Воруй. Убивай. Люби.

Кто-то копается в замке. Тихий скрежет режет слух и пробуждает мучительный страх: словно отрава, он разливается в животе и разъедает изнутри. Дверь открывается: медленно, плавно. Я вижу ночное небо. Тучи, рыхлые и набухшие от дождя, в свете Массера кажутся красными. Ветер гонит их на юг, через горы Джерол, далекие вершины которых напоминают зубья огромной пилы. На пороге появляется высокая фигура в длинном черном одеянии. Движется ко мне мягко, неторопливо, будто плывет. Я не могу пошевелиться, даже поднять голову, словно тону в липком и очень вязком болоте. Парализующее зелье? Чары? Неизвестный нависает надо мной. Я вглядываюсь во тьму под капюшоном, но ничего не вижу. Ко мне тянется рука в черной перчатке, замирает над самой грудью. От ужаса я не могу издать ни звука. Колдун? Некромант? Еще немного, всего мгновение, и я услышу шепот: в разум вольются слова заклинания. Поработят? Убьют? Но незнакомец молчит. Чуть склоняет голову, словно забавляется, и раскрывает пятерню. С пальцев слетают тени. Вьются точно черный дым, проникают сквозь одежду, сквозь кожу, касаются сердца… Я просыпаюсь от собственного крика. Свечи почти догорели. Несколько минут я вглядывалась в сгустившийся по углам мрак и пыталась унять дрожь. Казалось, тьма вот-вот оживет, отделится от стен и обретет человеческие очертания. Но страшный гость остался во сне, а скрежет в замке оказался шумом ливня за окном. Я поняла, что больше не усну и зажгла в комнате все свечи, которые отыскала. От яркого света заболели глаза, зато пропало ощущение, что кроме меня в спальне есть кто-то еще. Я была дома, в Медовике. К встрече с Мавен стоило подготовиться, а здесь хранились все украшения и наряды Лоры Имиральд. Чтобы поддержать разыгранную перед стражниками историю, мы с Бриньольфом и Сапфир вернулись в Рифтен вместе. Но перед этим провели в Крысиной Норе почти весь день. После ссоры с Карлией я хотела хотя бы немного побыть в одиночестве, но должна была выступить перед Гильдией. При мысли об этом становилось тошно. От обвинений по моей броне поползли трещины: еще удар, и я сломаюсь. От жуткого осознания пробрал озноб, но не успела я по-настоящему испугаться, как страх исчез. Словно кто-то высосал его, оставив в сердце уже знакомую пустоту. Кто-то, готовый забрать боль и окружить колодцем тишины. Это было приятно. Словно мотылек к огню, я потянулась к спасительному покою, но в последний миг остановилась. Что это? Внутренний источник, запас сил, о котором я не подозревала или подарок Ситиса? Услужливая Бездна, облегчающая страдания? Может, так и становишься Слышащим? Отдаешь страх, боль и стыд, чтобы не мучила совесть и не грызли сомнения, когда раз за разом сеешь смерть. Сколько я хватаюсь за эту веревку? Как давно Пустота выжигает мое горе? Я попыталась понять, но не сумела и ощутила как в душе зарождается злость. Но прежде чем Пустота забрала и ее, я закрылась, захлопнулась словно книга. Лучше сломаться, чем лишиться последней человечности: первое по крайней мере можно исправить. Пока меня раздирала внутренняя борьба, в Цистерне собирался народ. Карманники, домушники, наводчики, оценщики и торговцы шли, чтобы послушать главу Гильдии. Когда я заговорила, под каменными сводами воцарилась тишина. Кричать не было сил и пестрая толпа подалась ближе, чтобы лучше слышать. Я начала с того, что все уже знали — подтвердила, что Делвин и Векс мертвы. Никто не проронил ни звука. Где-то капала вода, и мерный стук разносился по залу, напоминая биение сердца. Глядя на угрюмые лица, я сказала, что тела уже в Крысиной Норе и Карлия готовит погребальный обряд. На самом деле я не представляла, где эльфийка. На собрание она не пришла и Бриньольф ее не видел. Грудь сдавила тяжесть: живая, почти осязаемая. Я не знала, насколько серьезно разозлилась Карлия, не знала, чего ожидать, но в одном была уверена: о телах она позаботится и ритуал проведет. Рассказ про убийство дался сложнее всего. Я объяснила, что не назначала Делвину встречу. Что кто-то подделал мой почерк и устроил в Доме теплых ветров ловушку. Тишина взорвалась гомоном и гулом голосов, посыпались вопросы. Один звучал чаще других: воры хотели знать, где в это время пропадала их глава. Я не могла сказать правду и ответила, что выполняла особый заказ на севере, когда в разговор вмешался Бриньольф. Он стоял в толпе и его присутствие дарило мне немного мужества. Вор подтвердил, что они с Сапфир нашли меня в Виндхельме, что о смерти Делвина и Векс я ничего не знала. Рассказал, как мы поехали в Вайтран и забрали тела. Он пытался меня защитить, но, казалось, делал хуже. Нет, я не прочла в глазах воров обвинения, но и готовности верить тоже. Вопросы звучали один за другим. С каждой минутой становилось тяжелее дышать. Лоб покрылся испариной. Собрав остатки самообладания, я вскинула руку, призывая к тишине. Когда гомон стих, я пообещала, что отвечу на все вопросы, но сначала встречусь с Мавен. Наверное, меня бы не отпустили так просто, но слишком многие ждали, когда уладится проволочка с деньгами. Толпа расступилась. Прежде чем уйти, я отдала два распоряжения. Первое и самое важное касалось защиты Крысиной Норы: я приказала и дальше охранять все выходы. Второе скорее напоминало просьбу. Рун пострадал из-за меня и на время лишился работы. Я попросила его разобраться с заказами и найти всем дело: каждому домушнику, взломщику и самому распоследнему щипачу. Небо снова затянули тучи, накрапывал противный холодный дождь. После пропахшей плесенью и потом Крысиной Норы промозглая свежесть казалась даже приятной. Скрипела повозка. Без страшного груза она шла непривычно легко и подскакивала на каждом ухабе, отдаваясь болью в затылке. До города оставалось совсем немного, но мы — я, Сапфир и Бриньольф — успели придумать легенду. Нет сомнений, что о нападении на тана ярла поползут слухи и кто-нибудь обязательно спросит, куда подевались тела убитых «наемников». Мы договорились отвечать, что их забрали родственники с окраины Рифта. Не самое надежное прикрытие, но лучше чем ничего. Едва показалась конюшня, я поплотней запахнула накидку и натянула капюшон, оставив лицо открытым. Хофгир, местный конюх, должен был узнать Лору Имиральд: запомнить, с кем она вернулась и когда. Но он не узнал. И даже попытался одурачить, сообщив, что стойла заняты и лошадей можно разместить только в сарае. Разумеется, за дополнительную плату. В Рифтене рискуешь остаться без денег, не дойдя до главных ворот! Увидев Бриньольфа, конюх приуныл: в городе считали, что Бриньольф — дальний родственник Мавен. Ссориться с семейством Черный Вереск было глупо, и все же Хофгир продолжал упорствовать. А когда я назвала свое имя, не поверил. Наверное, я выглядела по-настоящему скверно. Только вопрос «Удалось ли вылечить трещину на копыте у Ржавки?» заставил конюха меня признать. Ржавка — гнедая кобыла, которую я купила в прошлом году. У нее оказался непростой характер, а у меня почти не было времени ее объезжать. Я поручила это мальчишке-конюшему. Он же следил и ухаживал за Ржавкой. В прошлом месяце кузнец слишком сильно подбил ей копыто: кобыла начала хромать, а мальчик очень переживал. Считал, что виноват и страшился наказания — пришлось выгораживать его перед Хофгиром. Ненавижу, когда дети отвечают за чужие проступки! Конюх сказал, что Ржавка почти не хромает и Лоуп, тот самый мальчик, все чаще выводит ее на прогулку. Узнав про нападение, Хофгир ужаснулся и довольно искренне посочувствовал. Я рассказала короткую версию истории и сбежала, оставив Бриньольфа и Сапфир отвечать на вопросы. Кстати, для лошадей тана место все-таки нашлось. Идти через главные ворота не хотелось. Обойдя конюшню, я пробралась через кусты можжевельника и, спустившись к озеру, пошла вдоль берега. Из-за ливня тропинку затопило, и ступая по скользкой от грязи траве, я изо всех сил старалась не поскользнуться. Медовик нависал над водой на высоте в два нордских роста. Скромный деревянный дом с покатой крышей: один этаж, чердак и подвал. Поднявшись по крутой лестнице, я оказалась на небольшом помосте. Сюда выходила задняя дверь дома и окно. Ставни оказались закрыты, и я не смогла заглянуть внутрь. Интересно, дома ли Иона? Бросило в жар. Что если Цицерон приехал раньше? Я закусила губу. Нет, Иона бы его не впустила. Или впустила? Ассасин очень убедительно врет. Мысль полетела дальше. Что если за дверью ждет убийца, но не Цицерон? Узнать, где я живу не так уж сложно, одурачить Иону — тоже. Написать от моего имени письмо и попросить уехать с каким-нибудь срочным поручением. А когда дом опустеет, проникнуть внутрь и спокойно дожидаться моего возвращения. «Какое богатое воображение!» — усмехнулась я. А если нет? Сейчас я особенно уязвима: бежать и отбиваться нет сил, а дар Ноктюрнал восстановится в лучшем случае завтра. Соловьи не могут брать из Вечнотени тьму когда заблагорассудится. Она накапливается в нас, точно вода в сосуде, капля за каплей. Из сумерек, ночного мрака и притаившихся по углам теней. Я оглянулась, будто надеялась, что кто-то поможет, но увидела только мутное озеро, покрытое мелкой рябью, и далекие горы, утопающие в тумане. Нет, Лора! Ты можешь топтаться у порога целую вечность, но войти все равно придется. Мысленно выругавшись, я расстегнула маленькую поясную сумку, которую прихватила из Гильдии. Там лежал пузырек с отваром из горноцвета, порошок для перевязки и ключи. Взяв самый длинный, я осторожно вставила его в замочную скважину. Бесшумно повернула и, подождав секунду, приоткрыла дверь. Внутри было темно. Не знаю, о чем думали норды, возводившие Медовик, но черный ход вел не в коридор или кухню, а в самую большую комнату. Наверное, стоило сделать здесь гостиную или столовую, но Лора Имиральд была чудаковатой особой. Она превратила комнату в спальню и гардеробную, где хранила бессчетные наряды и украшения. Когда я отворила дверь пошире, тусклый свет просочился через порог: скользнул по гладкой поверхности шкафа, вырвал из темноты широкую кровать на резных ножках. Зеленое стеганое покрывало было смято, а сверху лежало платье — то самое, которое я надевала на встречу с Мартином. Рядом, на полу, стояли сапоги. Казалось, будто я и не уезжала красть Мать Ночи. Шагнув в спальню, я тихо закрыла дверь и спрятала ключи обратно в сумку. Сняла накидку и перебросила через спинку кресла. В промозглом воздухе ощущался запах дыма и жареного мяса. За стенкой еле слышно трещал огонь, а под дверью на кухню горела полоска света. Стало спокойней. Если бы кто-то хотел меня убить, то не стал бы разжигать очаг и готовить ужин. И все же я не могла пренебречь осторожностью и, подкравшись к двери, замерла. Тихо приоткрыть или резко распахнуть? Второе требовало почти невероятных усилий, но давало эффект неожиданности. Я выбрала второе: скрипнув в петлях, дверь стукнулась об стену. Я еще не успела войти, а в меня уже что-то летело, тонкое и изогнутое. Я вскрикнула и попятилась. Но таинственный предмет даже не долетел до двери и упал в ведро на полу. Когда я догадалась, что это была всего-навсего обглоданная кость, из кухни донесся грохот — как будто кто-то свалился со стула — а следом звонкий лязг. Из жара кухни с мечом наперевес выскочила Иона. Грубо толкнула меня к стене, прижав к животу острие. — Потерялась, деточка? В лицо ударил запах чеснока и медовухи. — Так-то ты встречаешь тана? — выдавила я. Нордка прищурилась: большие серые глаза превратились в тонкие щелочки. Неужели снова придется доказывать, что я это я? Но Иона знала меня не первый год. Ахнула, брови поползли вверх. — Тан, — проронила она голосом, который совершенно не вязался с ее могучим телом. — Что произошло? Она убрала меч и попятилась, рассматривая меня, словно диковинную зверушку. — На нас напали, — прошептала я и одернула рубаху. От пальцев Ионы на ней остался жирный след. — Напали? — голос снова звучал воинственно. — Кто? Когда? Я прижалась затылком к стене и вздохнула. Хотелось присесть. Словно услышав мои мысли, Иона посторонилась. Я прошла на кухню и застыла. Нордка развела настоящий свинарник! Ведро, куда она столь метко бросала кости, было лишь частью общей картины. На каменной подставке у очага скопилась гора немытой посуды: плошки и тарелки с остатками еды, кружки с грязными разводами, заляпанные чем-то черным ступка и пестик, перемазанные ножи и вилки. На полу у буфета поблескивали в свете пламени пустые бутылки, большие и маленькие, не меньше десятка. Стол тоже был завален посудой — в основном пустой и перепачканной — но на самом краю стояло железное блюдо с жареным мясом. Судя по запаху, козлятиной. Рядом в не по размеру маленьком блюдце — видимо, тарелок побольше уже не осталось — лежали чесночные лепешки. — Не знала, когда вас ждать, — пробормотала нордка и принялась греметь посудой, освобождая стол. Мне так и не удалось приучить Иону к чистоте. Нет, конечно, кое-где я преуспела: она стала мыться раз в неделю, а не в месяц-другой как большинство нордов. Но с удивительным талантом разводить на пустом месте жуткий беспорядок я ничего поделать не могла. Усевшись за стол, я тоскливо посмотрела на жареное мясо. Аппетит пропал еще несколько дней назад, но мне нужно было как-то держаться на ногах. Позабыв о манерах, которые Иона все равно не оценила бы, я взяла с тарелки ребрышко и принялась отрывать мясо зубами. Убрав грязную посуду, нордка принялась оттирать от столешницы липкие пятна, поглядывая на меня виновато и встревоженно. Она ждала рассказа или каких-то объяснений, а мне хотелось побыть одной. Я попросила нагреть воды для мытья и на некоторое время Иона ушла. А когда вернулась и повесила над огнем большой котелок, я уже поела и, словно умалишенная, таращилась в стену. Скрипнув стулом, Иона села напротив. Вскоре начало казаться, что ее взгляд проделает на моем лице здоровенные дырки, и я сдалась. Рассказала заученную историю, как ездила за бриллиантами в Маркарт, как на обратном пути на повозку напали и убили охранявших меня наемников. Я знала, что Иона разозлится, но не предполагала насколько. Она так сильно стукнула кулаком по столу, что чесночные лепешки посыпались на пол. Потом вскочила, едва не уронив стул, и принялась ходить из угла в угол, повторяя, что должна была поехать со мной. Сколько раз мы об этом говорили! Я почти никогда не брала хускарла в дорогу, предпочитая наемников или стражу. Сильная, в совершенстве владеющая мечом женщина оставалась на хозяйстве, словно престарелая вдова. Конечно, ее это злило. Но в пути Иона только мешала: таскалась по пятам, не оставляя ни на секунду, и ходила со мной даже по нужде. Это сводило с ума. И я лгала: так искренне как только умела. Что Иона стала мне слишком близка и я не переживу, если она погибнет, защищая мою жизнь. Что недостойна такой жертвенности, и мне спокойней под охраной стражи. Что-то в том же духе следовало сказать и сейчас — утешить, задобрить — но я была не в состоянии щадить чужие чувства. Собрав лепешки, я положила их на край стола и сказала: — Ты уезжаешь. Иона замолчала на полуслове и резко остановилась. Губы дрогнули. — Я… — проронила она и лихорадочно заозиралась, — я все уберу… Она схватила ведро, в которое бросала кости. Поставила. Тут же взялась за тряпку и с тройным усилием продолжила оттирать столешницу. — Ты тут ни при чем, — вздохнула я. Мне совершенно не хотелось, чтобы нордка видела Цицерона, тем более слышала, о чем мы говорим. Я не обязана была что-то объяснять, но Иона решила, что сегодняшний свинарник стал последней каплей и я гоню ее прочь. — Послушай, — я снова вздохнула и потерла веки, — ко мне приедет друг, и мы хотим побыть одни. Нордка подняла глаза и уставилась на меня с таким недоверием, что другая женщина на моем месте почувствовала бы себя уязвленной. Как Лора Имиральд я всецело отдавала себя ювелирному делу, а свободное время тратила на благотворительность. Я не крутила в Рифтене романов и отвергала любые ухаживания, что вызывало нескрываемое осуждение как у знатных дам, так и у обычных горожанок. Почему-то их крайне волновало, что в двадцать семь лет у меня нет ни детей, ни мужа. Мне пророчили одинокую старость, а некоторые пугали историей Марисы Аравел, которая в свои преклонные года совсем потеряла стыд и взяла на содержание каджита. — Тот блондин, с которым вы встречались в таверне? По спине поползли мурашки. — Откуда ты знаешь? Иона пожала плечами. — Кирава сказала. Паршивая ящерица! Кому еще она разболтала про мою встречу с Мартином? Нордка выпрямилась, нервно сжимая тряпку. Взгляд забегал, а на щеках проступил румянец. — Что? — насторожилась я. — Кирава говорила, вы поднялись в комнату вместе. Вы и этот имперец. Иона потупилась и еще сильнее покраснела. С ее внушительной внешностью это выглядело особенно забавно. — А она не сказала, что я сняла отдельную комнату? Силами Киравы на моей безупречной репутации появилось первое пятно. Насколько это плохо? И плохо ли? Иона подняла глаза и покачала головой. Некоторое время мы молча глядели друг на друга. — Когда мне нужно ехать? — выдавила она наконец. — Как приберешься и поможешь мне помыться. От горячей воды саднило царапины и мелкие ранки. На волосах крошечными каплями оседал пар. Я лежала в большой дубовой кадке и смотрела на тонкую полоску света между закрытыми ставнями. С каждой минутой она становилась тускней, а свечи словно светили ярче. Я думала, что прогревшись до костей, сумею расслабиться, но усталость оказалась сильней. Стоило сомкнуть веки, боль в затылке становилась почти невыносимой. Чудилось, будто я растекаюсь во времени, рассыпаюсь на тысячи кусочков. Воспаленное сознание не хотело отдыхать, и попытки задремать превращались в незримую борьбу с собой. В конце концов мне удалось уснуть. Разбудил громкий звук — это хлопнула дверь. Я вскрикнула, пытаясь сообразить, где нахожусь и что происходит. В комнате стояла Иона и сжимала в ладони небольшой конверт. Сообщив, что его принес посыльный, нордка протянула письмо и ушла. Это была весточка от Бриньольфа. Вор писал, что договорился о встрече с Мавен, и что медовая королева ждет нас в своем поместье за час до полуночи. За окном окончательно стемнело, а вода в бадье была чуть теплой. Я спала около часа, а значит, до встречи оставалось около пяти. Достаточно, чтобы не спеша подготовиться и даже немного отдохнуть. Вскоре Иона принесла горячей воды и помогла мне помыться. Настроение у нордки чуть улучшилось. Поливая меня из кувшина, она неторопливо рассказывала, что произошло в городе за последние две недели. Но когда начала намыливать мне спину, замолчала. Сперва я не поняла почему, а потом догадалась, что дело в моих старых шрамах. Тринадцать ровных порезов между лопатками: по одному за каждую неделю, проведенную в плену. Это стало мне наказанием за попытку бежать. Рана не успевала зажить, а мой мучитель наносил новую. Он хотел, чтобы я еще острее чувствовала как медленно тянется время и обещал убить, когда на спине не останется живого места. К счастью, задолго до этого он умер сам. Иона заметила шрамы три года назад. Я не сумела солгать, но и всей правды не сказала. Нордка знала лишь то, что в юности я угодила в настоящие неприятности и чудом осталась жива. Она считала, что именно из-за этих событий я не подпускаю к себе мужчин. Первое время после побега я действительно их сторонилась. Боялась всех, кто бросал недвусмысленные взгляды, шарахалась от тех, кто распускал руки. И если бы не одержимая жажда воровать, возможно, я бы до сих пор боялась близости. Но когда всю жизнь подавляешь одно желание, не можешь позволить себе второе. Пришлось бороться со страхом: простыми способами и такими, о которых можно рассказать только после пары рюмок. Долгие и порой не самые приятные попытки увенчались успехом. Я уже давно не боялась мужчин, близости тоже, но в любви мне не особенно везло. Я избегала привязанностей, и этот страх уходил корнями в далекое прошлое, а ремесло усугубляло. Главе Гильдии воров опасно любить, потому что избранник в любой миг может стать мишенью или средством шантажа. Я сторонилась сильных чувств и утоляла лишь телесные желания: раз в два-три месяца останавливалась в каком-нибудь городе или деревне и находила спутника на ночь. Такого, которого не смутят шрамы. Закончив мыться, я вылезла из бадьи и надела длинную сорочку. Иона избавилась от грязной воды и начала собираться в путь. Я выдала ей тяжелый кожаный кошель, набитый монетами по пять и десять септимов, но нордку не особенно порадовала моя щедрость. Она не хотела уезжать и не кривила душой. Когда за Ионой закрылась дверь, дом погрузился в тишину. Заперев все замки, проверив ставни на окнах, я немного успокоилась и перевязала рану на руке. Потом откинула с кровати покрывало и, закутавшись в мягкое одеяло, погрузилась в сон. В Медовике всегда удавалось отдохнуть. Я знала, что в случае опасности смогу удрать: если не через черный ход, то через чердак, по крышам. Но сегодня меня мучили кошмары. Безликий незнакомец в черном одеянии. От одного воспоминания охватывал ужас. Неужели так я представляю убийцу Делвина и Векс? Но что означали слетающие с пальцев тени? Я ощущала их ледяные касания, словно это происходило наяву. Некоторое время я сидела на краю кровати и держалась за сердце. Страх отступал очень медленно, а время утекало быстро. — Мавен ждать не будет, — прошептала я и нехотя поднялась. В противоположном углу стояло зеркало, завешанное тканью — словно портал в иной мир. Большое, в полный рост, оно стоило дороже, чем хаафингарский конь с безупречной родословной или выручка Балимунда в кузне за целый месяц. Многие в городе знали о зеркале, как знали о дорогой посуде, украшениях и платьях. Несколько раз меня обворовывали: неопытные новички, которые и представить не могли, что Лора Имиральд и глава Гильдии — один и тот же человек. Однажды вынесли зеркало. В тот день я впервые увидела, как Тонилла, скупщица краденого, хохочет до слез. Чего уж, мы все тогда повеселились. Я даже не стала наказывать неудачливых воров — при условии, что они незаметно вернут зеркало. Наверное, стоило поставить замки посложней, но кражи меня забавляли. Я редко привязывалась к вещам, а настоящие ценности хранила так, что добраться до них было крайне трудно. Несколько лет назад Делвин сделал в моем подвале тайную комнату — тесную каморку, в которой могли поместиться самое большее три человека, и то при условии, что они крепко обнимутся. Все важные документы, письма, большие суммы, отмычки и многое другое я хранила там. Красное полотно, закрывающее зеркало, в свете свечей казалось ярко-алым. Я сжала мягкую ткань и дернула. Кровавым водопадом она соскользнула на пол, и я увидела собственное отражение. На меня смотрела незнакомка, бледная и осунувшаяся. Сорочка болталась, словно ее шили на кого-то другого. Выпирали ключицы, скулы заострились, под глазами темнели круги. Я повернулась. На локтях была содрана кожа, на левом плече кровоподтек — я слишком сильно врезалась в стену, когда спасалась от нападения в Крысиной норе. На виске проступал тонкий шрам — подарок Цицерона. Рубец был едва заметным, но волосы на этом месте больше не росли. С губ сорвался вздох. Придется очень постараться, чтобы предстать перед Мавен сильной, здоровой и красивой. В первую очередь я подрезала ногти и выскребла из-под них грязь. Потом спустилась в подвал и принесла сундук с мазями, пудрами и духами. Я хранила их в тайнике с тех пор, как в столице убили молодую бретонку, Вивьен Онис. Неизвестный подмешал ей в крем для глаз какой-то редкий хаммерфеллский яд. Отрава так изувечила несчастную, что увидев мертвую племянницу, тетка едва не лишилась рассудка. Я прекрасно понимала, что если кто-то решит меня отравить, непременно найдет способ, однако смерть от собственной помады казалась не только ужасной, но и весьма позорной. Я провела перед зеркалом целый час. Синяки под глазами почти исчезли, кожа уже не выглядела такой бледной. Незнакомка в отражении все больше напоминала Лору, но что-то безвозвратно изменилось. Я почти вплотную приблизилась к зеркалу — на гладкой поверхности сразу остался след от дыхания — и вздрогнула. Все это время я смотрела, но не видела! Глаза! Зеленые как и прежде, но по самому краю радужки появился тонкий круг, будто кто-то обвел чернилами. По телу побежали мурашки. Что это, Шеогорат побери, значит? Я так сжала пудреницу, что заболели пальцы. Воздух вдруг стал тяжелым и душным. Прежде чем жуткие предположения проросли во мне как ядовитые корни, я отогнала страхи прочь. Потом! Потом я обязательно разберусь, возможно, даже посоветуюсь с Карлией, если она захочет со мной говорить. А сейчас — самое важное. С трудом сохраняя аккуратность, я подкрасила глаза и брови, подрумянилась и принялась за прическу. Если для встречи с Провентусом подходил милый девичий образ, для встречи с Мавен я должна была сделать невозможное — выглядеть старше. Я зачесала волосы назад так, чтобы не выбивалась ни единая прядь, и заколола. Не какой-нибудь гранатовой дешевкой — гребнем тончайшей работы, с бриллиантами крупнее снежноягод и старше крепости Миствейл. Платье не уступало: столичные портнихи пошили его из парчи и сатина, зачарованных на цвет. Никому не удавалось добиться таких оттенков обычными красителями. Платье было ярко-фиолетовое, а в складках при малейшем движении играли то бледно-желтые, то нежно-зеленые отблески. Пышная юбка красиво подчеркивала талию, но главное — рукава: длинные, с широкими расшитыми манжетами, они надежно скрывали повязку. Не хватало последней детали — бриллиантового колье. Я уже собиралась сходить за ним, но замерла. На шее, переливаясь в свете свечей, сверкала аметистовая подвеска — та самая, которую подарил Цицерон. Та самая, которую он снял с убитых бретонцев. С удивлением я поняла, что не хочу с ней расставаться. Нет, смерть несчастных не принесла мне удовольствия — скорее чувство вины, а сама подвеска не представляла особой ценности, и все же была важна. Почему? Я прищурилась и коснулась холодного камня. Ответ пришел внезапно. В моем больном, искалеченном сознании подвеска символизировала свободу. Хранитель гнался за мной сквозь ночь, сквозь дождь и бурю собственных эмоций. Чтобы отобрать лошадь, он, не задумываясь, убил первых встречных. Каждая секунда была на вес золота, но Цицерон остановился, чтобы взять трофей. Эта деталь сказала больше, чем ночь откровений в Виндхельме. Она означала, что в душе Хранитель хотел свободы. Хотел вырваться из ледяных объятий Матери Ночи и вернуться к своему ремеслу. Я оставила подвеску. В конце концов, она подходила к платью и добавляла роскошному образу капельку скромности. Сапоги я надела тоже самые простые и сунула за голенище кинжал. Быстро достать его, увы, не получится, но ходить по Рифтену без оружия казалось настоящим самоубийством. Пудры, платья и шпильки окончательно меня измотали. Мысль о сне и новых кошмарах приносила почти физические муки, да и времени на отдых не осталось. Спустившись в подвал, я достала из тайника бутылочку с зельем силы. Рискованно, но что еще делать? Поместье Мавен находилось в трех улицах, но чудилось, будто путь лежал через Обливион. Конечно, я дойду, но едва ли сумею отстоять интересы Гильдии. Откупорив флакончик, я сделала два маленьких глотка и несколько минут прислушивалась к ощущениям. Зелье могло подействовать обратным образом и лишить последних сил. Вскоре жизнь уже не казалась такой скверной. Я накинула плащ и прошла по дому, задувая свечи. Иона так и не прибралась, и в каждой комнате царил бардак, но укрывая его, тьма создавала иллюзию чистоты и порядка. Последней свечой я разожгла ручной фонарь и вышла на крыльцо. Ливень барабанил по деревянному настилу, разлетаясь на сотни крошечных капель. Поставив фонарь на перила, я достала из кармана связку ключей и отсоединила длинный. Я обещала Цицерону, что спрячу ключ рядом с черным ходом, под бочкой. Но от дождевой воды она стала неподъемной. Времени не было. Я спустилась на причал, где стояла еще одна бочка, прогнившая и дырявая. Аккуратно, чтобы она не развалилась, я сунула ключ под днище. Надеюсь, Цицерон догадается здесь поискать. — К сожалению, госпожа не может принять вас прямо сейчас. Она не окончила ужин, — скрипучий голос управляющего, словно гвоздь, царапал слух, пока я пыталась освободиться от плаща. Я слишком сильно затянула завязки и уже несколько раз чуть не порвала, пытаясь распутать. — Дай я, — не выдержал Бриньольф. Ловкие пальцы справились с узлом в считаные секунды. Управляющий — высокий имперец с таким благородным профилем, что можно было чеканить монеты — забрал плащ и скользнул по мне взглядом. Мелькнувшее в глазах изумление отозвалось в душе мрачным удовлетворением. Похоже, я все-таки не зря провела перед зеркалом столько времени. — Прошу вас, подождите в гостиной. Плавный взмах руки указал на распахнутые двери в полутемную залу. — И долго ждать? — буркнул Бриньольф, убирая со лба мокрые волосы. В отличие от меня он почему-то не надел плащ. — Не могу знать. Госпожа ужинает с семейством, — управляющий пожал плечами, и на этот раз в его глазах почудилась насмешка. Имперец работал в поместье Черный Вереск не первый год и был одним из любимчиков Мавен. Наверное, поэтому он мне не нравился, и я никак не могла запомнить его сложное, совершенно не имперское, имя. — Прошу, — он снова указал на залу. Мы с Бриньольфом переглянулись, и промелькнувшая между нами мысль была почти осязаемой. Как и раздражение. Медовая королева отличалась не только скверным нравом, но и совершенно непредсказуемым настроением. С ней ничего и никогда не бывало просто. Вор одарил управляющего хмурым взглядом и шагнул в распахнутые двери. Я вошла следом. В гостиной пахло пчелиным воском и сухими цветами. Мне доводилось бывать в этой комнате много раз: она всегда выглядела одинаково. В середине стоял диван из темного, почти черного, дерева с синей стеганой обивкой. Напротив — два кресла и кушетка в таком же стиле. Между ними небольшой овальный стол с белой фарфоровой вазой. Сегодня ее украшал букет высушенной пушицы и паслена. На окнах висели плотные синие шторы, которые даже днем оставались закрытыми. От этого в гостиной всегда царила хмурая негостеприимная атмосфера. Казалось, здесь никто не бывает, но судя по вмятинам на диване и отпечаткам бокалов на столе, это было не так. Я села в одно из кресел, Бриньольф устроился напротив. — Желаете чего-нибудь? Вина или меда? Управляющий разглядывал меня, словно ярмарочную куклу. Ответом стало молчание. Имперец снова пожал плечами и удалился, оставив двери открытыми. Откуда-то сверху доносились голоса, скрипнул по полу стул. — Ты великолепно выглядишь, — тихо, почти шепотом заметил Бриньольф. — Вот только на себя непохожа. Ему никогда не нравился образ Лоры Имиральд, и сейчас я была почти согласна. Кружевные оборки на нижней юбке невыносимо кололи кожу, от краски на веках болели глаза, а прическа слишком сильно стягивала волосы. — Ты тоже неплохо постарался, — бросила я и откинулась на кресло. Шпильки до боли впились в затылок, и мне ничего не оставалось, как снова сесть прямо. На Бриньольфе был зеленый кафтан, на плечах потемневший от дождя, и коричневая парчовая рубаха с мелким золотым узором; узкие штаны из плотной ткани и высокие кожаные сапоги с отворотами. Вор спрятал волосы в хвост, но слишком короткие пряди все так же назойливо лезли в глаза. В Рифтене у Бриньольфа не было дома. Только комната в поместье «Златоцвет», которое с некоторых пор принадлежало Мавен. Почти всю нарядную одежду вор хранил там, но кое-что было в Гильдии. Это его и спасло. Поместье раскинулось на каменистом острове в самом центре озера Хонрик и добраться туда можно было только на лодке. Бриньольф торопился, поэтому остановился в «Пчеле и жале». — Сапфир в таверне, — словно прочитав мои мысли, сказал вор. Потер переносицу и добавил: — Налакалась вдрызг. Я закатила глаза. — Ты оставил ее одну? — Заплатил Кираве. Она отведет ее спать. Я открыла рот, чтобы выразить сомнение, но Бриньольф опередил: — По пути я встретил Этьена. Сказал приглядит. Я беспокойно заерзала. Бриньольф думал, что успокоил меня, но напрасно. Кто-то охотился на Гильдию, и мне не нравилось, что Сапфир осталась в таверне, пусть и под присмотром Этьена. Едва ли хрупкий бретонец сумеет ее защитить. Кроме того, я боялась, что пьяная Сапфир сболтнет лишнего. Сболтнет и даже не вспомнит. Кто-то прогрохотал по лестнице и открыл наверху дверь: донесся голос Мавен, сильный и четкий. Я не разобрала слов, но судя по властному тону, медовая королева отдавала приказы. В следующий миг дверь захлопнулась и снова стало тише. — Какого даэдра она заставляет нас ждать? Я вскочила и торопливо прошла по комнате. В груди клокотало возмущение. Несколько глотков зелья не прошли даром: я чувствовала прилив сил, но казалось, любая мелочь может вывести из равновесия. — Ты же знаешь Мавен, — откликнулся Бриньольф. Он сел в пол-оборота, чтобы лучше меня видеть. Я сжала зубы и отвернулась, силясь совладать с собой. В дальнем углу стоял высокий канделябр с единственной свечой и маленький столик. Мавен хранила там перо и чернильницу, но сейчас вместо них лежала аккуратная круглая шкатулка, усыпанная жемчугом. Жемчужины так плотно прилегали друг к другу, что напоминали чешую сказочной рыбы. Я не заметила, как очутилась рядом, пальцы потянулись к крошечному замку. — Лора… Бриньольф накрыл мою ладонь своей. Как он подошел, я тоже не заметила. — Не нужно, — сказал он мягко, словно уговаривал ребенка. Я не послушала. Защелка оказалась гладкой и холодной. Я почти ее открыла, когда запястье сжали пальцы. Бриньольф знал о моей болезненной тяге к воровству и считал необычайной и загадочной чертой, которая как нельзя лучше подходила главе Гильдии. Но сталкиваться с моей одержимостью не любил: боялся, что я стану неуправляемой. Я попыталась освободиться. Мучительно хотелось открыть шкатулку и узнать, что внутри. — Детка, перестань, прошу тебя, — Бриньольф начал злиться и изо всех сил пытался сдержаться. — Скоро, очень скоро мы пойдем на чес, утащим все, что пожелаешь, но не сейчас, не здесь. Не сейчас, не здесь… Он повторил то же, что я говорила Сапфир в Зале Мертвых. Я вспомнила изувеченные тела друзей и зажмурилась, будто это могло помочь. Демон отпустил и забился в глубь сознания. — Все хорошо? На пороге стоял управляющий. Бриньольф пригвоздил его взглядом. Не отрывая глаз, поднес мою руку к губам и поцеловал. Крошечный спектакль не убедил имперца. Он посмотрел на шкатулку, затем на меня и, ухмыльнувшись, вышел. Злость обожгла. Шкатулка появилась здесь не просто так! — Мавен, — прошептала, почти прошипела я, — она все подстроила… — Тише-тише. Бриньольф повел меня к дивану и заставил сесть. — Проклятая стерва. Клянусь Ноктюрнал, я… — Успокойся. Вор сел рядом. Я хотела сказать, что ничего не бесит так сильно, как просьба успокоиться, как вдруг Бриньольф привлек меня к себе. В объятии не было ни капли страсти, ни намека на нежность — лишь усталость и попытка урвать хоть немного покоя. Я растерялась, но сопротивляться не стала. Некоторое время мы так и сидели. Я прижималась щекой к мягкому кафтану и невидящим взглядом скользила по цветам паслена в вазе. — Ты не видел Карлию? — вопрос сорвался против воли. — Нет, — вздохнул Бриньольф. Мы отстранились друг от друга. Привычным жестом вор зачесал волосы назад и не слишком уверенно добавил: — Она остынет. Вот увидишь. В тот же миг наверху заиграла лютня. — Ну все! Терпению пришел конец. Я встала и направилась в коридор. — Лора! Бриньольф попытался мне помешать. — Только попробуй! Я ткнула пальцем ему в грудь и вышла в коридор. Управляющий стоял в противоположном конце и не успевал меня остановить. Подобрав подол, я взбежала по лестнице и распахнула дверь в столовую. Длинная вытянутая комната была освещена не лучше гостиной. Посередине стоял резной старинный стол, за которым собралось все семейство Черный Вереск во главе с Мавен. Даже Сибби, ее младший сын, который последние полгода провел за решеткой. В самом темном углу на низком табурете сидел молодой менестрель. Когда я вошла, он выпустил лютню, в комнате повисло молчание. — Добрый вечер! — воскликнула я и отвесила самый изысканный поклон, на какой была способна. — Здравствуй, Мавен! Что же ты заставляешь драгоценных гостей ждать? Нордка скрестила руки на груди и прищурилась, рассматривая меня словно волчица неосторожного кролика. — У меня важный ужин с семьей. Разве Муэта тебе не сказал? Я не заметила на столе ни тарелок, ни приборов. Один бокал и тот у Сибби. — Сказал! — взвизгнул из-за моей спины управляющий. Ни я, ни Мавен не обратили на него внимания. — Но разве мы не семья? — я склонила голову в притворном удивлении. Нордка дернула уголком рта. Это могло означать все что угодно: гнев, одобрение, насмешку. Несколько секунд мы молча глядели друг на друга. Наконец бледные губы Мавен расплылись в улыбке. Нордка окинула взглядом семейство и сказала: — Закончим позже. Через несколько минут в столовой остались только Мавен, Бриньольф и я. В открытое окно задувал холодный ветер, развевал кружевную портьеру. По крыше барабанил дождь. — Милая шкатулка. Я сидела за столом напротив Мавен. — Рада, что тебе понравилась, — откликнулась нордка. Бледная тень улыбки поселилась в уголках ее губ. — Слышала, вы попали в засаду. Бриньольф придвинулся ближе к столу и сцепил перед собой пальцы. Как и обычно на таких встречах он, словно громоотвод, расположился между мной и Мавен. — Как видишь, мы живы и невредимы, — ответила я. — Вижу, что живы. Нордка снова прищурилась. Что она имеет в виду? Заметила шрам на виске? Впрочем, наш изможденный вид говорит сам за себя. Никакими нарядами и пудрами его не скрыть. — Почему ты не платишь моим ребятам? Мавен откинулась на спинку стула. Темные, зализанные назад волосы блеснули в свете свечей. Хотя нордка годилась мне в матери, у нее не было ни одного седого волоска. — Самый простой способ тебя найти. — А ты искала? — хмыкнула я. Мавен пожала плечом. — Не нужно особых связей, чтобы узнать, что ты две недели не была в городе. Я сомневалась, что вообще тебя увижу. Вот это новость! Я почувствовала, что Бриньольф смотрит на меня, но не отвела глаз от Мавен. — И как это понимать? — Ты мне скажи, — предложила она и навалилась локтями на стол. — Твои люди мрут как мухи. И не какая-нибудь мелюзга — костяк. Делвин Меллори! Старый паук! Ты еще пешком под стол ходила, а он плел в Скайриме сети! Никто не мог его поймать! Что случилось на этот раз? Она говорила и каждое слово сильней и сильней распаляло в сердце злобу. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Бриньольф вдруг достал из внутреннего кармана флягу и принялся старательно, со скрежетом отвинчивать крышку. Сделал маленький глоток и протянул мне: будто хотел, чтобы со спиртным я проглотила собственные эмоции. Я притворилась, что пью, вернула флягу и поглядела на Мавен. — Что случилось тебя не касается. — Еще как касается! — нордка наслаждалась. — Если твоих ребят перебьют, кто будет крышевать мою торговлю? Саммерсетские ублюдки? Темное Братство? Я молчала. — Я должна знать первой, если твое крысиное отродье затеяло с кем-то войну. — Не затеяло, не переживай за свой кошелек, — ответила я, и звучащее в голосе спокойствие стоило огромных усилий. — Зачем ты меня искала? Мавен откинулась на стул и застучала по гладкой столешнице пальцами. Длинные, изящные, с холеными ногтями. Возраст выдавала кожа, тонкая, почти прозрачная. На ладонях проступали вены: ветвились, словно корни старых сосен. Нордка встала и, поправив портьеру, закрыла ставни. Будто боялась, что с улицы кто-то подслушает. Вернулась, но садиться не спешила: уперлась кулаками в стол и уставилась на нас с Бриньольфом, словно не мы, а она ждала ответа. Я положила ногу на ногу и оправила платье. — Лайла снабжает Братьев Бури оружием и броней, — не выдержала Мавен. — Я хочу, чтобы вы нашли доказательства — такие, которые можно предъявить генералу Туллию. Перемена в разговоре застала врасплох. Пока я пыталась переварить услышанное, вмешался Бриньольф: — Очень смелое заявление. Лайла ненавидит Империю, это и дураку ясно, но идти на такой шаг… — он тряхнул головой, подбирая слова: — кишка тонка. Нордка сжала губы. Она не шелохнулась, но поза стала какой-то неуверенной. Я не преминула этим воспользоваться: — С чего ты взяла, что Лайла помогает Ульфрику? — Неважно. — Если нам придется рисковать своими шкурами — важно. Мавен выпрямилась. С последней встречи она слегка округлилась, теперь ее любимый сиреневый камзол топорщился на груди, а бархатные штаны непривычно туго обтягивали ноги. Расстегнув верхнюю пуговицу, нордка тяжело вздохнула и опустилась на стул. — Две недели назад у меня была крайне странная встреча. Заявился имперец. Я его раньше не видела и сразу сказала, что не веду дел с незнакомцами. А он этак обольстительно улыбнулся и заявил, что, мол, в любом правиле должно быть исключение, — она ухмыльнулась. Резко засосало под ложечкой. — Как он выглядел? Мавен сдвинула брови, словно вопрос отвлек ее от какой-то важной мысли. — Вы, нибенийцы, все на одно лицо. Я проглотила оскорбление. — Блондин? Она поджала губы и нехотя кивнула. — Какие-нибудь шрамы? Нордка склонила голову набок. — Ты его знаешь? Я вскинула подбородок и пожала плечами. — Не строй из себя дуру, — фыркнула Мавен, — тебе это не идет. Вся сила воли ушла на то, чтобы скрыть смятение. Очень хотелось посоветоваться с Бриньольфом. Понял ли он, что к медовой королеве приходил Мартин? Но зачем? Что ему понадобилось от Мавен? А если они заключили какую-то сделку и я вот-вот попаду в очередную ловушку? Или уже попала? — Он подкинул нам работенку, — я старалась говорить непринужденно. — Но это никак не связано с Братьями Бури. — Что за работенка? — Не твое дело. Нордка сверкнула глазами. Некоторое время мы играли в гляделки. — Ты его еще увидишь? — Не знаю, — я снова пожала плечами. — Что он хотел от тебя? Мавен поняла, что ничего от меня не добьется, но и свои тайны открывать не спешила. По крайней мере, прямо на вопрос не ответила: — Поделился сведениями. — Какими? Нордка взглянула на Бриньольфа, снова на меня: словно оценивала, насколько мы достойны. — Сказал, в начале месяца на берегу Чистого озера Унмид передал Братьям Бури обоз с оружием и доспехами. Вор присвистнул, а Мавен продолжала: — Мои люди и правда нашли там следы копыт и колес. Знаю, это ничего не значит, — она покачала головой и неожиданно улыбнулась, — но есть кое-что еще. В тот самый день местный охотник видел на границе с Истмарком три телеги. Братья Бури везли их в сторону Виндхельма. Я недоверчиво нахмурилась, но нордка вдруг щелкнула пальцами. — А в середине зимы Лайла приказала выковать для стражников новое оружие и доспехи, а старые переплавить. — Помню, — кивнул Бриньольф, — Балимунд не справлялся, пришлось просить кузнецов из Данстара и Винтерхолда. — Верно, — обрадовалась Мавен. — Вместе они одели и вооружили тридцать четыре рифтенских стражника. А сколько оружия и доспехов отправилось на переплавку — знаете? Мы вопросительно переглянулись. — Восемь мечей, десять шлемов, двенадцать поножей и один щит. Бриньольф усмехнулся. — И это никого не смутило? — спросила я. — Переплавкой занимался Балимунд. Он думал, что остальное оружие и броню отправили в Данстар и Винтерхолд, а там решили, что все осталось в Рифтене. — Разве этого недостаточно, чтобы предъявить Империи? — Прошу тебя! — нордка закатила глаза. — Очень жаль, но за последние годы Лайла поумнела и как-нибудь выкрутится. Мне нужно что-нибудь убедительней арифметики. Туллий должен собственными глазами увидеть, как Лайла или ее горячо любимый Унмид помогают Ульфрику. Я облизала губы. Еще недавно мысль о том, чтобы свергнуть ярла, привела бы меня в неописуемый восторг. Но сейчас словно стая голодного воронья надо мной кружили вопросы. Зачем Мартину помогать Мавен? Кто он такой и что задумал? Знает ли Мавен про кражу Матери Ночи? — Хорошо, — выдавила я, — допустим, Туллий увидит. Лайлу казнят, а ты станешь ярлом. Нордка самодовольно кивнула. — Жирный куш. — Я щедро заплачу. Я сжала в пальцах медальон и покачала головой. — Деньги мы потратим и ничего не останется. Нужно что-то посущественней. — Твои предложения? В горле пересохло. Я поняла, что Бриньольф смотрит на меня как на канатоходца, который вот-вот оступится. Неужели он и правда думает, что я назову цену? Сейчас мне едва ли удастся сложить два и два. — Такие решения не принимаются сразу. Нам нужно время, Мавен. Нордка улыбнулась, не разжимая губ. На мгновение повисла тишина. — Как скажешь, — проговорила она наконец. — Я вернусь через шесть дней, тогда и поговорим. Я прищурилась. Так просто? Никаких требований, запугиваний и новых условий? — Заплати моим парням. До отъезда. Мавен поморщилась. — Я скажу Муэте, — она неожиданно встала и кивнула на дверь. — А сейчас уходите. Час поздний, а мне рано вставать. Прием окончен, гости свободны. Не слишком ли быстро? Но Бриньольф уже поднялся и шагнул к выходу. Я подобрала платье и собиралась встать, как Мавен вдруг вздохнула: — Ах да… Длинные пальцы скользнули в карман камзола. — Паук мертв, но паутина еще цела. Нордка положила на стол что-то маленькое и блестящее. С удивлением я поняла, что это крыло: короткое, из желтого металла, похожего на латунь или золото. Не брошь и не подвеска. Судя по крошечным шестеренкам у основания крыла, когда-то давно оно было частью механической птицы. — Безделушка из двемерских руин. Мой троюродный племянник ведет раскопки, прислал Делвину. Я собиралась передать, но, как видите, не успела, — Мавен на мгновение замолчала, и огорчение на ее лице выглядело почти искренним: выдавали глаза, холодные и хищные. — Делвин-Делвин, страсть к диковинкам была его слабостью, а у хорошего вора не должно быть слабостей, — она покачала головой. — Впрочем, уже неважно. Он больше не пополнит свою коллекцию. Тварь. Подлая сука. Ей всегда нравилось мучить, проверять на прочность и ломать. Внутри все задрожало, зашумело в висках. Выхватить из сапога кинжал, броситься через стол и перерезать гадине горло! — Спасибо, — словно издалека раздался голос Бриньольфа. — Мы будем продолжать его коллекцию. Вор забрал крыло и протянул мне руку. Я уставилась на нее, не в силах пошевелиться. Ненависть оглушила, наполнила до краев. Еще слово, всего одно, и ярость прорвется, вскроется как гнойник. Я сжала зубы, встала и, словно в тумане, пошла прочь. Не помню, как оказалась на улице. Ночь приняла, окутала, но не принесла облегчения. Ненависть превратилась в злость, затем в досаду. Сдавило сердце. Завернувшись в плащ, я скользнула в проулок. Под ногами текла грязь, сразу захлюпало в сапогах. Ливень навалился на плечи, словно хотел расплющить. Я глотала холодный воздух, словно надеялась остудить разливающуюся в груди боль. — Лора! Меня догнал Бриньольф. — Куда ты? Вопрос застал врасплох. А куда, в самом деле? — В Медовик, — откликнулась я и свернула на одну из главных улиц. — Зачем? Да стой же ты! Вор схватил меня за руку и увлек на крыльцо ближайшего дома. Нас укрыл навес. Только сейчас я вспомнила, что Бриньольф не надел плащ. Свет ближайшего фонаря едва долетал, но этого хватило, чтобы заметить, как промок кафтан. С волос тонкой струйкой капала вода. — Зачем? — повторил вор. — Мне нужно дождаться Цицерона. Бриньольф сдвинул брови и вздохнул. Изо рта вырвалось облачко пара. — Ты вернешься в Гильдию? — вор имел в виду сегодня, но вопрос прозвучал зловеще. — Если получится. — Нам нужно многое обсудить, — добавил он. Я кивнула и опустила глаза. Самым разумным было бы вернуться в Крысиную нору: отдохнуть, а потом расхлебывать последствия своих решений. Помириться с Карлией, поговорить о Мавен и Мартине, изучить конторскую книгу, чтобы знать, кто и чем занимался последние несколько недель. Провести похороны… Но я должна дождаться Цицерона. Слово есть слово. Нарушу обещание и навлеку новые неприятности. Как бы ни хотелось мне вычеркнуть из своей жизни Темное Братство, день ото дня оно сильней в ней прорастало. — Тебе нельзя оставаться одной. — Я буду не одна. — Я ему не доверяю. А я доверяю Цицерону? Последние дни так измотали, что верить кому-то казалось роскошью. Особенно убийце. — Я большая девочка, Брин. Лучше пригляди за Сапфир. Я вышла из-под навеса и зашагала по улице. Улицы пустовали. В такую ночь даже стражники не вылезали на дозор, а воры, шулера и бандиты потягивали пиво за игрой в кости. Я вдруг вспомнила, что Цицерон никогда не был в Рифтене, а разобрать дорогу в такую погоду — настоящий подвиг. Что если мне придется ждать до самого утра? А то и дольше? Может, все-таки вернуться в Гильдию? Я почти передумала, когда свернула к Медовику и увидела в окне свет. А вдруг это Иона? Забыла что-нибудь или ослушалась — с нордки станется! Я закусила губу. Нет, дорогая Лора, ты прекрасно знаешь, кто тебя ждет. Ноги стали ватными. Я медленно поднялась на крыльцо и застыла, зажав в ладони ключ. А может, как и днем, зайти с черного хода? Бесшумно, незаметно. Сразу заныл висок — на месте, где красовался шрам — словно тело просило меня быть умней. Что ж, ладно. Ключ проскрежетал в замке. Помедлив секунду, я дернула ручку: меня накрыло мягкое тепло, а за порог пролился свет. Кто-то стоял у очага: в мареве чернел силуэт, а по каменному полу тянулась длинная тень. Сердце стукнуло невпопад. Цицерон. Не нужно видеть лицо, чтобы догадаться. Он не шелохнулся, пальцы барабанили по рукоятке висевшего на поясе кинжала. Я догадалась, что ассасин меня не узнал и осторожно сняла капюшон. Хранитель склонил голову набок. Я первой нарушила молчание: — Привет. Переступила порог, закрыла дверь и крепко заперла. — Ну, здравствуй, — откликнулся ассасин и шагнул к свету. На Цицероне была ярко-алая рубаха, которая казалась смутно знакомой, черные холщовые штаны в заплатах и туфли из тонкой кожи. Я подумала, что в такой ливень они бы сразу развалились, а значит, Хранитель переоделся. У очага и в самом деле стояли сапоги, а сверху на веревке сушилась зеленая блуза и шерстяные гамаши. Я сняла плащ и повесила на крючок возле двери. Там уже висел плащ Цицерона, и вода мерно капала на разложенную на полу тряпку. Я оглядела кухню. — Ты что, прибрался? Аккуратными стопками в буфете стояли тарелки, на полке блестели кружки. Вокруг ни соринки. Даже дрова у очага лежали пугающе ровно. — Не выношу беспорядка, — ответил ассасин. Цепкий взгляд скользнул по моему платью, замер у выреза на груди. Я с ужасом поняла, что краснею, и тотчас почувствовала себя дурой: Цицерона привлекла не грудь, а медальон. — Ношу на удачу, — бросила я, будто боялась, что Хранитель догадается, как много значит для меня эта подвеска. Он поднял глаза, непроницаемо темные, пронзительные, и на мгновение у меня перехватило дыхание. Тысяча дремор! Я с грохотом подвинула стул и села. На столе лежали сложенная в несколько раз карта и книга, исписанная мелким витиеватым почерком. Прежде чем Цицерон ее захлопнул, мне удалось прочесть начало: «Золотые годы юности я провел в Рифтене. Лучшего места, чтобы отточить мастерство, и придумать нельзя…» Я изогнула бровь и попыталась вспомнить, рассказывал ли Хранитель что-то о своей юности. Цицерон спрятал книгу и карту в черный кожаный конверт, сунул в сумку на полу и устроился напротив меня. Свет очага озарил бледное веснушчатое лицо, и я увидела, что у ассасина рассечена губа: рана заживала, но припухлость еще осталась. — Что у тебя с губой? Он поморщился и коснулся пореза языком. — Теряю сноровку. — В смысле? Хранитель опустил подбородок на скрещенные ладони. — Стае нордских псов не понравилась моя имперская порода. — На тебя напали? — оторопела я. — Когда? — По пути в Данстар. — Братья Бури? Цицерон пожал плечами. — И сколько их было? — Четверо. — Четверо? — от волнения бросило в жар. — И что ты сделал? — Убил, — он сказал это так, будто я спросила, какого цвета трава. Меня охватила странная смесь эмоций: самыми сильными были досада и зависть. Убить четверых нордов! Не уверена, что справлюсь хотя бы с одним. Чего тут! Сейчас даже не смогу убежать. Нет сил, чтобы просто пойти и переодеться. — Тебя не ранили? Кроме губы. Несколько секунд Хранитель молчал. — Пара ушибов, — ответил он нехотя. — Что-нибудь серьезное? Он с раздражением покачал головой. — А как дела у Матери Ночи? Я поправила платье — мокрая юбка неприятно липла к телу — потом нахмурилась. Что за бред я несу? Какие дела могут быть у древней мумии? Но Цицерону вопрос не показался странным, даже наоборот. Убийца как-то весь собрался, выпрямился, сложил на столе ладони. — Хорошо, даже очень. Скайримский холод идет ей на пользу. — Как? — Плоть лучше сохраняется. — Значит, ты можешь ездить в убежище реже? Ассасин уставился на меня. — Нет. В глазах засверкали опасные огоньки. — А как мумия, которую мы украли у Хлаалу? Хранитель хмыкнул — понял, что я перевела разговор — но ответил: — Эльф неплохо за ней следил, тело почти в безупречном состоянии. Я обработал его маслами, а вот над схожестью еще работать и работать. Нужно перекрасить волосы, переодеть и, — он пожевал губами, — сменить положение рук. По крайней мере, попробовать. На мгновение я растерялась: дотошность, с которой Цицерон отнесся к делу, поражала. Не уверена, что моя фантазия зашла бы так далеко, а если бы и зашла, остановил страх, что мумия просто-напросто развалится. — Спасибо, что занимаешься всем этим. Ты ведь не обязан, я прекрасно понимаю. Ассасин прищурился, взгляд забегал по моему лицу, словно ожидал найти подвох или насмешку. Но не нашел. Очередной порыв ветра ударил в дверь, засвистел сквозь щели. Потянуло холодом. Я зябко повела плечами, а Хранитель встал и поворошил в очаге дрова. — Это твой дом? — спросил убийца и отложил кочергу. В свете пламени его рубаха выглядела такой яркой, что я наконец-то ее узнала. Именно эта рубаха была частью шутовского костюма, который Цицерон надевал в Данстарском убежище: он всего лишь отпорол зубчатый воротник и перешил пуговицы. — Да. — Ты живешь здесь не одна? Я откинулась на спинку стула и прикрыла веки. Совершенно не хотелось раскрывать перед Цицероном карты, но он и так узнает правду. — Со мной живет хускарл, но я попросила ее на время уехать. — У тебя есть хускарл? — голос прозвучал ближе, снова скрипнул табурет. — В Рифтене меня знают под именем Лоры Имиральд. Несколько лет назад ярл даровала мне титул тана. Казалось, громче затрещал огонь, а дождь сильнее застучал по ставням. Я почти ощущала, как вокруг Цицерона вьется целая стая вопросов. — Ярл знает, что ты воровка? — спросил он наконец. Я покачала головой, а Хранитель захлопал в ладоши. — Блестяще! — в голосе прорезались высокие визгливые нотки, которые уже начали забываться. — Просто блестяще! Хотя и опасно. Последние слова он добавил уже спокойно. — Теперь понятно, откуда у тебя двуруч и доспехи. Я открыла глаза. — Ты что, облазил весь дом? Оружие и броню Иона хранила в подвале, в одной из комнат, которую всегда запирала на ключ. — Конечно, — подтвердил Цицерон. Почему-то меня не особо волновало, когда по дому шарили воры, но крайне беспокоило, что этим занимался убийца. В отличие от домушников, он охотился не за деньгами и не за драгоценностями — он собирал информацию: мельчайшие детали и штрихи, которые могли рассказать больше, чем мне бы хотелось. — Тебе удалось забрать тела? Вопрос резанул по живому. Я отрывисто вдохнула и сумела лишь кивнуть. Хранитель словно и не заметил. — Расскажи. По спине пробежала мелкая дрожь. Я вдруг ощутила каждую шпильку в прическе и принялась их вытаскивать. — Мы приехали в Вайтран, остановились в таверне, — голос звучал неровно и отрывисто. — Я почти сразу пошла во дворец и кое с кем поговорила. — С кем? Взгляд забегал. Рассказать про Провентуса? Нет, это слишком опасно! Я уже впутала Адрианну и не хочу ставить под удар ее отца. — Со старым знакомым. Цицерон усмехнулся. Последняя шпилька звякнула об стол, я судорожно вытащила из прически гребень и тряхнула головой. Волосы разметались по плечам и на мгновение стало легче. — Что дальше? — ассасин поглядел на меня с неожиданной враждебностью. — Знакомый помог. Той же ночью мы с Бриньольфом и Сапфир пошли в Зал Мертвых. — Тайно? — И да, и нет. Цицерон вздохнул. — И что дальше? — спросил он снова. Видел, что я не хочу говорить, но продолжал вытягивать ответы. — В Зале Мертвых ждал маг. — Маг? — Хранитель искренне удивился. Я тяжело сглотнула. Пальцы ласкали бриллианты на гребне и это немного успокаивало. — Видишь ли, убийство произошло в доме местного героя. Стража решила, что это могло быть покушением… — Да-да, я помню. Твой приятель говорил. Тела хотели показать этому, как его, — он щелкнул пальцами, — Довакину. Я закусила губу. А ведь Цицерон и правда был с нами в таверне, когда Бриньольф рассказывал про убийство Делвина и Векс. Столько произошло за последние дни, что воспоминания начали путаться. — Верно. Но никто не знал, когда он вернется и тела пытались сохранить с помощью магии. Убийца подался вперед и уперся локтями в стол. — Получилось? Внутри все задрожало. — Не особо… Цицерон кивнул — явно не ожидал услышать ничего другого. — Значит, ты видела тела? Как убили твоих друзей? В ушах зашумело, словно мы оказались глубоко под водой. — Мне… — язык не слушался. Я встала, едва не опрокинув стул. Гребень выпал из пальцев, глухо ударился об пол. — Мне нужно переодеться, — еле выдавила я и, словно в тумане, пошла в спальню. Цицерон зажег здесь всего одну свечу, поэтому, закрыв дверь, я очутилась в густом полумраке. К горлу подступили слезы. Не хочу, не хочу проходить через это снова! Вспоминать эти ужасные раны, этот кошмарный запах… Нет. Я прошла по комнате, пытаясь успокоиться. Бил озноб, в сапогах противно переливалась вода, а платье стало вдруг очень тесным. Я принялась развязывать тесемки и ленты, но пальцы предательски тряслись. Дерьмо! Выхватив из-за голенища кинжал, я перерезала несколько шнурков. Выбралась из платья и нижней юбки и быстро сняла сапоги, будто они были сделаны из раскаленного железа. Шагнула на мягкий ковер и несколько раз глубоко вздохнула. Короткий стук в дверь. — У тебя все в порядке? — послышался голос Цицерона. Хотелось огрызнуться. — Да! Скоро вернусь! Схватив свечу, я открыла шкаф с одеждой. Не хотелось ни тесных платьев, ни кружевных блуз, ни обтягивающих штанов. Лихорадочно перебирая наряды, я отыскала домашнее платье, просторное, из зеленого бархата. Вернула свечу на место и быстро оделась. Мягкая ткань подарила зыбкое ощущение уюта. Дрожь утихла, затаилась, словно хищный зверь. Несколько минут я стояла у зеркала и собиралась с духом. Нравится мне это или нет, Цицерон вытащит из меня ответы, но он не должен увидеть мою уязвимость, не должен, потому что непременно ей воспользуется. Он уже так делал. Стоило дать слабину там, в таверне, и ассасин связал меня клятвой. Клятвой, о который страшно даже подумать. Я обулась в шерстяные туфли и, еще раз глубоко вздохнув, открыла дверь. Хранитель стоял у порога, прижавшись плечом к косяку. Резкие тени искажали лицо, делая похожим на маску. Крошечными искрами в глазах отражался огонь. Я прошла мимо и замерла у очага. Тепло окутало, но не согрело. — Ты не ответила. Цицерон приблизился, плавно, бесшумно. — Как убили твоих друзей? Дрожь вернулась, пробежала по позвоночнику, словно крошечная молния. — Тот, кто это сделал, собирался убить только Делвина. Заманил в ловушку, но не думал, что туда угодит и Векс. Я смотрела, как пламя лижет поленья, как ярко вспыхивают угли и рассыпаются искры. — Мы думаем, Делвин велел ей ждать в таверне, но она не послушала, увязалась следом. Не знаю, что она увидела, когда вошла в этот проклятый дом и увидела ли. Но мне кажется, ее убили сразу. Чтобы не мешала. — Почему? Я опустила взгляд. — Ей перерезали горло. Это быстрая, тихая смерть… Я посмотрела на Цицерона. Он сжал рот в тонкую линию и медленно кивнул. — Значит, Делвина убили иначе? В трубе завыл ветер, разом вспыхнули угли. — Ему вспороли живот. Он должен был кричать от боли, но никто не слышал ни звука, хотя стояла ночь. — Есть много способов заставить человека молчать, — тихо заметил Хранитель. — Меня смущает, что никто не слышал борьбы. Сердце болезненно сжалось. Делвин не сдался бы без боя. Кто угодно, но только не он. — У него были другие раны? Порезы, ушибы? — продолжал Цицерон. Тело онемело. Я уставилась на пламя, не в силах выдавить ни слова. — Лора? Я обхватила себя за талию, прошептала одними губами: — Не заставляй меня это вспоминать. Воздух казался таким плотным, что было трудно дышать. Цицерон протянул руку и коснулся моего плеча. Я вздрогнула словно от удара, резко отстранилась. — Глаза… — Что? — не понял он. — Делвину вырезали глаза. Я зажмурилась, но слезы остановить не сумела: горячие, едкие, они побежали по щекам. — А в глазницы вставили камушки, черный и белый… Из горла вырвались рыдания. Я попятилась, посмотрела на Цицерона, ожидая упреков или новых вопросов. Хранитель замер, приоткрыв рот, и глядел на меня точно на ожившего мертвеца. Слышащая — истеричка! Какой удар по Братству! Я отвернулась, пряча лицо в ладони. Плечи затряслись. Попытки успокоиться делали только хуже: рыдания звучали все громче и надрывней. Горе и отчаяние горьким комом рвались наружу, грозили разорвать грудь. Тени заметались. Я обернулась и увидела, как Цицерон уходит в спальню. Убийцы не выносят слез. Захлебываясь плачем, я укрылась за буфетом, в самой густой и черной тени. Прижалась щекой к холодной каменной стене. Боль искала выход, но мне не хотелось ее отпускать. Я боялась, что с болью уйдет и ненависть — та, что питала жажду мести. Найти! Найти того, кто сделал это с Делвином и Векс! Того, кто убил Нируина. Найти и пытать, мучить: долго и с наслаждением, оттягивая смерть… Что-то тяжелое опустилось на плечи. Я дернулась, словно меня поймали в клетку, но тотчас узнала зеленое стеганое покрывало с кровати. — Не борись с собой, — проговорил Цицерон и отступил. — Пусть боль уйдет. — И что останется? — выдавила я. — Ясность. Я рассмеялась, давясь слезами. Проще сказать, чем сделать. Не бороться. Принять горе, признать, что никогда не увижу Делвина, не услышу его голос. Что не будет наших соревнований с Векс и посиделок в Буйной фляге. Что ничего не будет как прежде. Я сползла по стене, прячась в покрывало, точно в кокон. Сдалась. Боль хлынула словно гной из запущенной раны. Я рыдала и было все равно, смотрит Хранитель или нет. Все равно, что выгляжу слабой. Не знаю, сколько прошло времени. Цицерон протянул мне руку и помог подняться. Я не противилась: все вдруг перестало иметь значение. Придерживая покрывало, ассасин повел меня к стулу. Я села, прячась от света, и вытерла слезы: на руках остались черные разводы от краски с глаз и бровей. — Подними ноги, — велел Хранитель. Завернул в покрывало и подставил под них табурет. В движениях не было ни капли заботы или нежности, точно так же он мог бы заваривать чай или штопать носки. Потом подошел к буфету и, встав на цыпочки, взял с верхней полки маленькую стеклянную стопку. Только сейчас я заметила на столе две бутылки: большую, с можжевеловой настойкой из запасов Ионы, и маленькую, незнакомую, из темно-фиолетового стекла. Цицерон откупорил большую. В стопку полилась настойка, бесцветная как вода. — Я не буду. Я шмыгнула носом. — Это не тебе, — откликнулся Хранитель и залпом осушил стопку. Я так удивилась, что на секунду перестала всхлипывать. Цицерон взял флакончик. — Дай руку. Глухо хлопнула пробка. Я недоверчиво прищурилась, но все-таки освободила руку из-под покрывала. Хранитель глянул на повязку. — Другую. Я протянула правую руку: на запястье упало несколько маслянистых золотисто-желтых капель. — Что это? — Лавандовое масло. Большими пальцами Цицерон быстро втер его в кожу. — Вдыхай. — Вдыхать? Он поднес запястье к моему носу: ноздри защекотал душистый горький аромат. В памяти всплыло как много лет назад отец настаивал лаванду и пил на ночь, чтобы легче уснуть. Пока я думала об этом, Хранитель снова скрылся в спальне. Звякнула щеколда, потянуло холодом. Неужели все-таки решил сбежать? Но ассасин вернулся, зажав в ладони старый фонарь: тот, что перед уходом я оставила на крыльце. Свеча давно догорела, с подставки капала вода. Цицерон вытер фонарь тряпкой, поставил на стол и принялся рыться в буфете. — Что ты ищешь? Ассасин не ответил. Вытащил из ящика короткий нож, потрогал лезвие пальцами. Кивнул и вернулся к столу. — Когда ты последний раз спала? Хранитель размахнулся и воткнул нож в крышку фонаря. — Д-днем, — проронила я. — Долго? Лезвие заплясало по железу. То жалобно заскрипело. — Не знаю, часа два. — А когда высыпалась? — Не помню. Цицерон зыркнул на меня с неодобрением. Морщины на его лице выделялись резче, чем обычно, от этого убийца казался старше. — Тебе надо отдохнуть, — заявил он и отложил нож. В крышке фонаря зияла дырка. — Что ты делаешь? — не выдержала я. — Ароматическую чашу. Он зачерпнул из котелка немного воды в стопку, капнул масло. — Зачем? — Чтобы крепче спать. Я вздохнула. — Сомневаюсь, что это поможет. Хранитель аккуратно вставил стопку в отверстие на крышке: подошло идеально. — Мучают кошмары? Я кивнула, а он как будто не заметил, слишком увлеченный делом. Взял с полки свечной огарок, разжег над очагом и сунул в фонарь. Губы тронула довольная улыбка. — Готово, — он поглядел на меня, словно видел в первый раз, и добавил: — Я побуду с тобой. Я хмыкнула. — Расскажешь сказку? Цицерон сдвинул брови. — Вставай, — велел он и поднял за руки. Покрывало скользнуло на пол. Я сделала шаг, но мир покачнулся. Хранитель взял меня за локоть, словно провинившуюся девчонку, и не спеша повел в спальню. Здесь было прохладно, по коже побежали мурашки. Сняв туфли, я легла на кровать и укрылась одеялом. Цицерон принес фонарь и поставил на тумбочку у изголовья. Сразу запахло лавандой, комнату прочертили длинные тени, и я вдруг вспомнила вчерашний сон про безликого гостя. Как он замер надо мной, а с пальцев заструилась тьма. Как проникла сквозь кожу и коснулась сердца. Хранитель хотел уйти, но я вцепилась ему в руку. — Ляг со мной. Пожалуйста. Он вытаращил глаза, удивляясь не то мольбе в моем голосе, но то неожиданной силе, с которой я его схватила. Покосился на кровать, снова на меня. — Пожалуйста, — повторила я, прекрасно понимая, что это слово никогда не действовало на убийцу. Но Цицерон вдруг пожал плечами. — Хорошо. Я судорожно сглотнула и медленно разжала пальцы. Задумчиво оглянувшись, он прошел по комнате и проверил, хорошо ли заперта дверь. Скрылся на кухне. Звякнула кочерга, потом что-то тяжело загремело. Я догадалась, что Цицерон закрыл очаг решеткой, чтобы из огня не выскочили угли. Когда Хранитель вернулся, я уже подвинулась, освободив ему место. Он не спеша разулся, кинжал снимать не стал. Расстегнул две верхние пуговицы на рубахе и залез под одеяло. Сунул под голову самую большую подушку и, сцепив пальцы на груди, уставился в потолок. Глухо шелестел на улице дождь, бился в ставни ветер. Мучительно хотелось тепла — такого, что заполнило бы в сердце пустоту. Живого, искреннего тепла, которое согрело бы, но не принесло новой боли. — Что-то я не вижу, чтобы ты пыталась уснуть, — заметил Цицерон. Его четко очерченный профиль вырисовывался в свете фонаря. Я не ответила, собираясь со смелостью. Всего одна дерзость! Приподнявшись на локте, я придвинулась к Хранителю и положила голову ему на плечо. Он вздрогнул, напрягся. Казалось, все его мышцы разом одеревенели. Я поняла: еще движение, один неосторожный вдох, и он меня оттолкнет. Секунды тянулись. Я затаила дыхание, замерла, словно лисица, что боится спугнуть зайца. Слышала, как часто бьется у Цицерона сердце. Чего он так испугался? Что я попробую его соблазнить? Мне хотелось, глупо отрицать. Поддаться порыву, забыться, найти утешенье в любовных объятиях. Но страх отказа был сильней. Меня тянуло к Хранителю с той ночи в Виндхельме, а может, и раньше. Это чувство было глубже простого влечения. Оно росло, менялось и все крепче во мне прорастало. Сейчас, лежа у Цицерона на плече, вдыхая сладковатый запах его кожи и ощущая тепло тела, я легко потеряла бы голову. Но останавливал не только страх отказа. Тихий голос здравого смысла просил быть осторожней. Напоминал, как ассасин едва не перерезал мне глотку, как разбил висок и, не задумываясь, связал клятвой. Но глас рассудка звучал все тише. Хранитель расслабился, и мерный стук его сердца баюкал, даруя спокойствие и забытое чувство безопасности. — Цицерон? Он откликнулся не сразу. — Что? — Тьма наступает со смертью тишины, — проговорила я. — Что это значит? Казалось, Хранитель перестал дышать, снова заколотилось сердце. Он молчал так долго, что я уже не ожидала услышать ответ. — Говорят, что умирая, слух мы теряем последним, — сказал он тихо. — Когда гаснут звуки, наступает смерть. Меня пронзил трепет, болезненный, ледяной, на грани ужаса. В тот же миг Цицерон повернул голову, и я почувствовала на макушке его горячее дыхание. Вспыхнули щеки, заныло внизу живота. Словно во сне, осторожно, неуверенно, я подалась навстречу, замерла. Хранитель был так близко, в полумраке едва заметно блестели глаза. Бесконечно долгое мгновение мы глядели друг на друга, а потом он прошептал: — Спи, воровка. И отвернулся.