The Ways Of The Wind

Новый Орлеан, 7 июля 2016 года У Кэролайн нет ни малейшего сомнения в том, куда и к кому она направляется: горе гонит ее прочь от Мистик Фоллс к тому, в чьих руках, запачканных по локоть в чужой крови, она сможет почувствовать себя в безопасности. Никаких сочувственных взглядов, звука придушенных рыданий Елены по ночам, засасывающей пустоты пустого дома Аларика, холодной могильной плиты с именем матери. Это все должно остаться позади. Новый Орлеан встречает ее влажной, удушливой жарой, ароматами аниса, корицы и терпкого бурбона, и Кэролайн впервые за несколько месяцев улыбается, задирая голову и любуясь необычайно ярким южным солнцем. Алкоголь обжигает горло, лед приятно холодит язык, и она постукивает пальцами по барной стойке, раздумывая, как ей быть дальше. Светловолосая барменша смотрит на нее с явным любопытством, и Кэролайн еле удерживается от едкого комментария: неужели туристы столь редки в городе Полумесяца, что она вызывает такой интерес? Ощущение приходит внезапно, простое покалывание в затылке, и вроде бы стоит обернуться, но Кэролайн прирастает к месту, потому что обоняние ее не подводит, а запах Клауса она слишком долго пыталась вытравить со своего тела и одежды, чтобы спутать с чьим-то другим. Она не улыбается, когда он присаживается рядом, смотря на нее так, будто увидел привидение. Слишком неловкое молчание, за которым стоит так много, что никто из них не знает, как начать разговор. Барменша радостно улыбается Клаусу, наклоняется через стойку, интересуясь, что ему налить, и Кэролайн хмурится, когда чувствует, что гибрид не отвел от нее глаз ни на секунду, будто весь мир сжался до размеров одно точки, и эта точка — она, Кэролайн. Это позабытое ощущение бьет ее под дых, и она все-таки поворачивает к нему голову, растягивает губы в пустой улыбке, которая не значит ничего, но Клаус лишь понимающе хмыкает, потому что может прочитать в голубых глазах все, что Кэролайн так отчаянно пытается спрятать. — С приездом, love, — на выдохе, будто облегченно говорит он, опрокидывая в себя порцию бурбона. И Кэролайн очень хочется съязвить что-нибудь в ответ, но она полностью поглощена странным ощущением в груди, от которого что-то внутри и щемит, и ликует, и сжимается. Ей кажется, что она дома. * * * Шесть месяцев пролетают незаметно, будто чья-то рука быстро перелистывает страницы календаря, перенося Кэролайн в тот день, когда она обнаруживает, что в ее небольшой квартирке на Джексон-авеню почти не осталось ее собственных вещей. Клаус ведет себя как настоящий джентльмен, никаких лишних прикосновений, никаких поцелуев, никаких двусмысленных намеков, просто в Бойне кровати удобнее, да и спит она в Луизиане так крепко, что не может проснуться и запротестовать, когда Клаус на руках уносит ее в гостевую спальню, а утром она просыпается, с удивлением рассматривая свою одежду на стуле перед гарнитуром. Поведение Клауса подчеркнуто вежливое, оно граничит с равнодушием, и от этого почему-то больно. Ребекка говорит ей не глупить и переезжать к ним, потому что ее квартира похожа на убогую лачугу, Кол лишь скалит зубы, ворча что-то про ритуалы ухаживания, Элайджа пытается спокойно ее увещевать, а Клаус молчит, безразлично пожимая плечами. — Как хочешь, — отвечает он на большинство ее реплик, и Кэролайн думает, что ему в какой-то момент стало все равно, и это режет по сердцу. Они проводят много времени вместе, разговаривают обо всем и ни о чем, своими мыслями Клаус делится неохотно, но ее слушает внимательно и с интересом, может часами наблюдать, как она что-то готовит, ест, читает, смотрит телевизор или, задрав голову, рассматривает колониальные городские фасады. Кэролайн уверена, что ему нечего сказать. Клаус же думает, что стоит ему ошибиться хотя раз, и волшебство исчезнет. — Ну наконец-то! — облегченно выдыхает Ребекка, когда Кэролайн смущенно говорит ей, что отдала домовладельцу ключи от квартиры, и это ее восклицание говорит Кэролайн гораздо больше, чем молчание Клауса. Влюбленные всегда слепцы. Она не влюблена в него, просто хочет положить голову ему на плечо. Она не влюблена в него, просто ей нравится, что у них есть «свои» шутки. Она не влюблена в него, просто ей совсем не нравится Камилла и ее глупые комментарии по поводу несносного характера первородного гибрида. Все становится слишком сложно, слишком медленно, невыносимо к концу седьмого месяца, когда Кэролайн замечает, что чувствует себя не в своей тарелке, когда Клауса нет рядом, когда он садится не рядом, а на другом конце стола или дивана, когда он с мрачным выражением лица выходит из комнаты, на ее предложение прогуляться отвечая, что у него дела. Выдержка Кэролайн летит в тартарары, болото собственных чувств засасывает ее все глубже, и становится совершенно очевидно, что ей надо бежать прочь, пока последний замок не щелкнул на цепи, которой обмотано ее сердце. — Я уезжаю, — довольно грубо бросает она, когда они с Клаусом возвращаются вечером из Залива, а Хоуп тихо сопит на заднем сидении. Не лучшее время для разговора: полнолуние, Хейли ушла со стаей в леса, а Клаусу пришлось вновь запереть своего волка глубоко внутри из-за неотложных дел. В последнее время он ходит мрачнее тучи, срываясь на Кола, Элайджу, больше всех на Марселя, и Кэролайн слышит лишь обрывки разговоров, в которых много ярости и незнакомых имен. Что-то происходит не так, как хочет первородный гибрид, и поэтому весь Новый Орлеан застыл в ожидании чего-то, что заставляет ладони Кэролайн потеть. Клаус кидает на нее острый взгляд, его ноздри раздуваются, руки крепче сжимают руль. «Он скажет, что хочет, чтобы я осталась, — думает Кэролайн. — Ну же, Клаус, скажи, чтобы я осталась». — Хорошо, — выдает гибрид, и его глаза чуть желтеют. — Как хочешь. Кэролайн хлопает дверью машины так яростно, что Клаус вздрагивает, смотря ей в след, притягивая Хоуп ближе к себе. — Ты идиот? — участливо интересуется Кол, когда Марсель говорит, что Кэролайн попросила докинуть ее до аэропорта, но Клаус едва ли слышит брата, у него в ушах лишь ее приглушенные рыдания, доносящиеся со второго этажа, где она со злостью швыряет немногочисленные вещи в чемодан. — Здесь опасно, — отрезает Клаус. — Все знают, что она твое слабое место, — с жаром возражает Кол. — Не думай, что твое напускное безразличие может обмануть кого-то, кроме нее. Опасно будет, если она уедет, а Люсьен… — Замолчи, Кол, — рычит Клаус, резко поднимаясь на ноги, не в силах больше выдерживать ни секунды этой агонии. Щеки у Кэролайн бледные, а руки слегка трясутся, когда он заходит в ее комнату, тихо и бесшумно подкрадываясь, будто боится спугнуть. И он пугает ее, все еще пугает тем, какие чувства может вызвать в ее сердце, как может заставить ее дрожать одним случайным прикосновением, и от этого Кэролайн злится так, что хочется кричать. — Самолет завтра, — ядовито говорит она, мечтая, чтобы это его задело. — Прости, что так долго злоупотребляла твоим гостеприимством. На лице Клауса ходят желваки, глаза темнеют, а из груди вырывается приглушенный рык, когда он сокращает между ними расстояние и хватает Кэролайн за руку. Его прикосновение почти причиняет боль, но девушка лишь шумно выдыхает, чувствуя его горячие пальцы на своем запястье. Хоть так, но он к ней прикоснулся, и пусть будет больно, пусть весь мир катится в пекло, как тогда в лесу, в тот день, который слишком быстро обратился в вечер. Сколько раз за эти семь месяцев она прокручивала в голове каждый вздох, каждый вскрик, пытаясь вспомнить время, когда Клаус желал ее прикосновений, хотел скользить языком по коже, по губам и ее напряженным соскам. Так мучительно стыдно вспоминать это сейчас, не одной в темноте спальни, пытаясь довести себя до разрядки пальцами, а когда Клаус стоит рядом и до хруста сжимает ладонь. Кэролайн мгновенно краснеет, снова злится, силится не разреветься от того, что мужчина, который ей нужен до дрожи, снова не ее. И, на этот раз, это не соревнование. Это ее жизнь, ее сердце, которое она так неосмотрительно вручила чудовищу. — Что? — почти рычит она. — Что тебе еще надо, Клаус? Разве не видишь, что мне больше нечего тебе дать. — Кэролайн, — мягкость его голоса резко контрастирует с усиливающейся хваткой, когда она вновь пытается вырваться. — Ты знаешь, — обвиняющее выплевывает девушка. — Знаешь и продолжаешь мучать меня. Это месть, Клаус? Хочешь, чтобы я почувствовала себя так же, как и ты когда-то? У тебя получилось, поздравляю. И это даже честно. — Прекрати, — он на мгновение прикрывает глаза, борясь с желанием порвать этот мир в клочья, только бы не слышать столько боли в ее голосе. Вот она, его Кэролайн, озаряющая светом самые темные уголки его души, рядом, живая, искренняя, наконец-то его. И чтобы не подвергнуть ее опасности, Клаус должен отпустить ее, разжать пальцы, помочь собрать вещи, посадить в машину и позволить сесть в чертов самолет. Это разрывает его на куски, но если он скажет то, что хочет, то уже не сможет позволить ей уехать. И ему хочется верить, что тогда и она не сможет покинуть его. «Ты должен решить, — шепчет внутренний голос. — Решить сейчас, потому что она никогда не простит тебе того, что ты отверг ее сердце. Решай, Клаус.» В ее голубых глазах полыхает пламя, и она внезапно поддается ближе к нему, с кривой улыбкой на губах. — Ты даже не попытался, Клаус, — с горечью тянет она. — Что, ты больше не хочешь меня? Сломленная, влюбленная, не пытающаяся убежать от тебя Кэролайн не вызывает в тебе желания прижать ее к дереву, срывая одежду и… — Ты ничего не понимаешь, — жестко отрезает Клаус, находя в себе силы отпустить ее. «Дверь близко, и ты должен выйти из этой комнаты. Ты должен уйти и ни разу не оглянуться», — настойчиво вторит голос. — Я знала, что может быть поздно, — опустошенно отзывается Кэролайн, когда Клаус уже почти готов переступить порог. — Но не могла подумать, что ты будешь так жесток. Что-то ломается в нем, с громким хрустом осколков под ногами, когда Клаус разворачивается и смиряет ее нечитаемым, яростным взглядом, и от такого уже не больно, а страшно. — Жесток? — по слогами выталкивает он, наступая на Кэролайн, которой, если честно, все равно, что будет дальше. Пусть он сломает ей шею, снова подарит ядовитый укус, что угодно, только не безразличие. — Да, я жесток, Кэролайн. Ты не представляешь себе насколько, потому что какой бы выбор я не сделал, это причинит боль. Тебе не стоило приезжать в Новый Орлеан, а мне не стоило позволять тебе остаться. Вот это жестокость. — Я не понимаю, — хмурится Кэролайн, невольно отступая на шаг назад. — Конечно ты не понимаешь, — повторяет Клаус, оттесняя ее к стене. — Ты себе и представить не можешь, что чувствую я. Как мне хочется запереть эту чертову дверь навсегда, чтобы остались лишь мы вдвоем, чтобы не было никакого расстояния, способного разделить нас. Ты не можешь знать, сколько мучений принес мне твой приезд, какими долгими были эти семь месяцев, когда ты была рядом, а я не мог и пальцем к тебе прикоснуться, чтобы не дать поводов подозревать, что ты нечто большее, чем просто знакомая, — Кэролайн тяжело сглатывает, упираясь спиной в холодную стену, но жар Клауса уже здесь, совсем близко, заполняет все пространство. — Ты не знаешь, потому что даже я не знал, что у меня все еще есть сердце, которое может болеть, которое ты держишь в своих ладонях, убивая меня медленнее и намного мучительнее, чем смог бы кто-либо из моих врагов. Да, я жесток, Кэролайн, потому что я не отпущу тебя. Просто не смогу. — Я не… — начинает Кэролайн, но Клаус склоняется к ней, закрывает глаза, трется носом об ее висок, об ее пылающие щеки, вдыхая запах, который никак нельзя уже забыть, и слов не остается в ее голове, потому что единственное, что она слышит это «не отпущу». Что может быть важнее? — Конечно, ты все еще не понимаешь, — выдыхает ей в губы Клаус, прежде чем мир перестает существовать. Его язык обжигает рот, и надо всего лишь закрыть глаза, всего лишь погрузиться в ощущения того, как он аккуратно сжимает зубы, слегка оттягивая пульсирующую нижнюю губу, тут же захватывая ее в плен, в который Кэролайн сдается без колебаний или протестов. Какие могут быть протесты, когда все вокруг никогда не казалось ей более правильным? И, может быть, это просто что-то в воздухе, что-то неуловимое и дурманящее, поэтому Клаус лишь глухо стонет ей в рот, когда руки Кэролайн обхватывают его шею, сжимают, привечают ближе, будто ей тоже ненавистны даже те жалкие сантиметры, что разделяют их. Это не похоже на те страстные и нетерпеливые поцелуи в лесу, которые каждый из них все еще хранит в памяти. Сегодня все сильнее, глубже, отчаяннее, потому что стен нет, и уже ничто не способно остановить Кэролайн от того, чтобы любить его. — Не говори ничего, — почти приказывает Клаус, снимая с нее одежду, тут же скользя руками по горячему и гибкому телу, и Кэролайн почти теряет сознание от ощущения его губ на груди. — Не говори. Дойти до кровати — значит потерять драгоценные секунды, и никто из них не готов приносить такую жертву, поэтому содержимое туалетного столика летит на пол, и едва ли Кэролайн слышит звон разбивающегося флакона духов. Зато Клаус мгновенно чувствует, как ее аромат наполняет комнату, и нет ничего лучшего, чем это чувство: Кэролайн в его легких, Кэролайн на его коже, Кэролайн везде. У нее между ног влажно и горячо, Клаус хочет лишь вспомнить, какова она на вкус, поэтому несдержанно рычит, разрывая ее белье. Оно повисает на стройном бедре, а гибрид хочет упасть на колени, толкнуться языком, но Кэролайн не позволяет. Она обвивает его, руками, ногами, присасывается к шее и застывает, тяжело дыша. Ее трясет, когда Клаус оставляет смазанный поцелуй на щеке и входит в нее одним резким движением. Оба замирают, прислушиваясь к чему-то. Может, так ощущается пульсация необходимости, одержимой любви, душ, которые наконец-то нашли друга друга. Откуда им знать? А потом Клаус заставляет Кэролайн посмотреть ему в глаза и эти минуты длятся невообразимо долго, потому что он не двигается, а она не в силах вымолвить и слова. — Я люблю тебя, — внезапно выдыхает Кэролайн, а Клаус закрывает глаза, утыкается лбом в ее лоб и тяжело дышит. И молчит. Так долго, что у нее выступают слезы. — Не говори этого, — просит он, начиная двигаться, но прижимает ее к себе еще крепче, будто эти объятия могут заменить непроизнесенные слова. Кэролайн плачет, стонет, кричит и смеется, и этого вполне достаточно. Достаточно того, как он забирается к ней в кровать после всего, укладывает себе на грудь, как его пальцы запутываются в ее волосах, как он слегка укачивает ее в своих объятиях. Он все еще молчит. * * * Следующие четыре месяца наполнены для Кэролайн постоянными страхами. Ей страшно, что сердце разорвется, когда она просыпается, обнаруживая, что голова Клауса покоится на ее животе, и даже сквозь свой беспокойный сон он умудряется скользнуть губами по коже. Страшно, когда Клаус смотрит на нее так, будто весь мир может гореть в огне, а он даже не заметит, лишь бы она продолжала говорить. Страшно, когда она повторяет «я тебя люблю», а он снова молчит, но зарывается меж ее бедер, лаская до тех пор, пока его молчание не покажется ей нормальным. Страшно, когда Элайджа шепчет ему что-то на ухо, и на лице Клауса появляются черные вены, а глаза полыхают огнем. Ей страшно, когда он выходит из Бойни, бросая на нее нечитаемый взгляд. Страшно, когда она уходит в магазин, а вернувшись обнаруживает полуразрушенную гостиную. Его ярость бьет Кэролайн наотмашь, а Клаус срывается и орет на нее так, будто она могла не вернуться. Кэролайн все еще пытается привыкнуть к тому, насколько много стало Клауса в ее жизни. Он же считает, что ее никогда не может быть достаточно в его. Она примиряется с тем, что по ночам ей жарко от его собственнических объятий. Учится принимать его ласки, которые приносят настолько острое и болезненное удовольствие, что их близость неизменно заканчивается ее слезами. Пытается не задавать вопросов, когда он исчезает, а, возвращаясь, пахнет чужим страхом и кровью. Есть та часть жизни семьи Майклсонов, наполненная опасностью и врагами, в которой Кэролайн нет места, которая под запретом. И она знает, что стоит ей попытаться переступить черту, и их отношения с Клаусом закончатся. — Я не должен, — бесконечно повторяет он, пока Кэролайн выгибается под ним, желая лишь почувствовать его вес на своем теле, а его внутри. — Это опасно. Кэролайн догадывается обо всем, жадно ловит обрывки разговоров и слухи, и как бы Клаус не пытался оградить ее от своей жизни, она погружается в нее все глубже, вязнет все сильнее, и в какой-то момент назад повернуть уже невозможно. Она понимает это ночью, слушая его размеренное дыхание у себя над ухом. Поворачивается, рассматривая спокойное во сне лицо, скользит руками по колким щекам и подбородку. И внезапно становится все равно, что будет дальше, потому что Кэролайн Форбс не умеет любить наполовину, быть лишь частью жизни, ей этого мало. На прошлой неделе из Нового Орлеана уехали Хоуп и Хейли, и Кэролайн знает, что не за горами тот день, когда Клаус захочет, чтобы уехала и она. — Клаус, — тихо зовет она, и гибрид тут же вздрагивает, открывая глаза и инстинктивно притягивая ее ближе. — Кошмар? — спрашивает он. Кэролайн отрицательно мотает головой, а нотки ревности в его голосе почему-то приносят облегчение. Иногда ей снится Стефан, который умирает вновь и вновь у нее на глазах, а она ничего не может поделать. Это страшные, душные сны, от которых она просыпается вся в слезах, успокаиваясь лишь когда Клаус укладывает ее на себя и утыкается подбородком в плечо, недовольно ворча. Ему кажется, что в постели их трое, но Кэролайн выглядит настолько опустошенной после этих кошмаров, что ему не хватает духу устроить сцену ревности. — Что случилось, love? — его губы обхватывает указательный пальчик Кэролайн, и она едва заметно улыбается, отчего-то зная, что на этот раз Клаус не будет молчать. — Ты должен пообещать мне, — просит она, чувствуя, как его сильное тело мгновенно напрягается. — Если случится что-то плохое… — Кэролайн, — предупреждающе шепчет Клаус. — Пообещай, что не станешь скрывать от меня, — настойчиво продолжает Кэролайн, перемещаю руки на его шею. — Что не станешь внушать. Я знаю, Элайджа считает, что я должна уехать из-за Люсьена. Клаус хмурится и напрягается в ее руках, и она чувствует его пылающую ярость, но продолжает успокаивающе поглаживать его плечи. — Если случится так, что мне нужно будет уехать, то просто скажи. Не решай за меня. — И ты послушаешься? — напряженно спрашивает он, внезапно резко сжимая ее подбородок в цепких пальцах. — Скорее всего, нет, — Кэролайн не хочет и не может врать, и почему-то ей становится легко от этой правды, которая может разрушить ее жизнь до основания. Клаус хмурится, непонимающе глядя на нее, и Кэролайн знает, что никто и никогда не хотел остаться с ним добровольно, особенно если это означало смертельную опасность. — Но это будет мой выбор, — мягко продолжает она. — Я знаю твои методы, Клаус. И просто прошу предоставить мне свободу, как ты уже сделал однажды. — Ты не будешь помнить, — возражает гибрид, сквозь сжатые зубы, будто эти слова приносят ему боль. Кэролайн морщится, чувствуя как липкий страх ползет по позвоночнику от одной мысли о том, что она может забыть этот год. — Даже если я не буду помнить тебя и все это, — ее голос отдает сталью и решимостью, и Клаусу кажется, что никогда еще она не выглядела красивее, — я не смогу быть счастливой. — Я не могу обещать тебе этого, Кэролайн, — качает головой Клаус. — Ты знаешь, что не могу. — Почему? — ей все равно, какой опасности она себя подвергает, ей все равно, что Клаус просто в ярости, что она делает больно себе и ему, потому что эти слова должны быть произнесены. — Потому что я никогда не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое, — отрезает Клаус, пытаясь подняться, но Кэролайн держит его крепко, льнет к нему словно кошка, и у тысячелетнего гибрида не хватает сил ее оттолкнуть. — Почему? — голубые глаза сияют в темноте, и внезапно Клаус понимает, в какую ловушку попал, но все его нутро требует сдаться ее манипуляциям и признать очевидное. — Я не могу без тебя, — выдыхает Клаус, и Кэролайн снова улыбается, думая, что это значит гораздо больше, чем тривиальное «я тебя люблю». — А я без тебя, — эхом отзывается она, и гибрид судорожно выдыхает, как и каждый раз, когда с ее губ срываются подобные признания. — И если наши чувства схожи, то ты не поступишь так со мной, Клаус. Ты не станешь внушать мне, не сделаешь меня несчастной. — Лучше ты будешь несчастной, чем мертвой, — повышает голос Клаус. Каждое слово этого разговора повисает в комнате облаком тяжелого пара, который не прогонит ни разбушевавшийся ветер, ни даже гнев первородного гибрида. — Это не так, — жестко отрезает Кэролайн. — Пообещай мне. Клаус утробно рычит, хватая ее за шею, переворачивая, подминая под себя так, чтобы она даже шелохнуться не могла, не то что загонять его в угол своими признаниями, своим словами, своим запахом и тихим голосом. — Пообещай, что уедешь, если я скажу, — властно приказывает он. — Поклянись, что исчезнешь, оставишь старую жизнь позади и спрячешься там, где тебя никто не найдет. — Даже ты? — серьезно и с грустью спрашивает Кэролайн. — Я всегда найду тебя, love, — вымученно отзывается Клаус. — Даже если ты убежишь на край света, Кэролайн. Их невысказанные обещания тают в лучах наступающего утра, когда беспокойный сон одолевает Кэролайн, заставляя ее провалиться в мутный мир, где есть лишь странный и далёкий остров, люди с чистыми, яркими глазами и волосами цвета заката, безбрежная гладь океана и сияющие созвездие Гончих Псов над головой. * * * Огонь приходит на исходе шестого месяца, когда все страхи Кэролайн почти забылись, и она больше не боится любить так сильно, чувствовать так полно. Огонь приходит и не щадит ничего, врываясь в Бойню оранжевым заревом и опаляющим жаром, что распространяется по комнатам слишком быстро, пожирая все, что попадется ему на пути. — Клаус! — кричит Кэролайн во всю силу легких, бросаясь в самую гущу пламени, чувствуя, как кожа плавится, пузырится и лопается, зарастает и тут же сгорает вновь. На полу в гостиной она находит бездыханное тело Фреи, и на мгновение собственные рыдания заглушают грохот, треск, беспорядочные стоны боли и отчаяния. Бойня рушится, ее мир рушится, но Кэролайн знает лишь то, что она не может погибнуть здесь, не может поступить так с Клаусом. От мысли о том, что он останется один, у нее внутри все холодеет и переворачивается, поэтому остается лишь идти вперед. Кожа Фреи под ее руками ледяная и пахнет от первородной ведьмы смертью и концом. — Клаус, — уже тише зовет Кэролайн, со всей силы наваливаясь на входную дверь, чувствуя, как огонь жжет ноги, грудь, руки и лицо. — Клаус… Следующее, что она помнит, — да так отчетливо, что ее много лет спустя будет бросать в холодный пот, — серьезные глаза Элайджи, его пальцы, сжимающие ее лицо, огонь, пожирающий Бойню где-то вдалеке, бесконечная, пульсирующая тьма его зрачков. — Кэролайн, ты меня слышишь? — он трясет ее за плечи, и внезапно звуки становятся почти оглушительными. — Где Клаус? — будто в забытьи шепчет она. По улице рассеяны трупы. Как их много, боже, так много, что ей кажется, будто весь Квартал превратился в одно кровавое месиво. От запаха ее тошнит, но зверь внутри ощущает голод, и лицо покрывается сеткой вен. Это так неправильно, что Кэролайн начинает плакать, не желая рассматривать лица мертвых, боясь увидеть среди них хоть одно знакомое. — Кэролайн! — Элайджа повышает голос и хватает ее за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Все хорошо, ничего этого не было. — Нет, — девушка скулит, пытаясь вырваться из его рук. — Нет, ты не можешь. Клаус обещал. Где он? Собственный голос кажется ей незнакомым, далеким, она кричит и шепчет, злится и рыдает, и все это будто две разные Кэролайн, которым одинаково больно от неизвестности. — Ничего этого не было, Кэролайн, — лицо и руки Элайджи перепачканы кровью, он оставляет красные следы на ее скулах и подбородке. — Ты никогда не приезжала в Новый Орлеан, ты осталась дома, в Мистик Фоллс. Ты оплакивала Стефана почти два года, а потом решила уехать. Туда, где тебя никто не найдет… — На край света, — повторяет Кэролайн, пока та, другая она, корчится от боли и бессилия где-то на задворках сознания. — Ты никогда не встречала нас. Все, что ты знаешь о Майклсонах — вампирские байки. И ничего больше. Мы никогда не приезжали в Мистик Фоллс, Клаус никогда не снимал проклятие гибрида, — уверенно продолжает Элайджа, и его тихий голос кажется ей громче криков боли, что разносятся по пылающей улице. Чей голос? Он ей незнаком. — Клаус, — эхом отзывается Кэролайн, обмякая в его руках. — Ты не любила его, — Элайджа на мгновение прикрывает глаза. — Никогда. — Никогда, — вторит ему девушка. — Сейчас ты сядешь в машину, переоденешься и вернешься в Мистик Фоллс, будто никогда его не покидала. Соберешь вещи и отправишься в аэропорт, купишь билет… — На край света, — кивает Кэролайн, глядя на первородного стеклянными глазами, в которых больше нет и капли света. — Правильно, — соглашается Элайджа. — И ты останешься там, на краю света. Ты не сможешь уехать, не сможешь вернуться, пока за тобой не придут. — Кто? — устало интересуется Кэролайн, и от безразличия в ее голосе у Элайджи все внутри холодеет. — Тот, кого ты не знаешь, — хватка Элайджи ослабевает, и он оборачивается на какой-то звук, который неслышен для затуманенного сознания Кэролайн. — Тот, кого ты никогда не встречала. Воздух кажется Кэролайн удивительно сладким, хотя на самом деле от запаха гари жжет легкие. Ей чудится, что она летит сквозь время и пространство, видит яркие звезды совсем близко, можно рукой дотронуться. Гул ветра, свет и день не тревожат ее забытье еще много-много часов, а когда она открывает глаза, то видит потолок своей спальни в родительском доме, и ничуть не удивляется, что пол покрыт слоем пыли, будто его давно никто не протирал. И когда на пороге появляется Энзо, который смотрит на нее так, будто не видел целую вечность, но говорит обыденное «привет, что на завтрак?», ни одна посторонняя мысль не закрадывается в голову Кэролайн. У Елены в глазах слезы, Кэролайн обнимает ее на прощание, прижимая к себе чемодан, а потом садится в машину, и ей не кажется странным внезапное желание попутешествовать. У стойки регистрации она оборачивается, ловя тяжелый взгляд Деймона, и внезапно Кэролайн кажется, что она что-то забыла. — Нет, Барби, — спешит успокоить ее Сальваторе. — Все на месте. Может, она и чувствует себя слегка потерянной, когда улыбчивая девушка спрашивает ее, куда она летит. Кэролайн болезненно морщится, понимая, что даже не знает, что за билет держит в руках, и это так на нее непохоже, что она потерянно оглядывается, желая уточнить у друзей, почему не спланировала поездку заранее, почему забыла куда направляется. На край света. Там тебя кто-то найдет. Подсознание тут же скрывает от Кэролайн ненужные мысли, и она бездумно улыбается, смотря в окно самолета, который уносит ее все дальше от прошлого. — У вас тут правда есть лепреконы? — лукаво интересуется Кэролайн у пожилого водителя такси. У него такой сильный ирландский акцент, что она едва может разобрать хоть слово. — У нас нет, но вот на острове Дингл, пожалуй, можно найти парочку, — подмигивает он ей. — Но это настоящий край света, нечего там делать молодежи. Оставайтесь в Дублине… Кэролайн не слышит ни единого слова, она думает о людях с чистыми и яркими глазами, об их руками, что впитали холод и соль океанских волн. — Остров Дингл, — бездумно повторяет она. — Я буду ждать. — Что, простите? — гаркает водитель, с опаской глядя в зеркало на отсутствующее лицо странной пассажирки. — Сама не знаю, — отзывается Кэролайн. А потом она впервые знакомится с ноющей пустотой где-то под ребрами, что будет ее мучать еще тридцать лет и один день.