Смотри на меня

      — Эй, Хэ Тянь! Сюда иди.       Мелкий блондинчик, вьющийся около меня уже не первый день, замолкает на полуслове и морщится. Неудивительно: тон у Шаня был такой, что странно, как вокруг цветы не завяли.       Ну разве он не милашка?..       Обернувшись, салютую ему полускуренной сигаретой и вытряхиваю уголёк на землю. Иду, Рыжик. Иду. Сейчас, затушу только…       — Эм… Всё нормально? — Парнишка — как там его? никак не запомню… — несмело касается моего плеча. А сам на выглянувшего из-за угла Мо не отрываясь пялится. Настороженно, испуганно даже. Ещё бы, Рыжий выглядит так, будто бить меня собирается — хмурится, губы поджал, руки на груди сложил. И головой дёргает, поймав мой взгляд: поторапливайся давай, мол, чё встал.       — Всё просто замечательно, — отвечаю я застывшему рядом парню и, сунув половинку сигареты в карман, иду к Шаню. А он, конечно, с места не двигается. Как всегда, тот ещё задира в школе, весь такой «не влезай — убьёт», даже странно, что первым меня позвал.       Я подхожу к нему почти вплотную.       — Что случилось, солнышко? — чтобы можно было говорить тихо, только ему; чтобы чувствовать его дыхание, горячим облачком задевающее шею, когда он выпаливает возмущённо:       — Ещё раз меня так назовёшь, получишь солнечный удар, — и сразу делает шаг назад. Взгляд на меня бросает дерзкий, задрав голову: — По яйцам.       А у самого покраснели щёки и глаза блестят совсем не зло. Очень… многообещающе блестят, но совершенно непонятно, потому что он больше ничего не говорит — резко развернувшись, идёт в сторону школы.       Это мне, получается, за тобой, Рыжик? Хм, ладно. Становится всё интереснее…       Мы заходим в здание, не сказав друг другу больше ни слова. Шань только оглядывается на меня пару раз, проверяет, иду ли, а сам держится на расстоянии. И ёжится агрессивно — ходят лопатки под тонкой кофтой, остро выпирают позвонки на шее, волосы на затылке торчком… Он колючий весь, и хочется обнять его, загладить острые углы, но я знаю: в руки не дастся. На людях он по-прежнему делает вид, что ничего между нами не было, нет и быть не может. Огрызается, руку мою с плеча скидывает, кричит раздражённо, стоит подойти чуть ближе, чем он для себя решил, что можно. Такой кусачий, такой недотрога Шань!..       И каждый раз, когда этот неприступный Шань остаётся у меня, я будто заново узнаю, каким он умеет быть чувствительным, внимательным, ласковым. Узнаю — и отогреваюсь за все дни холодных взглядов…       Ну и, может, немного отыгрываюсь. Совсем чуть-чуть.       — Хэй! — проходя мимо склада инвентаря, в самый конец пустеющего коридора, я не выдерживаю. Что ему здесь понадобилось? — Ты куда меня заманиваешь, котёнок?       — Тшш! — о, Шань шипит просто очаровательно. — Ещё раз так назовёшь меня в школе, рожу расцарапаю, — а как рычит!..       И всё равно тянет меня, остановившегося наверху лестницы, за собой, вниз. Да что, в конце концов, происходит-то?!       — Ты чего такой весь на взводе? И куда ты меня?..       Вечно закрытая дверь в кладовку распахивается прямо у меня перед носом, и договорить я не успеваю. Шань хватает меня за грудки, зашвыривает внутрь, сам, оглянувшись, заходит следом, тихо притворяет дверь…       И впечатывает меня в стену, прижимая за плечи. Он пахнет фруктовой жвачкой, у него липкие губы и сладкий язык. Осевшая у меня во рту сигаретная горечь тает, и плевать на духоту, от которой взмокла спина, плевать на то, что пахнет здесь сырыми половыми тряпками — это место сейчас для меня лучшее в мире.       — Ха-а, Шань… — Я поднимаю голову, переводя сбившееся дыхание. Хорошо… — Почему ты раньше меня сюда не приводил?       Он по инерции тянется к моим губам, на цыпочки встаёт, пальцами мне в волосы зарывается до боли, тянет, нетерпеливый: ко мне, ближе!       — Тут замок сегодня сломался. — И даже отвечает, не отрываясь от моих губ. — Будет открыто, пока не починят. — Целует в перерывах между словами… — Никто не знает, один я видел… а уборщик теперь только после занятий зайдёт…       Почти кусает, и дышит так, господи, так взволнованно и горячо… Интересно, в школьных правилах есть что-нибудь о сексе в кладовках? Это запрещено, или как?..       Хотя какие, к чёрту, правила, когда тут Шань. Требует внимания, выгибается в моих руках, подставляясь под прикосновения, обжигает своим желанием, настойчиво и безжалостно, ты же меня так дотла спалишь, Рыжик… И руки запускает мне под футболку, царапается, но не соблазняя — забывшись, только эта непосредственность возбуждает ещё сильнее. Хочу, как же я его хочу, хотя бы вот так, руку ему в штаны засунуть, коснуться нежной кожи внизу живота, спутавшихся жёстких волос на лобке…       — Нет, нельзя! — Шань отталкивает меня, стоит мне только обхватить его член. Губы облизывает, искусанные, красные. — Всё. Хватит.       Потом вытирает рот тыльной стороной ладони — рваный, дёрганый, совсем не изящный жест. Мальчишеский такой… А может, я всегда был геем? Ну невозможно же, от одного обычного движения встаёт так, как не вставало с девушками от развратного стриптиза на коленях.       — Рыжик, ты меня помучить реши…       — Тсс!       Шань вдруг ведёт головой в сторону двери. Настороженно хмурится; у него подрагивают крылья носа, сужаются глаза, и в полумраке я почти вижу, как он, прислушиваясь, стрижёт рыжими кошачьими ушами. И хвостом так, нервно, из стороны в сторону дёргает.       — Тише, — шипит он на меня рассерженно, — да тише ты, ну!       И рот мне зажимает тёплой ладонью, заглушая смех, как раз в тот момент, когда за дверью раздаются шаги. Тихо, вдалеке, кто-то проходит мимо, а Шань, надо же, сразу услышал. Точно кот — и, раз уж так, надо погладить его за ухом. Ущипнуть за мочку, провести пальцами по краю, к коротко стриженому виску, почесать затылок… Шань шумно пыхтит — терпит, а мне ужасно хочется рассмеяться. Рядом с ним чувствую себя очень школьником, очень не взрослым, шкодным…       Очень живым.       Как только за дверью снова становится тихо, Шань шлёпает меня по руке и отходит к противоположной стене. Не то чтобы очень далеко, тут каморка всего-то метра полтора на полтора, но достаточно, чтобы показать: обижен, нехрен было прикалываться.       Интересно, надолго обиды хватит?       — Пойдём ко мне сегодня.       — Нет, — бросает он, даже не дослушав.       Выдох холодит мне чувствительные после его укусов губы.       — Вторую неделю меня кидаешь, — звучит слишком расстроенно, и, ухмыльнувшись, я добавляю: — Такими темпами у меня там всё заржавеет, Шань.       — Ну извини, что я такой тупой!       А, так вот в чём дело…       — Терминаторша всё ещё тебя достаёт? — Подойдя к Мо, я прислоняюсь к стене рядом. Он фыркает в сторону, но не уходит.       — Сказала, что если не исправлю оценки к концу месяца, вызовет маму в школу. И сегодня опять оставила после уроков, — бормочет, переступая с ноги на ногу. Теперь наши плечи соприкасаются; у него очень мягкая кофта и очень твёрдые мышцы под ней.       — Так, может, всё-таки позволишь помочь? — Такие напряжённые, что хочется сжать их пальцами. Помять. Погладить, чувствуя, как они медленно, неуступчиво расслабляются, как Шань становится податливым и гибким; я поворачиваюсь, веду тыльной стороной ладони по его предплечью, забираюсь под закатанный до локтя рукав…       — Знаю я, чем твоя помощь закончится. — Только Шань не позволяет мне потрогать его. От прикосновения уходит — не резко, но упрямо отпихивает мою руку. — Ты уже «помогал», — и в глаза мне заглядывает с укором.       Крыть нечем. Мне остаётся лишь покорно отвалить со своими приставаниями — в прошлый раз, как раз полторы недели назад, когда Шань всё-таки пришёл ко мне позаниматься, у нас действительно ничего не получилось. Вернее, получилось многое, но от математики в наших занятиях были разве что смявшиеся, прилипающие к влажной от пота спине Мо тетради. И то пока я их со стола не скинул. Нет, поначалу я правда собирался помочь ему, порешать какие-нибудь задачки, мы даже начали одну, но…       Кто ж виноват, что Рыжий, задумавшись, так вызывающе покусывал кончик карандаша? Точно не я виноват…       — Идти пора. — Шёпот Мо раздаётся совсем близко, над ухом, и воспоминания вспыхивают ещё ярче. — Через пять минут перемена закончится.       Приходится до боли закусить изнутри щёку, чтобы хоть немного протрезветь — и отпустить его всё-таки.       — Выйдешь первым?       Он кивает. Покрутив телефон в пальцах, роняет его в карман; сглатывает, набирает в грудь побольше воздуха, открывает рот — но, закрыв его, просто кивает ещё раз. И в глаза мне смотрит открыто, честно. Виновато.       Да ладно, Шань. Я ведь всё понимаю.       — Ну это… давай, — проходя мимо, он задевает мою ладонь пальцами. Почти незаметно, и делает вид, что случайно, но от этого лёгкого прикосновения становится так хорошо, что когда я выхожу через пару минут после него, на губах всё ещё чувствуется улыбка. В последний месяц, пока мы вместе, она там часто. Не привычная кислая ухмылка и не приторная улыбочка, а такая вкусная, что хочется облизнуться. И голову опустить, спрятать её ото всех, потому что она только моя — и Рыжего. Который сидит уже, наверное, в классе, скучающе подпирает щёку кулаком…       — А вот и Хэ Тянь.       От звука этого голоса, вкрадчивого до ощущения заползшего под одежду паука, по позвоночнику бежит холодок. Улыбка примерзает к губам; зубы за ней стискиваются так, что сводит скулы.       Я неохотно поднимаю голову:       — Шэ Ли.       Змей лениво соскальзывает с подоконника. С противным скрипом касаются пола подошвы его кроссовок.       — А я знал, что ты тут пройдёшь, — говорит он, сделав пару шагов мне навстречу. Но близко не подходит. — Сразу после Рыжего… Что же вы там делали вдвоём?       — Не понимаю, о чём ты.       И когда я сам подхожу, даже не к нему, а просто чтобы мимо пройти, он отступает к стене. Вот и замечательно. Двигай туда, откуда выполз…       — Хмм… что мне мешает рассказать всем, что он лёг под тебя?       Шэ Ли произносит это задумчиво, тихо, словно бы сам себе — но каждое слово впивается в меня ядовитым жалом. Руки в карманах сжимаются в кулаки.       — Нежелание проехаться мордой по асфальту? — говорю я пустоте впереди. Теперь надо уйти, пока не поздно, пока не договорились до драки — но жду чего-то, стою; ноги будто приросли к полу.       — Не-е-ет. Только уважение к тебе, Хэ Тянь. А ты такой грубый со мной… — И вот к такому мне, замершему посреди коридора, обезвреженному, Змей подходит ближе. — Наши братики ладят явно получше. — Улыбается с каждым шагом — гаже. — Не думаешь, что и нам стоит подружиться?       — Не думаю.       Гад. Напрашивается ведь, сам под кулак лезет…       …но что будет с Мо, если все узнают?..       Мысль парализующим токсином разливается по венам. А Шэ Ли ухмыляется, рад, что цапнул, только я не понимаю — и что? Вот что теперь? Он чего-то от меня хочет, или просто яд нужно периодически сцеживать?       — Если ты всё сказал…       Змей молчит. Паузу, оставленную мной для того, чтобы он продолжил, чувствует, по ухмылке вижу, но игнорирует.       Ну и пошёл он в таком случае.       Ухожу в итоге я. Ничего больше не говоря, разворачиваюсь, делаю пару шагов — и слышу позади усмешку. Грязную такую, липкую, будто в спину плюнули. Потом снова скрипят по полу кроссовки — Шэ Ли догоняет меня, притормаживает; поравнявшись, идёт плечо к плечу…       А потом я чувствую, как он медленно проводит ладонью мне по пояснице — и ниже…       Когда прихожу в себя, ворот его кофты трещит по швам под моими пальцами. Наглые жёлтые глаза влажно блестят прямо напротив моих и бесят.       — Оу, спокойнее, горячий парень! — А Шэ Ли поднял руки и даже не пытается защититься. — У тебя футболка задралась, я поправил.       В его взгляде ни страха, ни раздражения, ни злости. Только внимательный, изучающий интерес. Шэ Ли словно ощупывает меня, и он так неправильно-близко, что я невольно отпускаю его. Даже отталкиваю, лишь бы избавиться от этого мерзкого ощущения!..       Качнувшись, Змей взмахивает руками. Ловит равновесие; смеётся, трёт покрасневшее горло, поправляет волосы… Такой аккуратный, приличный с виду, холёный даже — и какая гниль внутри.       — В чём дело? Ты так на меня смотришь… — насмеявшись, спрашивает он.       Я замечаю, что и правда смотрю. И пока гремит звонок, взгляда не отрываю, потому что как так?       — Удивляюсь, — говорю в заполнившей после него коридоры тишине. — Когда-то ты казался мне неплохим парнем.       У Шэ Ли недобро сужаются глаза — неужели всё-таки задел?..       — Ты плохо меня знаешь. — Однако в следующую секунду он снова расслаблен. — Не хочешь узнать поближе? — предлагает, похабно улыбаясь — а заканчивает неожиданно скучающим, безразличным тоном: — Ладно, Хэ Тянь. Прогуливать нехорошо. Привет Шаню.       Ответа Шэ Ли не дожидается — уходит, потеряв ко мне всякий интерес. А я достаю из кармана недокуренную сигарету. Нет, прогуливать я не буду. Но на эту рассыпающую табак половину точно опоздаю.       Опаздываю в итоге на половину и ещё две. И то не спасает — досидеть спокойно последний урок невозможно, Шэ Ли мне все нервы взвёл в боевую готовность. Месяц нас не трогал, что на него сейчас-то нашло? И ведь не верю я, несмотря на все его слова, что он на самом деле расскажет о нас с Мо — так, без причины, пакостить всё же не в его стиле. Скорее, прибережёт это знание, чтобы потом использовать в подходящий момент. С максимальной выгодой.       Так что хрен с ним. Понадобится что-то от меня — пусть прямо скажет. Словами через рот. А не намёками и через… другое место.       Голос Шэ Ли снова вползает в уши, и я сглатываю горький, дерущий горло ком. Хм, а чувство ревности, оказывается, напоминает изжогу… «Привет», чтоб его, «Шаню». Нет, передавать я его, само собой, не стану. Не надо Мо ничего знать, он и так переживает. Сам, если что, разберусь.       Но почему меня так бесит сам факт того, что Змей произнёс его имя?       «Потому что ты конченый со-о-обственник, Хэ Тянь», — насмешливо пропевает внутренний голос. Но мне как-то не очень смешно. Проглоченный ком застрял в груди и жжётся, а оттуда его никак — только выскребать через рёбра. Мерзкое ощущение.       А я надеялся, что никогда больше его не испытаю…       …В тот вечер, когда Мо сбежал от меня и как сквозь землю провалился, ступив за порог — я проверял, выскочил за ним, только накинул куртку, — такой же ком вспыхнул в груди после телефонного звонка. Номер не определился, и я так надеялся, что это Мо… «Потерял Шаня? — промурлыкал в трубку знакомый голос. Но не Рыжего, нет. — Если хорошо попросишь, я намекну, где его поискать».       Шэ Ли откровенно издевался. Но мне было плевать, меня два часа набирания смс в пустоту измотали до состояния полнейшего несопротивления. «Намекни, — ровно проговорил я, — пожалуйста», — и готов был сказать ещё что угодно, потому что на улице зарядил ливень, загремел гром, засверкали молнии, а звонок от Змея не оставлял никаких шансов на то, что Рыжий спокойно сидит дома.       Но Змей, наверное, почувствовал что-то в моём голосе. Что-нибудь вроде «ещё немного, и я придушу тебя по телефону, прохрипишь ответ перед смертью». Он вздохнул: «На набережной, где-нибудь в районе станции метро. — И добавил; было слышно, как улыбается: — Поторопись, Хэ Тянь. А то он такой пьяный после нашей с ним встречи, ещё натворит глупос…»       Дослушивать я не стал. Сорвался — такси ловил на бегу, не мог стоять на месте, и в машине, мокрый, вертелся нетерпеливо: ну быстрее, быстрее же, чего мы так тащимся!.. Когда увидел Шаня, не поверил своим глазам — а потом он полез на перила, у него соскользнула нога…       Кажется, я выскочил на ходу, не заплатив. Хорошо, что мы ехали медленно; хорошо, что водитель срулил за мной, а не поспешил убраться подальше от «парочки ненормальных». Перед ним я потом извинился, и морально, и материально — и пока вёз продрогшего Шаня к себе, пока тащил его в квартиру, пока отпаивал-мыл-спать укладывал, изо всех сил старался не думать: какого чёрта Шэ Ли?!       Потому что нельзя было в тот момент спрашивать об этом у Мо. Он честный, я и правда собственник, его ответ мог мне не понравиться, лопнули бы и без того звенящие нервы… нет. Нельзя было. Он был слишком уязвимым, ему слишком нужна была моя помощь, а я действительно никогда не отличался безусловной жертвенностью…       Стрелка часов ползёт по циферблату вниз; я сползаю на стуле ниже. Заставляю себя расслабиться — нечего вспоминать об этом, всё закончилось хорошо. Всё закончилось лучше, чем я мог надеяться, хотя я и не надеялся ни на что. Вообще не был уверен, что делаю всё правильно и Шань после этого будет со мной, боялся даже, что он будет, но лишь из благодарности… И всё равно поехал возвращать этот дурацкий кошелёк. Просто потому что не хотел, чтобы это и дальше Рыжего мучило. И только потом, сделав для него всё, что было в моих силах, позволил себе спросить: Шэ Ли, Мо Гуань Шань, какого хрена Шэ Ли?!       От воспоминаний о том, как в ответ на вопрос «мне ревновать?» выражение лица Мо сменилось с недоумённого на возмущённое, а потом и на откровенно оскорблённое, пылающий ком в груди гаснет. Не до конца, остаётся там ласковым теплом. Всё-таки это было слишком мило. То, как он пытался отстраниться от меня, вредничал, хотя видно было — сам уже не очень понимает, зачем. И я смотрел на него, уверенный наконец, что никакой Шэ Ли к нему не прикасался, и с каждой секундой всё отчётливее понимал: мой. Настолько мой, что я согласен даже подождать, сколько угодно, сколько ему нужно, и довольствоваться всё это время играми-гляделками, и целовать совсем невинно, украдкой, да хоть просто за ручки держаться!..       И каким приятным сюрпризом стало то, что сам Шань на это очень даже не согласен. Его «я хочу» прозвучало уверенно, даже то, как он потом признался, что сам не знает, чего именно хочет, не смогло меня сбить с настроя. Как и то, что я понимал: получится, скорее всего, неловко, будет странно, нам обоим в какой-то момент станет стыдно — но ведь это наш первый раз, так что пускай, да? Потому что тот, ночью, когда я придавил его к постели, не считается. Пожалуйста, Шань — пусть не считается…       Я просил об этом его, чувствуя, что несу совершеннейшую, полнейшую романтическую чушь — и был до одури этому рад…       — …Хэ Тянь! — моё имя, произнесённое учителем, звучит так, словно он его уже не в первый раз называет. — Вы сегодня, смотрю, решили не утруждать себя занятиями? Так хорошо умеете решать логарифмы, что не нуждаетесь в практике?       — Кхм. — Я поднимаюсь из-за парты и со всей вежливостью, на которую способен, отвечаю: — Довольно неплохо, и правда. Я прорешал эти задания дома.       От скуки какой только ерундой не займёшься…       — Продемонстрируете?       Учитель указывает на доску. Тоже очень вежливо, касается её кончиком ручки. Злится… Иду, конечно, сейчас. Я-то продемонстрирую, математика всегда легко мне давалась.       Это Мо с ней мучается. Мой малыш Мо…       А всё-таки надо ему помочь. Тем более, непривычно криво выводя на доске первые символы, я отчётливо понимаю: мне самому без него сегодня никак.       …В первые секунды после звонка у меня всегда создавалось ощущение, что в школе прорвало трубы. Все, сразу, резко: она переполняется, кипит, бурлит, поток учеников льётся к выходу, кто-то что-то говорит мне, но слов не разобрать, в ушах шумит…       Я иду против течения в другую сторону, вглубь здания. Хотя, если подумать, завтра пятница. Завтра надо звать к себе Рыжего, чтобы остался на выходные, а не сегодня, сегодня один день потерпеть без него, но невидимая нитка обвилась вокруг шеи и тянет: не сделаю шаг — не вдохну.       Петля слабеет, лишь когда я захожу к Шаню в класс.       — Тянь? — Шань вздрагивает от хлопка двери и поднимает голову со сложенных на парте рук. — Чего тебе? — Он выглядит очень несчастным, даже хмурится как-то совсем уж обречённо.       Ну, Рыжик, что ты. Математика — это не больно.       — Я к тебе, — улыбаюсь я, а он морщит нос, вредина… Да, за дверью ещё кто-то ходит, но в классе мы одни: учительница пока не пришла, остальные ученики уже высыпали на улицу. Так что можно ведь немного выйти из образа «терпеть-не-могу-грёбаного-Хэ-Тяня»?       Шань, видимо, считает иначе.       — Эй, куда уплюхался своей задницей! — кричит на меня, когда я присаживаюсь на его парту. Спихнуть пытается — и, едва дотронувшись, отдёргивает руки, словно обжёгся.       Нет, я, конечно, горяч, но Шань, пора бы уже привыкнуть.       — Пойдём сегодня ко мне.       — Нет, — он выпаливает раньше, чем я успеваю закончить фразу. Руки на груди складывает, губы поджимает и даже краснеть перестал — побледнел, покосившись на учебник.       Нет, его им что, и правда бьют?..       — Я помогу тебе с математикой, обещаю, — со всей невинностью, на которую способен, произношу я, смотря Мо в глаза, но в ответ получаю лишь скептический взгляд.       Эх, проебал я всё доверие. В прямом смысле этого слова…       — Ша-а-ань… — стон получается таким мученическим, что мне самому становится себя жалко. — Десять дней разлуки… Ты разбиваешь мне сердце. — Я ещё и на парте разваливаюсь, глаза закрыв; руки безвольно свисают вниз, точь-в-точь умирающий. Спасай меня, малыш Мо. — Я ведь правда помочь хочу.       А я спасу тебя. Видишь, всё честно.       Приоткрываю один глаз я как раз вовремя, чтоб заметить, как Шань облизывает губы. И смотрит при этом на показавшуюся из-под задравшейся футболки полоску моего живота. Причём красноречиво так, что даже меня — меня! — заставляет чувствовать себя неловко.       Ммм, так кое-кто не столько во мне сомневается, сколько в самом себе?       — Из меня, между прочим, получится хороший репетитор, — невзначай бросаю я, потягиваясь. — Я умею объяснять, внимательный, требовательный. Даже немного терпеливый… бываю. — Футболка ползёт выше, сильнее вдавливается резинка штанов в выпирающие косточки. Теперь надо пальцы под неё просунуть — просто поправить, Рыжик, а то так туго… — И очень заинтересован в своём учени…       Стук каблуков за дверью обрывает меня на полуслове и полужесте; звук приближается быстро, и, подхватившись, я привстаю на локте.       — Так что?       Шань смотрит на меня рассеянно.       — Так что… — выдыхает; моргнув, отшатывается от меня. — Всё! Уходи!       — А ты ко мне пойдёшь?       — Я… — Он лихорадочно переводит взгляд с меня на дверь, с двери на учебник… — А ты подождёшь? — И снова заглядывает мне в глаза: — Мне целый урок тут сидеть.       — Подожду.       — Тогда договорились. Слезь уже только, ну Тянь!       На этот раз он меня спихнуть не пытается, сразу наклоняет парту. Валится с неё, правда, только учебник; я спрыгиваю, смеясь. Какой суровый Рыжик! А я уж было подумал, что он не так уж и против того, чтобы я валялся тут перед ним…       «Позвони» я ему уже не говорю, показываю. Дождавшись кивка, выхожу — и прямо за дверью сталкиваюсь с явно воинственно настроенной училкой. Кажется, успехи у Шаня действительно так себе. Ох, бедный Рыжик, сейчас ему достанется…       Ну ничего. Я его потом пожалею.       …Едва мы переступаем порог квартиры, желание пожалеть становится желанием поиметь. Обстановка, что ли, влияет… Конечно, десять дней толком не оставались наедине — а теперь Шань рядом. Волосы на руках дыбом встают, так он близко. Уставший после занятий, задумчивый. Небрежно, наступая на задники, стаскивает кеды, не глядя отпихивает их к стене, куртку привычным жестом закидывает на вешалку…       Освоился. И почему я от этого ещё больше его хочу?..       — Ты всё ещё хочешь заниматься математикой? — не выдерживаю я, когда он проходит в гостиную. Потому что ну слишком это уже, как он умудряется, ничего особенного не делая, выглядеть таким уместным и необходимым здесь? Как недостающий фрагмент пазла. Всего лишь сумку на диван кинул, а мне уже хочется подойти, обнять его сзади, притянуть к себе — и чтобы он каждый день вот так швырял туда свою дурацкую сумку… — Может, потом?       — Сейчас, — ворчит Шань, отцепляя мои руки от своей талии. Возмущается: — Ну эй! — когда я ловлю его пальцы, переплетаю со своими. А мне и от этого хорошо, у Шаня ладони горячие, спина горячая, если бы только ещё сесть и на колени его затащить, чтобы губами как раз в ямку между ключицами уткнуться. Он всегда замирает на секунду, когда я провожу там языком — и вверх, по шее…       Так. Хватит. Спокойно.       — …ты обещал! — пробивается сквозь застучавший в ушах пульс. Шань раздражённый такой, вертится у меня в руках, разве что не дерётся — пока. — Мне заниматься надо, неделя осталась!       — Обещал. — И я отпускаю его, хотя руки разжимаются нехотя, как заржавевшие механизмы. — Давай заниматься.       Шань сразу отходит в сторону. Щурится недоверчиво:       — Серьёзно?       Но я киваю в ответ, руки держу за спиной — и всё-таки верит.       Книжки-ручки-тетрадки он выкидывает на стол, явно вымещая на них злость. Вздохнув, падает на пуфик. Я подтягиваю поближе другой.       — У тебя такой вид, будто я тебя пытать сейчас буду, — усмехаюсь, но Рыжий одаривает меня таким взглядом… В общем, ладно. Шутить он не настроен. — Решай то, что тебе задали. Я посмотрю, где ты ошибаешься.       Застревает он на первом же уравнении. Но помощи не просит, сидит, согнувшись над тетрадью, водит по написанному кончиком ручки. И я не лезу, пусть сам подумает, только кладу ладонь ему между лопаток — не сутулься…       Между лопаток у Мо тепло и чувствуются позвонки. Один, два, три… Если трогать их через кофту, не так ощущается; если довести пальцами до ворота, к шее, там — гораздо лучше. Они сходят на нет под ёжиком волос на затылке, к месту, где от Мо всегда пахнет шампунем. А ведёшь обратно, по золотистым, едва заметным волоскам на загривке ниже — и снова один, два, три…       — Не надо, — Шань передёргивает плечами, стряхивает мои пальцы. — Отвлекаешь. Да Тянь же!       Его кожа покрывается мурашками, и перестать прикасаться к ней практически невозможно, но я заставляю себя убрать руку.       Обещал же.       С силой вдавив кончики пальцев в ладони, прячу кулаки в карманы. Следующие минут пять проходят в молчании. Но не в тишине — Мо наконец начал решать, чёркает ручкой, пишет так, что скрипит бумага, потом вообще комкает вырванную страницу…       — Не могу сосредоточиться! — вскрикивает он, жирно зарисовав первую же написанную на новом листе строчку.       — Я не трогаю, — показываю я ему руки.       — Знаю, — устало выдыхает Шань. — Просто надо признать, что мои мозги не созданы для этого. Я слишком тупой. — С досады он тянет себя за волосы, сжимает их на затылке, а потом, прикрыв глаза, касается пальцами шеи — там, где прикасался я, — и, успокоившийся было, скребёт там ногтями, снова хмурится…       Тупой, говоришь? Во-первых, нет; во-вторых, дело, похоже, не в этом.       — Ты не можешь сосредоточиться из-за того, что напряжён. Надо сбросить это напряжение, и получится думать об учёбе, — медленно проговариваю я, придвигаясь поближе. Мо смотрит недоумённо. Не понимает? Хорошо, выражусь яснее: — Знаешь, говорят, секс активизирует умственную…       — Так! — Он пытается вскочить, но я хватаю его за кофту и на полпути дёргаю обратно. — Я знал, вот я знал, что этим всё кончится! В прошлый раз мы так ничего не успели!       Вырываясь, он стукается коленкой о стол. Айкает, выругивается сквозь зубы.       — Ну вот, — вздыхаю я, — сильно ударился? — а руку на автомате кладу ему на колено. Глажу, массирую, чтобы не было больно — и чтобы выступающие косточки идеально легли в ладонь, и Шань, притихший, шумно сглотнул, когда я полез рукой выше…       — Убери, — шепчет он, сдвигая бёдра.       — Ты же хочешь, чтобы я тебя потрогал.       — Не хочу.       — А сегодня в школьной кладовке мне так не показалось, — улыбаюсь я, наклоняясь к нему. Сминаются под ладонью его штаны, тонкая ткань собирается складками, мешает чувствовать твёрдый рельеф мышц его ног и выше — тоже очень твёрдо… какой же он… — Давай, Шань. Мы быстро. А потом — сразу математика…       Невыносимый. Сам возбуждён до предела, но сопротивляется мне, отталкивает, за руки меня хватает — и сдаётся, только когда я ухитряюсь прижаться губами к его губам. Рыжий любит целоваться. Увлекается быстро, ведётся, стоит лишь слегка подразнить. И я никак с ним не нацелуюсь, так не хочется отрываться от его мягких губ, от бесстыдно засунутого мне в рот языка — но есть ведь ещё дрожащая венка на шее, тонкие ключицы, гладкие плечи, маленькие розовые соски… Нельзя всё это оставлять без внимания, только Мо тянется за мной, не хочет отпускать, нижнюю губу зубами прихватывает…       Ну Рыжик, мы ведь так от одних поцелуев кончим. Совсем неловко будет.       — Пойдём в постель, — со смехом выдыхаю я, когда он, перелезая на меня, опять задевает коленом стол. Вот нечего было такие длинные ноги отращивать. — А то совсем покалечишься.       — Не хочу, — фыркает Шань.       — Хватит уже вредни…       — Я в душ хочу, — не даёт мне договорить он и без тени смущения заявляет: — Хочу помыться с тобой вместе.       Его бёдра с нажимом проезжаются по моим, когда он раздвигает ноги, притискивается плотнее, чтобы животом к животу. Ему нравится так, я знаю. Нравится тереться об меня, и под тёплыми струями воды прижиматься друг к другу скользкими, мыльными телами будет ещё приятнее…       Звонок в дверь заставляет Шаня, уже расслабившегося, уже по пояс раздетого, замереть; его пальцы до боли вцепляются мне в плечи.       — Не обращай внимания, пусть звонят, я никого не жду, — успокаиваю его я, гладя по спине — но застываю сам, когда после второго звонка слышится другой звук.       Звук просовываемого в замочную скважину ключа.       — Тянь? — Мо дёргается; я осторожно снимаю его с колен. — Какого?..       — Тихо. Жди здесь.       Время, только что тянувшееся сладким сиропом, становится рваным и быстрым. Мгновение назад всего лишь раздражённый Мо в следующую секунду уже напуган; я кадрами вижу, как встаю, как предостерегающе касаюсь его плеча. Выходя из комнаты, успеваю заметить, что он натягивает кофту. Хорошо. Молодец. Дверь, конечно, не поддаётся, я закрыл её на защёлку, и раздирающий слух звонок можно отрубить…       Но учитывая то, у кого, кроме меня, есть ключи от этой квартиры, лучше мне всё-таки открыть.       Когда я щёлкаю замком, и дверь распахивается, чувство, словно меня окатило ледяной водой, становится ещё отчётливей — зубы стискиваются, сводит мышцы.       Ну здравствуй. Брат.       — Отойди.       Чэн отпихивает меня с прохода. В квартиру вваливается, бесшумно прикрывает за собой дверь, и у меня ладони зудят: он странный какой-то, двигается натужно, как под водой, и в слишком тёплом пальто с чужого плеча.       — Что за хрень на тебе? — хмыкаю я, кивая на мешком висящую на нём шмотку. — Не жарковато?       Брат тяжело опирается о стену и дёргает уголком губ.       — Жарковато. Помоги снять.       — Я тебе не лакей.       На меня он не смотрит, кивает, уставившись себе под ноги. Потом глубоко вдыхает — и, оттолкнувшись от стены, начинает расстёгивать молнию. Звук получается дёрганым, тревожным: слышу — и желудок сжимается до тошноты. Что-то… не так. Показалось, или рука у брата трясётся? А правой вообще не двигает? И пальто скидывает странно, содрав с плеча, на пол — не похоже на него, он всегда был аккура…       — Чэн! — я почти вскрикиваю, но, опомнившись, перехожу на шёпот. — Какого хрена ты не в больнице?! — и невольно шагаю к нему, не трогаю, нельзя, просто… хотя бы поближе. В груди бьётся быстрее, и сдавливает лёгкие — у него весь бок в крови, разодранная футболка пропиталась насквозь, и джинсы, и, чёрт, так много крови…       — Нельзя мне сейчас в больницу, — а он спокойный, да чтоб его!.. — Лишние вопросы.       Чтоб у него ничего серьёзного, пожалуйста.       — Ладно, — выдыхаю я; выдох, кажется, дробится ударами сердца, — в больницу нельзя. Тогда какого хрена ты здесь, а не… где вы там обычно латаетесь?       Чэн с клейким звуком отлепляет футболку от рёбер.       — Там сейчас не до меня, есть кем заняться, — говорит, рассматривая что-то под ней, от меня отвернулся, мне не видно. — У меня тут… царапина. Да и ближе сюда было.       — Это не повод!..       — Хэ Тянь, — брат одёргивает меня таким тоном, от которого я всегда вытягивался по струнке, с самого детства. Ха, а ведь до сих пор срабатывает… — Не шуми. Голова болит.       Он проходит мимо, зажимая бок. В ванную, понимаю я — стягивать, хмурясь от боли, остатки футболки, кровь смывать, промывать «царапину», зашивать ещё, наверное… — и, сжав пальцы в кулаки, остаюсь стоять на месте.       Не пойду за ним. Пусть сам там разбирается. Сам выбрал всё это — сам и разбирается…       — Тянь?.. — Голос Мо раздаётся за спиной, тихий такой, растерянный, мягкий… А мне даже оборачиваться не хочется: ну попросил ведь, Гуань Шань. По-человечески попросил не лезть. — Кто это? Что происходит, Тянь?       А теперь у него столько вопросов…       На которые мне нечего ответить.       — Иди домой, — устало вздыхаю я, снимая с вешалки его куртку. — Это не твои проблемы.       А когда оборачиваюсь, чтобы отдать ему, натыкаюсь на самый упрямый взгляд, который только видел в жизни.       Куртку Шань, конечно же, не берёт.