Воруй. Убивай. Люби.

Всю ночь шелестел дождь. В открытое окно, раздувая портьеру, вливался свежий, веющий мокрой травой, воздух. Вдвоём под лоскутным одеялом было жарко и тесно. Цицерон отдал его мне, а сам надел штаны и рубаху и спал так. Иногда ворочался или случайно меня касался, и я просыпалась, не понимая, где нахожусь, чтобы снова провалиться в сон, зыбкий и тягучий. Утром разбудили чайки. Дождь перестал, но небо оставалось хмурым. Глядя, как качается портьера, я слушала ровное дыхание Цицерона и думала о том, что узнала вчера. Какое-то странное чувство охватывало от мысли, что всего три человека перевернули жизни целой провинции. Знал ли Мартин, что смерть Ульфрика подтолкнёт Братьев Бури к атаке? Догадывался, что они сделают с Синим дворцом? Удивительным образом племянник императора осуществил все планы и в то же время провалил. Фадир зарезал Ульфрика, но разгневанные мятежники разгромили столицу и убили королеву. Воры сгинули из Рифтена, но набирали силы в двемерских руинах. Астрид умерла, но вернулась Мать Ночи. Это было бы смешно, не будь так грустно. Моя собственная жизнь изменилась безвозвратно, а будущее, никогда не отличавшееся ясностью, окончательно заволокло туманом. Я ещё могла вернуться в Маркарт и научиться гранить алмазы, могла уплыть в Сиродил и начать новую жизнь, но с каждым вдохом Цицерона эта вероятность таяла. Словно почувствовав мою тревогу, он проснулся и отвлёк от всех мыслей. А когда мы, наконец, встали, выглянуло солнце. От голода кружилась голова, и я несказанно обрадовалась, обнаружив в сумке ароматный свёрток с клубничным пирогом, который дал в дорогу ювелир. Цицерон не хотел крошить в спальне, поэтому мы наспех оделись и спустились в холл. Среди деревянных панелей скрывалась дверь в просторную столовую. Здесь было два окна, занавешенных такими же светлыми портьерами, как и в остальном доме. В середине стоял бежевый стол с витыми ножками и восемь стульев в том же стиле. На стене висела огромная картина с видом на побережье какого-то белокаменного города, утопающего в бордовых и сиреневых цветах. — Где это? — спросила я. От красок и яркого прозрачного света захватывало дух. — Где-нибудь в Хай Роке, на самом юге, — взглянув на картину, сказал Цицерон и, пройдя в конец столовой, скрылся за ещё одной дверью. Я последовала за ним и очутилась на небольшой уютной кухне, четверть которой занимала старинная печь с разноцветными изразцами. Напротив стоял буфет с глиняными горшочками, тарелками и кружками, а с верхней полки выглядывал белый фарфоровый сервиз, украшенный рисунками лаванды. Присев у бочки, Цицерон наполнил водой кружку и, осушив залпом, блаженно вздохнул. — Будешь? — спросил, наливая ещё. — О да! Он встал, протягивая кружку, и рассеянно оглянулся. — Тут должна быть какая-то еда. Посмотришь? Я проведаю Каликсто. Цицерон ушёл, а я умылась и нашла в печи глиняный горшок с каким-то мясом, но несмотря на страшный голод, пробовать не стала. На окне за занавеской стояла крынка молока и корзина с маленькими зелёными яблоками, а на столе возле буфета я нашла тарелку с чёрствым хлебом и остатками сыра. Когда Цицерон вернулся, я уже отнесла находки в столовую и ждала у окна, рассматривая соседние дома. — Лучше так не делай, — сказал он, давая знак рукой, чтобы я задёрнула портьеру. — Никто не должен знать, что мы здесь живём. Я задвинула занавеску и села за стол, а Цицерон продолжил: — У Кристофа не так много правил, но это главное. Дома вокруг пустуют, но рисковать не стоит, — он устроился напротив и разлил остатки молока по кружкам. — По легенде здесь живёт только Каликсто. Приглядывает за домом, пока не вернётся господин. — Хорошо, — я кивнула и взяла с тарелки пирог. Сладкая клубника и нежное тесто таяли во рту как масло. — Какие ещё правила? — Все связаны с первым. Никому не рассказывай про это место и никого не приводи. Цицерон засучил рукава. Чёрная рубаха резко оттеняла белизну его кожи, не спасали даже веснушки, рассыпанные по лицу и рукам. Последовав моему примеру, он взял кусок пирога. Клубничный сок потёк по пальцам словно кровь. — Ты нарушил последнее правило. — Ты своя, это другое, — проговорил он с набитым ртом. Своя среди убийц. Как я до этого докатилась? — А что насчёт серебра или солнечного света? Цицерон поморщился. — Кристоф такой древний вампир… Не думаю, что ему страшно серебро или солнце. Я невольно оглянулась. Светлый дом был лучшем тому доказательством. — Что ты делала в Маркарте? Значит, обо мне они тоже успели поговорить. — Училась гранить алмазы. Цицерон приподнял брови. — Зачем? Я пожала плечами. — Всегда хотела научиться. Он недоверчиво прищурился. — А я думал у тебя новый заказ. Ювелира там ограбить или бриллиант подделать. Я снова пожала плечами и улыбнулась, стараясь скрыть грусть. — Одно другому не мешает. — Тебе нужно вернуться? — В Маркарт? Да, но это не к спеху. В конце концов, мне ничего не мешает учиться. Нужно же какое-то дело взамен воровства. — А ты не должен был уйти? — спросила я украдкой. — Ты вроде обещал Бабетте. — Мы переиграли. Я пойду позже, когда Мать позовёт. — Позовёт? Цицерон бросил на меня странный взгляд и неожиданно рассмеялся. Смех был искренним и весёлым. — Да, она разговаривает с нами. Мысленно. Теперь мы все своего рода Слышащие. По коже поползли мурашки. Моя душа по-прежнему принадлежит Ситису. Неужели рано или поздно я снова услышу голос Матери? Проклятье! Я поймала вопросительный взгляд Цицерона и покачала головой: — Всё хорошо. Он снова прищурился и, взяв с тарелки кусок сыра с большими неровными дырками, спросил: — Знаешь кого-нибудь, кто приведёт в порядок Рифтвельд? Там крыша прогнила, а в погребе весь пол в крови. — И мёртвый медовар в темнице? Мы уставились друг на друга. Цицерон поджал губы и нехотя ответил: — Он слишком много знал. И умер счастливым. Значит, это он принёс Макию скууму. — На рынке полно чернорабочих из Морровинда, берите любого, — вздохнула я. — Ты злишься? — он внимательно рассматривал моё лицо. Злость совсем не то слово, которое я бы выбрала, чтобы описать свои чувства. Досада и может быть усталость. — Я защищал тебя, твоих воров и Братство. Я знала, что его не переделать и не собиралась спорить. — Кто будет жить в Рифтвельде? Когда-то усадьба принадлежала Мерсеру. После его смерти я каждые полгода отправляла в крепость Миствейл подати от имени Фрея и просьбы следить за домом, пока он не вернётся из Даггерфола. Со временем я рассчитывала использовать эту хитрость, чтобы купить Рифтвельд за сущие гроши, но упустила шанс. В отличии от Лайлы Мавен прекрасно знала, что Фрей мёртв и продала дом. Интересно, догадывалась кому? — Мы с тобой. Я вскинула бровь, а он продолжал: — Будем вести обычную жизнь, порядочную и скромную. Никто и не подумает, что ты воровка, а я убийца. Я откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. — И чем ты собираешься заниматься? — Буду встречаться с заказчиками и искать нам новых братьев и сестёр. Да, Рифтен отлично для этого подходит. Особенно теперь, когда оттуда сгинула Гильдия и новым лиходеям с тоской в сердце и зудом в руках некуда приткнуться. — А ты не должен быть рядом… — С Матерью? Нет. Ей нужен только Готье, — в голосе звучала едва заметная обида. — Они спасают мир. Около месяца назад я слышала, что довакин устал сражаться с драконами и обосновался в пещере недалеко от Солитьюда. Другие считали, что он сделал это, чтобы спасти города и деревни, отвлекая ящеров на себя. Скорее всего, истина была где-то посередине, но так или иначе, в последнее время слухи о Герсее стихли. Никто не знал, где он и чем занимается. — Как? — Ищем, как добраться до Алдуина, — из коридора донёсся мягкий голос, и в столовую вошла Мать Ночи. Цицерон вскочил, едва не опрокинув стул. Я тоже невольно встала. Она была одета, как в нашу первую встречу: в свободные льняные штаны и белую блузу с воротником-стойкой. Подмышкой торчал длинный толстый свёрток из тёмной кожи. — Как вы всё-таки похожи. Мать остановилась во главе стола, переводя глаза с меня на бывшего Хранителя. От неё веяло влажной свежестью и солёным ароматом моря. Кожа золотилась от лёгкого загара. Выгоревшие на солнце волосы стали ещё светлее и кое-где казались почти седыми. С трудом отведя глаза, я поймала себя на мысли: была ли Астрид когда-нибудь такой красивой? — Пора идти? — украдкой спросил Цицерон. — Не спеши. Хотела кое-что показать. Отодвинув тарелки, она положила свёрток на стол и неторопливо развернула. Мы увидели два одинаковых кинжала с изогнутыми клинками и лезвиями на внутренней стороне. Крючковатые рукоятки напоминали хищные клювы. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это оружие не для сражения, а для убийства, и создано не колоть, а рубить. В карих глазах Цицерона загорелись азартные огоньки. — Можно? — он глянул на Мать. Она мягко улыбнулась и, пропуская его к клинкам, отошла к окну. Цицерон взял один из кинжалов и взвесил в руке, подушечкой большого пальца провёл по дугообразному лезвию. Взял клинок за кончик и согнул. Я невольно ахнула. Клинок отпружинил обратно и остался совершенно ровным. Цицерон бросил на меня лукавый взгляд и спросил у Матери: — Откуда? — Из коллекции Туллия. Они переглянулись, думая о чём-то своём, понятном только им двоим. Впрочем, я догадывалась, чья кровь должна оказаться на этих клинках и уловила иронию. Цицерон взял второй кинжал и медленно развёл руки в стороны. На одном из клинков отразился белокаменный город с картины. — Жаль, что мы не увидим, — сказал он с искренней грустью. — Увидите. Мать подошла ближе и остановилась за моей спиной. Сразу вспотели ладони. — Как? — удивился Цицерон и опустил кинжалы. По комнате скользнул солнечный зайчик. — Вы будете видеть всё, что вижу я. — Госпожа. Бледной тенью в столовую вошёл Каликсто и поклонился. Волосы были всклокочены, на мятом кафтане темнели жирные пятна. Быстрым шагом волшебник пересёк столовую и скрылся на кухне. Что-то зашуршало, забулькала вода. Цицерон глядел на Мать, но она не собиралась ничего объяснять. Он бережно положил клинки на кожу и завернул. — Я вот думаю, — начал Каликсто, возвратившись в столовую с большой глиняной кружкой, — может, Слышащая покараулит в подвале часок-другой? Я ничего не успеваю. Он остановился неподалёку от нас. Повеяло затхлостью. — Не будет она караулить, — отрезал Цицерон, пригвоздив некроманта взглядом. — Да я же в соседней комнате буду. Ничего не случится. Волшебник поглядел на меня и добродушно улыбнулся. По коже пробежал холодок. — Она не будет, — выделяя каждое слово, повторил Цицерон. — Нет так нет, — некромант вздохнул и, ещё раз поклонившись Матери, скрылся в коридоре. — Скоро всё кончится, — сказала она. — Там сегодня волшебники. Будь осторожней. Последнее предназначалось Цицерону. Я почти не сомневалась, что Братство по очереди шпионит в замке в ожидании императора. Мать забрала свёрток с кинжалами и, не добавив ни слова, ушла. Сразу стало легче дышать. Цицерон загремел тарелками. — Я уберу, — сказала я. — Иди. Зачем ещё нужна женщина? — Спасибо, — он улыбнулся, но тут же стал серьёзным. — Не ходи по городу без тени. Тут Мартин, это опасно. — Я буду осторожна. Он прищурился и явно собирался сказать что-то едкое, но передумал. — Вернусь после заката! — воскликнул с неожиданным весельем и, сделав дурашливый пируэт, побежал прочь. Отражающееся в лужах солнце слепило. Даже сквозь плотную подошву сапог ощущалось, как нагрелись камни мостовой. Было ли когда-нибудь в Скайриме настолько жаркое лето? Особенно здесь, у самого холодного в Тамриэле моря. Не смотря на войну и драконов, на рынке царила привычная толкотня, а от изобилия разбегались глаза. На прилавках желтели огромные круги сыра, плоские, как мельничные жернова и наверняка такие же тяжёлые. Висели, покачивая румяными боками, жирные окорока ветчины и буженины, нашпигованные чесноком. В ящиках среди полосатых окуней и рыжих лопатохвостов копошились чёрные, похожие на змей, угри. Но больше всего было ягод. Малина, черника, жимолость, крыжовник, морошка — разноцветные горки пестрели на столах тут и там и просились в рот. После долгих дней уединения сутолока рынка, крики и буйство ароматов доставляли особенное наслаждение. Хотелось торговаться за каждый септим — не из жадности, ради удовольствия — но я обещала быть осторожной и быстро уступала, чтобы не привлекать внимания. Я не знала, что любит Цицерон, поэтому накупила всего, что когда-то брал на рынке мой отец. Сумка получилась такой тяжёлой, что больно оттягивала плечо. А ещё пришлось взять одеяло. Я углядела его среди шкур, ковров и салфеток и, даже не торгуясь, сунула подмышку. Обратный путь казался бесконечным. Когда я переступила порог, дублет был насквозь мокрый от пота, а плечо онемело. Разложив покупки, я переоделась и спустилась в подвал. Перед уходом я забегала к Каликсто и спросила, что купить. Некромант пугал до полусмерти, но какое-то время мне предстояло жить с ним под одной крышей. — Вы единственная, кто стучит, — сказал он, открывая дверь. Такой же бледный и усталый. Глаза из-под густых бровей смотрели как будто издалека. Я протянула холщовый мешочек с флакончиками и травами. — Собачий корень и болотный стручок будут завтра. Остальное тут. — Ох, спасибо. Он заглянул в мешочек, а я кивнула, собираясь уходить. — Хорошо, что вы остались. После Очищения совсем рук не хватает. Я застыла. — Очищения? — А вы не знаете? Госпожа приказала Бабетте убить всех в фолкритском убежище. Ну, кроме того редгарда. Не помню, как зовут. Его она отправила в Хай Рок. Ледяной струйкой по позвоночнику пополз страх. — Зачем? — только и сумела выдавить я. Каликсто поскрёб бороду. — Может, посидите со мной немного? Здесь ужасно скучно. Хотела ли я провести время в пыточной с некромантом, который собирал женские языки? — Обещаю не докучать, — добавил он, словно прочитав мои мысли. Любопытство. Меня всегда губило именно оно. — У вас сесть негде. — Это не проблема. Волшебник открыл соседнюю дверь и скрылся в темноте. Оттуда дохнуло гарью и каким-то смутно знакомым травяным запахом, сладковатым и одновременно горьким. — Вот, прошу. Каликсто вернулся с облезлым белым стулом и занёс в пыточную. Я шагнула следом, напряжённо вглядываясь во мрак, где скрывалась клетка с пленником. — Он спит? — Да, днём я усыпляю его магией, а ночью даю парализующее зелье. Хотя бы на пару часов. Мне тоже спать хочется. Некромант поставил стул напротив своего, и мы сели. — Всего на пару? — спросила я, нервно заламывая пальцы. — Он ослаб. Помрёт, если дать больше. Каликсто откинулся на спинку и положил ногу на ногу. — О чём это мы? Ах да, Очищение. Это древний обряд. Прежде Братство убивало всех в убежище, когда там появлялся предатель, а в скайримском предателями были почти все. По крайней мере, так сказала Госпожа. Некромант достал из кармана небольшую плоскую кость — с одной стороны она была овальной, с другой — торчало три отростка, а в середине зияла маленькая дырка. Просунув указательный палец, Каликсто принялся раскручивать кость как вертушку. — Она назвала их сворой разбойников, позорящих Ситиса. Пощадила только Бабетту и того редгарда. — А остальных убила? — спросила я, глядя, как вращается кость. — Да нет же. Приказала Бабетте. Я вскинула глаза. Что чувствовала вампирша, когда Мать приказала ей убить своих? — Как она это сделала? Мартин провёл в Скайриме полгода и придумал целый план, пытаясь уничтожить Братство, а маленькая вампирша сделала это в гордом одиночестве. За сколько? За день? — Сожгла. Каликсто сунул кость обратно в карман и скрестил на животе ладони. — Мать сказала слова, запирающие дверь. Бабетте оставалось устроить пожар и уйти. По телу пробежала дрожь. Я представила охваченное огнём подземелье и бросающихся на дверь людей. Впрочем, может, они отравились дымом? Такую смерть можно даже назвать милосердной. — А что в Хай Роке? — спросила я, потирая висок. — Какой-то волшебник, которого заказал довакин. Значит, Мать взяла контракт! Я попыталась вспомнить, чьей смерти желал Герсей. Кажется, в его родном городе этот волшебник занимал какую-то важную должность. И именно он отправил за довакином головорезов. — Да-да, — усмехнулся Каликсто, решив, что я молчу от удивления, — довакин дал заказ Тёмному Братству! Знал бы Туллий и Пенитус Окулатус! Некромант расхохотался. Смех был резким и колючим. Из дальней части комнаты донёсся тихий, полный страдания стон. — Ох, слишком отвлёкся. Нехотя поднявшись, Каликсто взял со стола светильник и подошёл к клетке. По прутьям побежали оранжевые блики, проступили очертания тела на постаменте. Новый стон, громче и отчаянней первого, неожиданно оборвался, хотя Калисто просто стоял и смотрел. — Его не хватятся? — спросила я, когда волшебник вернулся. — Хватятся. Со дня на день. Я вопросительно взглянула. — Мы поймали сволочь, когда он ехал в штаб Пенитус Окулатос. Там его не ждали, иначе бы уже хватились. Сегодня он должен был вернуться. Скоро Мартин поймёт, что что-то не так. — И что вы будете делать? Он пожал плечами. — Ничего. Возможно, будет сложнее добраться до императора, но для госпожи это не проблема. Я закусила губу. Значит, она действительно убьёт Мида. Не то чтобы я в этом сомневалась, но одно делать предполагать, и другое знать. Что будет с Тамриэлем после его смерти? Кто унаследует трон? — Как ваши успехи с сестрой? — спросила я, когда молчание затянулось. — Хорошо, спасибо, — Каликсто приосанился, глаза засветились. — Осталось немного. Скоро доделаю тело и призову Люси. По крайней мере, попробую. Он скрестил руки на груди и уставился куда-то мимо меня. — Честно говоря, после резни в Виндхельме я потерял надежду. Видели во что эти ублюдки превратили мой музей? Повезло, что не нашли укрытие. Правда, работать там невозможно, — Каликсто поджал губы, взгляд оставался невидящим. — Братство нашло меня очень вовремя. Хотя всё, что Цицерон говорил про Ситиса, показалось мне бредом. Но я рад, что ошибся. Он обнажил в улыбке зубы и спросил: — Он с вами говорил? Ситис, я имею ввиду. «Говорил» — не лучшее слово для того странного опыта, но я понимала, что имел ввиду Каликсто. — Да. Он кивнул и вздохнул. — Я всё ещё скучаю по Люси, очень скучаю, но больше не чувствую боли и этой, — он задумался, пытаясь подобрать слова, — этой тупой безысходности. Я даже не представлял, как сильно она мешала. Теперь я всё вижу так ясно! Вижу каждую свою ошибку и знаю, как помочь Люси вернуться. — Думаете, она захочет? — спросила я осторожно. — Видели души в Пустоте? Эти безликие тени, которые слетаются на нас, как птицы на зерно. Они завидуют, что мы живём, чувствуем и любим. Где бы ни была Люсилла, уверен, она хотела бы снова выкурить трубку и выпить ротмета. Откуда-то сверху послышались шаги — словно кто-то со всех ног бежал по лестнице. Каликсто сдвинул брови. — Я проверю, — сказала я вставая. В холле никого не было, в гостиной и столовой тоже. Поднявшись на второй этаж, я услышала голоса из комнаты в дальней части коридора. Кажется, Цицерон говорил с Матерью. Почувствовав какую-то неловкость, я вернулась вниз и устроилась на диване в гостиной. Что-то тревожное витало в воздухе, заставляя барабанить пальцами по резному подлокотнику. — Я позову, если ты понадобишься, — донёсся голос Матери. Она спустилась в холл и скрылась в коридоре. Тихо скрипнула входная дверь. Цицерон спустился следом. Взбудораженный и взъерошенный, словно пьяный, замер на пороге гостиной. — Что случилось? — спросила я. — Мартин поехал встречать императора. Корабль в порту. По шее побежали мурашки. — Пойдём посмотрим? Цицерон нахмурился, хотя в глазах скользнул азарт. — Это опасно. — А если в тенях? Он поглядел с упрёком и вздохнул, а губы расплылись в улыбке. — Пойдём. Оглушительный звук трубы разлетался над городом, напоминая крики диковинной птицы. Глашатаи в ярко-красных дублетах и зелёных штанах шли по улицам, оповещая солитьюдцев, что в Скайрим приплыл император. Всюду царила суета и стоял гвалт. Торговцы закрывали лавки и вслед за горожанами бежали в гавань. После войны там ничего не осталось: ни причала, ни складов, ни мытни. Братья Бури сожгли всё, что могло гореть, и порт превратился в пепелище. Народ столпился вдоль берега и галдел, всматриваясь вдаль. Из-за обрушившейся скалы и дворца корабли не заходили в гавань, опасаясь пробить борт скрытыми под водой обломками, и останавливались в море. Добраться до берега и вернуться можно было только на лодке. Горожан скопилось так много, что мы с Цицероном ничего не могли разглядеть. Он предложил пойти на дальний берег, но у меня была идея получше. В детстве, играя в прятки, мы с Адрианной отыскали в городской стене лазейку. Она скрывалась за кустами барбариса на заднем дворе скорняжной мастерской. Из-за большой зловонной ямы с остатками звериных туш это место обходили стороной. Спустя пятнадцать лет брешь так и не заделали. Мы пролезли туда с Цицероном и очутились на узкой дорожке между стеной и обрывом. Она оканчивалась укромной нишей, заросшей вьюном с голубыми цветами. Мы устроились там и, наслаждаясь тёплым ветром, глядели на гавань. Кораблей было несколько. Большие, с закруглёнными боками и высокими мачтами, они казались удивительно маленькими по сравнению с торчащим из воды, расколотым надвое, куполом. На кормах суетились матросы, готовившиеся спустить на воду лодки. Одна уже покачивалась на волнах возле дальнего корабля. Мы не видели, но думали, что на ней приплыл Мартин. — Мид никогда не любил внимания. И кто додумался послать глашатаев? Цицерон покачал головой и, сорвав цветок, сунул мне в волосы. Это был уже седьмой или восьмой, и я подозревала, что начинаю напоминать клумбу. Мы сидели, прислонившись к стене и вытянув ноги. Места было немного, поэтому наши сапоги висели прямо над обрывом. — Всё-таки он не каждый год приезжает, — сказала я и достала из кармана маленький кулёк с засахаренными орешками, которые так удачно забыла вытащить. Сунула несколько в рот и протянула Цицерону. — С тобой не пропадёшь, — он хмыкнул и захрустел. — Ты здесь выросла? От досады бросило в жар. Неужели это так очевидно? — В том доме был парус, — продолжал Цицерон, — а это место… Кажется, оно создано, чтобы смотреть на море и ждать. Я вздохнула. Глупо отрицать правду. — Мой отец был купцом. Когда мы приплыли в Скайрим, он продал корабль и больше не ходил. Но мне нравилось сидеть тут и смотреть на корабли. Я представляла, что какой-нибудь заберёт меня в Сиродил. Цицерон приподнял бровь. В свете вечернего солнца его волосы казались огненными, а веснушки золотыми. — Тебе не нравилось в Скайриме? — Нравилось. Но я всегда скучала по Сиродилу. Он вернул кулёк и, прислонившись затылком к стене, задумчиво уставился в небо. Над головой и плечами торчали голубые цветы и тёмно-зелёные листья. Цепляясь за трещины в камнях, вьюнок карабкался вверх, будто надеялся однажды добраться до зубчатого парапета. Скучал ли Цицерон по Сиродилу? Особенно теперь, когда вернулась Мать и Братство начало возрождаться. Вряд ли. — Твои родители живы? — спросил он помолчав. — Отец. — Он здесь? Я покачала головой. — Он знает, что ты воровка? Взяв у меня орешек, Цицерон принялся катать его на ладони. — Он видел, что я больная. Пытался помочь, но безуспешно, — я усмехнулась. — Иногда я думаю, что он сошёл с ума из-за меня. Не мог видеть, во что я превращаюсь. Цицерон как-то странно посмотрел на меня и прищурился. — Что? — не выдержала я. — Ничего. Он бросил орешек в пропасть, отсел и положил голову мне на колени. Взгляд устремился к кораблям. Я запустила пальцы в его волосы и принялась перебирать, чувствуя, как сердце заполняет нежность. — Разве Ситис не забрал твою болезнь? — спросил он вдруг, а я задумалась, пытаясь вспомнить, рассказывала ли об этом. — Забрал. — Тебе легче? Липкая волна страха поползла по спине. Больше всего на свете я боялась, что тяга к воровству вернётся. — О да. — Значит, ты больше не воровка? — в уголках губ показалась улыбка. — Похоже на то. — А в Гильдии знают? Я усмехнулась. Хоть что-то ему неизвестно. — А чем Ситис наградил тебя? На дне Шута Цицерон обмолвился, что родился в Братстве, но не верил в Ситиса, пока не выполнил первый заказ. Улыбка исчезла, а брови сдвинулись к переносице. — Мне было тринадцать, — Цицерон по-прежнему глядел на корабли, — возраст, когда во всём сомневаешься и всё обесцениваешь. Я думал, что семье просто нравится убивать. Что они придумали всю эту мистическую чушь, чтобы было легче жить. Он хмыкнул. — Ситис развеял мои сомнения. — Но так у всех, разве нет? Я тоже сомневалась и Каликсто, но Ситис дал нам нечто, что в корне изменило жизнь. Я больше не лезу в чужие карманы, а Каликсто не мучается от горя. Что же было у тебя? Цицерон закрыл глаза и молчал так долго, что я несколько раз упрекнула себя за любопытство. — Моей первой жертвой была дочка одной графини, — проговорил он, когда я решила, что вопрос закрыт. — Моя ровесница. Она жила в красивом доме с большим садом. Розы-розы-розы, красные, белые, жёлтые... Часто там одна гуляла. Проще некуда, в общем. Но я её увидел и понял, что не могу. Не могу её убить. Он дёрнул уголком рта. — Сидел в засаде как дурак, не мог себя заставить. Назавтра пришёл опять, а она заметила и позвала волчков крутить. Такая доверчивая. Он повернулся на спину и поглядел на небо. Солнце, готовившееся спрятаться за городскую стену, янтарными искрами отражалось в его глазах. — Я не мог облажаться. Меня бы пощадили, наверное, не знаю. Но это был позор. Цицерон вздохнул. — Мы пошли к пруду смотреть лягушек. Когда она нагнулась над водой, я перерезал ей горло. Внезапно стало очень холодно. — Я помню, что это было, — он нахмурился, роясь в памяти, — ужасно, — вскинул брови. — Не знаю почему. Её кровь была везде, горячая. Глаза… Такие удивлённые. Он облизал обветренные губы, вглядываясь в воспоминания. — Помню, мне казалось, что я не смогу с этим жить, — он усмехнулся. — Дети такие ранимые. Потом я очутился в Пустоте, и это всё изменило, навсегда. Я поняла, что не дышу. Что же Ситис забрал у Цицерона? Чувство вины? Человечность? У меня ушли годы, а он лишился этого по щелчку пальца. Получалось, что в каком-то смысле, я была гораздо хуже. — Я ответил на твой вопрос? — спросил он и легонько щёлкнул меня по носу. Я рассеянно кивнула и, краем глаза заметив какое-то движение, прошептала: — Смотри. По трапу на борту корабля в пустую лодку спускались солдаты. На двух сверкали шлемы с ярко-красными гребнями, на четырёх других виднелись доспехи из тёмной стали — такие носили агенты Пенитус Окулатос. Цицерон сел и уставился вниз, словно хищная птица. Я тоже не сводила взгляда с кораблей, но мысли то и дело возвращались к его рассказу. — Это Мид? — спросила я, когда из каюты показался седой незнакомец в чём-то фиолетовом — не то кафтане, не то тунике. — Похож, — Цицерон прищурился. Император медленно спустился в лодку и устроился на корме. Некоторое время ничего не происходило. Потом он что-то крикнул и солдаты, отвязав от трапа верёвку, взялись за вёсла. — Мартина нет. Цицерон встал и упёр руки в боки. Ветер раздувал его волосы и чёрную рубаху. — Это плохо? — Это странно. Он встретил Мида, а тот плывёт на берег один. — Может, Мартин — кто-то из солдат? Переоделся, чтобы не привлекать внимания. Бывший Хранитель нахмурился и пожевал губами. Когда лодка обогнула торчащий из воды синий купол и зашла в гавань, толпа на берегу взорвалась радостными криками и замахала. Император поднял руку и закрутил головой, осматривая заполненный горожанами берег. «А народ его любит», — тоскливо подумала я и встала рядом с Цицероном. Напряжённый как струна он не сводил глаз с лодки. Чем ближе она подплывала к берегу, тем громче и восторженнее шумели солитьюдцы. С каждой минутой их становилось всё больше. — Лора, — собственное имя заставило вздрогнуть, — иди домой, ладно? Цицерон посмотрел исподлобья, приготовившись спорить. Я уставилась на него в каком-то странном оцепенении. Хотелось ли мне бежать к воротам, чтобы поглядеть на императора? Наверное. Но если Цицерон обещал меня защищать, я не собиралась мешать. — Ладно. Он склонил голову, будто не поверил. Солнце спряталось за городской стеной, и нас накрыла тень. Далеко в море по-прежнему мерцала огненная дорожка, окутывая горизонт золотистой дымкой. — Тогда пойду, — сказала я и поцеловала Цицерона в обветренную, усыпанную веснушками, щёку. Он на мгновение меня остановил. — Я скоро, — голос был мягкий и непривычно ласковый. Улыбаясь как дура, я пошла к лазейке и, прежде чем скрыться за стеной, заметила, что лодка императора причалила к берегу. Дом казался совершенно пустым, хотя я знала, что Каликсто охраняет пленника в подвале, а Кристоф и Бабетта, скорее всего, отдыхают в каких-нибудь тайных покоях. В особняке было три этажа, но лестница заканчивалась на втором, где, к слову, тоже не хватало комнат. Я не сомневалась, что в доме много скрытых дверей и проходов, не только в шкафах и панелях, но и в полу и, может даже, потолке. Ещё недавно эта мысль не давала бы покоя: я заглянула в каждый угол, сунула нос во все щели и наверняка влипла в неприятности. Теперь же было всё равно. Разве что слегка неуютно, что в любую секунду неизвестно откуда мог появиться вампир. Поужинав жареной говядиной с пряностями, я насыпала в кружку спелой малины и поднялась в комнату Цицерона. Она выходила на восток и, погружённая в предзакатный сумрак, казалась окутанной какой-то таинственной тревожной атмосферой. Воздух дрожал от жары. Пахло нагретым деревом, пылью и потом. Я открыла захлопнувшееся от сквозняка окно и некоторое время глядела на небо, наслаждаясь ветерком и малиной. Из головы не выходила история Цицерона. Как он выглядел в тринадцать? Наверное, гораздо младше. Конопатый рыжий мальчик с большими карими глазами. Конечно, дочь графини не испугалась. Он и сейчас не выглядит опасным, по крайней мере, на первый взгляд. Я усмехнулась и поставила пустую кружку на подоконник. Цицерон родился в Братстве, у него не было ни единого шанса стать кем-то другим. Кем-то кроме убийцы. Порывшись в сумке, я отыскала чехол с инструментами и мешочек с кусочками драконьего клыка. Перед тем как заняться бриллиантами и забросить резьбу, я успела сделать кольцо. Оно получилось толще чем нужно и неприятно сдавливало указательный палец, а с остальных сваливалось. Я знала, как это исправить, но решила отложить и сделать серёжку: маленькую и ажурную, в айлейдском стиле. Сердце подсказывало, что я нескоро увижу Имперский город, и мне хотелось, чтобы талисман о нём напоминал. Устроившись за столом Цицерона, я некоторое время возилась с огнивом, а когда в светильнике заплясал огонёк, разложила инструменты. Новые, из закалённой в масле стали, они гораздо лучше справлялись с драконьей костью и не ломались так легко, как прежние. Зажав между пальцев кусочек клыка, я принялась его шкурить. Вокруг стояла тишина. Обычно в столичных домах водились мыши и даже днём шуршали в стенах, но особняк Кристофа обходили стороной. Может, чувствовали неладное, а может, вампир использовал какую-то магию, отпугивающую грызунов. Вскоре после заката дверь отворилась и в комнату вошёл Цицерон, взбудораженный и злой. По его словам, Пенитус Окулатус и легионеры проводили императора в замок. Мартина нигде не было, а значит, он остался на корабле, Ситис знает почему. Я не представляла, чем помочь и молча глядела, как Цицерон ходит из угла в угол, как заведённый. В конце концов, он сказал, что должен поговорить с Бабеттой и ушёл, а я вернулась к резьбе, размышляя над загадочным исчезновением Мартина. Вскоре начали слипаться глаза. Бессонная ночь давала о себе знать: я прилегла отдохнуть и мгновенно уснула. — Лора. Кто-то погладил меня по щеке. Я открыла глаза и увидела Цицерона. Он сидел на краю кровати, в уголках губ застыла улыбка, спокойная, почти умиротворённая. Белая портьера за его спиной раздувалась словно парус. — Как ты? — Хорошо, — я села и потёрла глаза. — Сколько времени? — Середина ночи или около того. Он провёл ладонью по моим волосам, убрал за спину и поцеловал в шею, мгновенно развеяв остатки сна. Коснулся губами мочки уха и прошептал: — У Матери для тебя подарок. Сердце испуганно сжалось. — Подарок? — Пойдём. Он встал, протягивая руку. В глазах читалось нетерпение. — Тебе понравится. В доме царила всё та же оглушительная тишина. Я думала, что мы идём в гостиную, но там было темно, а Цицерон повёл в подвал. На душе росла тревога, и от неприятного предчувствия ныло под ложечкой. На стенах пыточной горели факелы, отбрасывая на потолок багровые отсветы. В спёртом воздухе висел удушливый запах масла и нечистот. У клетки на скамье сидела Бабетта, рядом, прислонившись к стене, стояли Кристоф и Каликсто. Матери не было. — Как быстро, — повернувшись, заметила вампирша. На ней было синее платье с белым воротничком и тоненькая жемчужная нитка на шее. Как угольки светились глаза. — Доброй ночи, — проронила я, даже не пытаясь скрыть смущения. Кристоф не ответил. На нём был сюртук бретонского кроя с большими пуговицами, из-под которого виднелся атласный жилет и рубашка с высоким воротником. Для выдавшейся жары наряд казался слишком тёплым, но живого мертвеца это вряд ли волновало. — Слышащая, — Каликсто расплылся в улыбке и поклонился. Он был ниже Кристофа на пол головы и из-за бледности и синяков под глазами сильнее походил на вампира. Цицерон подвёл меня к клетке. Свет факелов переливался на железных прутьях красноватыми бликами. Фадир по-прежнему лежал на спине и часто, с хрипами, дышал. Только сейчас я заметила, как он отощал. Рёбра проступали, как обручи на рассохшейся бочке, на руках и ногах виднелись жилы. Землисто-серая кожа казалась тонкой как пергамент и шелушилась, будто в теле не осталось ни капли влаги. — Ты можешь его убить, — сказал Цицерон, сжимая мои пальцы. Ну конечно, какие ещё могут быть подарки в Тёмном Братстве? Пожалуй, не буду говорить, когда у меня день рождения. — Почему сейчас? Прошлой ночью я молила убить Фадира, но Цицерон сказал, что смерть — слишком большая награда. Он был прав. Делвин умирал мучительно и страшно, его убийца не мог отделаться так легко. — Ему недолго осталось. Мы ничего не теряем, — ответил Цицерон. Я застыла, глядя, как лихорадочно двигаются глаза Фадира под закрытыми веками. Слышит ли он что-нибудь или мечется в забытье? — Ты что, её даже не спросил? — звонкий голос Бабетты казался чуждым в этом месте. — Может, она не хочет. Я обернулась. Вампирша болтала ногами, постукивая одна другую каблуками. — Как бы вы его убили? — Я? — она рассмеялась. — Не знаю, может, выпустила кишки или вырезала глаза. Кровь прилила к щекам и забилась в висках. Цицерон сдавил мою ладонь, опасаясь, что я вспылю. — Сколько ему осталось? — собственный голос показался незнакомым. Несколько мгновений все молчали. — Ну… — задумался Каликсто, — до утра, наверное, дотянет. — На нём есть чары? — Конечно, — некромант усмехнулся. — Какие? Он обвёл всех взглядом. — Он почти в агонии. Я не даю ему двигаться и кричать от боли. Я перевела глаза на Кристофа. — Скажите, пожалуйста, крики с улицы услышат? Вампир приподнял брови, и его слегка выпуклые глаза стали ещё удивлённее. Сложив губы трубочкой, будто собираясь засвистеть, он некоторое время глядел на меня и, наконец, ответил: — Нет. Я кивнула и снова посмотрела на Каликсто: — Можете снять чары? — Сейчас? — Да. Некромант поскрёб бороду и бросил на Цицерона вопросительный взгляд. Тот пожал плечами. — Вы слышали, что сказала Мать. Каликсто вздохнул и не ответил, даже не шелохнулся, но Фадир вдруг затрясся, задёргался всем телом, выталкивая из груди сдавленные вскрики. Дохнуло тяжёлым кисло-сладким, отдающим гнилью, воздухом. Норд выпучил глаза и выгнулся дугой, упёршись лопатками в постамент. Вскрики сменились каким-то рыдающим, звериным подвыванием, от которого стыло сердце. — Что дальше? — спросил Цицерон. — Ждём, — прошептала я. — Чего? — Когда он умрёт. В тёмных глазах блеснуло удивление. — Какая скукотища, — вздохнула Бабетта. Несмотря на тонкий голос, это прозвучало очень по-взрослому. Даже не взглянув на нас, она встала и, оправив платье, ушла. Фадир царапал ногтями каменный постамент, с губ срывались стоны. Постепенно судороги стихли и тело обмякло. Продолжая стонать, норд слепо уставился в потолок. — А если это, правда, до утра затянется? Каликсто приблизился к решётке, разглядывая Фадира. — Я и так уже три дня не спал. — Иди наверх. Я всё равно тут буду, — сказал Цицерон и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. С каждой минутой воздух становился всё тяжелее и удушливее. Некромант сузил глаза. — Уверен? — Да. — Ну, зови тогда. Пригладив волосы, Каликсто потоптался на месте, словно не верил своему счастью, и заспешил к выходу. Щёлкнула дверь и шаги стихли. Краем глаза я заметила какое-то движение и огляделась: Кристофа нигде не было. С губ сорвался облегчённый вздох. Какое счастье, что представление никому не понравилось! Совершенно не хотелось лишних зрителей. Цицерон зевнул и потянул меня на скамью, а когда мы сели, обнял за плечо. Я уткнулась носом в его шею, наслаждаясь близостью и душистым сладковатым запахом кожи. — Спасибо. Он прижался щекой к моему лбу и проговорил: — Я тут ни причём, это всё Мать. Я была рада продлить агонию Фадира, но называть это местью не поворачивался язык. Не я за ним следила, не я поймала и пытала. Всё сделало Братство. А когда норд оказался на краю могилы, его как ненужную игрушку отдали мне. Я не претендовала на большее, но благодарна была только Цицерону за то, что остался со мной в этот странный час. — Вы нашли Мартина? — Да, он на корабле с императором. — Что? Я чуть отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза. В них плясало веселье и азарт, какой бывает у охотников в разгар погони. — В город приплыл двойник. — Шутишь? — Нет. Мы поняли, что Фадир не всё рассказал, и Мать с ним поболтала, — уголки губ насмешливо дрогнули. — В общем, Мид не верит, что Мартин покончил с Братством и боится покушения. Я положила голову на плечо Цицерону и уставилась на норда. Грудь пленника судорожно поднималась, как после долгого бега, а глаза блуждали по потолку. — Значит, он останется на корабле? — На его месте я бы так и сделал, но Мать считает, что он всё-таки приедет. По крайней мере, так было в одном из её видений, когда она была, — Цицерон замялся и закончил: — духом. — Она не говорила, что ещё видела в будущем? — Мне — нет, — в голосе звучала лёгкая обида. Я закусила губу, размышляя обо всём услышанном. — А почему нельзя убить императора на корабле? Кристоф в любую секунду может перенести туда Мать, а возможно, она и сама способна на такие фокусы. Я бы не удивилась. — Можно, конечно, но зачем? Дело ведь не в том, чтобы просто убить, — он на минуту замолчал и стало слышно, как потрескивает факел. — Мы хотим возродить в Тамриэле веру в Тёмное Братство. Фадир издал отрывистый хриплый звук, похожий на всхлип, и медленно повернул голову. Неясный взгляд скользнул по Цицерону и остановился на мне. В груди похолодело. Смерть держала норда за руку, но он ещё не потерялся в забытье. В мутных глазах не было отчаяния, не было даже ненависти. В них читалось брезгливое презрение и что-то ещё. Кажется, жалость. Несколько мгновений мы глядели друг на друга. Веки пленника медленно закрылись. Он отвернулся, выталкивая из груди хриплые стоны. Цицерон вздохнул. Опустил лицо в ладони и потёр глаза. — Иди спать, — прошептала я, погладив его по руке. — Я позову, когда всё закончится. Он поморщился, будто услышал глупость, и улёгшись на скамью, опустил голову на мои колени. Я села поудобнее, а Цицерон сцепил пальцы на животе и закрыл глаза. Тихо и ровно задышал. Обветренное, усыпанное веснушками и мелкими морщинами лицо выглядело усталым и умиротворённым. Отрывистые стоны разлетались по комнате эхом, всё громче потрескивал факел, изъеденный огнём до деревяшки, но почему-то казалось, будто стало очень тихо. Я вспомнила, как прошлым летом приезжала в Солитьюд с Делвином и Векс на фестиваль Торговцев. По старой традиции лавочники снижали цены в два раза, и в столицу съезжались скайримцы со всей провинции. Переполненные хмельными зеваками улицы были любимым развлечением Гильдии. Набивая карманы кошельками и драгоценными украшениями, мы сами едва не стали жертвами карманника. Крича от радости, хрупкий розовощёкий бретонец заключил в объятия Делвина. «Такая удача, — восторгался он, — так далеко от дома встретить друга!» Ловкие пальцы скользнули во внутренний карман дублета, но Делвин знал этот трюк с ранних лет, и схватил бретонца за руку. Так мы познакомились с Этьеном. Скрываясь от стражи, бретонец приплыл из Хай Рока в поисках лучшей жизни. Мы дали ему задание украсть со склада Восточной имперской компании пару бутылок флина, а он каким-то чудом унёс целый ящик. Мы не просыхали три дня, празднуя вступление Этьена в Гильдию. Спустили всё, что украли в местных кабаках и, завалившись спьяну к Ершу, едва не спалили его логово. Праздник удался на славу. Мы долго его вспоминали и в этом году собирались повторить. Фадир не дожил до рассвета. Я клевала носом и вздрогнула, когда он страшно захрипел и резко запрокинул голову. Изо рта потекла жёлтая пена. Цицерон проснулся и сел, сонно уставившись на норда. Пленника скрутила судорога — на этот раз слабая — и тело обмякло. Едва заметно подёргивались кончики пальцев, но медленно застыли и они. В тусклом свете догорающего факела Фадир напоминал мумию в нордской гробнице. Некоторое время мы прислушивались, но пленник не издавал ни звука. В конце концов, Цицерон позвал Каликсто, и некромант подтвердил, что Фадир мёртв. Я не почувствовала ни удовлетворения, ни радости. Казалось, вся одежда, волосы и даже кожа пропитались вонючим запахом пыточной. Хотелось помыться, но от усталости слипались глаза. Мы с Цицероном поднялись в комнату и легли, не раздеваясь. Я провалилась в сон, едва голова коснулась подушки, а когда проснулась, солнце уже перевалило за полдень. Цицерона не было. На кухне стояли грязные тарелки с остатками еды, а пыточная оказалась заперта. Я с наслаждением помылась и постирала одежду, а чтобы не надевать мокрое, взяла у Цицерона одну из чёрных рубах и штаны. Они были велики в ширину, но по длине подходили идеально. Подпоясавшись ремнём, я обулась и, прихватив кошель, отправилась на рынок. День был таким же жарким, как вчера. Кони и колёса поднимали в воздух облака пыли, и она тяжёлым туманом носилась над мостовой. Город украшали к празднику в честь прибытия императора. На главной улице возводили арку из зелени и флагов, на домах развешивали ярко-красные имперские знамёна с золотой бахромой и кистями. Рынок кипел. Тут и там судачили о Миде, а кто-то из торговцев пустил слух, что на празднике будут раздавать чаши с серебром и золотом. Это подняло шумиху и, прячась от толкотни, я забежала к алхимику за собачьим корнем и болотным стручком для Каликсто, а в соседней лавке купила мясной пирог и бутылку эля. Возвращаться домой пока не хотелось, поэтому я вылезла к обрыву, откуда прошлым вечером смотрела на гавань с Цицероном, и усевшись у стены среди цветов, принялась за завтрак. Чайки носились над морем косыми кругами, кричали и дрались за добычу. Удаляясь от берега, вода становилась темнее, приобретая малахитовый оттенок. На волнистой глади подрагивали отражения стоящих на якоре кораблей. Казалось, со вчерашнего дня ничего не изменилось. Прищурившись, я сосчитала лодки на нижних палубах: трёх не хватало. Скорее всего, команды отправились на заслуженный отдых, но я невольно задалась вопросом: что если в город прибыл настоящий император? Солнце припекало всё сильнее. Волосы мгновенно высохли и, развеваясь на ветру, лезли в лицо. После бутылки эля меня разморило и начало клонить ко сну. Я даже думала вздремнуть, но усилием воли заставила себя подняться и, придерживаясь за стену, пошла к лазейке. Из ямы во дворе скорняжной мастерской несло падалью. Задержав дыхание, я вылезла из дыры в стене и оказалась в колючих кустах барбариса. Накинула тень, собираясь выйти во двор, как вдруг повеяло густым пряным запахом гвоздики и что-то с силой сдавило горло. Сердце подпрыгнуло, а из ладони выскользнула сумка. Нападающий был сзади. Я вцепилась в руку, сжавшую моё горло — она оказалась тонкой, но очень жилистой и крепкой. Вздохнуть не получалось, от ужаса заметались мысли. Я попыталась вывернуться, подняла ногу и потянулась к голенищу, где всегда носила кинжал, но в глазах вдруг помутнело. Ноги подкосились, и я полетела в черноту.