Глаза цвета солнца

*** Заспанный девичий голос. Слова – сквозь боль. Ухнувшее в пятки сердце. Наскоро записанный на руке адрес, и визг шин перед зданием больницы… - Ки-чан…, - ком в горле встал. Рёта через силу раздвинул синие губы, качнул головой. - Спасибо, что приехала. Садись пожалуйста. Она бросилась ему на шею. Прижалась щекой к макушке спутанных волос. И горячие слёзы брызнули из глаз. - Это сделал Дайки? Да? А он только тихо обнял её за талию и замер. Отходя от боли, пронзившей спину. - Рёта, это сделал он? Тяжёлый вздох, качание головой. Потухшее золото скользнуло по лицу девушки. Опустилось на судорожно сжатые кулаки и растаяло во мраке города за окном. - Сатсуки, когда выпускной? Он заметил, как она побледнела, дёрнулась. Как распахнулись не высохшие от слёз глаза. - Что… ты же не собираешься? - Скажи, - ласковое касание плеча, мягкая улыбка. – Мне это очень важно. - Через месяц. Рёта… - Пойду. *** - Господин Кисе, к Вам посетитель. Он едва заметно кивнул, прежде чем утопить взгляд в окне. Кисе лежал в больнице четвёртый день и уже привык к визитам. Все сострадали. Конечно. Не шутка – свалиться с обрыва. «Как вообще жив остался?» А Кисе смеялся. Потирал шею перебинтованной рукой и шутил, что Фортуна в лоб поцеловала. А сам… думал, что лучше бы смерть, чем так… Рёта не слышит захлопнувшейся двери. Не замечает погрузившихся в воду стебельков цветов. И шагов навстречу. - С обрыва? В пшеничных глазах мелькает растерянность. Но лишь на мгновение. А затем – привычная маска: безмятежность взгляда и белизна улыбки. - Мидорима-чи, как я рад! Надолго ко мне? - Ты не ответил. - А, это? Про мою неуклюжесть ты знаешь не понаслышке. «И снова растягивает губы в улыбке. Той самой, которая для всех. Добавляет эти окончания глупые - показушные». - Это. Он. Сделал? - Ты о чём? Озябшее движение плечами. И дрожь, как от удара. - Ты знаешь о чём, Кисе. - Я с обрыва упал… - Ни один человек бы не выжил. - А я - выжил. «Снова. Твердит своё упрямое. Но так отчего же взгляд напоен горечью?» А после – как в бреду. Стиснутая меж пальцев ткань пижамы. Выгнувшаяся молочная шея, непонимание в глазах. И отчаяние, звенящее в собственном голосе. - Врёшь! Я видел твои снимки, читал заключения! Зачем, объясни мне – зачем ты покрываешь этого ублюдка? Рёта! Пойдём в полицию! Дадим показания… Он сядет. Непременно сядет! Такому не место на свободе. Рёта, слышишь? Он с тобой такое сотворил… - слёзы: предательские, жгучие - пеленой на глаза. - Уходи, - ладонь упирается ровно посереди груди - без ненависти, но и без смятения. И почти сразу, обессиливши, соскальзывает на постель. А он ощущает ледяную волну, окатившую с головы до пят. И снова – агонию. - Прошу… Рёта. Я за тебя... я без тебя… ты же знаешь… Рушится на колени, топя белизну перин в зелени волос. Ловит узкое запястье. Хоть на секунду, - прижаться губами к любимому шёлку. Не получается… Ладонь выскальзывает плавно, почти мягко. А лучше бы ударила наотмашь. - Пожалуйста. Уходи, - тихо и отрешённо. И тут трескается выдержка, теряя остатки гордости. В слепом сумасшествии Мидорима прижимается губами к простыне. Торопливо рассыпая поцелуи там, где ещё недавно покоились любимые пальцы. И, задыхаясь, шепчет в помешательстве: - Да я же… я же тебя так… не смогу без тебя. Всё что угодно для тебя сделаю. За тебя. Слышишь? Рёта, слышишь меня? Но нет ответа. Плотно сомкнуты губы. И только бледно-жёлтые глаза жгут чуждостью. - Почему, Рёта? Этот ублюдок…Что в нем такого? Но золотой бог качает головой. И светлый лик уводит в сторону. И Мидорима чувствует, как в горле барабанит сердце незрячее. Смотреть на модель больно, но и глаз не отвести… - Он хоть знает? О тебе, о твоих чувствах? Какие цветы любишь? Фрезии, - знает? Как устаёшь на работе, что спишь до полудня? Что мечтаешь о собаке? Рёта, он всё это знает?? - взвыть хочется от чёртовой несправедливости. - Шинтаро, разговор окончен. Хлёсткой пощёчиной звучит собственное имя, но ему не остановиться. - Почему… А, главное, – зачем ты это терпишь? Где-то в груди пепелит от ревности. Кажется, что готов задушить блондина, лишь бы не отдавать… Отрезвляет только тишина, и мраморным изваянием застывшая фигура. Мидорима возвращает очки на переносицу и медленно поднимается на ноги, разворачивается. Шагает к двери. А сам - взывает к стойкости, ведь если вновь обернётся на это солнце бледное – пропадёт. Теперь уже безвозвратно. Ступает, как в страшном сне. Повторяет себе, что «надо проснуться, пожалуйста – проснуться…» Но у самого выхода сердце обрывает шелест: - Потому что я люблю его.