to the wonder

Пробиваются сквозь невесомую вуаль застывшей пыли и задернутый тюль слабые отголоски солнечных лучей. Их хватает, чтобы ослепить глаза под чувствительными веками. Растворить остатки сна издевательской янтарной полоской света на уровне глаз парня. Вся эта утопия — фарс и бутафория уюта. Все что было раньше — беспросветные глупости и идеальный пример того, что засыпать в одиночку как минимум холодно, и как максимум бессмысленно. У Юры теплое дыхание Отабека, колеблющее непослушные локоны, нехватка воздуха от того, что его тело буквально прилипло к соседнему телу, и затекшая рука. Он рвано выдыхает остатки застывшего в груди воздуха. Тяжелые веки раскрываются. Картинка идеального мира- запутанные тела на белых простынях, залитые песочным светом. Он подавляет шумный выдох. Было бы глупо испортить такой момент неловким движением. Равносильно тому, как случайно споткнуться и разбить древнейшую фарфоровую вазу, чудом приобретенную за баснословные деньги на аукционе. Кажется, еще чуть-чуть и Юра задохнется. Его спрятали от внешнего мира надежные объятия. Он в безопасности. И все это кажется очередной фантазией. Сном. Но Плисецкий отнюдь не спит, и это чертова реальность. Рука невесомо выбирается из крепких объятий, направляясь прямо к лицу Отабека, еще находящегося в игре ночного небытия. Ему приходит в голову мысль, что противозаконно быть таким красивым. Таким идеальным, до подлости зефирным и одновременно мужественным. Совмещать в себе такие противоположные вещи, и сейчас, находясь где-то по ту сторону реальности, выглядеть гребаной мечтой. Незаконно. Нечестно. Хотя бы по отношению к самому Юре. Его указательный палец едва прикасается к нижней губе Алтына, чертя невидимую линию. И Плисецкий чувствует себя в этот момент ужасно глупо, и даже неловко. Так же, как и когда скрываясь от смотрителей Эрмитажа, прикасался к массивным рамкам мировых произведений искусства. Будто нарушая вселенскую идиллию, вторгаясь в ее пространство своими руками. Он смущался. Да, Юра, ты маленькая девочка, что трогает большого и красивого дядю. Ему нравится. Ему нравится все: быть в данный момент так непростительно близко к Алтыну, так нагло трогать его и задыхаться от всей этой презрительной, но такой необходимой именно сейчас нежности. Он нуждался в этом. Просто осознание этого пришло лишь после того, как он распробовал. Почувствовал вкус ощущения того, что кто-то нуждается в тебе так же сильно, как и ты в нем. От сладости всей ситуации сводило челюсти. Неожиданно палец Плисецкого аккуратно обхватывают губы, обладателя которых разбудили таким странным, но довольно приятным образом. И выдавить из себя больше, чем сдавленный выдох, не получается. Зубы смыкаются на уровне фаланги, заставляя Юру издать невесомый стон. И этого достаточно, чтобы вогнать его в краску: ибо, черт подери, этот момент интимнее, чем самые изощренные фильмы для взрослых о потерянной в многоэтажках любви. Плисецкий ловит каждое движение лежащего рядом парня. То, как он сладко жмурится, и потом, как он растворяется в улыбке, ловя смущенный взгляд Юры. Но Алтын до сих пор держит его палец, и это уже кажется нормой. Спустя пару мгновений эта пытка все же закончится. Отабек не разжимая челюсти проведет зубами до кончика пальца. От этого напряженное тело пробьет током, оставляющим после себя сладкую тягость во всем пространстве. Не отводя завороженного взгляда, Юра произнесет буквально на выдохе: — Идиот. После этого он полностью отвернется, пытаясь тем самым заглушить собственное желание прижаться ближе к Отабеку. Еще ближе. На той стороне кровати ужасно холодно и даже осязаемо одиноко. Но это прерывается тем, что его притягивают цепкие руки, возвращая в до удушения теплую кутерьму объятий. Мурашки разлетаются с космической скоростью по телу от того, что Отабек проводит кончиком носа по отчетливой линии позвоночника, шумно вдыхая его запах и утыкается куда-то в плечо Плисецкого. Юра выговаривает как можно спокойнее: — Сказочный дебил. За этими словами скрывается буря. Буря эмоций, перемешанных с сумасшедшим ритмом сердца. С тысячами тяжелых выдохов и миллионами напряженных вдохов. Игра внутреннего безумия и осознания реальности. — Заткнись. Я соскучился, — шепчет на ухо Алтын. Юра сжимается от терпкого тембра, что впечатывается в каждую клеточку его тела, сопровождаемого умиротворенным дыханием. И это не нормально. Не нормально, когда головы, считай, нет от легких касаний. Не нормально, когда хочется биться о стены от утренней хриплости в его голосе. Не нормально так растворяться в каждом выдохе этого человека. Юра зол. Ужасно зол. На Отабека. На всю эту идиотскую ситуацию, что случилась в его не менее идиотской жизни. Но, кажется, больше всего он зол на себя. За свою слабость. За то, что мгновенно простил то, что поклялся себе не прощать никогда. И, возможно, за то, что сейчас с его уст срывается ядовитое: — Чтобы не скучать, нужно не исчезать черт знает куда. Но он не отталкивает Отабека. И это выглядит как еще одно поражение. Легким движением Алтын поворачивает его к себе лицом, принимая сидячее положение. Аккуратно приподнимает его подбородок. И как бы Юра не пытался отвернуться от него, крепкие ладони возвращали его лицо в прежнее положение. Смотреть в глаза Отабеку было как минимум опасно. Была огромная вероятность того, что Плисецкий опять наплюет на все свои убеждения, гордость, ну и прочие вещи, что являлись неотъемлемой частью его жизни ровно до крайней недели. Опять проигрыш? Нет. Не сейчас. Он закусывает губу до тупой разящей боли. Все как в застывшем кино: немые возгласы парня напротив, витающая в воздухе бутафория драмы и пролетающие мимо ушей фразы. «Срочно.» «Родители.» «Развод.» «Семья.» «Никак.» Все складывается в ровную цепочку. Такую правильную. Логичную. — Прости, ты сказал… Разводятся? — почти неслышно шепчет Юра. — Да, — коротко отрезает парень, переводя взгляд на тень не задернутых гардин. — Отабек, мне очень…- его сдавленные слова прерывает Алтын. — Ничего. На самом деле, было лучше, если бы они сделали это раньше. Начав прожигать взглядом пустоту, он продолжит, почти ядовито выплевывая каждое слово: — Они думали, что мы не поймём. Ждали, пока вырастем. А смысл? Каждый день слушать их ругань? — осмыслив сказанное собой, он продолжит, немного понижая тон, будто делясь чем-то очень личным, — В детстве я уезжал сюда тренироваться только ради того, чтобы меньше видеть их. На его лице появилась до боли грустная улыбка: — Они думают что знают, что такое любовь. Отабек запускает свободную ладонь в волосы, стараясь не смотреть на Юру. Немного помедлив, он начнет говорить: — Все так по-идиотски вышло. Я оставил телефон в номере, пока в спешке собирался. Мне правда очень жаль. Юра пытается поймать взгляд парня: — Бека, я, — пауза зависнет в воздухе. Собравшись с мыслями, Плисецкий продолжит, — Я очень хочу тебе помочь, но не знаю как. От роя мыслей в голове, его язык заплетается: — Прости. Я такой дебил, — Юра протягивает ладонь навстречу Отабеку, — Давай забудем это все? Алтын подавляет в себе желание сказать что-то еще и, кажется​, впервые за последнее время искренне улыбается. Брюнет повторяет движения друга, направляя к нему руку. Их пальцы переплетаются. И все в этот момент так правильно. Неряшливые солнечные блики, что гуляют по комнатам, продирающее изнутри ощущение моногамии и сплетение замерших конечностей. С плеч срывается тяжесть, оставляя чувство незыблемого спокойствия и уверенности. Плисецкий скучал по нему. И Отабек, верно, тоже. Взаимность щекочет подушечки пальцев, оставляя привкус сладких поцелуев. Из открытого настежь окна шумят машины. Врывается ледяной сырой воздух, мгновенно растворяясь в удушье многочисленных стен. Во все щели бьет совсем не зимнее солнце, обрисовывая силуэт Отабека всеми оттенками золотого. У Алтына на спине свежие царапины, и все тело в иссиня-красных следах от вчерашних поцелуев. У Отабека сбитые локоны, небрежно спадающие на лицо, особенно острые скулы и кроткие фразы на родном языке, которые он кидает тренеру, что ожидает его ответа на той стороне телефонной линии. Юра глупо щурится: парень напротив выглядит беспричинно смешно, со всей этой своей бессмысленной серьезностью, закушенной щекой и потерянным взглядом на кипящий чайник. Плисецкий любуется этим человеком. Его точеной поясницей и деликатными мимическими морщинками на лице. Его запястьями и, черт возьми, всем тем, что есть в нем. Всем — от кончиков пальцев, до забытых шрамов на лодыжках. Вот и сейчас, цедя чистый воздух сквозь стиснутые зубы, он смотрит на него. И это, честно говоря, вышло случайно. Юрио остановится у бортика, поправить выбивающийся шнурок. И это сильнее него. Он словно магнит для Плисецкого, и это ставит жирную точку во многих вопросах. Монотонность его раздумий прерывает звонкий женский голос: — Юра! Игнорирование. — Поздравляю с вчерашней победой, ты же знаешь, что был как обычно великолепен. — голос не поник, не смотря на то, что было очевидное ощущение отсутствия диалога. Легкая рука Милы непосредственно легла на плечо парня. Как обычно, уворачиваясь от объятий блондин сухо промямлит: — Ага. Спасибо. Девушка облокотилась о бортик, обращая свой взор туда же, куда и смотрел Юра: — Он тебе нравится? Вопрос без подвоха, почти невесомый, как воздушный поцелуй. В ее тоне ни капли ядовитости и насмешки. От серьезности пересыхает в горле. Юра краснеет. Это раз. Он открывает рот, пытаясь подобрать ответ. Что-нибудь в своем стиле: может, «Мила, завали» или «Отвали наконец, дегенератка.» Или лучше многозначительно закатить глаза? Это два. Он все-таки выдавливает из себя фразу, стараясь сделать это как можно более осмысленно: — Ты вообще себя слышишь? Но устраивать этот спектакль одного актера уже поздно. И бессмысленно. Все оттенки алого, что проявились на щеках, и напуганный взгляд влюбленной девочки его выдают. Юрио потупляет взор на свои коньки. Начать их перешнуровывать? Пожалуй, да. — Ой, — Мила наигранно раздражается, мгновенно возвращая прежнее довольное выражение лица, — Мне плевать на эти предрассудки, Плисецкий. О чем-то задумавшись, она продолжит: — То, как ты прожигал его задницу взглядом пару минут назад, как минимум мило. И как он смотрит на тебя, это… Парень прерывает ее, скрывая удивление за прядями спадающей челки: — Он смотрит на меня? Сознание переворачивается. Хочется громко смеяться от понимания ситуации. Юра этого просто никогда не замечал. И если честно, он просто полный олух, который не осознает самых главных вещей. — Ну да, — звучит как дважды два. Девушка пожимает тонкими плечами. Плисецкий поднимает голову, встречаясь взглядом с Алтыном. Миг, и на лице брюнета появляется мягкая смущенная улыбка. Уютная и с привкусом корицы на булочке. У Юры сосет под ложечкой, и почему-то вспоминаются утренние объятия. У блондина точки соприкосновения с внешним миром меняются местами. Внутри разливается что-то теплое и вязкое, заставляя гореть лицо с новой силой. Глупо отрицать то, что Алтын нравится ему. Ужасно нравится. Влюблен? Безусловно. И все это походит на безумное поклонение псевдобожеству. Бабичева сладко потянулась, наваливаясь на бортик всем телом и задумчиво протянула: — Наверное тяжело осознавать, что твой любимый человек — соперник. Плисецкий поперхнулся, переводя взгляд на девушку. Опять же. Он упустил этот момент. И ведь Мила была чертовски права: они будут бороться за один титул и лед ужасно сложная штука, которая не терпит дружбы. Юра никогда не задумывался над этим, ведь считал своим главным соперником Кацуки. Там брали отнюдь не азарт и спортивный интерес. Брало желание доказать всем, что ты стоишь гораздо большего. Доказать Виктору. Этому гребаному Юри. Самому себе. Он первый Юра на этом льду. Он! Не Кацуки. Ладонь невольно сжалась в кулак, впиваясь в кожу острыми ногтями. Ему противно? Страшно? Нет. Он никогда не думал, что лед в его жизни будет вести себя как самый отчаянный собственник, образуя преграды ко всему тому, к чему он тянулся. Он не готов. Это борьба, верно? Тренировки сливали часы в дни, дни в недели. Кровоточащие мозоли лопались с адской болью. Это предел? Вряд ли. Эта мысль заставляла оттянуть время ухода домой еще на пол часа. Час. Нужно ли ему это все? Вопрос спорный. Но разве не цель делает наш тернистый путь увлекательным квестом? Он заглушал внутренние вопросы усердным трудом. И эта разрядка помогала. Но вместе с этим приходило раздражение. Усталость. Отабек все так же тянулся к нему. Юре было противно от самого себя. Он срывался на Алтына. Кажется, Плисецкий слишком далеко зашел в этой игре чемпионства. Заигрался. Ему снесло крышу от тех правил, которые выдумал он сам. Правил в выдуманной игре. А игры попросту нет. И Юра этого, кажется, еще не понял. А поймет ли вообще? В спорте есть четкие границы. Всегда. Между соревнованием и дружбой в первую очередь. И это не должно смешиваться, выходить в социальную жизнь. Только вот… Кто расскажет об этом самому Плисецкому?