Воруй. Убивай. Люби.

Я вырвалась из сна, словно вынырнула из глубокой темной воды. Какой сегодня день? Что было вчера? Воспоминания хлестнули словно плети. Ужас пополз по позвоночнику, словно липкое, живое существо. Что меня разбудило? Крик?.. Я так боялась его услышать, что не могла понять, был ли он на самом деле или изможденное сознание затеяло злую игру. Между закрытыми ставнями виднелась полоса предрассветного неба. Неужели прошла вся ночь? Когда Цицерон поднялся на чердак, я отыскала в подвале чернильницу, несколько перьев и ненужные письма, на которых оставалось чистое место. Разожгла на кухне все свечи и рисовала серьги. Думала только о том, как кончик пера скользит по бумаге и ждала, когда усталость станет невыносимой. Вязкий омут поглотил, едва голова коснулась подушки. Снова и снова на чердак поднималась высокая фигура и по ступеням волочилось черное одеяние. Безликий гость из недавнего кошмара возвращался, но не за мной. Снова и снова я не могла пошевелиться, билась в собственном теле, будто пойманная в банку муха. Кошмар закончился, но пробуждение принесло новый. Я села на кровати, до боли закусив губу, и уставилась в угол комнаты, где скрывалась лестница. Неожиданно раздался стук: в дверь со стороны города. Я вздрогнула и поняла, что именно этот звук вырвал меня из забытья. Обрадовалась, но тут же нахмурилась и, вытащив из-под подушки кинжал, скользнула на кухню. На столе догорала свеча, в очаге под слоем золы теплились угли. Пахло дымом и жареной рыбой, которую я вчера принесла из таверны. Стук повторился, на этот раз настойчивей и громче. Я остановилась возле двери, покрепче перехватила кинжал. — Кто там? Несколько мгновений тишины, потом послышался детский голос: — Хроар. Я сдвинула брови. Какой еще Хроар? И тут же вспомнила маленького вора, удирающего от стражника. Вот дерьмо! Я подошла к окну и приоткрыла ставню. В тусклых утренних сумерках город казался мертвым, будто видение из кошмара. Ни единого огонька, только черные силуэты домов, сизым небом прижатые к земле. И маленькая фигурка, застывшая у самой двери. Я вздохнула. По крайней мере, на ловушку не похоже. Сунула кинжал за пояс, повернула ключ в замке, не успела толком отворить дверь, а мальчик уже юркнул в дом. Точно ошалелый кот, спасающийся от свирепого пса. — Что случилось? — спросила я и снова звякнула ключом. В кухню проник стылый, пропитанный утренней сыростью, воздух. Хроар замер в самом темном углу, будто надеялся, что там его не найдут. Впрочем, я почти не сомневалась, что мальчик умел укрываться тенями. Любой, кого жизнь толкала на воровство, рано или поздно чувствовал на плечах невидимый плащ Ноктюрнал. Тончайший, как пленка на молоке или крыло мотылька, со временем он становился прочней. Настолько, насколько хватало терпения и желания учиться. — Я, — начал Хроар и неуверенно оглянулся. Я тоже бросила быстрый взгляд в спальню, надеясь увидеть Цицерона, живого и здорового. — Я разбудил вас, наверное. Простите… Он тряхнул головой, убирая назойливые волосы. Они заметно отросли за то короткое время, что мы не виделись. Я молчала. — Мне, — мальчик снова замялся, — мне нужны деньги. Я чуть приподняла брови. — Сколько? Он сделал едва заметный вдох. — Сто септимов. Глаз не отвел. Я принесла из спальни кошель и принялась выкладывать на стол монеты. Они блестели в свете догорающей свечи и холодили пальцы. — Зачем тебе деньги? — спросила я, когда Хроар подошел ближе. Он опустил голову и сунул руки в карманы жилетки, из-под которой торчала не по размеру большая рубаха. Несколько секунд стоял недвижно, поднял взгляд. Я вытаскивала из кошеля очередную монету и сбилась со счета. Карие глаза мальчишки казались почти безумными и напоминали глаза Цицерона, когда он признался, что нарушил Догматы. — Я сбежал из приюта. На несколько мгновений повисла тишина. — Ты же не хотел, — сказала я как можно равнодушней. Думала, Хроар промолчит или снова спрячется в тени, но он ответил: — Я больше не могу, — чуть слышно, с едва заметным надрывом. Я кивнула на табурет, но мальчик резко отвернулся, вцепился пальцами в волосы. — Каждый день одно и то же. Мы просыпаемся от голода и не можем уснуть от страха, — он запрокинул голову, отрывисто вздохнул. — Старуха кормит нас раз в день. Госпожа Мишель тайком приносит пирожки, но очень редко, — он опустил руки и обернулся. — Я самый высокий и худой, единственный, кто дотягивается и пролезает в окошко в кладовой. Убегаю когда старуха ложится спать, ворую еду, прикидываюсь нищим. Все приношу ребятам, и Грелод ни разу нас не поймала, ни разу до прошлой недели. Глаза Хроара потеряли всякое выражение. — С тех пор как вы спасли меня от стражника, я приходил почти каждый вечер. Болтал с вашей подругой, она меня кормила и с собой что-нибудь давала. В последний раз тянучки, я полный карман набил и раздал в приюте. Все так обрадовались! Жевали втихаря, но Аруне не повезло: Грелод заметила, — мальчик отрывисто вздохнул. — Схватила за волосы, спросила спокойным таким голосом, почти ласковым, кто дал конфету. Все знают, что плакать нельзя, старуха на дух не выносит, но Аруна еще маленькая. Карга разозлилась, швырнула ее на пол, — Хроар на мгновение замолчал, глядя куда-то мимо меня. — Аруна на руку упала, никогда не забуду этот звук: хруст, резкий такой. Зарыдала еще громче, и я не выдержал, сказал, что сбежал из приюта и украл тянучки на рынке, — он неожиданно усмехнулся. — Тогда Франсуа, друг мой лучший, закричал, что в город сбежал не я, а он и выклянчил конфеты у жрицы. Сэм тоже закричал: мол зря мы его выгораживаем и что на самом деле тянучки во время прогулки перекинул через забор его старый приятель. Старуха просто взбеленилась! Заперла Аруну в кладовой, сказала, что выпустит, только когда мы расскажем правду. Думала небось, что мы защищаем госпожу Мишель. Констанция Мишель, молодая коловианка, приехала в Рифтен почти десять лет назад и нанялась в помощницы Грелод. Говаривали, той сразу не понравилась имперка, но выбора не было: никто не хотел работать и уж тем более жить со злобной и скупой старухой. Рифтенцы считали, что Констанция не выдержит и недели, но ошиблись. Я познакомилась с ней на Фестивале новой жизни в прошлом году, когда мы с Мавен и другими состоятельными горожанками пожертвовали приюту полторы тысячи септимов. Весь вечер Констанция оставалась в тени Грелод, но не выглядела расстроенной. Скромность будто прибавляла ей силы и делала каждую улыбку искренней. — Почему она за вас не вступилась? — спросила я. Хроар моргнул, снова вздохнул и опустился на табурет. — Уехала на север за новой счастливицей, — и поймав мой взгляд, пояснил: — Там девочка осиротела, — спрятал лицо в ладони и пробормотал: — Госпожа Мишель такого бы не допустила. Старуха ее не слушает, все равно нас колотит, но хоть немного сдерживается. Я переступила с ноги на ногу. — Что было дальше? — Карга весь день нас голодом морила, Аруну ни разу не проверила и никого к кладовой не пускала. Думали, и спать уляжется возле двери, но она к себе ушла. Захрапела, а мы сразу Аруну звать. Она заплакала снова, сказала плечо болит и пить хочется. Мы попытались открыть замок, но не вышло, даже у Сэма, а он целый год на улице жил, — мальчик потер воспаленные глаза и уставился куда-то в пустоту. — Мы пытались с Аруной говорить, она что-то отвечала, а потом перестала. Надеялись, утром старуха ее отпустит, но не тут-то было. Ни разу кладовую не открыла, ни разу! К лицу Хроара прилила кровь, на лбу под тонкой кожей часто билась жилка. — К вечеру сварила похлебку. Отказаться бы, но от голода в глазах темнело. Мы с Франсуа только хлеб свой припрятали, для Аруны. Я собирался вылезти через окно в комнате госпожи Мишель и забраться в кладовую, но уснул, — он поморщился. — Все уснули. Утром увидели, что кладовая открыта, а Аруны нет. Старуха сказала, что она сбежала, — мальчик посмотрел на меня. — Но это невозможно. Аруна даже с бочки не дотягивалась до окна, я уже не говорю про сломанную руку! Я поджала губы. — Может, Грелод отвела ее к лекарю, а вас запугивает? Мальчик резко мотнул головой, на лицо упали волосы. — Я был в храме, Аруны там нет. Похоже, ночь для Хроара выдалась длинной. — Старуха могла отвести ее к другому лекарю. К такому, что не станет задавать вопросов. В глазах мальчика вспыхнула надежда, впервые за сегодняшнее утро. Я отвела взгляд. А еще девочка могла умереть. Судя по словам Хроара, она вывихнула, возможно, даже сломала плечо. Не слышала, чтобы от этого умирали, но вряд ли сироты могли похвастаться крепким здоровьем. Особенно маленькая девочка, которая два дня пролежала в кладовой без еды и питья. Я прошла по кухне, накручивая на палец прядь волос, снова бросила взгляд в спальню. — Куда ты поедешь? Хроар опустил голову. — Куда угодно, лишь бы вырваться отсюда. Говорят, каджиты разбили у городской стены шатер. Я им заплачу, — он замялся, почесал макушку. — Попрошу, чтобы спрятали и отвезли до ближайшего города. Согласятся ли каджиты? Зачем им неприятности? С другой стороны, вряд ли кто-то станет искать сироту, а каджиты, пожалуй, и помогут. В отместку нордам, которые настолько их презирают, что не пускают в города караваны. Я вернулась к столу и, взяв монету, перекатила между пальцами. — Отговаривать тебя не буду и про опасности рассказывать. Хочешь бежать, беги, — положила монету к остальным и пододвинула к Хроару. — Но дам совет. Подожди. Когда Хроар ушел, снова навалилась тишина, густая и безжизненная, словно в склепе. Как выглядит человек без лица? Что оставляет на прощание Пустота? Гладкую, обтянутую кожей голову или кровавое месиво? Словно наблюдая за собой со стороны, я взяла подсвечник. В догорающем воске, точно крошечный парус, плавал огонек. Заслоняя его ладонью, шагнула в спальню и подошла к лестнице. Уже поднялась на первую ступень, когда из темноты, будто призрак, вынырнул Цицерон, бледный и растрепанный. Сердце ударилось о ребра и тотчас сжалось: в черных глазах горело что-то дикое, почти зловещее. Я попятилась, подсвечник с грохотом покатился по полу. Что если Ярость Ситиса вернула Хранителю безумие? Что если он снова хочет меня убить? Я затаила дыхание, гадая, что делать. Отпереть дверь не успею, ни ту, ни другую. На плече сомкнулись пальцы, так уверенно, будто ассасин видел в темноте. — Лора? — а голосу твердости не хватало. Я не ответила, вслушиваясь в каждый шорох. Цицерон тяжело сглотнул и потянул меня к себе. Я позволила и на долю секунды испугалась, что в живот вонзится кинжал, почти ощутила обжигающую боль, но убийца прижал меня к себе и вздохнул. — Ярость не пришла. В словах сквозило нескрываемое сожаление. — Почему? Всклокоченные волосы щекотали мне нос. Рубаха на спине была мокрой от пота, кожа сквозь мягкую ткань казалась неестественно холодной. — Не знаю. Я могла бы сказать, что справедливость все-таки существует, но поняла, что и сама в это не верю. — Она… Еще может прийти? — Ярость карает только в первую ночь. Я отстранилась, нащупала под блузой ключ от саркофага и сняла, чудом не запутав в волосах цепочку. — Что ты делаешь? Цицерон нашел мои руки, замер. — Кажется, это твое. Я надела цепочку ему на шею. Глаза слегка привыкли к темноте, а может, отступали сумерки: я различила рожки канделябра на стене, очертания ступеней на чердак и только силуэт Цицерона оставался чернильно-черным. Уловила неясное движение, когда убийца поднял руку и дотронулся до моей щеки. Пальцы были холодные, но прикосновение обожгло. Подушечки пальцев скользнули по скуле и щеку накрыла вся ладонь, сухая и такая же холодная. Я тихо вздохнула и прижалась к ней, чувствуя каждую шероховатость. Большой палец прошелся по нижней губе, сперва мягко, едва-едва, потом с силой, почти до боли. Дыхание перехватило, мышцы онемели и тут же по телу разлился жар. Он плавил меня, заглушая вечный зуд в голове, избавляя от навязчивых мыслей, делая мир простым и понятным. Я приоткрыла рот и коснулась пальца кончиком языка. Цицерон вздрогнул и, помедлив, убрал руку. — Тот мальчишка, — проговорил еле слышно, — приходил который, кто это? Сердце сдавила обида, а через миг осталась только злость: на саму себя. Я вернулась на кухню и взяла с каменной подставки чайник. — Из приюта, — ответила и вылила в кружку остатки воды. — Спасла его от стражника, с тех пор он иногда приходит. Цицерон остановился возле стола, в пальцах поблескивал подсвечник, который я обронила. — Из того самого приюта? — Да, — я сделала глоток и добавила: — Надеюсь, Астрид быстро разберется с Грелод. — Астрид? — Ты же отдал ей список с именами. — Авентуса там не было, это твой заказ. Несколько долгих секунд мы глядели друг на друга. — Хорошо, — я кивнула и, поставив кружку, сняла с крючка свой плащ. — Уходишь? Убийца вскинул брови. — Сегодня тяжелый день, — я надела плащ и застегнула на шее брошью. — Спасибо, что помог Карлии. Он не ответил, а я открыла дверь и нырнула в сумерки. — Повелительница Ночи, Хозяйка Тайны и Святая подозрений, ты ведаешь тенями и ниспосылаешь удачу. В час глубокой печали взываем к тебе, — голос Карлии ударялся о низкий потолок и дрожащим эхом летел обратно. — Верные слуги твои покинули Смертный план и направили путь в Обливион. Помоги им найти дорогу в земли Вечных Теней, не дай заплутать, убереги от Царства мертвых. Три тела покоились в нишах. Каждое укрывал отрез черной ткани с символом Гильдии: кругом, вписанным в ромб. Рядом на стенах висели медные курильницы с благовониями. Дым струился вверх, заполняя воздух приторно-сладким ароматом цветов и пряностей, который почти не спасал от запаха смерти. Но несмотря на зловоние в склепе было не протолкнуться, воры со всех сторон обступали Карлию, а те, кому не хватило места, слушали из коридора. Потребовалось время, чтобы собрать даже половину Гильдии, поэтому похороны перенесли на следующий день. Кажется, сейчас было утро. Я провела в Крысиной норе целые сутки, а может, и больше: достаточно, чтобы перепутать день с ночью. — Молим, будь им заступницей и защитницей, благоволи, пусть души Соловьев восстанут из теней и оградят верных слуг твоих от злых духов и демонов Трясины, станут проводниками в сумрачный мир Вечнотени. В тонких пепельно-серых пальцах блеснул флакончик с черной жидкостью. Карлия вытащила маленькую пробку и капнула немного на каждое тело. Зашелестели вопросы, кто-то шепнул: «Черная вода». В прошлом году Ноктюрнал позволила Карлии взять немного из магического озера в Сумеречной гробнице. Закрыв флакон, эльфийка обернулась ко мне и кивнула. Я подошла к нише с самым маленьким телом. Из-под ткани выглядывала ладонь, от смол и масел темная почти как у редгарда. Между большим и указательным пальцами виднелась мозоль, которую за долгие годы натерла рукоятка лука. Помедлив, я достала из сумки короткую костяную стрелу — единственное, что привез из Валенвуда Нируин — и аккуратно вложила в ладонь. Снова послышался шепот и удивленные возгласы. Свечи и факелы медленно меркли, но огонь не гас. Тени, будто живые, выползали из углов и трещин, сплетались и растекались по склепу. Я подошла ко второй нише, прошептала: — Отмычки. Бриньольф протянул увесистый чехол из мягкой кожи. Векс никому его не давала и он навеки останется с ней. Я приподняла ткань и увидела тщедушное тело, обернутое льняными повязками коричневато-желтого цвета. Почувствовала запах пчелиного воска, который тут же сменился удушливым смрадом. Положила чехол на грудь и накрыла тканью. Мир потемнел, словно я глядела сквозь кусочек черного стекла. Тут и там вспыхивали, проносились голубые всполохи. Воры пытались коснуться их и отдергивали пальцы. Бриньольф протянул мне небольшой металлический куб, двемерскую головоломку из заброшенного города, которую несколько лет назад мы украли для Делвина. Он так и не сумел ее разгадать, но не злился — наоборот, загадка лишь сильнее разжигала интерес. Я не стала поднимать ткань и оставила куб в изголовье. Нашел ли Делвин дорогу в Сумрачные земли? Слились ли с Вечной Тенью Нируин и Векс? Карлия надеялась, что обряд привлечет их души, а вода из волшебного озера укажет путь. — Дремору мне в жопу! — воскликнул Рун. Я обернулась. Тени превращались в воронов и метались по склепу, размахивая крыльями. Большое перо опустилось Бриньольфу на ладонь и растаяло. Пролилось чем-то черным и, не долетев до пола, испарилось. В нескольких шагах стояла Карлия и, прикрыв веки, что-то шептала. Сердце подскочило к горлу. Нет! Не может быть! Я поглядела на Бриньольфа, он нахмурился, будто спрашивал: «Что случилось?» Я указала вглядом на Карлию, вор вслушался и тут же схватил меня за руку. Отлично. Значит, его она тоже не предупредила, что решила призвать Ноктюрнал. Вороны росли, пока не заполнили весь склеп. Снова опустилась тьма. Густая, живая, гудела и дрожала, словно вокруг роились сотни тысяч мошек. — Едрись оно все! Валить пора! — крикнул кто-то и в тот же миг тьма взорвалась мириадами черных брызг. Тени расползлись по углам и снова стало светло. — Что ты делала в Виндхельме? — спросил Рун. Мы стояли в склепе и глядели, как Арнскар закладывает камнями ниши. Я сказала, что ожившие тени были частью ритуала, но не уточнила какого. Ноктюрнал не откликнулась на зов. Это радовало и одновременно пугало. — Пыталась кое-что разузнать для одной влиятельной дамы, — ответила я, надеясь, что Рун подумает про Мавен, а мне не придется врать. — Если сладится, получим хорошие деньги. Почти все разошлись, не в силах выносить духоту и смрад. Кто-то возвращался, но ненадолго. — Сколько? — имперец повернулся ко мне. Мы сидели в одной из пустых ниш и неровные стены больно впивались в спину. Последние полчаса Рун рассказывал про всех незнакомцев в городе: мелкого купца из Маркарта, пару крестьян из соседней деревеньки и нескольких музыкантов из Коллегии бардов, которые приехали готовить представление ко Дню шута. — Не меньше десяти, — ответила я. — Если повезет — двадцать. Арнскар, убирающий лишнюю смесь со стыков между камней, на мгновение замер. Рун посмотрел с недоверием и усмехнулся, в глазах загорелся охотничий блеск. — Что это за дельце такое? — Пока не скажу. Он снова хмыкнул и мы уставились на вошедшего Бриньольфа. — Нашел? — спросила я. Сразу после ритуала, не сказав ни слова, Карлия исчезла. — Нет, — буркнул вор и потер щетину. Арнскар взял молоток и зубило и принялся обколачивать камень для следующей ниши. Эхо разносило удары, и непрерывный грохот отдавался в голове болью. Когда он стих, вдалеке послышался топот, грузный, торопливый. В склеп ворвался Могильщик и, задыхаясь, выкрикнул: — Дракон! Я приоткрыла дверь усыпальницы, и солнечный свет ослепил. Крики, где-то очень близко и в то же время далеко. Воздух, совершенно чужой, пропитанный страхом и запахом горящего дерева. Когда глаза привыкли к свету, я осторожно вышла и закрыла дверь. Еще один тайный выход из Крысиной норы находился на рифтенском кладбище. Я выглянула из-за усыпальницы: над поместьем Черный Вереск клубился дым. Неужели горит дом Мавен? Нет, дыма было бы больше и не видно огня. Пожар полыхал в противоположной части города, в той, где находился Медовик. Я припустила к поместью, когда на долю секунды меня накрыла огромная черная тень, крики стали громче, пронзительней, где-то засвистели стрелы. Несколько ударились о крышу дома, с гулким скрежетом проехались по черепице и упали: некоторые плашмя, некоторые вонзились в землю. В следующий миг я очутилась у поместья и прижалась спиной к стене. Сердце колотилось как безумное. Вот дерьмо! Лучше вернуться в Гильдию. — Тан Имиральд! В проулке, придерживая подол пестрой юбки, бежала Селина Турнье: жена пекаря, которая торговала на рынке хлебом и сдобой. — Вы не видели Валери? Бретонка даже не пыталась отдышаться. Валери. Кажется, так звали ее дочь, застенчивую девочку с длинными белокурыми косами. — Нет. — Платье голубое, жилетка старая такая, вязаная… Я покачала головой. — Извините. Селина закусила губу, рассеянно оглянулась, будто надеялась увидеть за могильными камнями знакомый башмак или краешек платья. — Валери! Валери! Это я! Где-то снова засвистели стрелы. Селина схватила меня за руку. — Помогите ее найти! Тысяча дремор. — Она играла с Лутой у таверны, на мосту. Я, дура, не следила, муж уехал, лавка на мне — она сглотнула, в воспаленных глазах заблестели слезы. — Чудище прилетело, ужас, что началось. Я кинулась Валери искать, нашла Луту. Говорит, Валери к воротам побежала, но стражники ее не видели, я в каждый ящик заглянула, под каждое крыльцо! — Дети умеют прятаться, когда напуганы. Бретонка закивала, отпустила мою руку и прошептала: — Помогите. Мы обошли поместье и оказались на главной улице. Над медоварней клубился дым, но огонь пожирал соседнее здание — рыбный порт. Вокруг метались люди, черпали воду из озера, кто-то бежал в переулок, кто-то на медоварню. На крыше двое поливали из ведер черепицу. Мой дом находился левее, но я не сомневалась: если огонь начнет пожирать город, Медовик одним из первых превратится в пепел. — Валери! — закричала бретонка. — Валери! У таверны, нацелив в небо стрелы, стояли стражники. Закричали: — Убирайтесь отсюда! Прочь! Селина словно не услышала. — Вдруг она под прилавком! И припустила на рынок. Торговцы побросали товары, судя по полупустым корзинам многое уже растащили. У лавки мясника, похоже, кто-то дрался: полки прогнулись, навес покосился, говяжья вырезка и свиные окорока валялись в грязи. Только драгоценности аргонианина Мадези почему-то остались нетронутыми: в шкатулках, переливаясь в утреннем солнце, сияли кольца и браслеты. Присмотревшись, я увидела торчащий из-под прилавка изумрудно-зеленый хвост и усмехнулась. Ящер никогда не бросит свои сокровища. — Селина! Здесь опасно. Я взяла бретонку за руку, но она вырвалась. — Я должна проверить! Над городом прокатился рык: будто сотни демонов Обливиона собирались обрушить небо. Тысячи раскаленных игл изнутри защекотали кожу, колени задрожали, я привалилась к покосившимся полкам и подняла глаза. В вышине, словно рассекая волны, летел дракон, зеленовато серый, огромный. Казался даже больше того, что у озера под Фолкритом едва не заморозил нас с Цицероном. — Сюда! Сюда бегите! На ступенях храма стоял жрец, высокий редгард в длинной коричневой робе. Так вот куда спрятались горожане! Храм, как и остальные дома в Рифтене, был построен из дерева, но под землей скрывались небольшие катакомбы, где много лет назад хоронили знатных нордов. Не самое безопасное место. Слишком тесно, а главное, нет выхода за пределы города: если начнется пожар, от ядовитого дыма не укрыться. Валери наверняка там. Ноги еще дрожали, когда я добралась до хлебной лавки. Селена лежала на земле, завалившись в грязную лужу и что-то шептала. В глазах застыл животный страх. Сучий дракон! — Вставай, скорее! Я попыталась ее приподнять, но бретонка не шелохнулась. Новый рык прогремел еще громче. На рынок опустилась тень, разом поднялся ветер, разноцветным вихрем унес с одного из столов шали и платки. В нос ударил резкий змеиный запах. Я упала в грязь и обхватила голову в нелепой попытке спастись. Каково это — сгореть заживо? Теряешь сознание от боли или бьешься в агонии, чувствуя, как пузырится кожа и трескается плоть? Снова засвистели стрелы и на мгновение оцепенение спало. Я заползла под прилавок и распласталась среди пустых корзин. Крики стали громче, послышался топот сапог и лязг доспехов. Дрожа всем телом, я осторожно приподнялась и выглянула из-под прилавка, порыв ветра бросил в лицо песок и несколько мелких камней. Я зажмурилась, а когда ветер стих, увидела дракона. Словно гигантская птица, он подлетел к крепости Миствейл и, хлопая могучими крыльями, завис в воздухе. Багровое пламя с шипением вырвалось из пасти и окутало крышу. Что-то раздирало изнутри, что-то близкое к безумию. На мгновение показалось, что кроме отчаяния и бессилия от меня ничего не осталось. Крыша крепости медленно разгоралась. Чудовище взмыло ввысь, стрелы то ли не попадали, то ли не причиняли вред. Дракон сделал круг и снова полетел к рынку. Я резко подалась назад, забилась в угол между корзин. Что делать? Неужели хлебная лавка станет моим погребальным костром? Время растянулось, а может, побежало быстрей. Я перестала что-либо понимать, но все еще была жива. Кто-то резко отодвинул стол, корзины покатились по земле. — Слава Восьми! Марамал помог мне встать, другой жрец уже нес Селину к храму. Я задрала голову, щурясь от яркого солнца. — Змей улетел, — сказал редгард и махнул на запад, — но может вернуться. Пойдемте. Я застыла. Крыша крепости полыхала ярко-фиолетовым пламенем. — Вы тоже это видите? — Да, — жрец поморщился и потянул меня за собой. — Вайландрия мудрит. У крепости, не обращая внимания на суету и панику, стояла маленькая фигура в темно-синей робе. Вайландрия приехала из Валенвуда много лет назад и служила волшебницей еще прежнему ярлу. Дж’зарго однажды сказал, что босмерка очень талантлива, но рассеянность и плохая память несовместимы с магией. Волшебница развернулась к рыночной площади и вытянула перед собой руки. На ладонях что-то заискрилось, полетело в разные стороны. Вода? Босмерка покачала головой и встряхнула руками, снова над пальцами заблестели капли, закружились в воздухе и начали сливаться воедино. Я снова остановилась. — Ну что еще? — спросил Марамал. Водяной шар рос с каждой секундой и медленно поднимался ввысь. Неужели Вайландрия сумеет погасить огонь? Когда до крыши оставалась пара метров, шар замер. Изнутри что-то вырвалось: с одной стороны, потом с другой. В каменную стену уперлись огромные водяные руки и с силой оттолкнулись. — Святая Мара! — воскликнул жрец. Водяная глыба с грохотом рухнула на землю, отрастив в последнее мгновение ноги. Волшебница чудом увернулась и что-то закричала, но безголовая тварь не обратила внимания и зашагала на рынок, подальше от огня. Кто-то завизжал, причитания и плач соединились в общий гул. Жрец потянул меня к храму, но я уперлась: — Там Мадези! Под прилавком! Марамал выругался. Палатки и столы летели прочь, элементаль рушил все, что мешало пройти. В переливающееся на солнце тело вонзались стрелы, проходили насквозь и падали. — Вайландрия! — рявкнул один из стражников, кажется, капитан. Но волшебница не слышала: качала головой и что-то бормотала. Громадный кулак обрушился на лавку с драгоценностями. Мадези успел выскочить, но угодил элементалю прямо в ногу и завяз, словно муха в меду. Я ахнула, а жрец закрыл лицо руками. Стражники бросились аргонианину на помощь, но элементаль поднял ногу и стряхнул Мадези, словно поношенный башмак. Ящер покатился по земле и ударился о стенку колодца. Вайландрия снова что-то закричала и побежала к элементалю. Безголовое чудище пересекло рынок и шагнуло на мост. Доски заскрипели, несколько треснуло и сорвалось в воду. На этот раз Марамалу не пришлось меня уговаривать, мы припустили по ступеням и обернулись только у самых дверей храма. Элементаль схватился за перила и вырвал сразу несколько балок: чуял воду в канале и желал с ней слиться. Волшебница остановилась рядом с тварью, точно скороговорку повторяя одни и те же слова. Меняла местами, будто подбирала очередность. Элементаль вновь потянулся к перилам, но резко обернулся. — Он же ее убьет, — всхлипнул кто-то. Но чудище начало подниматься в воздух. Босмерка захлопала в ладоши. — Я тебе покажу, паршивец! Добавила что-то еще, и элементаль поплыл к крепости. Взмыл ввысь и, словно огромная туча, завис над крышей. Дернулся, на миг показалось — вырвался. Вайландрия рассмеялась и взмахнула руками, будто опрокидывала ведро. Сверкающим водопадом элементаль обрушился на пламя. — Мы все бросили, сразу поехали. Мавен с ума сходила, ни разу глаз не сомкнула. Сил у этой женщины, — имперец замолчал и покачал головой. — Хотя любая мать не сможет спать, не зная живы ли ее дети. К счастью, когда дракон напал, Ингун была у алхимика, а Сибби побежал со всеми в храм. Мавен вернулась на день раньше и не одна. С ней приехали трое солдат Имперского легиона в боевых доспехах и шлемах с алыми гребнями. Первыми всадников увидел конюх, со вчерашнего вечера рифтенцы передавали друг другу его слова: «Я уж думал — переворот». Двое солдат задержались на конюшне, а потом отправились в таверну. Третий сразу ушел с Мавен, сопровождал весь день и остался ночевать в усадьбе, чем разжег новые слухи. Таинственным солдатом оказался Адвент Цезенний, правая рука генерала Туллия, один из главных управляющих имперской армией. Коренастый суровый коловианец, редко покидающий столицу. Что связывало его с медовой королевой? Уж точно не хмельной напиток. В имперской армии жестко наказывали за пьянство, даже в холодном Скайриме. В сильные морозы, конечно, давали поблажку, но закупать солдатам медовуху… Верилось с трудом. Может, Мавен сумела доказать предательство Лайлы, и Цезенний приехал вершить правосудие? Я размышляла об этом со вчерашнего вечера, перебирала самые разные варианты, но не могла и представить, что легат влюблен, возможно, даже любит Мавен. Когда он говорил о ней, в грубом, чуть осипшем голосе, появлялась мягкость. Брови слегка приподнимались, взгляд становился более открытым и теплым, словно что-то грело изнутри — чувство, довольно прочное, чтобы выглядеть не слабостью, а силой. — Большая удача, что никто не погиб, — сказала я и расправила складку на платье. Мы сидели в гостиной Мавен. Как и в прошлый раз, нордка не торопилась, и — я почти не сомневалась — намеренно подстроила мне встречу с легатом. Хотя легиону хватало забот, Туллий с радостью украсил бы столицу виселицей с главой Гильдии воров. Вряд ли Мавен собиралась меня выдать — по крайней мере, не в ближайшее время — но ей нравилось испытывать мою твердость духа. Цезенний кивнул, взгляд вновь похолодел. — Морфалу повезло меньше. В Тирдас на город напал дракон, спалил несколько домов, таверну и рынок. Солдаты и местные стражники заманили тварь на землю и сильно ранили. Дракон вырвался и улетел, а перед этим заживо сжег семерых. Еще трое отравились дымом, пытаясь потушить бушующий в городе огонь. — Да, это ужасно, — сказала я и опустила глаза. Из окна дул ветерок, скользил по обнаженной шее, трепал на рукавах кружева. Цезенний встал и прошел по комнате, позвякивая пластинами на доспехе. Шлем остался на овальном столике, плюмаж напоминал петушиный гребень. — Знаете, многие солдаты до сих пор считают появление драконов хорошим знаком. Дескать, они изображены на наших знаменах, как символ Империи, символ всего Тамриэля может быть чем-то плохим? Легат остановился и поглядел на меня. Я шевельнула бровями, спросила: — А что думаете вы? Цезенний отвернулся и снова сделал несколько шагов. — Вы верите в легенду? — ответил вопросом на вопрос. — Какую? — Если династия драконорожденных императоров прервется, вернется Пожиратель Мира и остановить его сможет только последний драконорожденный. Легат подошел к окну и, чуть сощурившись, уставился на улицу. — Думала, что это просто сказка, а теперь, — я на миг замолчала, — теперь не знаю. Говорят, довакин и правда пришел. — Вы видели его? — Нет. Цезенний задумчиво кивнул, будто и не ожидал иного ответа. На доспехах сверкали, переливались солнечные лучи. — Ваше лицо мне знакомо, — заметил он вдруг. Ветерок словно стал холодней. Заниматься ювелирным делом было достаточно рискованно. Первое время я искала покупателей только в Рифтене и Вайтране, но через несколько лет молва о моих украшениях долетела до столичной знати. Из Солитьюда приходили письма с заказами, я не отвечала. Ожидала, что меня сочтут невежливой, даже грубой, но молчание пробудило еще больший интерес, для воровки слишком опасный. Я сдалась. Серьги, перстни и брошки из краденых камней и золота заблестели на столичных придворных. Долгое время меня никто не узнавал и неудивительно: дочка старого имперского купца никогда не бывала в Синем дворце. Два года назад меня пригласила Виттория Вичи и заказала на свадьбу обручальные кольца. Мы долго обсуждали орнамент и огранку бриллиантов, потом я осталась на ужин и разговоры перешли к Великой войне, Братьям Бури и Талмору. Мы не затрагивали личного, но на прощание Виттория сказала, что соболезнует по поводу болезни моего отца и спросила может ли чем-то помочь. Я понимала, что рано или поздно кто-нибудь меня узнает, продумала ответ, каждую интонацию, даже выражения лица, но Виттории сумела пробормотать лишь вежливую благодарность и ушла. В тот день удача от меня отвернулась. Женихом Виттории был Асгейр Снегоход, один из деловых компаньонов Мавен. Я не сомневалась: медовая королева знает мое настоящее имя, а значит знает, что у меня есть отец и где он живет. — Я часто бываю в столице, — сказала я и улыбнулась. — Возможно, вы слышали про мои украшения? Цезенний посмотрел на меня и еще сильнее прищурился. На улице загремел барабан, тут же бойко засвистела флейта. Легат вздохнул. — И о чем думает ярл? Город готовился ко Дню шута. Бродячие менестрели и ученики из Коллегии бардов повторяли старые песни и разучивали новые. Босмерки-акробатки протянули над каналом толстый канат и с раннего утра балансировали над рыбацкими лодками. А по словам Руна, в ночлежке Хельги остановился настоящий укротитель змей. Дракон будто бы казался сном, колдовством Вермины, опутавшим Рифтен, а может, и весь Скайрим. Но запах гари был слишном реальным, как сгоревший порт, обугленная крыша крепости Миствейл и страх в глазах горожан. — Людям нужен праздник, — входя в комнату, сказала Мавен. — Это дает им ощущение контроля. Все тот же сиреневый камзол нараспашку, простая бледно-желтая блуза и такого же цвета штаны. Единственное украшение — тонкое витое кольцо с ключами на ремне. Ничего не изменилось внешне, но в чем-то Мавен неуловимо преобразилась. В повороте головы, в изгибе губ ощущалось наслаждение: делами на медоварнях, благополучием семьи, солнечным утром и, возможно, не менее ласковой ночью, но прежде всего — собой. Мавен всегда себя любила, но сегодня это чувство было почти заразительным.
— А если нападет дракон? — спросил Цезенний, шагнув ей навстречу. — Лайла готовит укрытия. Ярл приказала выселить весь район нищих, которые жили на севере города в сточных тоннелях. Зловонные подземелья были когда-то частью древних катакомб, но много лет назад проход засыпало. По крайней мере, так думал Делвин. Судя по всему, в крепости Миствейл придерживались того же мнения, Лайла надеялась откопать подземные коридоры, ведущие за пределы города. Стражники сменили мечи на лопаты и кирки и с раннего утра до глубокой ночи расчищали завал. — Праздник через шесть дней, — возразил легат. Мавен не ответила, только сильнее расправила плечи. Несколько секунд царила тишина, потом Цезенний прошел по комнате и взял со стола шлем. — Что ж, послушаю, что скажет ярл. И вышел из комнаты. — Что решили? — усаживаясь за стол, спросила Мавен. В кабинете стоял тяжелый воздух, окна были закрыты, а портьеры задернуты. Сквозь узкую щель проникало солнце и прорезало сумрак тонкой линией света. Я остановилась там, где она, будто нарисованная мелом, пересекала ковер. — Мы тебе поможем. Нордка улыбнулась, словно говорила «Другого я и не ожидала», откинулась на спинку кресла и переплела на животе пальцы. — Сколько? — Двадцать. Короткое молчание, смех. — За такие деньги я могу нанять Темное Братство и заказать всех рифтенских придворных, включая тебя. Я улыбнулась. — Ты станешь ярлом, деньги потекут рекой. Пять тысяч вперед, семь — как сядешь на трон, остальные восемь в течение двух лет. Мавен не шелохнулась, веселье пропало из глаз. Я расстегнула левый рукав и вытащила маленький свиток, перевязанный лентой. Подошла к столу и протянула нордке. Некоторое время она не сводила с меня глаз, потом взяла свиток, нехотя развернула. — Что это? — План катакомб под Рифтеном. Ты найдешь их, когда станешь ярлом. Вот здесь, — я ткнула пальцем в карту, — отмечена длина коридоров, а здесь размер подземелий. — Тех самых, что скоро откопает Лайла? Нордка усмехнулась и скрутила свиток. Я обошла стол и, подобрав подол, устроилась в противоположном кресле. Мавен нравилось смотреть на собеседника сверху, поэтому для меня оно было совсем низким. — Она откопает затопленные обвалившиеся тоннели. Чтобы привести их в порядок уйдет не один месяц. Мы же предлагаем часть Крысиной норы, где живем уже много лет. Потолки укреплены, ни корусов, ни пауков. Немного крыс и плесени, как и везде. Нордка молчала. Рядом на столе по краю бокала ползала жирная муха. — Допустим, ты найдешь план старых катакомб в миствейловской библиотеке, — продолжала я. — Кто бы мог подумать! Все это время он лежал у Лайлы перед носом, а она? Выселила целый район, потратила столько времени и что нашла? Затопленные подземелья. А ты найдешь катакомбы, которые спасут всех горожан. Я ведь говорила, что один из коридоров ведет за пределы Рифтена? Лицо Мавен оставалось непроницаемым. Я уперлась в подлокотники и соединила руки кончиками пальцев. — А еще ты можешь уничтожить Гильдию воров. Она прищурилась, мол, не ослышалась ли. — Ты ведь не будешь искать катакомбы сама, прикажешь стражникам. Что они там найдут? Может, ничего, а может, бандитское логово. Ворюг, дружно похрапывающих на старых топчанах. За двадцать тысяч мы устроим и это. Мавен пробежала взглядом по моему лицу, будто искала следы насмешки. — Я их казню. Я пожала плечами. — Как хочешь. Она вскинула бровь, встала и, сложив руки за спиной, уставилась на портрет на стене. С него улыбалась юная темноволосая нордка в пышной голубой блузе. Молодая Мавен? Ингун? — Как вы собираетесь разоблачить Лайлу? — Узнаем с кем из Братьев Бури она путается, а главное как. Это поможет выяснить где и когда она передаст мятежникам новый груз. — А если она не будет им больше помогать? — Будет. Мавен поглядела на меня и снова прищурилась. — Что вы задумали? Я улыбнулась. — Пока ничего. Нордка уперлась ладонями в столешницу. Та скрипнула, а муха залетела в бокал и принялась ползать по стенкам. — Я хочу, чтобы ты все мне рассказывала, каждую скампову мелочь. И не делала ни единого шага без моего одобрения. — Если не станешь вмешивать своих людей. Нордка открыла рот, явно собиралась возразить, но не стала. Громко выдохнула, снова села. — Хорошо. Муха упала в янтарно-желтый напиток на дне бокала, пронзительно зажужжала. — Я заплачу пятнадцать тысяч. Три в Тирдас, пять когда сяду на трон и семь в течение двух лет. Я сложила губы в трубочку, качнула головой. — Значит, до встречи в Тирдас. Встала. — Ах да. Достала из поясной сумки маленькую деревянную шкатулку и поставила перед Мавен. Нордка обожгла меня взглядом, подцепила ногтем крошечную защелку и открыла. На бархатной темно-синей подушечке переливались бриллиантовые серьги. — И что это? — Ты заказала их в подарок Ингун. Забыла? По коридорам и комнатам крепости Миствейл гулял промозглый ветер, раздувал тяжелые портьеры, гасил свечи, разбрасывал бумаги, перья и даже свитки, но не сумел развеять запах гари. Покои Лайлы почти полностью выгорели, верхние этажи затопило, но остальная крепость почти не пострадала. Ярл перебралась в гостевую комнату, повторяя, что настоящий правитель сможет жить и в гнилой лачуге, но доказывать не спешила. Наоборот, взялась за восстановление прежних покоев, пригласив со всего Скайрима лучших каменщиков и плотников. Некоторые уже приехали и готовились к работе, пока слуги расчищали пепелище. Это не помешало Лайле устроить пир в честь легата Цезенния. Торжество лицемерия началось прошлым вечером и длилось до раннего утра. Я порывалась уйти еще до полуночи, но Лайла не позволила, под видом гостеприимства и искренней заботы велела переночевать в крепости. Ярл не любила меня, как и всех имперцев, и ни за что бы не даровала титул тана. Но пять лет назад она хваталась за любую возможность снискать расположение Империи. В то время знатные титулы в Рифтене носили только норды, Ануриэль убедила Лайлу сделать таном имперца. Я оказалась единственной, кто подходил: довольно состоятельная, а главное, способная написать свое имя и прочесть семь томов по истории Рифтена, законам и религии. Церемония была простой, но ярл пригласила из столицы знать и устроила целое представление. К счастью, почти никто не приехал, а те, кто все-таки присутствовал, быстро о нем позабыли. И все же Лайла держала меня при дворе. Никогда не приглашала на советы и мой голос ничего не решал, но никто не запрещал мне гулять по крепости. С самого полудня я успела поболтать с тремя служанками, поварихой и парой стражников. Расхваливала Лайлу, восхищалась преданностью Империи, ловила каждую усмешку, каждый сдержанный кивок и необычное замечание. — Простите. Два норда, словно носилки с раненым, несли по коридору длинную доску, я посторонилась и вышла в зал. От ночного торжества не осталось и следа, столы сдвинули в середину, сверху положили лавки. Возле главных дверей разговаривали незнакомцы, показывая пальцем на одну из стен. — А если здесь? — Стена сырая. — Сверху натекло, за пару дней высохнет. — Не высохнет. Она все время сырая, гляди какая плесень. Да вот же, под самым потолком. — Ну у тебя и глаза. Я застыла. Голос, громкий и ясный, мог принадлежать только одному человеку. — Лучше на той, меньше места, зато больше света. Незнакомцы обернулись к противоположной стене, самый высокий — норд — отошел в сторону, и я увидела коренастого имперца в бархатном дублете цвета обожженной глины. Кожа на руках и лице пестрела от веснушек, а убранные в хвост волосы были такими рыжими, что в свете факелов казались почти красными. Кровь будто вспыхнула, обожгла изнутри. Цицерон повернул голову, наши взгляды встретились и радость, скользнувшая в его глазах, еще сильнее разозлила. Я возвратилась в коридор, вслед раздался дружный смех. Ускорила шаг, с трудом удержалась, чтобы не опрокинуть один из канделябров, и повернула к черному выходу. Мы не виделись около недели. Почти все время я проводила в Гильдии или где-то в городе, а Хранитель уехал к Матери Ночи. Меньше всего я ожидала его встретить здесь. — Заблудились? — послышалось позади, кажется кто-то из стражников. — Нет, благодарю, — голос Цицерона. — Чужакам туда нельзя. Я прошла мимо кухни, с силой толкнула тяжелую дверь. В саду царило веселье. На широкой каменной ограде, подтянув под себя ноги, сидел темноволосый бретонец, играл на лютне и пел про легкомысленную пастушку. Рядом кружились в незнакомом танце три длинноногие нордки, их красные платки раздувались на ветру, словно паруса корабля. Я выдавила приветливую улыбку и устремилась к беседке. На полянах валялись обугленные доски и куски черепицы, повсюду растекались черные лужи, из которых кое-где торчала трава. Под сапогами хлюпало. Я поднялась в беседку, оставляя на сером камне грязные следы. Глубоко вздохнула и обернулась. Заслоняясь ладонью от солнца, по дорожке шел Хранитель. Бархатный дублет был великоват в плечах и безнадежно устарел. Сиродильские модники, в том числе и мой отец, щеголяли в таких лет двадцать назад. На плече болталась большая кожаная сумка. Менестрель что-то сказал убийце, тот покачал головой и крикнул: — В другой раз! Медленно взошел по ступеням и остановился рядом со мной. Кровь разгоралась, будто пыталась сварить изнутри. Заявившись в крепость Миствейл, Цицерон поставил меня под удар. Рано или поздно Мартин узнает, что Хранитель Матери Ночи разгуливал по Рифтену, и все поймет. — За убежищем следят, — сказал Цицерон. — И за мной. Сердце болезненно сжалось. — Я думаю, это человек Мартина. Песня оборвалась, обрушилась тишина. По саду прокатился женский смех, грудной и переливчатый, а бретонец снова заиграл, на этот раз что-то лирическое. Хотя музыка звучала достаточно громко, убийца шагнул ближе и зашептал: — Если он узнает, что ты прячешь дома Хранителя, сразу смекнет что к чему. Мне нельзя таиться, а ты должна вести себя так, будто ничего не задумала, будто все идет по плану, — в глазах заплясали огоньки, он воскликнул: — Ты ищешь! — взял меня за руки и снова зашептал: — ищешь ключи к моему сердцу, к моим слабостям. Ждешь, когда я расплавлюсь и открою слово. Всего одно. То, что отделяет тебя от Матери Ночи. То, что откроет дверь. Я вырвала ладони из его пальцев и отступила. Огоньки погасли, Цицерон облизал губы. — Я пытался предупредить, приходил и ночью и утром, но тебя не было. Верзилу твоего тоже искал и ту девчонку с драгоценным именем. Ассасин покачал головой. Я прошла по беседке, рассматривая ветвистые трещины на каменном полу. — Он в Рифтене? Тот, кто за тобой следит. — Возможно. Последний раз я видел его у Айварстеда. — Как он выглядит? — Здоровенный норд, седой, но не старик. — Он следил за убежищем? — Да. На берегу и у самой двери были следы, он их замел, но не слишком умело. Я обернулась и вопросительно посмотрела на Цицерона. Стены беседки — увитые плющом решетки — почти не спасали от солнца. Убийца щурился и от этого выглядел насмешливо. — Я возвращался в Данстар и увидел на горизонте дым, много дыма. В городе все было спокойно, на улицах ни души. Я сразу в таверну — узнал, что на Морфал напал дракон, сжег чуть ли не половину города. Многие данстарцы поехали помочь да поглазеть. Это все трактирщик рассказал, а норд, седой, невдалеке сидел, украдкой меня разглядывал. Я не придал значения, пока следы не нашел. — Может, это кто-то из охотников? — Охотники, рыбаки… Эту часть берега все стороной обходят. Убежище отпугивает чужаков, дверь можно найти, только если знать где искать, — Хранитель почесал кончик носа и продолжил: — Весь следующий день я посвятил Матери Ночи, потом отсыпался. Вышел из убежища, там никого и следов никаких. Отправился в город, Седого на одной из улиц заметил, но сделал вид, что нет. Он за мной до самого порта шел. Там народ собрался, глашатай что-то кричал, я ничего не понял сначала, — он на мгновение замолчал, глядя куда-то мимо меня. — В общем, что на Рифтен дракон напал и что ярл местная ищет мастеров крепость восстанавливать. Многие возмутились, дескать, Морфалу куда больше помощь нужна, но двое вызвались. Слышал, как договорились вечером в таверне встретиться, я собрался и тоже пришел. — И кто ты? — Печник. Я вскинула брови. — Недавно приехал из Сиродила и надеюсь хорошенько навариться. — На печах? Он улыбнулся, вытащил из кармана цветастый платок и протер от сажи каменную скамью. Но не для того, чтобы сесть. Расстегнул на сумке ремешок и принялся выкладывать свертки — штук десять, не меньше — каждый аккуратно развернул. На плотной ткани лежали небольшие глиняные плитки, расписанные узорами и рисунками, выцветшими от времени, но по-прежнему завораживающими. Паслен и колокольчики, озеро с утками, солнечный луг, осенний лес, ажурные завитки. Такими плитками в богатых домах Сиродила украшали печи. Неужели Цицерон убил какого-то мастера? — Откуда у тебя все это? — Мой отец был печником. Я подняла глаза, не зная верить или нет. — Это все нарисовал он? — Почти, — Хранитель указал на пейзаж с кораблем и сказочных птиц. — Эти две мои. Снова сунул руку в сумку и вытащил еще один сверток. — А это тебе. Я развернула ткань: на маленькой плитке танцевал рыжий шут в красно-черном наряде почти как у Цицерона. Носки сапог, очень длинные, закруглялись и напоминали раковину улитки, а колпак был усыпан золотыми бубенцами. Краски выглядели очень яркими и все еще пахли маслом. Я улыбнулась. — У тебя талант, — осторожно потрогала рисунок, шершавый и чуть выпуклый. — Спасибо. Плитка снова скрылась под тканью и очутилась в моей поясной сумке. — У Лайлы будет красивая печь? — Пока не знаю, ждем приема. Ларс, один из моих новых приятелей, считает, что мы больше заработаем на мозаиках. Я прищурилась. — Ты в самом деле собираешься всем этим заниматься? Он пожал плечами. — Почему нет? — А Мать Ночи? Тебе же придется постоянно уезжать. — Что-нибудь придумаю. Я скрестила руки на груди. — Почему твои приятели засмеялись, когда меня увидели? Хранитель дернул уголком рта. — Они считают, что я в тебя влюбился. — Почему? — Я задаю про тебя много вопросов. — У кого? — У местных. Я помолчала. — Значит, мы знакомы? — У меня сломалась телега недалеко от Вайтрана, ты подвезла меня и обещала подумать насчет печки. Я хмыкнула. Бросила быстрый взгляд на солнце. — Мне пора. — Погоди. Цицерон снова открыл сумку, в бледных руках появилась книга в черном переплете, небольшая, в две мои ладони. — Я нашел ее в гробу Матери Ночи, когда впервые его открыл. Я сдвинула брови. — И что там? Помедлив, будто сомневаясь, он дал мне книгу. — Не знаю. — Как это? — Страницы пустые. Я сильнее нахмурилась. Книга холодила пальцы, на первой странице ничего: ни названия, ни автора, чистый лист. На второй виднелись строчки. — Догматы! Все пять. Вот, неужели не видишь? — Нет, — Цицерон поморщился. — Что там? Что дальше? В глазах разгорался знакомый блеск. Я перелистнула. — Какие-то рисунки. Вот это, видимо, Мать Ночи, вокруг нарисована ладонь, над пальцами написано: «Слышащий» и четыре раза «Говорящий». Хранитель тоже есть, на запястье. А тут, похоже, все остальные, душители, ассасины, палачи, стрелочками показано кто кому подчиняется. Я снова перевернула страницу. — Здесь про Черное Таинство, опять рисунки, довольно натуральные. А дальше, дальше ничего, — я пролистала всю книгу, — ни строчки. Цицерон сжал кулаки. — Проклятье! Выдохнул и пригладил волосы. — Ладно, может, не время. Проглядывай ее иногда и спрячь, хорошенько спрячь, — он оглянулся, будто только сейчас испугался, что нас могут подслушать и спросил: — Ты уже решила, как убьешь Грелод? — Спасибо, — я взяла кружку и сделала несколько глотков, вода приятно остудила горло. — Он из-за этого ушел? Детей хотел? Я тяжело вздохнула и поставила кружку на стол. Пальцы снова сжали платок. — Не думаю, что только из-за этого, но да, о детях он мечтал. Лоб Констации прочертили морщины, во взгляде застыла печаль и легкая неловкость. — Так я в Скайрим и вернулась. Думала забуду, встречу кого-нибудь, но не случилось. Время упустила, а семью хочется. Я промокнула глаза, высморкалась. — Простите. — Не извиняйтесь, я часто вижу слезы, — сказала Констанция, заерзала и добавила: — Грелод всем отказывает. — Почему? Имперка пожала плечами. — Возможно, считает, детям лучше здесь. — Вы тоже так думаете? Она покачала головой. — Ребенок, большой или маленький, должен расти в семье. Из соседней комнаты доносились голоса, тихие, сосредоточенные, совсем непохожие на детские. Я провела в приюте почти полчаса, но ни разу не услышала смеха или крика. — Пожалуйста, поговорите с ней. Убедите, чтобы приняла меня, о большем не прошу. Констанция вздохнула. — Я попробую. Но вы должны успокоиться, она не выносит слез. Когда имперка вышла, в приоткрытую дверь высунулась растрепанная голова. Разинув рот, на меня уставился Хроар. Значит, не сбежал. Я улыбнулась и приложила к губам палец, мальчишка не шелохнулся, только часто заморгал. — Хроар, пусти меня, будь добр. На кухню вернулась Констанция. — Пойдемте, она вас ждет. — Спасибо! — воскликнула я и встала, едва не опрокинув стул. — Она всем отказывает. Помните? Хотите с вами пойду? — Боюсь, что тогда точно расплачусь. Имперка поджала губы и указала на дверь. Мы очутились в просторной комнате, заставленной маленькими кроватями и стульями. Пахло чем-то затхлым и горьким. Первое место в городе, где гари почти не чувствовалось. Дети молча глядели на меня. Хроар был самым старшим. На единственном сундуке сидел имперец лет восьми, маленький палец застыл под строчкой в книге. Рядом на дощатом полу сидел другой имперец, чуть постарше, наверное, слушал как первый читает. У окна на кровати, обхватив колени руками, лежала девочка в сером платье. Румяная круглолицая нордка, по описаниям Хроара совершенно не похожая на Аруну. Вероятно, новенькая, за которой ездила Констанция. Других девочек в комнате не было. 
Мы остановились возле дальней двери. — Готовы? — спросила имперка. Я кивнула, и она постучала: три коротких громких удара. Тишина, волнительная, липкая. — Да, — послышалось из-за двери. Голос сухой, хрипловатый. — Удачи, — прошептала Констанция и открыла дверь. Грелод держала детей взаперти и сама нечасто появлялась в городе. С прошлогоднего Фестиваля она сильнее похудела, черты лица заострились, а кожа, морщинистая, тонкая словно лепестки горноцвета, как будто слегка пожелтела. В остальном старуха не изменилась: седые волосы были собраны в аккуратный пучок на затылке, на костлявых плечах висело простое бесцветное платье, прикрытое шалью. — Добрый вечер, — сказала я. Грелод не ответила. Она сидела за столом в углу, откинувшись на спинку обитого кожей кресла. Судя по мятому покрывалу на кровати, еще три минуты назад она отдыхала, возможно, даже спала. Под дружный скрип половиц, я пересекла комнату и села на противоположный стул. — Мне нужен ребенок. — Мы не отдаем детей на усыновление, — сказала старуха и плотнее закуталась в шаль. — Не тратьте времени, ни моего, ни своего. — Я ничего не говорила про усыновление. Я сказала, что мне нужен ребенок. Нордка изогнула бровь. — Есть разница? Я оперлась на спинку стула и сложила ладони на коленях. — Усыновление подразумевает, что ребенок становится частью семьи, где его кормят, одевают, балуют и любят. Мне он нужен для других… целей. Грелод чуть прищурилась, помедлив, спросила: — Для каких же? — Как вам сказать, — я закусила губу и поглядела в окно. Оно было таким грязным, что закатное солнце казалось мутным пятном. Свет с трудом проникал сквозь стекло и окутывал комнату тусклой розовато-лиловой дымкой. — Дело в том, что я получаю удовольствие не так, как обычные люди, — договорила я и снова посмотрела на Грелод. Она не ответила, не пошевелилась. — Я не привыкла говорить об этом с незнакомыми людьми. Скажем так, мне нравится, когда дети мучаются. На этот раз тишина была глубокой, почти затягивающей. — Я пыталась мучить взрослых, но это не то. Они угрожают, потом умоляют, снова угрожают, а потом сдаются. Очень быстро сдаются. С детьми по-другому. Они слабее, но держатся до последнего. Знаете, почему? Грелод по-прежнему не шевелилась, но изменились глаза. Только что они принадлежали старухе, холодной и безразличной, а сейчас сверкали, играли огненными искорками. — Они наивны. И верят, до самого конца верят, что их спасут, — закончила я. — Что если я пойду и расскажу все это страже? — тихо спросила нордка. Я чуть склонила голову. — А вы расскажете? Долго, почти минуту, мы глядели друг на друга. — Кто вам нужен? — спросила Грелод и зыркнула на дверь. — Больше всего мне нравятся сестры, брат и сестра тоже подойдут. — Вы говорили про одного ребенка. Я пожала плечами. — Это вопрос денег, разве нет? Грелод усмехнулась и пожевала губами. — У нас нет ни сестер, ни братьев. Морщины на переносице и в уголках рта напоминали трещины. Я снова пожала плечами. — Тогда любой ребенок подойдет. Отвязала от пояса кошель и положила на стол. — Здесь пятьсот септимов. Еще тысячу я заплачу во время сделки. Старуха даже не взглянула. — Когда вам нужен ребенок? — На следующей неделе, в День шута.