Песочная бабочка

— Штефан! — жалобный голос одиноким колокольчиком звенел в лесной темноте, сгоняя с веток перепуганных сов. — Штефан! Постой! Мальчик нёсся сквозь темноту, не разбирая дороги. В голове бухали молоты, дыхание вырывалось из груди болезненными толчками, в глаза затекал липкий пот, но он бежал и бежал, приказывая себе: «Не оглядывайся. Не останавливайся. Не слушай». Он знал: голос — ненастоящий. Это Песочник хочет обмануть его, чтобы он бросился на помощь другу и вернулся назад, прямо в лапы чудовища. — Штефан, вернись! Вперёд, вперёд. Корявые ветки больно хлестали по лицу, густой туман скрывал кочки и камни, о которые мальчик то и дело спотыкался. Чёрные деревья злыми исполинами вырастали из тьмы, преграждая путь. Быстрее, быстрее… Впереди — страх, но позади — ужас. — Помоги мне! А что, если это Марко, которого уже поймали? Что если чудовище уже затолкало его в мешок и сейчас несёт на луну, к своим Клювам? Штефан бежал. Бежал, пытаясь не вспоминать о том, что видел, не думать о мёртвых куколках с красными губками и синюшными личиками, что спали вечным сном в старой шахте. И о новом платье сестрёнки, разорванном на животе и испачканном отвратительно-алой кровью. И о том, что нож, которым её резали, был зажат у него в кулаке. И о том, что его друг в плену у монстра — один, без защиты. А он сейчас сбегает, как трус, от страшной правды и пытается убедить себя, что Марко и Анну ещё можно спасти, если найти родителей. Ведь родители — сильные, умные и смелые, они всегда всё знают и всех могут победить… Но почему они не верили, когда он говорил о Песочнике? — Ште-е-фа-ан! — достигнув самой высокой ноты, истошный крик оборвался, затихая где-то в переплетении корявых ветвей. — Марко! — мальчик резко обернулся, и в ту же секунду чёрный вихрь сбил его с ног. От удара о землю сердце Штефана на несколько секунд остановилось, а когда он наконец пришёл в себя, то с ужасом увидел длинную фигуру в балахоне, склоняющуюся над ним, и хищно ухмыляющуюся луну, сияющую за правым плечом монстра. — Ты — плохой мальчик, — прохрипел Песочник, вытягивая вперёд костлявую руку. — Очень плохой. А дальше была только нестерпимая резь в глазах и тьма — гораздо страшнее и чернее этой, лесной... Лёжа без сознания на траве, Штефан ещё не знал, что через полгода он будет сидеть в тесной камере-одиночке на узкой грязной кровати и лихорадочно шептать: «Забудь! Забудь!» А где-то там, за стеной его тюрьмы, будут бесноваться толпы незнакомых ему людей, раскачивая в морозном воздухе плакаты с надписями: «Справедливости и правосудия!», «Сдохни, детоубийца!». А на радио, в газетах и на телевидении все будут обсуждать лишь одно: «Как лучше наказать „живодёра Музиоля“?» * * * По пустынной дороге, рассекая туман светом фар, мчался старенький «понтиак». Молодой мужчина, сидящий за рулём, вглядывался в темноту, с нетерпением ожидая, когда же уже наконец впереди покажутся огни знакомых домов. Если бы Марко Сааресто вёл дневник, то сегодняшний день записал бы как «счастливейший в жизни». Несколько месяцев корпения над чертежами не прошли даром — босс отметил его проект как лучший, а значит, и повышение не за горами. Скоро можно будет перебраться из тесной съёмной квартиры в настоящий дом. Нет, разумеется, Ингрид никогда ни на что не жалуется — ни на неисправную плиту, ни на шумных соседей, ни на тесноту — но ему ли не знать, как ей тяжело. Милая, терпеливая Ингрид! Он сдержанно улыбнулся, глядя на маленькую фотографию на приборной панели, и представил, как обрадуется его любимая, когда он сообщит ей эту новость. Наверное, завизжит, как маленькая, повиснет на нём, смеясь, и прошепчет в ухо: «Я знала, знала, знала!» И наконец-то её усталые глаза засветятся счастьем. А уж когда он достанет особый подарок, что сейчас прячется в бархатном футляре у него в бардачке... В размышления Марко о счастливой жизни вмешалась тихая гитарная мелодия. Видимо, радиоприёмник, который всегда транслировал невесть что, перескакивая со станции на станцию, в этот раз попал на какую-то музыкальную передачу. Он вслушался. Мягкий голос пел: — По дороге едем в ночь, Я скажу «прощай», я скажу «прости», По дороге едем в ночь Я скажу «прощай», и не грусти…* Марко подкрутил рычажок, заглушая пение. Он ничего не имел против группы «Старые Боги Асгарда», лирические баллады которой в последнее время звучали из всего, что было способно транслировать, но эта песня была слишком печальной и совершенно не попадала в настроение. Хотелось послушать что-то более оптимистичное и весёлое. Помехи, помехи — и наконец ему удалось поймать другую радиостанцию. Так, интересно, а что идёт здесь? — Эх, Танельхен, — читала детишкам сказку невидимая женщина, — да неужто ты ещё не знаешь? Песочник — это такой злой человек, который приходит за детьми, когда они упрямятся и не хотят спать, он швыряет им в глаза пригоршню песку, так, что те заливаются кровью и лезут на лоб… «Этого мне только не хватало!» — с раздражением подумал Марко и потянулся к приёмнику. Но проклятый переключатель заело, и бесстрастная рассказчица продолжала говорить: — …А потом он кладёт ребят в мешок и относит на луну, на прокорм своим детушкам, что сидят там в гнезде, а клювы-то у них кривые, как у сов, и они выклёвывают глаза непослушным человеческим детям… — Заткнись! — взвыл мужчина и крутанул ручку так, что едва не вывернул её к чёрту. Сработало. Ненавистная сказка утонула в море помех, и мужчина с облегчением выдохнул. «Если бы только подобное работало и с памятью…» — подумалось ему, и он печально усмехнулся. Он ненавидел Песочника, луну, Клювов. Эта сказка испортила все счастливые воспоминания его детства. Испортила тем, что случилась в реальности. Воспоминания нахлынули против воли. Марко смотрел на дорогу — а видел бледного, будто смерть, черноволосого мальчика, застывшего на скамье подсудимых. Он беззвучно плакал, кусая опухшие губы, и с надеждой смотрел на сидящих в зале людей, но ни в одном взгляде, нацеленном на него, не было ни следа сочувствия или участия. Только Марко хотел помочь ему, но не знал, как. Он не понимал, почему все вдруг посчитали, что его друг виновен, почему его никто не послушал. Он ведь поклялся, что будет говорить только правду и ничего, кроме правды! И честно рассказал всем о том, как они со Штефаном пошли в лес на поиски логова Песочника, где он держал пропавших детей, как обнаружили малышку Анну посреди поляны с ножом в животе, как увидели другие трупы в старой шахте. А потом из леса вышел сам Песочник — страшный и чёрный, и Штефан велел Марко спрятаться, а сам побежал прямо на него. Так всё и было! Его храбрый, самоотверженный друг никого и никогда не убивал! Но умные взрослые почему-то не поверили… Эта несправедливость мучила его многие годы. Неужели им просто нужно было найти виновного, чтобы побыстрее закрыть дело? Но как они могли осудить двенадцатилетнего ребёнка? Почему его объявили «живодёром» и спрятали подальше от людских глаз, как опасного зверя? Ведь Штефан никогда им не был… Он был фантазёром, хулиганом, защитником, спасителем, но зверем — нет! Яркая вспышка впереди прервала воспоминания. Марко прищурился, недоумевая — какой это придурок летит по встречной полосе? Он вильнул в сторону, чтобы избежать столкновения. Но, к его ужасу, водитель второго авто сделал то же самое, совершенно не снизив скорость. Он посигналил — не слышит! Зажмурившись от нестерпимо-белого сияния, Марко на последних секундах вывернул руль в сторону. Машину тряхнуло, голову пронзило резкой болью, всё закружилось и поплыло перед глазами. С трудом вырулив и остановившись, он бросил взгляд в зеркало заднего вида, чтобы хоть посмотреть на того кретина, который чуть его не сбил. И обмер с раскрытым ртом, ведь сзади не было никакой машины, только чистая дорога в обе стороны. «Что за чертовщина? — недовольно подумал Марко и потёр шишку. — Приеду домой — сразу же лягу спать. Уже галлюцинации начинаются…» — Марко, хороший мальчик… Сердце подпрыгнуло в груди, когда он услышал этот холодный и злой голос, раздавшийся из ниоткуда. Песочник! — Знаешь, а ведь Штефан умирает. Скажи, ты рад? Я сделал это для тебя. Мужчина знал, что должен сию же секунду надавить на газ и убираться с проклятого места, но не мог шевельнуться от страха. Холод длинных цепких пальцев чудовища обжигал кожу даже сквозь рубашку, а от смрадного дыхания хотелось вырвать. — Он страшно мучается, — шипел монстр прямо ему в ухо. — Что ж, поделом ему. Он был очень плохим мальчиком… не то, что ты. По барабанным перепонкам Марко резанул оглушительный, дикий крик. * * * Дикий крик, разрывающий голосовые связки. Нестерпимая боль, пронзающая каждую мышцу. Рывок вперёд. Удар о кресло. Заполошно стучащее сердце, грозящее вот-вот вырваться из груди, солоноватая кровь во рту, прикушенный язык. Он так привык к этой процедуре, что знал всё, что будет с ним происходить, с точностью до секунд. И уже не бился, пытаясь вырваться из рук санитаров, не пытался стряхнуть электроды. Пусть думают, что он смирился, пусть бьют током, сколько влезет. Всё равно не убьют. Она не даст. Мужчина повернул голову в сторону, тяжело дыша, и проглотил кровь. Плевок на пол наказывался, а ему не хотелось ко всему прочему ещё и получать удар по лицу. — Доктор, он больше не выдержит, — сказал кто-то рядом. По голосу он узнал санитара Роберта. Только он не боялся так разговаривать с великой и ужасной госпожой Шметтерлинг. — Эксперимент лучше прекратить. Услышав цокот тонких каблучков по грязно-белой плитке, мужчина ухмыльнулся про себя. Всегда было интересно, перед кем эта женщина красовалась, надевая туфли на каблуках и короткие юбки в психбольницу? Он не поворачивал голову до тех пор, пока звук не стих. Не хотелось смотреть в лицо этой гиене дольше положенного. Но вот она перед ним — властная, прямая, с презрительной усмешкой на ярких напомаженных губах. Змея в белом халате. Бездушная, жестокая и скользкая тварь. — Ну, — сладко произнесла «доктор» Шметтерлинг, наклоняясь к нему, — скажи мне, как тебя зовут? Деро Гои, не так ли? На первых порах он ещё пытался презрительно улыбнуться ей в ответ, но с тех пор мощность тока возросла настолько, что даже разговаривать стало трудно. Тем не менее он сказал — старательно выговаривая букву за буквой: — Меня зовут Штефан Музиоль. И я невиновен. От жестокой ухмылки, которой ведьма наградила его за эти слова, ужас пробрал до костей. В ней он видел новые, гораздо более изощрённые пытки. Новые страдания. Новую боль. Сколько он ещё сможет выдержать? Сколько? Сколько? Его била дрожь.