, когда Хэ не сидит где-то там, на краю кровати, а развалился рядом, потягивается, жмурясь на солнце, не кажется неловким. И я потягиваюсь тоже, разгоняю скопившуюся в мышцах приятную слабость, с каким-то неожиданным удовлетворением понимая, что он сейчас чувствует то же самое. Мы оба чувствуем одно и то же. Мы чувствуем одно и то же, потому что только что занимались друг с другом сексом. Вместе. Потому что оба этого хотели. И, если захотим — хотя какое ещё «если»? — сделаем это снова.       С ума сойти. Я когда-нибудь привыкну к этой мысли?       Тянь, кажется, тоже не до конца верит в происходящее. Всё рвётся меня потрогать — на ощупь, с закрытыми глазами, протягивает ко мне руку, натыкается пальцами на плечо, ведёт дальше, по груди, выписывая замысловатые зигзаги и спирали… И сложно балансировать на границе двух противоречивых желаний: придвинуться ближе, подставляясь под ласковые прикосновения — или отстраниться, потому что как так, это же Хэ Тянь, а я Мо Гуань Шань, и нечего ему меня гладить. Сейчас, когда возбуждение, туманом окутывавшее мысли, схлынуло, снова набрасывается неуверенность. Заставляет подмечать смущающие детали: использованный презерватив на полу валяется, рядом с испачканной футболкой, постель мокрая от пота, измятая, и воздух странно пахнет, и, хуже всего, это вроде не неприятное, но непривычное чувство между ягодиц — немного саднит и скользко от смазки…       — И что теперь? — вопрос вырывается против моей воли.       Хэ бросает на меня беглый взгляд.       — А что теперь? — лениво переспрашивает он и, со всей своей очаровательно-бесящей наглостью, отвечает: — Теперь завтракать, я голодный. Ты же приготовишь? — Сам он явно не стесняется ни своей наготы, ни того, чем мы сейчас занимались, но как будто замечает мои метания и, вытянув из-под себя угол одеяла, накидывает его мне на бёдра.       Ну надо же, какой заботливый…       И непонятливый.       — Пф! — пытаюсь привычно фыркнуть я, но получается скорее что-то похожее на тихое «мур» разомлевшего на солнце кота, и сдаюсь: — Ладно, приготовлю. Но я не об этом. Что с Шэ Ли? И… ну… с тобой что?..       О, нет. А вот эту тему я, кажется, завёл не вовремя. Или вообще зря — Хэ молчит, секунду, две, три; его пальцы останавливаются у меня на рёбрах, там, где под ними бьётся сердце, всё быстрее, быстрее, быстрее, словно разбухая в груди, перечёркивая все мои попытки казаться безразличным и отстранённым. Выдаёт меня с головой, но я всё равно лежу, чувствуя, как оно колотится под рукой Хэ, и позволяю ему тоже это чувствовать…       — С Шэ Ли что-нибудь придумаем, — вдруг говорит он, когда мне уже кажется, что ответа я не дождусь, и убирает руку. — Он к тебе не подойдёт, пока я рядом. А я теперь всегда буду рядом.       — Я говорил, что меня тошнит от твоих фразочек?       Над моим бессовестным враньём Хэ смеётся. Он лежит, закинув руки за голову, смотрит на меня из-под прикрытых век, и я вдруг верю, что да. Что мы обязательно что-нибудь придумаем. Что он будет рядом. А ещё — что есть во мне что-то такое, из-за чего стоит встречать меня и провожать, тащить к себе домой и просить остаться, искать, пьяного, под дождём и отпаивать тёплой — чтобы не заболел, да? — водой, носиться по городу в поисках успокоения для моей совести и терпеть болезненные укусы…       Верю. Потому что всё дело в его взгляде. Потому что пока Хэ Тянь смотрит на меня, мне кажется, что я, пожалуй, не так уж плох.