Воруй. Убивай. Люби.

— Лора? Голос у него был мягкий и приятный, с едва заметной хрипотцой, как после простуды. Светлые, словно солома, волосы чуть прикрывали уши. На гладко выбритой щеке отпечатался шов от подушки. — А вы? — Герсей. Бретонец протянул руку и улыбнулся, просто и приветливо. Где я слышала это имя? Рукопожатие было легким, а ладонь жесткой, в мозолях, какие бывают от постоянных упражнений с мечом. — Можно? — Герсей кивнул на лавку. Осанка благородная, воинская, одежда простая: льняная рубаха, холщовые штаны с потертыми коленями и сапоги из жесткой кожи — чистые, будто не месили по дорогам грязь. Я кивнула, и Герсей сел. Бросил взгляд за окно, словно проверял, не собирается ли дождь. Слегка вздернутый нос придавал лицу лукавства и какой-то детской миловидности, хотя, судя по едва заметным морщинам возле губ и бровей, бретонцу было не меньше тридцати. Он вытащил из кармана маленький конверт, положил на стол и двумя пальцами пододвинул ко мне. Я увидела знакомый почерк, два слова: «От Адрианны». Сердце ударило невпопад. — Я пока на кухню. Будете что-нибудь? Я покачала головой. Герсей снова встал и ушел. Несмотря на ранний час, в таверне был народ. У стойки за кувшином вина болтали два бородатых крестьянина. Один поглядывал на дальний стол и что-то шептал второму. Там потягивали пиво четыре имперских солдата, ели бараньи ребра и, соревнуясь в меткости, бросали кости в медный таз на полу. В конверте был сложенный втрое листок. Я развернула его, услышала, как на кухне хлопнула дверь, бретонец что-то сказал, а Мралки, хозяин таверны, расхохотался. Взгляд побежал по строчкам. «Привет. Прости, что не приехала, простудилась сильно. Сейчас мне лучше, а сил нет. Насчет твоего платья — портной его сшил, но постоянно возникали проблемы. То не хватало ткани, то не подходили по цвету нитки, то не получались кружева. Он справился, но вышло не совсем как на твоем рисунке. Платье везет Герсей, ему можно доверять. Я отдала ему оставшиеся деньги, чтобы купил коня и повозку. Если не начнется война, я вернусь в Вайтран через пару недель. Приезжай». Я нахмурилась. Писала Адрианна, ее почерк и обороты. Она, правда, заболела? Кто этот Герсей? Почему ему можно доверять? Снова хлопнула дверь. Бретонец вернулся с кувшином и двумя кружками, зажав в зубах румяный крендель. Поставил посуду и уселся, откусив от кренделя большой кусок. Прожевал и не то сказал, не то спросил: — Вы, наверное, волшебница. У него были светлые, серо-голубые глаза и обветренная, слегка загорелая кожа, какая бывает у моряков спустя месяц-другой после плавания в Хаммерфелл или Эльсвейр. — Правда? — Хорошо деретесь, — снова не то вопрос, не то утверждение. Он взял кувшин, наполнил кружки чем-то золотистым. Кажется, сидром. — Такие, как вы, не ездят в одиночестве. — Может, они со мной, — я кивнула на солдат. Герсей покосился на дальний стол и рассмеялся. Придвинулся и прошептал: — Я оставил его неподалеку, ваш ящик. От него пахло мылом. В уголке правого глаза, рядом с переносицей, виднелась родинка, маленькая, словно хлебная крошка. — Адрианна сказала не светить, — продолжал бретонец. — Я спрятал его под скалой, но он такой тяжелый. Телега оставила борозды. Я разрыхлил как мог, травой присыпал, листьями. Но вышло не очень. Вы уж простите. — Покажете? — Конечно. Но если вы не против, сперва я поем. Он отстранился, оторвал от кренделя еще один кусок и сунул в рот. В зале появился худощавый норд, лысый, с густыми черными бровями. Пряча в уголках губ улыбку, он принес поднос, заставленный посудой, и принялся расставлять перед Герсеем. Масленка, плошка с куриным паштетом, миска бараньего жаркого, тарелка с сыром и копченой лососиной, несколько ломтей ржаного хлеба, кусок медовика и три сахарных рогалика. — Приятного аппетита, — хохотнул хозяин и похлопал Герсея по спине. Подмигнул мне и ушел. — Угощайтесь, — сказал бретонец, взял нож и принялся намазывать паштет на остатки кренделя. — Спасибо. По сравнению с этим праздником жизни, мой завтрак был бедняцким. — Особенно круассаны, только из печи. Он откусил от кренделя. — Круа… что? — Круассаны. Бретонец указал на рогалики. Вдруг они отравлены? Наверное, если бы он хотел меня убить, то выбрал бы способ попроще. Я улыбнулась, выбрала самый маленький. Горячий и сладкий, он хрустел на зубах и оставлял на пальцах масляные следы. — Откуда вы знаете Адрианну? — спросила я. — Мы познакомились в Маркарте. Ее отец просил ей письмо передать. Ого, он знает Провентуса. А с Адрианной знаком неделю, в лучшем случае — две или три. С чего такое доверие? — Сильно она простудилась? Бретонец свел брови. — Ее лихорадило, кашель сильный, — сказал он, делая очередной глоток. — В Маркарте проездом был неплохой целитель. Адрианна выглядела лучше, когда мы прощались. Между нами прогудел толстый темно-бурый шмель, ударился в оконное стекло и, недовольно зажужжав, полетел обратно. — А вы давно знакомы? — спросил Герсей, пододвигая тарелку с жарким. — С детства. — Росли вместе? — Вроде того. — В Скайриме? Я кивнула. — А вы давно у нас? Как и все бретонцы, недавно приехавшие из Хай Рока, он растягивал часть гласных, а в некоторых словах иначе ставил ударения. — С начала весны. Как и Цицерон. Я невольно оглянулась, снова посмотрела на Герсея. — И как вам? — Скайрим? — Ага. Он задумался. — Выматывает. Убрал со лба волосы, но они тут же упали обратно. — Правда? А чем вы занимаетесь? — Помогаю людям. — Наемник? Он вскинул брови, улыбнулся. — Вроде того. А вы? — Чем занимаюсь? Он кивнул. — Делаю украшения. — Понятно, почему ящик тяжелый. — Да? — Там золотые слитки. Возвратился Мралки, узнал, все ли вкусно и спросил, откуда мы приехали. Я ответила, что из Вайтрана, Герсей — из Маркарта. К счастью, Маркарт волновал трактирщика сильней. Герсей рассказал, что ярл Игмунд ввел военное положение. Стражники дежурят целыми днями, ночуют в казармах и почти не видят родных. В город тяжело попасть и так же тяжело уехать, всех допрашивают и досматривают. На вопрос не видел ли Герсей дракона — бретонец покачал головой. Сказал, что приехал после нападения, город почти не пострадал, сгорела только кузница, единственное деревянное здание. Говорил в основном Герсей, но тарелки каким-то чудом опустели. Пока Мралки возвращал их на поднос, бретонец забрал из комнаты большую заплечную сумку и одноручный клинок в кожаных ножнах. Надел шерстяную тунику такого нежного голубого цвета, что я невольно задумалась, чем красили ткань — васильком или гречавкой? Когда мы вышли на улицу, утреннее солнце выглядывало из-за соседнего дома, словно нашкодивший мальчишка. Тракт, проходящий через деревеньку, был главной и единственной улицей Рорикстеда. По обе стороны располагались небольшие каменные домики с соломенными крышами, окруженные огородами, сараями и загонами со скотом. Ветер принес запах навоза, взъерошил Герсею волосы, потрепал ленту на моей косе. Бретонец посмотрел на лужи — ночью шел дождь — вздохнул и подставил мне руку. Я взяла его под локоть, и мы спустились с крыльца. Медленно и плавно дорога поднималась на вершину холма. Справа в загоне хрюкали темно-рыжие свиньи с висячими ушами, слева копала грядки пожилая нордка. Увидев нас, она выпрямилась и вытерла тыльной стороной ладони лоб. Я улыбнулась, Герсей чуть склонил голову и поздоровался. Вскоре мы прошли всю деревню и остановились на вершине холма. Впереди тянулись зеленые луга с голубыми и оранжевыми пятнами горноцветов, вдалеке торчали скалы, похожие на громадные серые клыки. Позади золотились крыши и змеилась дорога, совершенно пустая. — Ждете кого-то? — спросил Герсей. — Скорее нет, чем да. Мы пошли дальше. — Как вы уехали, если всех досматривают? — Повезло, — откликнулся бретонец. Он был выше меня на пол головы. — Ну, и приврать пришлось, конечно, — добавил и расплылся в улыбке. — Нам сюда. Мы свернули с дороги и пошли к скалам. Высокая, мокрая после дождя трава дочиста отмыла сапоги. Не сразу я заметила, что кое-где она примята, а некоторые травинки и цветки пожухли. Скорее всего, телега проехала здесь, а Герсей отлично замел следы. Любопытно. За скалой, где лежала тень и рос густой кустарник, стояла длинная повозка с темным от воды пологом. Мы обошли ее, остановились сзади. Герсей откинул ткань, и я увидела большой ящик из плотно сколоченных досок. Пряно пахло деревом. — Ваш красавец. Герсей сорвал травинку, сунул в зубы и прислонился к повозке. Вокруг, попискивая, кружились комары. Я провела ладонью по шершавым доскам. Что если история циклична, и повторяются все, даже самые странные, события? — Что-то не так? Я покачала головой. — Нет, все хорошо. Просто не верю глазам. На мгновение повисла тишина. — Будете проверять? — Что? — Все ли на месте. Если с саркофагом что-то не так, заметит только Цицерон. — Нет. Я снова покачала головой и, отмахиваясь от комаров, обошла повозку. — Сбруя парная, да? — Ага. Бретонец шел за мной, сунув руки в карманы. Травинка прыгала из одного уголка губ в другой. — Кони в деревне. Один мой, другой ваш. Вы верхом? — Да. — Отлично. Ящик тяжелый, двум коням легче. Я кивнула. — Как отблагодарить вас? Могу подвеску сделать или перстень, только выберите камень. Если дело открывать будете, помогу людей найти, место выбрать, рассчитать все. Бретонец вытащил травинку. — Не нужно ничего, спасибо. Я даже рад был уехать. — Если передумаете, я живу в Рифтене. Кажется, или правое колесо слегка перекосило? Будет очень смешно, если оно сломается. — Я еду в Солитьюд, — сказал Герсей. — Если вам по пути, можем поехать вместе. Я почесала бровь. — По пути. Но если спешите, лучше езжайте. Бретонец прихлопнул комара на шее, улыбнулся. — Не спешу. — Вы уже были в Солитьюде? — спросила я. — Один раз, — ответил Герсей. Он крепко держал поводья, но кони не нуждались в понуканиях. Дорога спускалась с пригорка, и они бежали рысью: крупы подпрыгивали, мотались хвосты. Соловой — желтоватый со светлой гривой — принадлежал бретонцу. Серого в яблоках я купила в Айварстеде, а позади, привязанный к повозке, бежал гнедой из Маркарта. — И как вам? Герсей прикусил губу, задумчиво глядя в небо. — Слышали бретонскую пословицу: «Найди новый холм и стань на нем королем»? — Да. — Большинство наших городов — крошечные крепости или деревни вроде Рорикстеда. Ты живешь там всю жизнь и даже не представляешь, как выглядит Вэйрест или Камлорн. Бретонец прищурился и, приложив ладонь ко рту, зашептал: — Солитьюд — самый большой город, который я видел. Взял поводья в обе руки и добавил: — Он потрясающий. Не верится, что его строили люди. Так высоко, на ледяном ветру. Такая выносливость! Пахло цветами и сырой землей. По колеям текли глубокие, бурные ручьи, из-под колес летела грязь. — Что вам понравилось больше всего? — В городе? — Да. — Не знаю. Все. Мрачный замок, Храм Богов, мельница, рынок. Рынок, — повторил он и мечтательно улыбнулся. — Что? — я рассмеялась. — Сколько там всего! Киши, потажи, бисквиты, тарты… Наверное, столичные торговцы и не знали таких названий. — А какие там яблочные пироги в конце лета, — добавила я. Герсей чуть склонил голову. — А вы не в Солитьюд едете? — Увы. — Жаль. Бретонец закашлял. — Достаньте, пожалуйста, флягу. Она сбоку, в кармане. Он кивнул на сумку, лежащую за нашими спинами между облучком и навесом. Фляга была почерневшей, будто ее бросали в огонь, и одновременно ржавой, словно часто лежала в воде. Я отвинтила крышку. — Спасибо. Герсей отпил немного, снова уставился в небо. Оно было ясным, солнце поднималось все выше, и день обещал быть теплым. — Драконов высматриваете? — спросила я, вертя в пальцах крышку. Брови бретонца взметнулись. — Видели их? Я кивнула. — Двоих. — Где? — Одного под Фолкритом, второго в Рифтене недели две назад. Чуть не спалил весь город. — Да, я слышал. Бретонец поморщился, потер шею. Сделал еще один глоток и забрал крышку. — А вы? — Что? — Видели драконов? Он вздохнул. — Лучше бы не видел. Многие не хотели говорить о драконах. Некоторые по-прежнему не верили, считали всеобщим помутнением, баловством чародеев. Кто-то видел собственными глазами, лишился дома или потерял в огне родных. Возможно, бретонец был из последних. Повисла тишина. Расслабив шейный платок, я расстегнула на дублете верхнюю пуговицу и мыслями вернулась в Рифтен. Всю неделю город кипел от новостей. Началось со смерти Ульфрика. По слухам, его убили во время молитвы в храме Талоса, а убийцей был новый жрец. Говорили, он сбежал, и это казалось невероятным. Большинство рифтенцев считали, что ему помогла Империя или Талмор, а кто-то винил данмеров. Второй новостью стало убийство в усадьбе Рифтвельд. Там нашли мертвую хозяйку сиротского приюта и старого норда, в котором опознали охотника, жившего в горах. Кто-то воткнул ему в шею кинжал, а старухе перерезали горло и пронзили сердце. Об этой истории у горожан не было единого мнения. Грелод вела тихую жизнь, а для любовных страстей казалась слишком старой. Версии, одна ужасней другой, появились позже, когда я принесла в город умирающую Аруну. Как и говорила старуха, я нашла девочку в заброшенной землянке недалеко от озера. Маленькая нордка лежала на облезлой козлиной шкуре в луже собственной мочи и едва дышала. Я влила ей в горло целебное зелье, хотела уйти и не светиться, подкинуть Констанции или Марамалу безымянное послание, но поняла, что Аруна не дотянет. Укутав девочку в плащ, я отнесла ее в город. Стражники у ворот опешили и, бросив пост, пошли со мной. Марамал узнал Аруну. Сказал, что Грелод приводила ее зимой, чтобы вылечить хрипунца. Выпроводив встревоженных посетителей и закрыв храм, жрец осмотрел девочку и срезал платье. Старое и застиранное, оно болталось на Аруне, как на кукле, но правая рука так опухла, что снять его, не навредив, было невозможно. От одного взгляда на опухшее потемневшее плечо хотелось повернуть время вспять и убить Грелод еще раз. Марамал сказал, что кровь отравлена, а руку не спасти, но Аруна цепляется за жизнь, и это обнадеживает. Жрецы забрали ее для первого исцеления, а стражники отвели меня к капитану. Снова и снова я рассказывала, как нашла девочку, показала место. В конце концов, меня отпустили, а у Констанции Мишель, новой хозяйки приюта, начались непростые времена. Она оправдывалась, говорила, что уезжала за новой сироткой, когда Аруна пропала. Что Грелод сказала, будто девочку забрала объявившаяся из Маркарта тетка. Констанцию оставили в покое, но через несколько дней Аруна очнулась и заговорила. В мельчайших деталях рифтенцы узнали, как Грелод мучила детей. Констанцию обвинили в равнодушии и бессердечности, а Лайла поставила под сомнение, что имперка сможет управлять приютом. От немедленного изгнания ее спасла только преданность детей, хором повторявших, что госпожа Мишель всегда их защищала. Третьей новостью, самой спокойной, стало исчезновение Серлунда. По словам одной из кухарок, в тот же день из крепости Миствейл пропала молоденькая служанка. Горожане решили, что младшему сыну Лайлы надоело терпеть унижения, и он сбежал с возлюбленной. Красивую историю обсуждали пару вечеров и забыли. Но Лайла не забыла и послала на поиски сына троих стражников из личной охраны. Наверное, отправила бы больше, но время было не из лучших. Смерть Ульфрика ударила по ярлу, но не расшатала. В крепости понимали, что без помощи Братьев Бури восстание не выиграть, поэтому Лайла позволила Цезеннию ввести в город отряд легионеров. Это усложнило задачу, но не помешало мне прочесать крепость в поисках ключа к шифру. Я побывала в новых покоях Лайлы, ее хускарла, управляющей, проверила казармы, но ничего не нашла. Не смогла попасть лишь в комнату Вайландрии — волшебница поставила защитное заклинание и, судя по всему, никогда не снимала. Возможно, охраняла исследования, а может, прятала ключ. Я не представляла, как обойти заклятье, тем более развеять, но какие-то идеи были у Карлии. Цицерона я больше не видела. В Рифтене думать о нем не было времени, но дорога в Рорикстед оказалась невыносимо долгой. Весь день я провела в одиночестве, с каждым часом глубже увязая в мыслях. Мне не хватало Цицерона. Его голоса, лукавого взгляда, морщинок вокруг глаз. Я пыталась отвлечься, но вновь и вновь ловила себя на том, что ищу лазейки, пытаюсь придумать, как сделать, чтобы мы были вместе. От этого становилось только хуже, потому что лазейки не существовало. Даже если бы случилось невероятное, и Братство переписало правила, если бы Хранитель мог иметь семью, ничего бы не изменилось. Цицерон любил Мать Ночи, и только это имело значение. Оставалось смириться и придумать, как освободиться от клятвы. Не приезжать раз месяц в убежище, не слушать Мать Ночи, не передавать Хранителю имена. Перестать быть Слышащей. Еще недавно это казалось невозможным, но две недели назад случайный разговор пробудил надежду. На приеме в крепости Миствейл Лайла и Цезенний обсуждали столичные новости. Легат рассказал, как в одной из пещер Хаафингара солдаты наткнулись на некромантов, пытающихся воскресить легендарную Потему Септим — королеву, которая правила в начале Третьей эры и славилась любовью к запретной магии. Солдаты убили колдунов. История должна была завершиться, но на следующий день в катакомбах под Храмом Богов начали оживать скелеты. Дух Потемы собирал армию и копил силы, желая воплотиться. Солдаты вновь и вновь спускались в катакомбы, бились с нечистью, но королева побеждала. Если бы не Савос Арен, главный архимаг Скайрима, возможно выиграла бы. По крайней мере, так сказал Цезенний, а я подумала тогда о Матери Ночи. Ее поддерживали силы иного, несравнимо более высокого порядка. Могла ли она воплотиться? Хотела ли? В последнем я сильно сомневалась, пока не очутилась в Пустоте. В потустороннем, похожем на Рифтен городе, Мать Ночи пролистала мои мысли и, найдя идею о воскрешении, показала образы, похожие на воспоминания или сны. Я увидела красно-оранжевые языки пламени. Они плясали и змеились, а вокруг разрасталась чернота. Медленно расширяясь, ее рассекла полоса света. Это открывались створки саркофага, а я глядела изнутри. Я была Матерью Ночи. Мои руки, скрещенные у груди, сжимали рукояти клинков. Я точно знала, под каким углом лезвия рассекут воздух и порежут незнакомца, открывающего саркофаг. Створки распахнулись, и я шагнула навстречу свету. Было это далекое прошлое или возможное будущее? Я надеялась, что Мать Ночи расскажет. Надеялась и боялась. Клятва душила, как удавка, и каждая мысль о свободе будто сильнее стягивала петлю. В одиночестве почти не удавалось отвлечься, и я радовалась, что хотя бы часть дороги проведу в компании. Соловой вскинул голову и пронзительно заржал. Серый подхватил, и оба рванули в сторону, чуть не оборвав постромки. Повозка съехала с дороги и затряслась через луг. Я схватилась за облучок. Выронив флягу, Герсей вцепился в поводья, натянул. — Пррр! Прежде чем остановиться, кони еще несколько метров тянули телегу. Зафыркали, застригли ушами. Позади заржал гнедой. — Что случилось? — спросила я и оглянулась, ожидая увидеть среди густой травы серые волчьи спины. Справа и слева от тракта тянулись изумрудные луга, вдалеке у подножья гор темнел лес. По небу плыли редкие облака и цеплялись за заснеженные, с синеватым отливом, сопки. Герсей встал, заозирался. На лице проступили красные пятна, в глазах росла тревога. — Может… — начала я, но бретонец выругался: — Фис депют! Я не знала, как это переводится, но интонации не оставляли сомнений. Высоко, где горы соединялись с небом, летело что-то темное, непонятное и для птицы слишком большое. По спине пробежал мороз. Герсей бросил поводья, расстегнул ремень с ножнами и положил на облучок. Снял через голову тунику и кинул рядом. Волосы взъерошились, тревога во взгляде превратилась во что-то, напоминающее безумие. — Беги как можно дальше и ложись, — бретонец схватил меня за плечи. — Не шевелись, может, он не заметит. Поняла? Я рассеянно кивнула. Волосы вдруг встали дыбом, кожу закололо. Кони захрапели, серый забил копытом землю. Словно гигантская птица, раскинув мощные крылья, к нам летел дракон. Чешуя бронзового цвета переливалась на солнце и казалась металлической. Чудище напоминало удивительный двемерский механизм. Герсей выпрямился, прикрыл веки, медленно вдохнул, выдохнул. Еще раз и еще. Ветерок трепал его волосы и широкие рукава рубахи. Кони перестали фыркать, опустили головы и начали жевать траву. Бретонец открыл глаза и крикнул: — Беги! Быстро! Я словно вышла из оцепенения, соскочила с облучка. — А ты? — За меня не переживай. Он поднял ножны, выхватил меч. Я не поверила глазам. Что задумал этот бретонец? Вдалеке, словно солнечный зайчик, скользнула тень, маленькая, но очень быстрая. Я подняла ее, накинула на плечи и побежала. Едва не пропахала носом землю — под травой таились кочки. Не останавливаясь, оглянулась. Дракон приближался. Я могла разглядеть темные изогнутые рога и длинные острые шипы вдоль хребта. Взмахи крыльев, словно по воде, гнали по лугу волны, раздували рубаху Герсея, белую, словно пушица. Сверкал меч. Опустив его острием вниз, бретонец, словно герой со старинных рисунков, бежал навстречу чудовищу. Спятил? Кем он себя возомнил? Довакином? Я остановилась, словно вкопанная. Что говорила Адрианна? А Провентус? Что довакин — бретонец и отлично владеет клинком. Не может быть! Герсей замер, задрав голову. Дракон кружил над ним, словно ястреб над зайцем. — Эй, ле кон! Тамер ла пют! — прокричал бретонец. Чудовище заревело — от этого звука, дикого и пронзительного, хотелось упасть на колени и молиться. Я зажала уши. Тварь замолчала, сделала еще один круг и, яростно махая крыльями, повисла над Герсеем. В лицо ударил ветер, швыряя землю, траву и молодой чертополох. Я заслонила глаза, а когда поглядела снова, дракон распахнул зубастую пасть, и Герсея захлестнуло пламя. Я охнула. Бретонец загорелся, словно факел, но даже не шелохнулся. За короткое мгновение рубаха и штаны превратились в пепел и осыпались. Огонь погас. Герсей был весь черный от сажи и совершенно голый. Раскинув руки, сделал глубокий вдох и закричал. Хрипоты не осталось, мягкости тоже. Голос был звучным и таким глубоким, будто в груди скрывался целый двемерский город. Три коротких слога прогрохотали над лугом, долетели до леса, оттолкнулись от гор и вернулись оглушительным эхом. На секунду замер мир, застыли, причудливо изогнувшись, драконьи крылья, трава прижалась к земле. Прервалось мое дыхание, остановилось сердце. Я почувствовала умиротворение, которого не знала. А потом жизнь закипела, и в дракона ударила невидимая сила. Чудовище забило крыльями, чудом удержалось и взмыло ввысь. Я с ужасом представила, что будет, если тварь полыхнет на коней и повозку, но дракона интересовал только довакин. Теперь я не сомневалась, что это он. Пролетев через дырявое облако, дракон прижал крылья и, словно чайка, приметившая рыбу, бросился на Герсея. У земли зашипел и резко взлетел. Бретонец отскочил — там, где он только что стоял, вырвало кусок земли. Снова закричал. Голос набрал силу, словно разгоревшийся костер. Звучал отовсюду и везде, вновь останавливая время. Дракона ударило в брюхо, подбросило. Он попытался взмахнуть крыльями, но не сумел даже расправить и грохнулся на спину. Землю тряхнуло, будто упал небосвод. Я не поверила глазам — Герсей бежал к дракону. Тот перевернулся: проворно, словно кошка. Довакин выставил меч и, не останавливаясь, вспорол чудовищу крыло. На бронзовой чешуе выступила темная, почти черная кровь. Тварь заревела. Я упала на колени, зажимая уши. Дракон хлестнул хвостом, выбивая землю. Рев перешел в шипение. Выплевывая пламя, тварь взлетела, завалилась на правый бок и рухнула обратно. Прижала крылья и рванула за Герсеем, перебирая лапами, словно гигантская курица. Бретонец бежал, не оглядываясь. На фоне темной, покрытой сажей кожи, светлые, волосы казались белыми. Когда дракон был близко, довакин развернулся и снова закричал — на этот раз слабее и тише. Дракона толкнуло, едва не повалило на спину. Герсей подбежал, одной рукой схватился за шип у основания крыла, подтянулся, пытаясь забраться на чудовище. Оно резко развернуло шею, зубастая пасть ринулась к довакину. Он разжал пальцы и упал в траву. Поднялся, побежал, но клыки, длинные и острые как спицы, очутились слишком близко. Кричи! Почему ты не кричишь? Мир застыл. Рогатая голова остановилась на расстоянии вытянутой руки от довакина. Сжимая клинок, он замер в прыжке, словно редгардский наемник. Трава начала выцветать, посерели небо и горы, лес черной полосой подчеркнул горизонт. Только облака и сопки остались белыми. Дракон до последнего был бронзовым, а потом, словно сосуд, наполнился сияющей ослепительной белизной. Такой же свет вспыхнул в груди довакина, а вокруг меня сгустилась черная, похожая на мошек, пыль. Кружилась, роилась и разрасталась. Я опустила глаза и увидела в собственной груди черноту, непроглядную кипящую бездну. По горлу ледяной волной пополз ужас, но сразу угас. Помимо воли я посмотрела на дракона, а он повернул сияющую голову в мою сторону. Бездна звала его, тянулась. Я встала с колен, шагнула вперед, еще и еще, не отводя глаз, почти не моргая. Краем зрения заметила, что медленно возвращаются краски. Белизна померкла, начала темнеть, наполнялась цветом, пока не стала бронзовой. Погасло сияние в груди Герсея. Он обернулся, схватился за шею чудовища и подтянулся. Дракон дернулся, словно вышел из оцепенения, а довакин просунул ноги между шипами, словно акробат между перекладинами лестницы. Чудовище забило крыльями, изогнуло шею, пытаясь сбросить Герсея. Он держался одной рукой, но крепко зацепился ногами. Болтался из стороны в сторону, даже и не думая падать. Дракон раскинул крылья, начал взлетать. Герсей поднял меч, вонзил чудовищу в шею — туда, где она соединялась с туловищем. Дракон издал страшный, переходящий в рык вопль. Грохнулся на лапы, бешено завертелся, пытаясь сбросить довакина, а он, сжимая рукоять, вгонял меч глубже, проворачивая в ране, словно ключ в замке. Дракон заревел, сложил крылья и повалился на бок, пытаясь расплющить Герсея, а он будто этого ждал. Схватился за шип обеими руками, высвободил ноги, оттолкнулся и спрыгнул в траву. Шлепнулся на спину и откатился за миг до того, как туда же свалился дракон. Чудовище зашипело. Меч торчал из шипастой шеи, словно булавка из игольницы. Герсей встал и, прихрамывая, побежал. Дракон рванул следом, упал, зарычал. Громадное тело скрутила судорога: задергались лапы, неестественно выгнулась шея. Из пасти вырвалась струя пламени, но даже не задела Герсея. Он отбежал, остановился. Дракона трясло, на чешуе засверкали оранжевые искры. Что это? Магия? Разгоревшись добела, они начали срываться и, оставляя сияющий шлейф, полетели к Герсею. Вонзаясь в грудь, они исчезали, а довакин словно и не замечал — стоял, опустив плечи и тяжело дыша, глядел на дракона. Тот дернулся в последний раз, обмяк. Огоньки облепили его, словно светлячки, вспыхивали и уносились к Герсею. Чудовище рассыпалось, словно песчаная скульптура, остался только скелет. Громадный, желтовато-белый, он напоминал остов выброшенного на берег корабля. Я смотрела на него, не в силах отвести глаза. Не в силах осознать, как самая сильная, самая свирепая тварь в Скайриме за несколько минут превратилась в пепел. Опомнилась, когда к скелету подошел Герсей и отыскал в траве меч. Шагнул к большому рогатому черепу, занес клинок, ударил: раз, другой, третий. Поднял с травы что-то белое и, прихрамывая побрел к телеге. Осознав, что он полностью голый, я отвернулась, спряталась в зарослях чертополоха и сняла тень. Некоторое время выжидала, пытаясь осмыслить случившееся, хотя это казалось слишком грандиозным. Что остановило время? Почему все выцвело? Я будто снова провалилась в Пустоту, но это место было чем-то иным. Хаос не царил вокруг, не пронизывал все и вся. Он был во мне. Я вспомнила роящуюся черноту, и что-то липкое и холодное вновь заворочалось в груди. А чего ты ждала, дорогуша? Наверное, так и выглядит душа, принадлежащая Ситису. Я закусила губу, вспомнила ослепительный свет, наполнивший дракона. Если верить легендам, каждый из них — творение Акатоша, и в каждом течет его кровь. Неужели я видела нечто, противоположное Ситису? Как много в драконах от Ануи-Эля? А в довакине? Я встала и медленно пошла к повозке. Кони пощипывали траву, лениво отгоняя хвостами мошкару, словно и не было никакого дракона. Серый поднял голову, обнюхал мое плечо и продолжил жевать лопух. Герсей сидел на земле недалеко от заднего колеса и перевязывал ступню длинной тряпкой. Он уже надел штаны: широкие, яркого бирюзового цвета из простеганного шелка, который совсем недавно вошел в моду у скайримской знати. Рядом на поросшем лишайником валуне лежали башмаки из тонкой кожи, расшитые светлой нитью. Как и штаны, они совсем не подходили для дороги. Довакин поднял глаза и, щурясь на солнце, поглядел на меня. — Как вы? — спросила я. — Чем помочь? Герсей на мгновение задумался. — У вас есть вода? — прохрипел и надсадно закашлял. — Конечно. Я подошла к телеге и откинула полог. Рядом с ящиком лежали три большие сумки — всего одна принадлежала мне. Отыскав мехи, я принесла их Герсею. — Спасибо, — прошептал он, вытащил пробку и некоторое время пил. По подбородку, оставляя разводы, струилась вода. Бретонец вытер ее, сильней размазав сажу, заткнул пробку, положил мехи на землю. Там же я увидела меч: простой клинок из белой маркартской стали без единого пятнышка крови. — А вы не из пугливых, — то ли сказал, то ли спросил Герсей и принялся завязывать на щиколотке узел. Бретонец был сухощавым. На мускулистых руках, словно веточки, проступали жилки. На животе слегка обвисла кожа, как бывает, когда слишком резко худеешь. Всюду виднелись свежие ссадины. На боку краснела глубокая царапина, на груди была содрана кожа, кровоточили разбитые локти. — Может, я могу еще чем-нибудь помочь? — У вас нет какой-нибудь тряпки? Ненужной. Герсей снова закашлял. Я сняла шейный платок и протянула. Бретонец вскинул испачканную сажей бровь. — Уверены? Я кивнула. — Спасибо. Он взял платок и разорвал пополам. Одну половину положил в траву, другую смочил водой и принялся оттирать с царапин грязь и кровь. Я забралась на облучок и уставилась на скелет дракона. Казалось, он вот-вот оживет, расправит костяные крылья и взлетит, отбрасывая ажурную тень. — Посоветуете портного? — прохрипел бретонец. — Чтобы быстро шил и не задавал вопросов. — Не суйтесь в Сияющие одежды. — Это где? — В Солитьюде. — Понял. — Мне нравится, как шьют Барело, — сказала я, повернулась и облокотилась на бортик. — Это данмеры, отец и сын, тоже из столицы. Их магазин недалеко от мельницы. — Зайду, спасибо. Еще один дракон, и я останусь голым. Герсей усмехнулся и натянул башмаки. Встал, пробормотал что-то на бретонском и скрылся за повозкой. Через минуту вернулся, на ходу надевая рубаху — светло-бежевую с коричневой вышивкой на воротнике. — Часто вы убиваете драконов? Бретонец поморщился. — Этот второй за два дня. — Ого. — Я будто медом намазан. Он одернул рубаху и мрачно посмотрел на небо. — Не нужно было предлагать вам ехать со мной. Простите. Я пожала плечами. — Я сумею спастись, а кони и повозка — вряд ли. С вами безопасней. Герсей глянул на меня, прищурился. Вытащил из кармана вторую половину платка, смочил водой и начал вытирать лицо. Кисло пахло яблоками. Опустив глаза, я увидела на подножке флягу в луже золотистого сидра. В стороне, поблескивая резьбой, лежала крышка. Я подняла ее, потом флягу. — Все? — спросил Герсей. Я обернулась. Бретонец подставил лицо к свету. В глазах застыл вопрос. — Правая бровь и на подбородке, нет, вот тут, — я показала на себе. Герсей провел платком, снова поднял лицо. Я покачала головой. Он вздохнул, подошел к облучку и протянул платок. Рука слегка дрожала. Ткань из зеленой превратилась в грязно-серую. Я отыскала уголок почище, потерла сажу над бровью. Кожа слегка покраснела и шелушилась, на платке оставались белые чешуйки. — Это вы отвлекли дракона? — спросил Герсей. — Отвлекла? Я мягко взяла его за подбородок, проводя платком по темной полосе. — Он собирался меня сожрать, но отвлекся. Я думал, это вы. — Нет. Но я почувствовала что-то. — Что? — У вас и в волосах сажа. — Сделайте с ней что-нибудь? Я взъерошила несколько прядей и подула, в воздух взметнулось темное облачко. — Так что вы почувствовали? — Словно кто-то его зовет. — Дракона? — Герсей вскинул брови. Я кивнула. — Вы волшебница? — Нет. Волосы были сухие, как опилки. Я взъерошила все, снова подула. Черная пыль полетела во все стороны. Герсей поморщился. Я вернула ему платок. — Все. Но вода и мыло справятся лучше. — О, я моюсь чаще сентинельской принцессы. Он улыбнулся и сунул платок в карман. — Поедем? — Вы откуда? — спросил декурион — плечистый норд лет сорока. Он возглавлял конный отряд из десяти легионеров-всадников, почти неотличимых друг от друга. На каждом были красные туники и кольчуги, безупречно подогнанные в плечах. В железных, отполированных до блеска, шлемах отражалось сиреневое предзакатное небо и черные силуэты сосен. — Из Рорикстеда, — ответила я, поглаживая выглядывающую из-под дублета подвеску. Днем было так тепло, что я расстегнула все пуговицы и ни разу не вспомнила про плащ. — И как дорога? Спокойная? В воздухе кружилась мошкара. Редкие порывы ветра приносили влагу и запах талой воды. Тракт тянулся вдоль скалистого берега Хьял. Река бурлила на перекатах, гребни волн кудрявились, разбивались об острые камни и раскидистые корни сосен. Вековые деревья росли у самой воды и на закате, словно вуалью, укутывали тракт тенью. Я вспомнила, как из драконьей пасти вырвалось пламя и захлестнуло довакина. — Да. Декурион пожевал губами. Его шлем был позолоченным, вместо кольчуги — пластинчатые доспехи. Отличался даже конь, укрытый ярко-красной попоной с бахромой и кисточками. — А едете куда? — В столицу. — Не страшно? Мятежники, драконы, нечисть всякая, вы одна. Декурион мотнул головой, отгоняя мошкару. Выбивающиеся из-под шлема волосы были тронуты сединой. — Страшно. — И что же? Я не ответила. Норд посмотрел на повозку. — А везете что? — Меня, — раздался голос Герсея, зашлепали шаги. Первое время в дороге мы провели за разговорами. Довакин рассказывал, как ему нравится Скайрим, а больше всего Вайтран. Он называл его городом всех ветров и восхищался местной кухней, особенно драконьей похлебкой. Сказал, что в Хай Роке слишком изощряются, в захолустной деревушке хозяйка может отдать последний септим за щепотку шафрана. Норды, по его словам, не тратят на готовку много времени и денег, а блюда получаются вкусно. Даже поздней весной, когда нет ни овощей, ни фруктов, и почти не осталось зерна. Говоря это, Герсей съел несколько кусков сырного пирога, три медовые булочки и запил бутылкой белого вина. Трактирщик в Рорикстеде собрал в дорогу полную сумку, так что она не завязывалась. Заканчивая с четвертой булочкой, Герсей рассказывал, как познакомился с Провентусом, когда внезапно, словно кто-то щелкнул пальцами, заклевал носом. Едва не свалился на дорогу — я успела схватить его за рукав — и лег в телеге. С тех пор прошло пол дня. Я снова осталась наедине с собой, но новых впечатлений хватало, чтобы отвлечься. За это время мимо проехали несколько крестьян, купец со свитой и охраной, мальчишка, похожий на гонца, и три солдата. Никто не пытался завязать со мной беседу, а легионеры еще издалека дали знак остановиться. — Добрый вечер. Герсей замер возле облучка. Рубаха смялась и вылезла из-за пояса, правая штанина задралась, обнажая темную от сажи кожу. — Как впереди? Проехать-то можно? — спросил он и расплылся в улыбке. Всадники уставились на бретонца, один наклонился к другому и что-то шепнул. — От Драконьего Моста до столицы спокойно, везде дозорные, — ответил декурион, не отрывая от Герсея глаз. — Езжайте смело. Бретонец кивнул, поглядел на свои, утопающие в грязи, башмаки и забрался на облучок. — Как вас зовут? — вдруг спросил декурион. Легионеры разглядывали Герсея и перешептывались. — Меня? — тот вскинул брови. — Да. — Герсей. — Как довакина. — И каждого второго бретонца. Он снова улыбнулся. — Значит, я обознался? — Обознались? — Вы не довакин? Герсей рассмеялся. — Ну какой из меня довакин? Снова раздался шепот, несколько смешков. — Что ж, извините, — декурион кивнул, хлестнул поводьями по конской шее. — Хорошего пути. Один за другим всадники проскакали мимо. Герсей нарочито выдохнул и спросил: — Поищем место для привала? Между скал и деревьев мы увидели песчаную тропинку. Она спускалась к берегу реки, где над землей и из воды, сплетаясь в причудливые сети, торчали сосновые корни. Герсей предложил не возиться с лапником, а устроиться прямо на них. Оставив повозку на краю дороги, мы привели коней к реке. Привязали удила к корням, чтобы животные могли пить воду и жевать на берегу траву и молодые кустики клюквы. Герсей принес сумки, отыскал кусок мыла и пошел умываться. Мне стало зябко. Я сходила за плащом, укуталась, словно в одеяло, и замерла у реки, глядя как она бурлит и пенится. Тянуло в сон, хотя еще недавно хотелось размять ноги. Неудивительно. Зелье, которым напоил меня Цицерон, помогло, но полностью не исцелило. Несколько дней я приходила в себя, более-менее оклемалась, но иногда накатывала усталость. Желание лечь и подремать становилось все более назойливым. Я села на корень и зевнула так, что из глаз покатились слезы. Может, это магия? Я оглянулась. Герсей сидел на берегу и, расстегнув рубаху, намыливал шею. Кони месили копытами ил, пили воду и фыркали. Противоположный берег утопал в тени. Спать хотелось невыносимо. Я забралась повыше, где корни прогибались, напоминая гамак, жесткий и неудобный. Легла, заворочалась. Подвеска повисла, закачалась, словно маятник, стукаясь о корни — мерно, успокаивающе. Тело расслабилось, мышцы будто превращались в масло. Борясь со сном, я поглядела на небо. Оно казалось огненным, словно дракон дыхнул пламенем, и оно застыло. Снова заслезились глаза. Я закрыла веки и не сумела разлепить. Когда я проснулась, уже стемнело, рядом трещал костер. На корявом стволе, освещенном оранжевым светом, дрожали дырявые тени от корней. В воздухе стоял пряный густой аромат, словно кто-то грел на огне дорогой ликер. Над ухом зажужжал и затих комар. Я подняла глаза. Полупрозрачным роем, похожим на дым, кровососы вились вокруг сосновых веток. Некоторые опускались ниже, тут же улетая обратно. Тело словно онемело. Я шевельнулась и поморщилась. Осторожно, пытаясь не упасть, повернулась. У корней, скрестив по-каджитски ноги, на хвойном лапнике сидел довакин и смотрел на костер. Позади кони лениво щипали траву. Поблескивала в темноте река. — Долго я спала? В горле саднило. — Часа два, — откликнулся Герсей, не отрывая глаз от огня. Радужки казались бесцветными, прозрачными, словно из стекла и, если бы зрачки вдруг превратились в вертикальные, как у дракона, я бы не удивилась. Бретонец поднял взгляд. — Давай на ты? — Давай. Я села так, чтобы корни не впивались в кожу. Некоторое время Герсей молчал. Глядел на меня, но как будто мимо или сквозь. — Я могу убить одним словом, — сказал он, наконец. Голос был бесцветным. — Я помню. Бретонец кивнул, поднял с земли длинную ветку, поворошил угли. Спросил: — Много вас? Он узнал, что я воровка? Как? — Вас? Бретонец вздохнул, положил ветку и потер глаза. Опустил ладони на скрещенные ноги и посмотрел куда-то на мою грудь. — У меня тоже такой был. Я проследила взгляд. На длинной, перекрутившейся в несколько раз, цепочке висела подвеска — та, которую я впервые увидела в данстарском убежище, та, которую нашла в кармане Цицерона морозной ночью в Виндхельме. В свете костра обрамленный золотом аметист выглядел скорее оранжевым, чем фиолетовым. — Был? Точно такой? Герсей кивнул. — Я выбросил его в море. Я нахмурилась. У бретонцев, которых прикончил Цицерон и забрал подвеску, был морской канат. Может, они каким-то образом нашли ее? Ловили рыбу и увидели в сетях что-то блестящее? Похоже на безумие. — Не думал, что совет привлечет имперку. — Привлечет? К чему? — К моему убийству. — Если бы я хотела тебя убить, то давно бы это сделала. «Ты даже с Грелод не смогла разделаться как следует, — шепнул внутренний голос, — к чему это самохвальство?» — Может, ты решила подождать. — Подождать? — Пока я спасу мир, — Герсей усмехнулся. Я вскинула брови. Он сжал губы и уставился на огонь. — С чего ты решил, что я хочу тебя убить? — У тебя амулет совета. Вряд ли ты проделала такой путь, чтобы передать привет. — Путь? Привет? Подвеску мне подарили. — И я должен поверить? — Нет, не должен. Герсей хотел что-то сказать, не стал. Через некоторое время разделяющее нас молчание стало оглушительным. — Кто подарил? — спросил он, наконец. Настал мой черед молчать. Бретонец встал и упер руки в боки, глядя на испачканные грязью башмаки. — Ты мне нравишься, — проговорил и взглянул исподлобья. — Не хочу тебе делать больно. Я закусила губу. Угрожать он не умеет, но убить может. Крикнет, и меня разобьет в лепешку, а может, изжарит. Наверняка, он дышит пламенем не хуже дракона. Что делать? Быстро я с корней не слезу, вытащить из сапога кинжал не успею, а тень вряд ли спасет. Есть мешочек с огненной пылью, но он остался в сумке. Шикарно. — Друг. Из Темного Братства. Герсей моргнул, снова воцарилось молчание. — И откуда у него амулет? — Он убил двух бретонцев, на одном была эта подвеска. Снова тишина. — Где убил? — Под Ривервудом. — Их заказали? Я покачала головой. — Под горячую руку попались. — Это как? — Его обокрали, друга моего, лошадь тоже свистнули. Он очень разозлился, бросился за вором. Бежал по тракту, навстречу повозка: два коня, два бретонца и норд. Друг мой коня попросил, бретонцы посмеялись, начали дразнить. А он и так был на взводе. — И как он их убил? — Зарезал. — Зарезал? Сильного мага? Я пожала плечами. — За что купила, за то и продаю. — Почему тебе амулет подарил? — Почему нет? — Я снова пожала плечами. — Хочешь забрать? У Герсея округлились глаза, он потер губы, кивнул. Я сняла подвеску и протянула бретонцу. Он подошел, едва не споткнувшись о торчащий из земли камень. Осторожно, словно чего-то опасаясь, взял цепочку. Подвеска болталась, крутилась, отбрасывая оранжевые отсветы. Герсей возвратился к костру, отыскал в одной из сумок кожаный мешочек и, словно ядовитую змею, положил амулет. Целую минуту глядел внутрь. Завязал, спрятал в сумку. — Прости, что угрожал. Он вернулся к корням и протянул мне ладони, помогая слезть. Они были холодные, влажные от пота. — Я бы никогда не стал этого делать, если бы не было причин. Прости. — Все в порядке, — я одернула дублет и потянулась, разминая спину. — Садись, тут удобнее. Он кивнул на лапник, снова склонился над сумками. Вернулся с несколькими свертками, зажав подмышкой бутылку. — Ничего, если я сяду рядом? Я подвинулась. Герсей уселся, положил мне на колени свертки и принялся вытаскивать пробку. Выдернув, швырнул ее в костер и протянул мне бутылку. Снова запахло кислыми яблоками. Я отпила немного и спросила: — Значит, бретонцы за тобой охотились? Герсей кивнул. — Кто они? — Один маг, второй — не знаю. — Ты их видел? — Нет, — довакин покачал головой, — подруга моя видела. Знает, что меня ищут, следит за новыми лицами, особенно бретонскими, — он усмехнулся, как-то странно посмотрел. — Месяц назад она видела в ривервудской таверне двух бретонцев, а потом их нашли убитыми. — Понятно, почему ты так быстро мне поверил. — Не зря? Я пожала плечами. Герсей хмыкнул. На лбу, щеках и шее краснели укусы. Дракон его крови не отведал, а комары насладились. — Ты тоже из Темного Братства? Я отвела глаза. — Думал, оно давно исчезло. — Что это за амулет? — спросила я. — От чего бережет? — От глупости. — Мне не помог. Бретонец рассмеялся. Уперся локтями в колени и уставился на огонь. — Он силы хранит волшебные, немного совсем, на одно-два заклинания. И волшебников связывает, которые такие же амулеты носят. — Связывает? — Они могут говорить друг с другом, видеть, что вокруг происходит. Внутри похолодело. — Ты шутишь? — Нет. — За мной кто-то наблюдал? Герсей облизал губы, между бровей прорезались морщинки. — Не думаю. — Не думаешь? — Ты же не волшебница. Я выпила еще, спросила: — А ты волшебник? — Немного. — Но в бою не колдуешь. — Колдую после. Я вскинула бровь. — Я целитель. — Шутишь? — Нет. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Я потерла слезящиеся от дыма глаза, стараясь не думать, что целый месяц кто-то мог за мной подглядывать. — Почему ты целительство выбрал? — Так у нас в семье повелось. Младшие дети всегда целительству учились. — А старшие? — Молнии бросали, под водой дышали. Средние тварей всяких вызывали. Он улыбался, но глаза казались грустными. — Зато с ожогами и разбитыми коленями все бежали ко мне, — добавил, и улыбка исчезла. — Вы принимаете заказы? — Кто? — Темное Братство. Я кивнула. — Можешь его взять? Бутылка едва не выскользнула из пальцев. Я вдавила ее донышком в землю. — Нет, все должно проходить по правилам. Слышал про Черное Таинство? — Да. Мы поглядели друг на друга. — Кого ты хочешь убить? — спросила я. — Список слишком большой. Герсей неискренне засмеялся, пригладил волосы, которые сразу упали обратно. Взгляд потемнел. — Матис Монсиньи из Афрена. Он возглавляет местный совет волшебников. — Это он отправил за тобой убийц? Герсей кивнул. Я поджала губы, отбросила носком сапога валяющуюся на земле шишку. — Возможно, я смогу вписать твое имя. — Мое? — Если все получится, ассасин найдет тебя и возьмет заказ. — У тебя будут неприятности? Я покачала головой. Возможно, Братству пригодится помощь довакина, и Мать Ночи сделает исключение. По крайней мере, ничто не мешает спросить. Герсей взял мою руку, прижал к груди. — Спасибо. Я твой должник. — Пока нет. В Хай Роке нет ни одного убежища. Даже если Мать Ночи позволит вписать Герсея в список, Матиса Монсиньи убьют не скоро. — Неважно. Я втянул тебя в историю с драконом, потом угрожал. Позволишь мне загладить вину? Я кивнула. — Хорошо, — он улыбнулся. — Если честно, я не совсем в Солитьюд еду. В Талморское посольство. Сначала это был простой прием, а сейчас праздник в честь смерти Буревестника. Поехали со мной? Знаменитые приемы Эленвен, которые так любит Мавен! Пир накануне войны. — Я бы с радостью, но не могу. — Волшебный ящик? — Точно. — Может, позже? Куда мне приехать? — А куда ты потом собирался? — В столицу. — Надолго? — На неделю или около того. Приедешь? В свете Секунды и Массера тракт казался бледно-розовой лентой, вьющейся по склону. Река осталась позади, но ветер приносил запах воды и прохладу, от которой руки покрывались гусиной кожей. Кони шли неспешной рысью. Вдоль дороги из каменистой земли торчали широкие валуны, как ковром поросшие мхом. Намотав на руку вожжи, я внимательно глядела вперед, стараясь не проглядеть коряги или слишком глубокие ямы. — Я читал, что луны — это половинки Лорхана, воплотившиеся, когда Эт'Ада низвергли его в Нирн, — вдруг сказал Герсей. Он сидел рядом, выстукивая пальцами какой-то ритм. — Если он когда-нибудь возродится, наверное, они исчезнут. Я представила, и по коже побежали мурашки. — Думаешь, это возможно? — Не знаю, — Герсей вздохнул, пальцы остановились. — В Алдуина тоже никто не верил. — Ты видел его? — Да, в Хелгене. Я чуть не выронила вожжи. — Здесь? В нашем мире? — Да. — И как… Как он выглядел? — Как худший из кошмаров. Некоторое время я молча глядела на дорогу. Вопрос, весь день крутившийся на языке, вырвался помимо воли: — Ануи-Эль когда-нибудь с тобой говорил? — Что? — Ты ближе к нему, чем любой жрец в Тамриэле. Я посмотрела на бретонца и пожалела, что спросила. — Прости. Между нами разлилась тишина. — Не говорил, — тихо сказал Герсей. — Но иногда я его чувствую. — Чувствуешь? Бретонец чуть слышно вздохнул. — Чувствую единство с миром, но остаюсь собой. Это приятно. И сила захлестывает. Но сколько бы ее ни было, силы этой, я понимаю, что ничего не могу изменить. — В смысле? — Любые мои поступки и решения ведут в одну точку. — Какую? — Не знаю.