***
Иногда мне хочется уметь вот так раз, щёлкнуть пальцами — и исчезнуть. — …Ши Лун — восемьдесят баллов, Чжоу Ин — девяносто три балла, Мо Гуань Шань, — Терминаторша отрывает взгляд от списка оценок и вонзает его в меня. — От того, что вы зачеркнули каждое задание в тесте, они не перестали существовать, — её губы почти не шевелятся, когда она со мной говорит, и кажется, в ней на самом деле работает динамик, как в роботе. — Полагаю, вы помните наш уговор. У вас осталась неделя. Даже пригнувшись к парте, ссутулившись и голову опустив, невидимым стать не получается. Взгляды одноклассников липнут ко мне, злорадные, насмешливые, в парочке, если сильно постараться, можно разглядеть сочувствие. Но помощи никто не предложит, конечно. Сам виноват — нечего было на них срываться. Они не виноваты в том, что в какой-то момент жизнь, похоже, решила: «Этого Рыжего нужно проверить на прочность». И ударила. В самое больное место — по семье. По остальному, наверное, я ударил сам, не специально, всего лишь неумело пытался отбиваться. Отвратительно было понимать: бывает и хуже, а ты, Гуань Шань, и этого не выдерживаешь. Потому и бесили так все эти «как ты?» и «что случилось?». Просто ничего кроме «я слабак» я ответить не мог. И не верил, что кто-нибудь захочет мне, такому, помочь. Сейчас вспоминать, какую херню воротил ещё всего месяц назад, стыдно до рези в глазах. Вот бы взять и забыть: как связался с Шэ Ли; как пытался бросить школу, взвалив на себя вину за чужое преступление; как вымещал злость на Цзяне И — Цзяне И! Этом пушистом, светлом и влюблённом настолько, что хочется скинуться ему на лечение!.. — и на Чжане Чжэнси, готовом ради него выйти против целой толпы. Как ненавидел Хэ Тяня — этого вообще-то было за что пнуть, как минимум в качестве самообороны и чтобы избежать домогательств, но в итоге… В итоге, получается, ему неловко было ко мне подбираться, я задачу не упрощал, и теперь мне всё чаще хочется его не ударить, а обнять. За то, что он такой упёртый. За то, что я могу спокойно сидеть на уроке, потому что знаю: даже если тебя надломило, разрушать себя окончательно — не выход. Интересно, это у всех людей так: смотришь на себя месячной давности и думаешь «вот придурок»? Или с возрастом проходит?.. — Мо Гуань Шань! — крик Терминаторши разгоняет все мысли — зачем же так громко!.. — Мы начали новую тему. Будьте добры, откройте параграф и хотя бы сделайте вид, что занимаетесь. Она следит, как я судорожно листаю учебник, и, кажется, взглядом пытается меня испепелить, пока я чудом не открываю нужную страницу. Потом, к счастью, отворачивается к доске и моего чувственного «блядь», произнесённого одними губами, не замечает. Новая, чтоб её, тема. Ещё одна к тем — пяти? шести? десяти?.. — которые уже числятся в моём списке «Причины уйти из жизни в самом расцвете лет». И Хэ Тянь уже, наверное, не спасёт. Точно не спасёт. У меня самого язык не повернётся его о помощи попросить, слишком отчётливо помнится его взгляд потухший, нервные жесты, напряжённый голос — и запах крови в квартире. Да и сложно мне с Тянем заниматься, и не только по его вине, я сам рядом с ним думаю не о математике. Всё-таки это Хэ Тянь: с обезоруживающим взглядом, с несправедливо красивым телом, не стесняющийся стонать и шептать пошлости, а ещё он смотрит на меня, когда кончает, и целует потом, и… ох, чёрт… Может, и в самом деле помогло бы сосредоточиться, если бы мы по-быстрому, чтобы не уставать и силы потом на занятия остались. Тянь же вообще так умеет? Или ему всегда по полной надо? В тишине шелестят страницы; я тоже переворачиваю одну. О том, что Хэ Тяню нужно «по полной», заставляю себя не думать — хватит, подумал вчера перед сном аж два раза подряд, — и честно смотрю в учебник. Правда, мимо букв, на поля, там карандашом рисую человечка. В меру своих способностей: кривоватым кружком голову, волосы-палки падают на хитро прищуренные глаза, улыбка похожа на дольку апельсина. И рожки добавляю — ему подходит. Рядом рисую ещё кружок. С этим сложнее. Образ Чэна в памяти отпечатался глубоко, отчётливо, но рассматривать его, вылавливая отличительные черты, как-то… неловко, что ли. И линии получаются неуверенные: волосы надо нарисовать короче, чем у Тяня, но подлиннее моих; рот — тонкая прямая черта; глаза застывшими тёмными точками, ещё пара линий — брови, слегка нахмуренные, потому что устал, и больно, и рану промывать приходится в ванной, а к врачу нельзя… И в полицию нельзя. Улыбающегося Тяня я на полях оставляю; Чэна — зачёркиваю плотным штрихом. Наверное, это не должно меня сильно удивлять. Хэ Тянь не из бедной семьи, и эта не-бедность могла быть достигнута не самым законным способом. Или совсем не законным. Что, если он связан с кем-то вроде тех ребят, что приходили к нам выбивать долги? Они были такие же, как этот Чэн. Бесчувственными, точно статуи. Потом мама просила меня не обращаться в полицию. Совсем как вчера Хэ Тянь, значит… А, к чёрту! Не хочу гадать. Пусть сам мне всё объяснит. Надо его выловить, а то уже третий урок прячется где-то. Утром мы пересеклись, конечно, во дворе, но одними взглядами, большего я себе на виду у всех не позволяю. Большее обычно позволяет себе Тянь — подходит ко мне, в куртку вцепляется, когда пытаюсь уйти, и потом ещё долго держит, даже если стою на месте. В такие моменты кажется, что он ко мне прикасается, прямо к обнажённой коже, хотя он всего лишь сжимает ткань. А сегодня он лишь улыбнулся издалека, и это было так отвратительно, потому что минуту назад он точно так же, натянуто и лживо, улыбнулся каким-то девушкам, но где они — и где я? Со мной-то зачем вот так?.. Вот выловлю — и прижму его к стенке. И на этот раз не чтобы поцеловаться. …Обычно Хэ Тяня не надо искать. Он всегда где-то рядом, поглядывает невзначай, даже если приходится смотреть над головами обступивших его — нет, серьёзно, как будто штурмом брать собрались! — девушек. Хоть мы и договорились вести себя в школе сдержанно, чтобы никто и подумать не мог, будто мы с ним… ну, наверное, это называется «встречаемся», пусть никто из нас этого слова и не произносил никогда, а всё равно оба этот договор нарушаем. И притягиваемся друг к другу из разных классов, с разных этажей, из разных концов школы, лишь в самый последний момент останавливаясь и продолжая заниматься своими делами, но уже на виду друг у друга. Пока кто-нибудь не сорвётся, да, и обычно это как раз Тянь, он подходит и начинает меня доставать… Сегодня никто не достаёт меня уже четвёртую перемену, и уже это начинает бесить. «Ты где?» — пальцы мажут по мелким символам, и сообщение получается набрать раза с третьего. Ну всё. Это конец. Сам просил Тяня не лезть ко мне в школе — и сам же теперь лезу к нему. Но ведь никто ничего не заметит, да? По мне ведь не скажешь, что я тут своему парню пишу, я просто сижу на подоконнике, просто стучу ногтями по задней крышке телефона, просто пялюсь в экран так, что тот треснет скоро от моего взгляда… — Мо Гуань Шань. Телефон выскальзывает из пальцев, но я успеваю поймать его, сдвинув бёдра. Фух… — Мм, отличная реакция. — Шэ Ли проводит по ним взглядом и кончиками пальцев касается моих подрагивающих от напряжения коленей. — Подвинься, ты загораживаешь мне вид. Хочется свалить подальше, но в оцепенении получается только отсесть к краю. Ещё и телефон так вовремя коротко вибрирует между ног. Я вздрагиваю; Змей понимающе ухмыляется. — Смотри, и Хэ Тянь как раз телефон в карман убирает, — говорит он, опираясь ладонями о подоконник. — Вот так совпадение, да? — и бросает на меня взгляд через плечо, но незаинтересованный, мельком. А вот за окно сморит пристально. Там Тянь. И, наверное, я был идиотом, раз считал, что весь этот месяц Шэ Ли молчал потому, что о нас не знал. — Спасибо, — в горле пересохло, и слово звучит еле слышно — Шэ Ли не реагирует. Так; я достаю наконец телефон и прокручиваю его в пальцах. Спрыгиваю на пол. Так… — Спасибо, что никому не рассказал о… кхм… о том, что я и Тянь… — О, я сейчас расплачусь, — Змей перебивает меня; ни одной эмоции в его голосе услышать не получается. — Иди ты уже к своему небесному другу. Впрочем, это же Змей. Я никогда его не понимал. Это немного жутко и… ладно, это настолько жутко, что даже сейчас, когда он вроде бы неплохой парень, и дерьма мне не делал давно, и вообще стоит себе тихо рядом, всё равно хочется поскорее убраться подальше. На прощание Шэ Ли не реагирует. Словно в анабиоз впал — у него такое бывало, даже в большой компании он мог вдруг замолчать и застыть, а все притихали… Как замёрзшая змея, но отогреть его никто не спешил. Оно и понятно, такого даже если пригреешь на груди, он ведь очнётся и цапнет, в качестве извращённой благодарности. Кому нужно такое счастье? Мне не нужно. Мне нужно Тяня догнать — перед забегом по коридорам-лестницам я успел увидеть, как он за угол завернул. Шёл такой, зубами изящно вытягивая сигарету из пачки, с парой девушек и этим белобрысым пацаном, который бесит-бесит-бесит! в последнее время — а ещё выглядел настолько уставшим, что заводить с ним Серьёзный Разговор перехотелось тут же. Лучше отогнать от него всех. Увести в спокойное место. Закрыть ему уши ладонями, чтобы посидел в тишине… У него же голова болит, он так хмурится, и бледный совсем, ну неужели они не видят? Пусть отстанут! На улице солнечно, но холодно. Ветер в лицо; я заставляю себя остановиться и глубоко втягиваю воздух. Нельзя бежать. Нужно дойти до угла спокойно, словно прогуливаясь, и там «случайно» наткнуться на Тяня… Запах сигарет чувствуется издалека, притягивает. Шаг ускоряется сам собой, и когда я это замечаю, уже поздно. За угол уже забежал, а там Хэ Тянь, и его одноклассницы, и этот малой блондинистый глазами сверкает, и прикидываться ромашкой нет никаких сил. — Эй, Хэ Тянь! Он отрывает взгляд от сигареты и поднимает его на меня. Ох, ну и синяки под глазами… — Прошу прощения, — произносит он, изображая улыбку. — У меня есть дела. И отдаёт окурок малому. Меня передёргивает. Потом белобрысый затягивается — встряхивает сильнее. Глупость, конечно, но Тянь до этого фильтра губами дотрагивался, а этот… Да уж, не знал, что я такой собственник. Нет, понимал, что измены не потерплю, да и Тянь свой встроенный режим флирта со всеми подряд после парочки красноречивых взглядов если и не выключил, то поставил на минимум, но чтоб на такую ерунду внимание обращать? Дурак, ну. И с логикой не дружу — я ведь сам так захотел, чтобы у нас всё было тайно, чтобы никто и подумать не смел, будто мы… А теперь хочу показать всем, что Хэ Тянь — только мой. И руки прочь, вообще-то. Даже от его сигарет. — Что случилось, Шань? — Тянь идёт на пару шагов позади, и, вздохнув, я притормаживаю, чтобы подпустить его ближе. — Не делай так больше, — говорю тихо, как только он поравнялся со мной. — Как? Тц… — Не давай ему докуривать свои сигареты. Вообще никому не давай. — Поче… — начинает Тянь, но на полпути замолкает. — А, — говорит, секунду подумав. — Хорошо. Не буду. И даже не смеётся надо мной. Больше он вопросов не задаёт. И без того понимает, куда мы идём, вот только, судя по его похабному выражению лица, рассчитывает не на то, что я собираюсь ему дать, и едва за нами захлопывается дверь подсобки, ловит меня в крепкие объятия. — Ах, Рыжий, ненасытное ты создание, — смеясь, выдыхает мне прямо на ухо. — Ну, если я откинусь в процессе… — и сжимает мне бока, гладит ниже, прохладными пальцами лезет под резинку штанов, губами прижимается к щеке, к уголку моих губ… — Тц! Нет, — я выкручиваюсь, не давая себя поцеловать, и надавливаю ему на плечи, — сядь сюда. Сидеть, говорю! Сопротивляется он недолго. Сил у него нет: отпускает меня, перетекает к стене и со вздохом приваливается к ней спиной. — Это какие-то ролевые игры? — спрашивает, хитро окинув взглядом. — Я должен выполнять твои приказы? Не знал, что тебе такое нравится… Я лишь фыркаю в ответ. Шуточки у него, конечно, он же весь такой железный и неуязвимый! Когда я сажусь рядом, Тянь улыбается. Когда обхватываю его за шею, ухмыляется. Когда тяну его голову вниз, к своим бёдрам, так пошло тянет «ммм», что у меня горячеют щёки и запоздало ошпаривает мыслью: а ведь жест и правда очень двусмысленный, о-о-очень, хоть и такого мы с Тянем ещё никогда не делали… Но его голову я всё-таки успешно укладываю к себе на колени. — А теперь закрой глаза и отдыхай. Тянь замирает. В неестественной позе, неудобно согнувшись и напрягшись всем телом, ну что он, в самом деле? Расслабься же, Тянь; я провожу ладонью по его спине, потираю между лопаток, я, ну ладно, кажется, его глажу, и пускай эта ласковость получается неловкой, он наконец выдыхает — а потом обхватывает мои бёдра, как подушку. — Шань… — трётся щекой о мои ноги, целует меня чуть выше колена — ха-а, что ж так горячо, даже через ткань… — и другую ладонь я кладу ему голову. Не надо. Я же сказал — от-ды-хай. Устроившийся на коленях Тянь становится всё тяжелее, пока окончательно не расслабляется. Он наваливается на меня всем весом, и у меня точно затекут ноги, но двигаться не хочется. Приятно. Так можно чувствовать его дыхание. И волосы у него такие мягкие, пряди словно текут сквозь пальцы, как прохладная вода… — Вчера так и не получилось с математикой, — вдруг шепчет притихший Хэ, и я на секунду перестаю его гладить. Нашёл, о чём переживать!.. — Я приду сегодня к тебе, помогу… — Лучше отоспись дома, — перебиваю я, снова начав размеренно водить ладонью по его спине. Хм, а это не так уж сложно. И не стыдно совсем, зря я боялся — главное, начать, а потом легко. И приятно, хоть и странно, не меня же гладят, а я… — Не хочу домой. Тянь передёргивает плечами. Он опять словно каменеет под моей рукой, и я с нажимом прохожусь пальцами по мышцам между плечом и шеей. Вот так, медленно, не торопясь, прогнать всё болезненное напряжение… Можно глаза закрыть: с закрытыми лучше чувствуется, где нужно прикоснуться, и как прикоснуться, и как Тянь отзывается — это самое лучшее, мне не часто удаётся его потрогать. Он обычно трогает сам, и даже если сперва получается побороться, потом всё равно приходится сдаться. С наслаждением сдаться, да, но как же приятно, оказывается, когда и он расслабляется в моих руках. — Тянь, — шепчу я, опомнившись — кажется, мы так и не решили, придёт ли он сегодня… — а ты не хочешь домой, потому что Чэн ещё там, да? И несколько секунд жду от него ответа, а у Тяня даже не сбивается дыхание. Уснул? Так быстро… В душном воздухе летают пылинки, плавают в падающем из окошка под потолком луче солнца. Он теплом задевает мою руку, ту, что лежит на спине у Тяня, и мне нравится понимать, что и его греет тоже. Пускай он поспит спокойно. Потому что он, конечно, большой и сильный, но забота ему всё-таки нужна. Даже если он никогда в этом не признается.***
…И всё-таки Тянь пришёл. Не сразу после школы, сначала поехал домой и пробыл там долго — я подумал, что он совсем не появится. Что он уснул, и, пожалуй, оно и к лучшему. Тех жалких минут отдыха в подсобке ему явно не хватило: когда я разбудил его, потрепав по плечу — он проснулся в ту же секунду, точно уснувшее в небезопасности дикое животное, — у него губы были бледные-бледные, глаза покрасневшие и голос сел. «Ох, я уснул? — прошептал он, приподнявшись на руке. — Прости, малыш Мо, ты из-за меня пропустил обед…» — и на уроки пошёл как на казнь, хоть и пытался мне улыбаться. Он выглядел так, словно не спал всю ночь. Но вечером, когда уже начало темнеть, всё равно появился у меня на пороге: «Что значит без звонка? Я ещё в школе сказал, что приду!» И вот мы сидим у меня в комнате, в которую я никого не люблю пускать, за закрытой дверью; Тянь, на притащенной с кухни табуретке, ниже меня, и это забавно. А ещё забавно понимать: с прошлого раза, того, когда он напросился ко мне, вызвавшись помочь моей маме, он ни разу здесь не был. Зачем, если у него есть целая огромная квартира полностью в нашем распоряжении? Хотя одно преимущество моей комнаты признать всё же приходится: здесь лучше заниматься уроками. Легче сосредоточиться — с мамой в соседней комнате думать о том, чтобы залезть к Тяню на колени и прижаться поближе, стыдно. У нас тут вообще-то стены тонкие. Вот сейчас прекрасно слышно, что мама смотрит какое-то телешоу, где ведущий болтает быстро и громко, а зал смеётся, вступая слаженно, как по мановению руки дирижёра… Весело им, видите ли. А вот мне с Хэ не до смеха. — Шань, ты и эту тему не знаешь, — укоризненно качает он головой, когда в ответ на простейший — ага, по его мнению — вопрос я лишь поджимаю губы, — а ведь это самые основы. Как давно ты забил на учёбу? — Ну только ты не начинай, а? — страдальчески отзываюсь я, но Тяня не пронимает: — Я и не начинаю, — говорит он. — Потому что я не знаю, с чего мне начинать. С таблицы умножения? — Да пошёл ты!.. С грохотом проезжаются по полу ножки стула. Отодвинувшись от стола, я пытаюсь встать, потому что вот уж чего, а насмешек над моей успеваемостью мне и без Тяня хватает!.. Но Тянь встаёт первым. И ловит меня, руки мне на плечи кладёт, обратно усаживает, с лёгкостью преодолевая сопротивление. А потом ещё и наклоняется к самому уху: — Ну ты чего, прости, — шепчет, пальцами щекотно водя по шее. Ха, ну ладно, я ещё чуть-чуть посижу… — Давай ещё на одну тему назад? Однако и это не помогает. И на ещё одну — тоже. Тянь спрашивает въедливо, потом начинает мне подсказывать, пытается хоть крупицы информации вытянуть, но я лишь ёрзаю на стуле и карандаш грызу. Ну не знаю я. Блядь. А ведь я даже параграфы эти читал, слова-то в вопросах знакомые, а в голове — пустота… — Я ничего не знаю, — наконец выношу вердикт я, откидываясь на спинку стула. Всё. Мне конец. Тянь великодушно возражает: — Быть этого не может, чтобы прям ничего. — Училка так и говорит, — пожимаю плечами я. — «Ты ничего не знаешь». За стенкой раздаётся очередной взрыв смеха; Тянь молчит. Только дробно проходится пальцами по столу и вдруг становится очень собранным. Сидит, сложив руки возле губ, хмурится. Он всё такой же бледный, синяки под глазами кажутся ещё темнее в тусклом жёлтом свете лампочки, но сонливость каким-то образом прогнал. Кофе, что ли, напился дома?.. Посверлив взглядом учебник, Тянь вздыхает — и, подцепив пальцем, медленно закрывает его. Хлоп. — Я безнадёжен, да? — я пытаюсь говорить так, словно мне на это плевать и вообще ха-ха, ерунда какая, но Тянь не улыбается. — Нет. Попробуем по-другому. Дай сюда тетрадь. — Он пододвигает её к себе и подсаживается ко мне поближе. — Я сам начну решать, а тебе по ходу дела буду объяснять, что делаю. И показывать всё на практике. До мурашек приятно прижиматься плечом к его плечу, следить за его тонкими ухоженными пальцами, сжимающими карандаш, и пахнет вот так, рядом, его кожей и чуть-чуть сигаретами — но я не позволяю себе поплыть. Потому что Тянь действительно старается. Терпеливо объясняет мне всё, даже если я спрашиваю одно и то же по несколько раз, стирает и начинает заново, когда я не успеваю за его мыслью, иногда замолкает, давая мне время подумать, и кажется… я не уверен, но кажется, вот именно эта тема не такая уж сложная… — Всё правильно. Пробежавшись глазами по исписанному мной листу, всему перечёрканному и измятому, Тянь откладывает тетрадь на стол. Я недоверчиво на него щурюсь: — Да ты прикалываешься. — Нет. — Жалеешь меня? — Нет, — он улыбается уголком губ, взъерошивает мне волосы. — Серьёзно, ответ верный, ход решения тоже. И у меня, от его слов, от его прикосновения да и вообще от него всего, сердце бьётся как-то совсем уж странно. — Видимо, на практике ты понимаешь лучше, чем чистую теорию, — как ни в чём не бывало продолжает Тянь, пока я, стиснув зубы, пытаюсь совладать с эмоциями. — Теперь у нас дело быстрее пойдёт, — обещает он, похлопав меня по колену, и тянется ко мне — поцеловать? прям у меня в комнате?! с ума сошёл!.. — но в последний момент отворачивается и зевает в кулак. — Давай ложиться, поздно уже. Я схожу в душ? Я киваю, и лишь когда за ним закрывается дверь, осознаю, что он впервые будет ночевать у меня. Наверняка в одной постели со мной — даже если положу ему на полу, всё равно ведь ко мне залезет. А кровать у меня тесная… Ох, чёрт. Надеюсь, он будет вести себя прилично. И я — тоже… …Когда я возвращаюсь из душа, Тянь, ну кто бы сомневался, лежит на моей кровати, ровно посередине. А расстеленный на полу матрас выглядит совершенно нетронутым. Так. Я спокоен. Вдох — вы-ы-ыдох… Выключатель щёлкает как будто бы громче обычного. Я вздрагиваю и тут же одёргиваю себя — да что со мной такое? Тянь же не дурак, понимает, что у меня мама за стенкой, и что слышимость здесь хорошая, и что мы ведь перепачкаемся с ним, если всё же начнём — и, кхм, закончим, — а мыться посреди ночи будет странно. Да и спит он уже, наверное, он ведь такой уставший был, так чего я парюсь? В темноте ничего не видно, и если до кровати дойти легко, всё-таки это моя комната и я знаю, где что стоит, то залезть в постель — уже сложнее. Как там расположил свои конечности Тянь, одному Тяню известно. Не разбудить бы его; я подлезаю к нему под одеяло медленно, осторожно, ощупываю чёрную пустоту перед собой, пока не утыкаюсь кончиками пальцев в его спину. Ха, хорошо… если лечь рядом, так, чтобы почти вплотную, мне хватит места… Вытянувшись вдоль Тяня, я замираю. Как-то это… странно ощущается. Обычно я засыпаю первым, да и поза привычнее другая: я на боку, Тянь обнимает меня сзади, дует щекотно на загривок, смеётся тихо, болтает всякую ерунду, и этот теплом оседающий на коже шёпот убаюкивает, прокрадывается в сон, сливается с ним, словно Тянь даже там хочет быть со мной рядом. Так засыпать очень спокойно и приятно — но наоборот, оказывается, тоже довольно… интересно. Так он как будто… уязвимее передо мной? Подпустил к себе сзади, подставил беззащитно открытую шею, и я, кажется, понимаю, почему он, засыпая, то и дело прикасается к моей шее губами. Невозможно ведь удержаться, когда перед глазами, совсем рядом, такое. Хм, а он, наверное, крепко спит. Наверное, он не проснётся, если я легонько прижмусь, и приобниму несильно, не стану к себе прижимать, просто положу руку… Обняв Тяня, я замираю и прислушиваюсь к его дыханию. Вроде бы ровное. Спит… Хорошо, что моя мама не имеет привычки заходить по утрам ко мне в комнату. Мне было бы неуютно, если бы Тянь остался спать на полу. Спокойнее, пожалуй, без его уже такого знакомого тела под боком, но всё равно как-то неправильно. Надо же, две недели думать не мог о том, чтобы получить удовольствие, противный голос в голове всё твердил, что я его, со своей-то успеваемостью, не заслужил, а сейчас нервы наконец отпустили. Я ведь понимаю, как Тянь сказал, если на практике. Значит, у меня всё получится. С Тянем — получится… — Спасибо, — а я его даже не поблагодарил, растерялся, так что спасибо, Тянь. Вот. И в шею тебя всё-таки нужно поцеловать, но я быстро, совсем невесомо, а потом сразу отстану — и спи, отдыхай… Тихий смешок заставляет меня вздрогнуть. Я отдёргиваю руку, отшатываюсь так, что чуть не валюсь на пол, но в последний момент Тянь, резко развернувшись, хватает меня и притягивает к себе. — Так ты не спишь!.. — Нет. Я ждал тебя. Он находит мои губы. У него во рту вкус моей зубной пасты, такой мятной, что от неё холодно, словно в рот горсть снега положили. И язык, наверно, как и у меня, слегка онемел, и странно так целоваться, а Тянь никак не желает прекращать, и я не могу его остановить, и себя не могу, и… так, куда это он рукой полез?! — Эй! — Я пытаюсь его оттолкнуть, но он держит крепко, и кровать предательски скрипит от нашей борьбы. Приходится замереть, не брыкаться; пальцы Тяня тут же забираются под резинку моих трусов, и у меня сами собой напрягаются, поджимаясь, мышцы живота. — У меня тут стены, если ты не заметил, тонкие! — Думаешь, не сможешь сдержать голос? — шепчет Тянь, подминая меня под себя. — Хотя да, обычно ты довольно шумный… — и, убедившись, что я не вырываюсь, приподнимается надо мной. Крепче обхватывает мой член, размашистее двигает кулаком, расслабляется, стоит мне перестать его отталкивать… В этот момент я его и скидываю. На бок сразу ложусь — нечего на меня залезать! — и от всей растревоженной так не вовремя души показываю фак. Когда Тянь хватает меня за руку, резко, с силой стиснув запястье, я думаю, что он разозлился. Когда тянет её к себе, откровенно недоумеваю. А когда он, коротко усмехнувшись, берёт мой палец в рот… — Тянь… Что ты… От мурашек поднимаются волосы на затылке. Он облизывает мой палец, почти выпускает изо рта, всасывает обратно — к горлу, далеко. Пошло… От возбуждения пересыхает во рту, и моё «придурок» звучит совсем тихо и неуверенно. Тянь на него и внимания не обращает: в последний раз проведя по пальцу языком, прикусывает подушечку и медленно выпускает его изо рта. — Понравилось? — Его дыхание холодит мокрую от слюны кожу. — Ты ведь знаешь, что так можно делать не только с пальцем? — говорит он, и я судорожно сглатываю. Я знаю. — Хочешь покажу? Ты не испачкаешься, обещаю… — Нет! — у меня вырывается то ли стон, то ли шёпот, потому что Тянь ответа не ждёт. Он лезет настырно — не запретить, не удержать. Нет, он и раньше пытался, но без особого желания и всего пару раз, и я всегда его останавливал, потому что это ну слишком! Слишком стыдно, и ненормально, и неправильно… Но сейчас не отбиться, ведь нельзя шуметь, и он прижимается губами уже так низко, господи, засасывает чувствительную кожу внизу живота, почти до боли, наверняка след останется. И тянет с меня трусы, целуя обнажающуюся кожу, всё ниже, ниже, и… ах… Он не сразу берёт мой член, уже крепкий, в рот. Сначала прижимается губами чуть ниже головки, пробует там языком. Он будто и сам не до конца уверен в своих действиях, не знает, что дальше, и у меня дыхание перехватывает: он делает это в первый раз. Для меня и со мной; моя ладонь, словно сама собой, ложится ему на затылок, пальцы медленно перебирают ещё влажные после душа волосы, убирают упавшие ему на лицо пряди — и судорожно сжимают их, потому что Тянь наконец решился, и у него во рту так горячо, так мокро, и… Ох. У него… тоже стоит? Под тканью белья, которую я невольно прикусил, пытаясь сдержать стон, горячо и очень твёрдо — неужели Хэ нравится? Неужели не только чувствовать, но и делать это — приятно, а не противно?.. Хотя мне же не противно вот так прижиматься губами, а ведь между нами всего лишь слой ткани, такой тонкой, что всё через неё чувствуется, и ничего особо не изменится, если я, подцепив резинку, стяну бельё ниже… …а этот придурок меня, кажется, совсем с ума свёл… Член Тяня задевает меня по щеке, размазывает по ней скользкую каплю. Я ловлю его губами спешно, неловко, пока не успел передумать — и замираю, обхватив головку. Тяжёлую, гладкую; рот наполняется слюной, а сглатывать неудобно, и она стекает из уголка рта, и так сложно сдерживаться, чтобы ни звука, ни лишнего вздоха, я же, наверное, совсем ненормальный, раз мне это нравится!.. Нравится так сильно, что хочется ещё. Вобрать глубже, скользнуть губами до основания — и не получается: член упирается в горло даже раньше, чем я беру его до состояния «больше не могу». Неудобная поза — он проезжается по нёбу, как бы я ни направлял его рукой, ещё и Тянь, растерявшийся было, уже в себя пришёл от моих выходок и вытворяет со мной там, внизу, господи, такое… Мои все знания ограничиваются правилом «зубами не задевать», и я только это и стараюсь, а в остальном повторяю за ним. Он обхватывает головку губами — и я зажимаю её между подрагивающих от напряжения губ; он широко проводит языком по стволу — и облизываю его я; он обхватывает член внутренней стороной губ, такой гладкой и влажной, и вбирает чуть ли не полностью — и пытаюсь я. Только у него всё получается увереннее, плотнее, глубже, так, что я забываюсь совсем, что могу лишь губы сжимать, сдерживая стоны, и Тянь двигает бёдрами, сам толкаясь мне в рот, раскачиваясь размашисто, но плавно. Какой же он гибкий, так прогибается в пояснице, что его хочется гладить, прослеживая линии тела, и трогать напрягающиеся округлые ягодицы, и как легко было бы скользнуть пальцем туда… — Ммм! — Тянь хватает меня за руку, его горло вибрирует от сдавленного стона — и эта дрожь передаётся мне. Отзывается во всём теле, жарко выхлёстывает тягучее напряжение, и он забирает его полностью, глотает бесстыдно, а сам пытается отодвинуться… ну нет! Давай же, тебе ведь хочется, тебе чуть-чуть осталось, я чувствую, и нечего отстраняться, раз ты смог, значит и я!.. Тяню и в самом деле хватает нескольких секунд. А я, хоть и знал, что произойдёт, всё равно вздрагиваю, когда его сперма брызгает мне на язык, выплёскивается толчками, тёплая, густая и горькая. В горле встаёт ком, но я всё проглатываю, больше от неожиданности, чем осознанно, и пока пытаюсь отдышаться, Тянь, уже сидя, наклонившись ко мне, проводит рукой по моей щеке, трогает прохладными пальцами мои губы. Пальцы хочется лизнуть: я дотрагиваюсь, ещё в полузабытьи, до них расслабленным языком — ха, забавно, как Хэ тряхнуло… А потом мои мозги встают на место. — О, малыш Мо пришёл в себя. Кровать протяжно вскрипывает — а не хрен было мне так резко подрываться! — и я застываю, испугавшись этого оглушающего в тишине звука. Тру липкие губы тыльной стороной ладони, прислушиваясь: за стенкой тихо. Кажется, маму мы всё-таки не разбудили… и чем Тянь вообще только думал?! Ну, и я тоже… — На вкус ужасно, — пытаюсь я сказать злобно, но шёпот звучит спокойно и удовлетворённо. Тянь с довольной улыбкой смотрит, как я, высунув язык, глубоко вдыхаю, и вдруг шепчет в ответ: — А я знаю. Смысл этих слов до меня доходит не сразу. — Чего?! — Зато потом чуть не скидывает с кровати. Это ещё что за «знаю»? Это он про мою, что ли? Или чью ещё? Я не понял! — Пробовал как-то свою, — как ни в чём не бывало пожимает плечами Тянь, подтверждая мои, ладно, не худшие, но и не самые лучшие догадки. — Ну так, на кончике пальца. Было интересно. А ты свою — нет? — беззаботно спрашивает он, разваливаясь на постели, но когда я шиплю на него: — Конечно нет! — и пытаюсь отодвинуться, он, усмехнувшись, поднимается снова. Подсаживается ближе, руку кладёт мне на затылок, тянет к себе… — Ты что… Не целуй меня! У меня пиздец во рту!.. Тянь не слушается. Его губы влажные, как и мои, и язык, просунутый мне в рот, уже совсем не мятный. Такой странный вкус: весь мой разум пытается мне кричать, что он отвратителен — а тело, хоть и уставшее, всего минуту назад опустошённое, отзывается недвусмысленно. И Тянь улыбается в поцелуй, когда уже я лезу языком ему в рот… Ну почему он такой извращенец? И почему я-то постоянно ему всё позволяю?.. — А говорил, что вкус не понравился, — чуть отстранившись, усмехается Тянь и пытается лизнуть мои губы, но на этот раз я всё же отталкиваю его, упёршись ладонью в щёку. — Это не из-за вкуса. Это… — пытаюсь объяснить, но мысли путаются, и в итоге отмахиваюсь: — Отстань, короче, не знаю. Херня какая-то. Смеётся. Зараза… — У тебя волосы высохли? — Что? — Курить хочу. — Тянь спускает ноги на пол и, устало проведя рукой по лицу, добавляет: — Подумал, может, ты составишь мне компанию. Постоим на улице, не-свежим воздухом подышим. — Пойдём, — киваю я: и правда, не помешает. Дыхание перевести, голову остудить… — Только чтоб тихо. Заодно водички попью… Тянь, серьёзно, твоя сперма ужасно горькая — может, как раз оттого, что ты куришь?.. На улицу мы выбираемся, когда стрелка часов переваливает за двенадцать. И оба — вздрагиваем. Я и не думал, что ночи уже такие холодные. Воздух за дверью обжигает лицо, а едва мы вышли на дорогу, ещё и ветер набросился, пронизывающий и сырой. Я даже пожалел, что решил отогнать Тяня от дома: стоим теперь, ёжимся, потому что у меня под курткой одна футболка, а Тянь свою ветровку вообще на голое тело нацепил (капюшон ему на дурную голову я натянул, волосы не до конца высохли). Он засовывает руки в карманы, потом вытаскивает, уже с сигаретой в пальцах и зажигалкой в кулаке, сигарету в рот, зажигалкой щёлкает пару раз — его красивое лицо красиво подсвечивает огнём — и снова становится темно. Только уголёк вспыхивает, когда он затягивается. Я на него смотрю, не отрываясь. Больше особо и не на что: райончик у меня так себе, радует даже, что фонари стоят редко, в соседних домах не горит ни одно окно, и ничего толком не видно. Потому что это совсем не то, что вид из окна квартиры Тяня. И моя комната тесная, и узкая кровать, и необходимость вести себя тихо — всё для Тяня, наверно, не то. — Ты приехал ночевать ко мне, потому что Чэн всё ещё у тебя? Он подносит сигарету ко рту. Прижимает фильтр к губам. Так и не сделав затяжки, опускает руку… — А что это ты им так интересуешься? — спрашивает, глядя куда-то вверх. — Понравились его мускулы? Там, в ванной, не насмотрелся? — Дурак. — Я встаю прямо перед ним. — Из-за тебя же спрашиваю. — Шань… — и Тянь, моргнув, опускает взгляд на меня. Подходит ближе; в его пальцах дымится забытая сигарета. — Не думай про него. Завтра он уйдёт. Дым попадает мне в нос. Непривычно горький, будто Тянь купил что-то не своё обычное, а покрепче. В носу щиплет, я чихаю и пытаюсь отойти — но Тянь притягивает меня к себе. Окурок он бросает под ноги и наступает на него слишком дорогим для этой грязной дороги ботинком. А потом обнимает меня обеими руками. — Так кто такой этот Чэн? — Давай не будем сейчас об этом, — отвечает сразу, ни секунды не подумав. И надо сказать что-то ещё, надавить, выпытать ответ, но так тепло просто стоять рядом с ним, дышать ему в куртку, а ещё слышно, как он широко зевает, как вздыхает устало, и хочется только вернуться в дом, в тёплую постель… Ладно. Сейчас мы об этом не будем. Я, в общем-то, не тороплюсь. Но и надолго у меня терпения вряд ли хватит.