The Ways Of The Wind

Казалось, что в Каслгрегори время внезапно вновь возобновило свой ход, и мерный звук движущихся стрелок на часах мучил жителей края света по ночам, проникая в сны и навевая мечты о большом и неизведанном мире, что казался им совсем нереальным и далеким. В глазах мужчины, пришедшего в их деревню с изумрудным лучом, отражалось непостижимое, застывшее в радужке янтарными крапинками и замысловатыми изломами: карта Вселенной в мутной зелени авантюрина. И Кэролайн чувствует тот самый трепет в сердце, который появляется лишь тогда, когда что-то давно забытое, отправленное в самый отдаленный уголок подсознания, всплывает вновь, как листок кувшинки в мутной озерной глади. Оставляет круглые следы и рябь, но быстро исчезает, ускользает сквозь дрожащие пальцы. В тот день, когда погребальный костер Нуалы оставляет горечь пепла на языке, а дети кричат о прибытие чужака, ноги Кэролайн сами несут ее к нему навстречу, но сердце ноет и болит, поэтому она пугливо прячется за замшелыми камнями дома Донага, прикрывает лицо и золотые волосы клетчатым пледом из мягкой овечьей шерсти, сама не понимает, отчего так боится быть обнаруженной. Вспоминает, как тридцать лет назад приехала на край мира, неся в руке свой маленький чемоданчик, груз туманного прошлого и жгучее, необъяснимое желание оказаться вдали от всего, что было ей привычно. Мужчина высок и красив, как сам Лер, сияющий бог Туата Де Дананн, про которого Орния рассказывает ночами, сидя на скалах в окружении жадно слушающих детей. Голос у него хриплый и чарующий, словно шепот прибоя, бьющегося о высокие скалы, а скулы острые, как те камни, об которые Кэролайн изрезает ноги каждый раз, когда спускается к океану, чтобы посмотреть на исчезновение луны в ледяной безбрежной глади. Она прижимается к холодным камням, когда он идет мимо домов и разговаривает с Донагом, который с подозрением изучает незнакомца. — Почему ты прячешься, giùlan solas? — тихо спрашивает Онора, когда мужчины заходят в жилище старейшины, а Кэролайн бездумно водит пальцами по мягкому изумрудному мху, пытаясь понять, что понадобилось первородному на краю света. — Я знаю, кто он, — отвечает девушка голосом потусторонним и обращенным туда, где нет воспоминаний, лишь белое и вибрирующее пятно. — И не могу понять, что привело его сюда. — Он такой же, как ты, — не спрашивает, но утверждает Онора, накрывая ее дрожащие пальцы своей теплой ладонью. — Бессмертный, скитающийся по миру. Кэролайн хочет сказать, что скитания означают поиск. Но что ищет незнакомец? И что искала она, прибывая в Каслгрегори? Вместо этого она наблюдает, как Донаг пожимает ему руку, и сама будто чувствует жар ладони чужака. — Он был первым, — отвечает Кэролайн, пытаясь вспомнить, что слышала от друзей, которые теперь были далекими и призрачными, будто клубы дыма, рассеивающегося в сумерках. — Я слышала об их семье от тех, кто остался дома. Никлаус Майклсон, — шепчет она ветру, что пытается сорвать покрывало с ее лица. — Гибрид, мечтающий об армии себе подобных. Онора смеется, наблюдая за тем, как луна и солнце встречаются в небе, словно старые любовники, разделённые законами Вселенной. Ей нет дела до тысячелетнего существа, что ступил на их землю без ясной причины. У людей, что живут на краю света, глаза всегда чистые и яркие, волосы отливают красками заката, а руки навечно впитали холод и соль океанских волн. И еще в них заключена мерцающая капелька волшебства, что хранит от любых невзгод и необратимой жестокости времени. Онора знает, чувствует кончиками пальцев, изрисованными синими знаками богини Дану, которые помогают жене Донага лечить людей и изгонять духов, что Никлаус ищет их Кэролайн. В каждом слове, сказанном первородным, ей слышится ее имя, что виснет в воздухе облаком отчаяния и желания. — Ты никогда не встречала его? — спрашивает Онора, когда Кэролайн резко отворачивается, а Донаг ведет пришельца к покосившейся хибаре у подножья высокого холма, которая пустовала задолго до того, как giùlan solas появилась в их деревне. — Никогда, — шепчет Кэролайн, а зрачки ее заполняют небесную радужку, топя разум во тьме того, чтобы должно было быть похороненным навсегда. * * * Каслгрегори слишком мал, чтобы не знать каждую морщинку на лице его жителей, но Кэролайн прячется в своем доме так долго, что Аэрну, старшему из сыновей Донага и Оноры, которому вот-вот стукнет двадцать, приходится напоминать: без крови ей не выжить. Луна постепенно начинает убывать, и стареющий месяц висит в чистом небе неумолимым острым серпом: Кэролайн будто пытается скользнуть по нему пальцами и чувствует собственную кровь, струящуюся по ладоням слишком быстро и горячо для той, что будет жить вечно. Никлаус выходит в море. Никлаус рассказывает детям истории о былых временах у костра, и даже старая Орния слушает его затаив дыхание. Никлаус стоит у скал долго, до самой зари, а Кэролайн наблюдает за ним украдкой, сквозь мутные стекла своего дома, размышляя, почему душа ее стенает и плачет впервые за очень долгое время. — Он спрашивает о тебе, — говорит Аэрн, глотая терпкий травяной чай так быстро, будто это крепчайший самогон, обжигающий горло и внутренности. — Называет моё имя? — Кэролайн хочет понять, почему это так важно для нее, ведь она не знает первородного. И все же таких совпадений не бывает даже на краю света, где реальность и законы преломляются в лучах, что прорезают безбрежный океан. — Нет, — качает головой Аэрн, и в голосе его звучит едва уловимая ревность. — Просто спрашивает, кто живет в этом доме. — И что вы ему отвечаете? — Кэролайн улыбается, но уголки ее губ дрожат. — Что тут живет наша giùlan solas, — резко отвечает юноша, вставая со стула, направляясь к двери, чтобы выйти в открытое море. — И она несет свет лишь тем, кого считает достойным. Ночью разыгрывается буря, и Кэролайн беззвучно молится, — хоть и не совсем уверена, что Боги слышат ее, — о том, чтобы Донаг и остальные рыбаки вернулись невредимыми из власти Лера, которого называют ее отцом. К счастью, кровь в океанской воде — всего лишь отражение закатных солнечных лучей, и Кэролайн спокойно выдыхает, когда люди возвращаются на берег, а успокаивающий шум гальки, трущейся об дно лодок, достигает чуткого слуха. Жажда приходит на смену щемящей тревоге, и когда последний факел гаснет в вакууме непроглядной ночи, а Аэрн оставляет около ее двери букет алиссума, что растет на самых крутых прибрежных скалах и пахнет горечью неразделенной любви, Кэролайн спускается к морю в надежде, что те ничтожные остатки крови, что она добыла в последний раз, умерят жажду, а холодная вода принесет покой. Галька на береге океана мерцает всеми цветами радуги даже при холодном свете луны, и она подбирает светящиеся кусочки янтаря, рассматривает их и слышит далекие слова, отдающиеся пульсацией где-то внутри сознания. — Что ты сделала? — Ты красивая, но, если не перестанешь говорить, я тебя убью. — Тебе бы понравились 20-е, Кэролайн. — Все в порядке. Это я. Все хорошо. Ты в безопасности. Кэролайн вздрагивает от завывания ветра в скалах и чувствует, что по щекам текут горячие соленые слезы, которые она смахивает дрожащими пальцами, с удивлением рассматривая влагу, остающуюся на коже. Бывает ли так, что тонкая нитка воспоминаний рвется под чьим-то напором, а жемчужины, хранящие в себе слова тех, кто поселился в нашем сердце, рассыпаются с еле слышным шорохом? И больше не найти их. Не ощутить в своих руках. Может ли быть, что голос, услышанный ею в первый раз совсем недавно, когда-то приходил к ней в давно забытых снах? Впервые за тридцать лет она думает о друзьях, что остались в Мистик Фоллс, городе, в котором она выросла, но забыла, как пахнет его воздух. Не может вспомнить, как оказалась в самолете, безразлично и будто в тумане наблюдая, как земля стремительно удаляется, а бескрайние поля Вирджинии начинают напоминать шахматную доску без фигур. И ей становится страшно и одиноко, ведь она осознает: что-то было упущено, утекло сквозь пальцы, так и не вернулось. Кэролайн помнила, почему собрала чемодан, почему купила билет лишь в аэропорту, когда взглянула на табло и увидела, что ближайший рейс отправляется в Дублин. Помнила, как попрощалась с Мэттом, который остался один в опустевшем городе. Аларик ушел первым, не выдержав бесконечного напоминания о том, что потерял в день своей свадьбы. Бонни и Энзо, купаясь в своей обретенной любви, источали столько радости и счастья, что им стало тесно в Мистик Фоллс, и они покинули его без сожалений. Елена и Деймон, поглощённые желанием начать жизнь с чистого листа, направились в Иллинойс в поисках того, что помогло бы им вновь обрести себя и друг друга. Стефан же остался в памяти Кэролайн пятном боли и светлой печали, отдав лекарство из своей крови брату, чтобы тот смог обрести любовь на срок гораздо меньший, чем вечность, но зато с шансом состариться вместе и умереть в один день. Вся их история закончилась великой жертвой, которая состояла из жизни младшего Сальваторе и ошметок сердца Кэролайн, потерявшей не любимого, но самого близкого друга, и внезапно оставшейся в холодном и душном одиночестве. Кэролайн поднимает глаза к небу и задерживает дыхание, наблюдая за тем, как яркие звезды тонут в тумане рукава Млечного пути. Вспоминает, как Нуала учила ее и детей разбираться в созвездиях, чтобы они всегда нашли дорогу домой, как бы далеко в открытый океан не унесла их лодка. Или ноги, не сумевшие вовремя остановиться на крутой горной тропе. Холодные волны пенятся у ее босых ног, чуть обжигают ступни, но Кэролайн заходит в темную воду по щиколотки, чувствуя, как подол длинной юбки намокает и тяжелеет, будто призывая опуститься в объятия океана полностью и, запрокинув голову, любоваться бескрайнем ночным небосводом. — Если видишь Змееносца у самого горизонта, то точно сбилась с пути, — увещевала ее Нуала, сжимая подбородок Кэролайн в крепких пальцах, которые огрубели от плетения корабельных веревок. — Кассиопея — вот твой проводник. И Гончие Псы. Как бы сильно ты не заплутала, какая бы непроглядная тьма не застила твои глаза… Они всегда приведут тебя к дому, giùlan solas. Кэролайн пытается дотянуться ладонью до теплых звезд Кассиопеи, но ветер подсказывает ей, что сегодня ей следует быть внимательней к тому, как быстро движется небо. Она заходит глубже в воду, чтобы увидеть обрывки света от торфяных светильников в домах Каслгрегори, что находится высоко над ней, на краю неприступных скал. И видит, что Гончие Псы освещают лучами тот самый дом, что пустовал так долго и теперь обрел хозяина. — Приведут меня к дому, — задумчиво шепчет Кэролайн, понимая, что не сможет прятаться от первородного вечно, не зная причины, по которой сердце у нее не на месте с тех пор, как Никлаус появился в их деревне. Наверно, Трём Пряхам нравится вмешиваться в жизни тех, кто ходит по земле. Нравится заставлять случайности принимать вид закономерностей, а желания исполняться, если упорно и твердо идти к цели, даже если ее осуществление занимает десятилетия. А что такое десятилетия для бессмертного? Один лишь ничтожный миг. Но в тоже время, бесконечно долгое и невыносимое ожидание, если черное и жестокое сердце твое томится и кровоточит. — Здравствуй, love, — голос у Никлауса хриплый и низкий, будто он давно ждал, когда сможет произнести эти слова, и Кэролайн сначала вздрагивает, не зная, как реагировать на внезапно образовавшийся вакуум в грудной клетке. Медленно оборачивается, сталкиваясь с ним взглядом, нервно заправляет прядь волос за ухо, а потом обхватывает дрожащие плечи руками. — Здравствуй, — тихо выговаривает она, чувствуя, как его ласковое обращение оставляет клеймо где-то в районе ключиц. Никлаус улыбается, а на острых скулах, заросших щетиной, Кэролайн различает ямочки. И она может поклясться, что откуда-то знает, какого это… скользить по ним пальцами. — Чудесная ночь, — он подходит ближе, медленно и осторожно, будто боится спугнуть девушку, и этому есть причина: Кэролайн неосознанно отступает глубже в воду, которая теперь достигает ее подрагивающих коленок. — Не помню, когда в последний раз видел столько звезд. — Полагаю, что в твоей жизни было бесчисленное множество таких ночей, — девушка смотрит на него настороженно, но не испуганно, и Клаус ничуть не удивляется, прекрасно зная, что страх всегда был ей чужд. — Неудивительно, что какие-то стираются из памяти. — Знаешь меня? — напряженно спрашивает он, а в его глазах горит какой-то лихорадочный огонь одержимости, отчего Кэролайн теряется еще больше. — Слышала, — отвечает девушка, вскидывая подбородок. — И хочу спросить, что делает первородный вампир на нашем острове? Глаза Клаус темнеют так быстро, что у нее кружится голова, но потом она чувствует исходящую от него горечь, вырывающуюся облачком пара откуда-то из груди, проникающую ей в ноздри ароматом тысячелистника. — Ищу то, что когда-то потерял, — говорит он, подходя ближе к кромке берега, и в этот раз Кэролайн не хочется отступить. — Вряд ли в Каслгрегори есть что-то, что заинтересует Никлауса Майклсона, — она говорит без враждебности, но от ее слов веет холодом. И в это столько иронии для первородного, и настолько мало смысла для Кэролайн, что воздух вокруг них едва уловимо дрожит. — Хочу поговорить о тебе. О твоих мечтах, желаниях, о том, чего ты хочешь от жизни, — обрывками звучит у нее где-то в районе солнечного сплетения, но Кэролайн не может уловить смысла слов, будто это всего лишь сон, который растаял с лучами рассвета. — Поверь, Кэролайн, я не ошибся. Слишком долгое время провел в поисках, — кажется, что он не может больше смотреть на нее, поэтому запрокидывает голову к небу, и на миг прикрывает глаза, словно размышляет о чем-то, а когда его взгляд снова обжигает Кэролайн, то она уже не видит в нем тени лихорадочной одержимости. — Могу я узнать, почему ты пряталась от меня все это время? Девушка не знает, как ответить на этот вопрос, поэтому внезапно поддается к нему навстречу, скользя по воде, словно она действительно дочь бога моря, как говорит Донаг. — Не знаю, — откровенно отвечает она. — Я уже давно отвыкла думать, что в мире есть еще такие, как я. — Думаю, ты и сама знаешь, что в этих местах гораздо больше магии, чем где-либо еще, — тихо говорит Никлаус. — Но ты выбрала странное убежище для бессмертной, которая должна стремится ощутить пульс жизни. — Целый мир ждет тебя. Великие города, искусство и подлинная красота, — Кэролайн хмурится, пытаясь вытолкать из себя то, что пульсирует в сознании. — С чего ты взял, что я хотела спрятаться? — спрашивает девушка, стараясь не думать о том, что для Никлауса Гончие Псы повисли прямо над крышей ее дома. — Догадался, — на выдохе, слишком быстро, отвечает первородный, умирая от желания прикоснуться к ее бледной коже, ощутить тепло, которое всегда исходило от Кэролайн, даже когда вокруг был непроглядный холод и мрак, столь привычные его черному сердцу. — Ты часто приходишь сюда? — Это покажется странным, — Кэролайн улыбается и, Клаус зеркально улыбается в ответ, купаясь в ярком свете, что неожиданно прорезал ночь, — но здесь я чувствую себя свободной. Мне кажется, все бессмертные иногда скучают по осознанию того, что жизнь конечна, а океан… — Напоминает о том, что даже мы по-сравнению с ним — песчинки в бескрайней Вселенной, — Клаус подходит к ней вплотную, и в его взгляде столько понимания и жара, что у Кэролайн перехватывает дыхание. Они молча смотрят на горизонт так долго, что кромка океана начинает алеть, предвещая рассвет, а Кэролайн чувствует, как шершавые пальцы Никлауса будто случайно прикасаются к ее ладошке в том самом жесте, который обычно дарят тем, кто забрался под кожу и растворился в крови. — Пора спать, Кэролайн, — шепчет первородный, когда небо озаряется криками проснувшихся чаек. И Кэролайн не понимает, в какой момент они оказываются на пороге ее дома, и она, словно в трансе открывает дверь, оборачиваясь к Никлаусу, который провожает ее взглядом, будто он был за ее спиной испокон веков. Солнце отливает в его глазах расплавленным теплым янтарем, и она почему-то не может выдохнуть раскаленный воздух из легких, продолжая молча смотреть на первородного. — Не прячься больше от меня, love, — просит Никлаус, когда Кэролайн, наконец-то, тихо прощается с ним, понимая, что не сомкнет глаз в эти оставшиеся предутренние часы. — Не буду, — завороженно обещает она, сама не понимая, почему сердце ее так радуется и устремляется куда-то ввысь. — До завтра, Клаус. — До завтра, Кэролайн. И его слова звучат как обещание, которое уже когда-то было дано и, отчего-то, забыто.