Воруй. Убивай. Люби.

Воняло кровью. Резкий солоноватый запах пробудил в памяти странное воспоминание. Когда несколько часов кряду орудуешь отмычками, так пахнут стёртые ладони. Образ ярко встал передо мной, и на секунду почудилось, будто я и в самом деле стою в тёмной подворотне со связкой отмычек, опустив израненные руки. Больная голова играла злые шутки: я увязала в тяжёлых видениях, не могла различить, где сон, где явь. Мне мерещились опасные погони, мрачные пещеры и глухие чащи. Я видела тени друзей и пыталась различить их голоса. Один звучал так громко, так пронзительно, что вскоре заглушил остальные. Я старалась разобрать слова, но смысл ускользал. Казалось, прошла целая вечность, а голос всё не замолкал: что-то бормотал, спрашивал и восклицал… Каждый звук отдавался в голове мучительной болью. Мне хотелось только одного – тишины. «Замолчи», – попыталась прошептать я, но тело не слушалось, из полуоткрытых губ вырвался лишь сдавленный хрип. И тогда мир словно сжалился надо мной: через несколько невыносимо долгих секунд стало тихо. Я провалилась в тяжёлый липкий сон. Меня разбудил свет, который сиял так ярко, будто хотел проникнуть сквозь закрытые веки. Я услышала, как трещат в огне ветки, и догадалась, что лежу рядом с костром. Стылая земля забирала тепло, поэтому жар пламени лишь обжигал кожу на лице, но не согревал. Я попробовала открыть глаза и скривилась от острой боли в левом виске. В тот же миг вернулась память: передо мной, словно череда красочных картинок, пролетели последние дни. В груди зашевелился страх, готовый в любую секунду превратиться в нечеловеческий ужас. Я дёрнулась и почувствовала, как в кожу на руках и ногах врезалась верёвка. – А я уж было решил, что слишком сильно тебя ударил, – знакомый голос прозвучал совсем близко. Дыхание перехватило, а сердце заколотилось так часто, что по щеке побежала тонкая струйка крови. Вязкая темнота попыталась поглотить меня, и я поняла, что проиграю, если не справлюсь со своим страхом. Но сделать это оказалось не так-то просто. Мысли метались, словно дикий зверь в ловушке. «Зачем убийца сохранил мне жизнь? Вдруг он собирается меня пытать? Или хочет использовать как приманку? А может и то, и другое…» – Молчишь, воровка, – вздохнул Цицерон. В его голосе прозвучала искренняя грусть, которая тут же сменилась злой насмешкой. – Вчера ты была разговорчивей. Чего он хочет? Извинений, сожалений? Сильно сомневаюсь… Пытаясь совладать с собой и пересилить боль, я с трудом подняла голову и приоткрыла глаза. Пляшущее в костре пламя ослепляло. Я часто заморгала, стараясь привыкнуть к яркому свету, но глаза заслезились и мир начал расплываться разноцветными пятнами. Мне удалось различить лишь неясные очертания ассасина. Огонь окрашивал его красную одежду в янтарно-оранжевый цвет, обманчиво тёплый и уютный. Я плохо видела лицо Хранителя, но чувствовала, что он смотрит мне в глаза, словно чего-то ждёт. С каждой секундой молчание становилось всё более зловещим. – Если хочешь поболтать, – разлепив пересохшие губы, прохрипела я, – дай мне воды… Для истекающей кровью пленницы это прозвучало слишком нахально. Безумный убийца мог наказать за дерзость, но самолюбие оказалось сильнее страха. Снова повисла гнетущая тишина. Хранитель сидел неподвижно, и от его пронзительного злого взгляда бросало в дрожь. Обессилев, я прижалась затылком к стылой земле, и холодное прикосновение на секунду приглушило боль. После яркого света глаза медленно и неохотно привыкали к темноте. Я уставилась вверх, ожидая увидеть звёздное небо, и ахнула от удивления. Яркий свет костра освещал высокий свод пещеры, усыпанный причудливыми сталактитами. Самый длинный и острый висел прямо надо мной. В голове невольно пролетела мысль, что он с лёгкостью может пригвоздить меня к земле. Я отвернулась и упёрлась взглядом в грязное колесо: злополучная повозка стояла в нескольких шагах от моей головы. Что ж, по крайней мере, у меня есть крохотная возможность ещё раз попытать удачу. Вот только коней не видать. Слуха коснулся невнятный шорох, и я напряглась всем телом, ожидая удара. «И как же ты собираешься выбраться из западни, Лора?» – спросил внутренний голос. Я не нашлась, что ответить. По пещере эхом пронёсся звук льющейся воды, послышались тихие шаги, и через мгновение надо мной навис Хранитель. В бледной руке блестела железная кружка с погнутой ручкой. «Ну, и кто теперь вор?» – мысленно усмехнулась я и, набравшись смелости, посмотрела ассасину в глаза. Они горели лихорадочным блеском, обжигали уже знакомой ненавистью, чистой и искренней. К ней прибавились отвращение, злоба и что-то гораздо более сильное, глубокое. Обида? Цицерон присел рядом, а я, с трудом подавив желание забиться под повозку, осторожно приподняла голову. Холодный металл коснулся губ, студёная вода обожгла распухший язык и пересохшее горло. Я жадно глотала её, захлёбывалась, кашляла. Хранитель молча смотрел на меня, и от его взгляда леденела в жилах кровь. Он несомненно обыскал мой заплечный мешок, но почему-то не надел шутовской колпак, и рыжие волосы всё так же грязными патлами падали на лицо и уши. Бледный и осунувшийся, Цицерон напоминал больных из Храма Кинарет в Вайтране. Не дав осушить кружку, он поставил её на землю и встал. – Почему ты меня не убил? – собравшись с духом, спросила я. – О… Цицерон очень хотел тебя убить. Перерезать твоё тощее горлышко, чтобы кровь хлестала во все стороны! – Его лицо исказила ярость, глаза пылали неутолённой жаждой расправы. Казалось, он вот-вот сорвётся и выхватит кинжал. Но Хранитель совладал с собой, морщины медленно разгладились, губы сжались в тонкую полоску. Целую минуту он не сводил с меня злых глаз, а потом проговорил с едва уловимым упрёком: – Проклятая воровка сказала связующие слова. – Тьма наступает со смертью тишины, – прошептала я. – Они и правда что-то значат? – Больше, чем ты можешь себе представить, – ответил Цицерон, и, ступая очень плавно, прошёл вокруг костра и замер, глядя на огонь. – Знала бы ты, как тебе повезло… Мать Ночи выбрала тебя своей Слышащей. Тебя! Грязную воровку! Нет, Цицерон не осуждает решение Матушки, он просто не понимает… Почему ты? Он обернулся и уставился на меня, словно ждал ответа. Всего три дня назад я сидела в «Пчеле и жале» и слушала, как таинственный Мартин рассказывает про Тёмное Братство. Он упоминал и про Слышащего, кажется, именно ему Мать Ночи сообщает о новых заказах. Неужели это правда? До сих пор я не верила, что дух женщины, усопшей много лет назад, может общаться с миром живых через собственные бренные останки. Это звучало слишком безумно, даже учитывая то, сколько всего мне довелось повидать за последние годы. – Хочешь сказать, что со мной говорила Мать Ночи? – эта мысль меня потрясла. Немедленно захотелось сесть, но мышцы плохо слушались и кружилась голова. Я собралась с силами и, оттолкнувшись от земли руками, связанными за спиной, села. Мир поплыл сияющими пятнами, а к горлу подступила тошнота. Я закрыла глаза, пытаясь справиться с неприятными ощущениями, и тихо проговорила: – Я не могу быть Слышащей, я же не ассасин. – Как видишь, это неважно, – холодно сказал Цицерон и усмехнулся. – Теперь ты член Тёмного Братства. – А что, если я не хочу? – Никто не спрашивает, чего ты хочешь! – внезапно вспыхнул Цицерон. Его громкий голос на мгновенье изменился, утратив пронзительные визгливые ноты. – Нечестивая Матрона выбрала тебя, и ты будешь ей служить! Конечно, ты можешь сбежать! Беги, воровка! Тогда я найду тебя и прирежу, как ты того и заслуживаешь! Меня бросило в жар. Невидимая петля всё крепче затягивалась на моём горле. – Так убей меня прямо сейчас! – я сорвалась на крик. – Давай! Что тебе мешает?! Ассасин шагнул вперёд и замер, не сводя с меня безумного взгляда. Несколько нестерпимо долгих секунд мы с вызовом смотрели друг другу в глаза, а потом Хранитель медленно, беззвучно выдохнул и сказал с деланным спокойствием: – Не убей Брата или Сестру свою по Тёмному Братству. Это один из Пяти Догматов. Запомни, воровка. Я чувствовала себя затравленной, угодившей в ловушку лисицей. Больше всего на свете мне хотелось вырваться, бежать без оглядки далеко-далеко, до полного изнеможения, но верёвки прочно связывали меня по рукам и ногам. От бессилья к глазам подступили слёзы, я закусила губу, чтобы не разрыдаться. – Ты должна знать все законы Братства. Цицерон расскажет их тебе, – он расплылся в зловещей улыбке. – А ты запомнишь и если нарушишь хотя бы один… – …ты меня убьёшь, – прошептала я. – Не я. Сам Ситис придёт к тебе во снах, – Хранитель навис надо мной, словно волк над добычей, и заговорил, будто читал заклинание: – Не позорь Мать Ночи, чти и уважай её. Не предай Тёмное Братство или его секреты. Подчиняйся вышестоящим членам Братства и выполняй приказы. И самое главное для тебя, воровка: не укради у Брата или Сестры. Если нарушишь хотя бы один Догмат, навлечёшь на себя Ярость Ситиса. Он говорил тихо, почти шептал, но речь звучала так горячо и убеждённо, что мной овладел благоговейный трепет. Несколько секунд я заворожённо смотрела ассасину в глаза, а потом наваждение рассеялось. В душе закипала злость. «Ну уж нет! Я не убийца и не стану поклоняться Ситису! Моя душа принадлежит Ноктюрнал, Дочери сумрака, Повелительнице ночи! Я служу ей при жизни и буду служить после смерти!» Ко мне вернулись душевные силы, а вместе с ними пришла уверенность, что Ноктюрнал не отдаст меня в холодные объятия Матери Ночи. Если кровожадной старушке так хочется поболтать, пусть найдёт кого-нибудь другого! Во мне разыгралось злое веселье, и в тот же миг в голове промелькнула внезапная дерзкая мысль. Я склонила голову набок и, внимательно глядя Цицерону в глаза, спросила: – Скажи, а кто занимает более высокое положение в Братстве, Хранитель или Слышащий? Ассасин моргнул, с шумом вдохнул и расхохотался во весь голос. – Молодец, воровка, – простонал он, отсмеявшись. – Когда ты докажешь свою преданность Тёмному Братству, я буду тебе подчиняться. Но до тех пор не стану потакать твоим хитростям и уловкам. – Развяжи мне руки, Хранитель. О большем я и не прошу. Цицерон вскинул брови и недоверчиво покачал головой. – Ты ведь глава Гильдии Воров, – злобно заметил он. – Освободись сама. – Боюсь, это займёт часа три-четыре, не меньше. – Значит, час или два, – ухмыльнулся ассасин и скрестил на груди руки. – С какой стати мне тебя освобождать? Выкинешь какой-нибудь фокус! – Брось! – взмолилась я. – Я ранена и обессилена. Ты льстишь мне, если думаешь, что я могу что-нибудь натворить или уж тем более – сбежать. Ассасин смерил меня тяжёлым презрительным взглядом и задумчиво уставился на носки своих причудливых сапог. Через несколько секунд он поднял голову и сказал, выделяя голосом каждое слово: – Вздумаешь хитрить, я тебя убью. Не дожидаясь ответа, он грубо толкнул меня на землю и принялся развязывать верёвку. «Поздравляю, Лора! – ликовал внутренний голос. – Первая маленькая победа!» И всё же я прекрасно понимала, что даже со свободными руками не вырвусь из плена. Меня спасёт только случайная удача или настоящее чудо. Зачем, зачем я поторопилась и написала Делвину письмо? Сколько пройдёт времени, прежде чем Гильдия отправится на мои поиски? Неделя? Больше? Цицерон освободил мои руки, сел у костра и, не сводя с меня внимательных чёрных глаз, начал сматывать верёвку. – Сколько вам обещали за Мать Ночи? – спросил он внезапно. Я неуклюже села и, растирая онемевшие запястья, ответила неохотно: – Двадцать тысяч. Плюс расходы. – Целое состояние, – присвистнул Хранитель и ухмыльнулся. Верёвка безупречно ровными петлями ложилась на его левую ладонь. – Кто ещё с тобой работает? – В Гильдии не знают, чем я тут занимаюсь, – я криво улыбнулась. – Это было одно из условий заказчика. – В самом деле? – прищурился ассасин. – Только не вздумай врать. Я сочту это предательством Братства. – Это правда. Мартин хотел, чтобы именно я украла Мать Ночи. Хранитель долго смотрел на меня, словно не мог решить, верить или нет. В конце концов, он отложил верёвку и сказал: – Расскажи-ка Цицерону, как выглядел этот твой заказчик. – Мартин… – пробормотала я и нахмурилась, вызывая в памяти образ имперца. – Блондин, среднего роста. Затрудняюсь сказать, сколько ему лет: может тридцать, а может, и сорок. Одевается неброско. Самая яркая примета – жуткий шрам на шее. Я ещё подумала, что после таких ран не живут. «Похожая чуть было и меня не украсила», – пронеслось в голове, а рука непроизвольно потянулась к глубокой царапине, которую оставил кинжал Цицерона. – Что-нибудь ещё, воровка? – проследив за моей рукой, спросил Хранитель. В уголках его губ мелькнула едва заметная улыбка. – Мне показалось, он недавно в Скайриме и явно от него не в восторге, – внезапно в глазах потемнело, а к горлу вновь подступила тошнота. Очень медленно, чтобы не разозлить Цицерона, я подползла к повозке и с облегчением прислонилась спиной к грязному колесу. – А ещё этот Мартин неплохо осведомлён о жизни Тёмного Братства и многое про тебя знает. – В самом деле? – удивился Хранитель. – И что он поведал тебе про Цицерона? – Сказал, ты много лет жил в одиночестве в чейдинхолском убежище, а в начале зимы покинул Сиродил и отправился в Скайрим. Он считает, ты хочешь наставить Астрид на истинный путь и возродить Тёмное Братство. Я с любопытством уставилась на Цицерона и заметила, как в его глазах вспыхнул недобрый огонёк. – Похоже, этот таинственный имперец в самом деле неплохо тебя изучил, – бросила я невзначай. – Не могу не отметить, что шрам на шее очень смахивает на твою работу. – Мои жертвы умирают прежде, чем упасть на землю, – спокойно сказал Цицерон и потянулся к хворосту, лежащему близ костра. Несколько веток, усыпанных длинными бледно-зелёными иголками, упали в огонь, и во все стороны полетели янтарные искры. Мрачный и задумчивый, ассасин глядел, как пляшут языки пламени. Из глубины пещеры потянуло холодом. «Где-то там есть ещё один выход», – тоскливо подумала я, украдкой бросив взгляд на верёвку, связывающую ноги. Избавиться от неё дело плёвое, а вот сбежать и спрятаться задача не из лёгких: не хватит сил. По крайней мере, пока. Я осторожно потрогала рану на голове и, вздрогнув от резкой боли, отдёрнула руку. Проклятье! – Что дальше, Цицерон? Мы ведь не будем сидеть в этой пещере вечно? – В заброшенной шахте, – поправил Хранитель и, не отрывая взгляда от огня, пробормотал: – Неужели кто-то задумал уничтожить Тёмное Братство?.. Цицерон должен предупредить своих братьев и сестер. Да-да, это его долг. Он сурово поглядел на меня и резким звенящим голосом добавил: – На рассвете мы отправимся в фолкритское убежище! – По-моему, это плохая идея, – насторожилась я. – Очень-очень плохая. Ты привезёшь Тёмному Братству воровку, которая украла… пыталась украсть Мать Ночи. Убийцам плевать Слышащая я или нет: они увидят во мне лишь угрозу. В лучшем случае кинут за решетку, а потом убьют, в худшем – сразу запытают до смерти. Никто в Гильдии даже не узнает, где я сгину. Лучше сразу меня прикончи, сбережёшь кучу времени и сил. – Ты так боишься за свою шкуру, сестра, – осклабился ассасин. – Пожалуй, тебя и правда бросят за решетку. И станут пытать, если будешь молчать. Но никто не посмеет убить Слышащую. – Чушь! Я плохо представляю, как живёт Тёмное Братство, но одно знаю точно – если Астрид захочет меня убить, её ничто не остановит. – Воровка знакома с Астрид? – удивился Цицерон. – Нет, – честно призналась я и досадливо поморщилась. – Гильдия скупает у Братства драгоценности, броню и оружие, которые не так-то просто сбыть. С убийцами всегда работает мой друг. С его слов я знаю, что в последние годы Тёмному Братству пришлось несладко. Астрид многим пожертвовала, чтобы сохранить свою «семью», в том числе древними традициями. Так что если к ней заявится глава Гильдии Воров, расскажет, что пыталась обворовать Братство и вдобавок окажется Слышащей… Жди беды, – я поймала пристальный взгляд Хранителя и добавила: – Ты и сам об этом думал, иначе мы бы уже были в убежище. – Не заговаривай мне зубы, воровка, – бросил Цицерон презрительно. Он сказал что-то ещё, но я не разобрала слов. Все звуки: его голос, треск веток в костре, гул ветра и стук моего сердца медленно затихали. – Ты боишься, – в голове, словно тихая мелодия, прозвучал ласковый женский голос. Тот самый. – Я чувствую страх, он течёт по твоим венам, рвётся наружу, струится через Пустоту… Хранитель заметил моё замешательство и вопросительно вскинул брови. – Она… Она снова говорит со мной, – прошептала я одними губами и закрыла глаза, не в силах сопротивляться. – Бедный Цицерон… Он так хотел отправить твою душу в Бездну! Но мой верный слуга слишком долго искал Слышащего, чтобы сразу его потерять, – мягкий мелодичный голос звучал так, словно со мной говорила не старуха, а молодая, сильная женщина. – Глупая девочка, ты думала, что сможешь разлучить меня с моей дорогой семьёй, но я не злюсь, это было даже забавно. Знаешь, когда-то давно, очень много лет назад я тоже была воровкой. Смелой, ловкой и очень самоуверенной. Мне знакомы твои желания и надежды, твои страхи. Превыше всего ты ценишь свободу и при первой возможности рискнёшь жизнью и попытаешься сбежать. Но где бы ты ни пряталась рано или поздно Цицерон тебя найдёт и убьёт. Такая бесполезная смерть... Я знала, что со мной разговаривает дух, но могла поклясться, что Мать Ночи вздохнула, искренне и очень грустно. Она слышала мои мысли, видела каждый мимолётный образ, проносящийся в голове. – Не бойся, дочь моя. Страх – непозволительная слабость. Когда-нибудь я отвечу на твои вопросы, а сейчас – к делу, – слуха коснулся сладкий бархатный смех. – Я предлагаю лучшую в твоей жизни сделку, потому что награда соблазнительней, чем всё золото Нирна! Моя плата – твоя свобода. Кто-то хочет смести с лица земли всё Тёмное Братство. Выясни, кому и зачем нужны мои древние кости, а после – уничтожь наших врагов! Сделаешь это и сможешь выбрать: уйти прочь или остаться, чтобы верой и правдой служить Отцу Ужаса. Заманчиво, не правда ли? О Цицероне не беспокойся, он поверит. Просто передай, что я забираю свой дар. Мир наполнился звуками. От неожиданности я растерялась и попыталась задать вопрос, но Мать Ночи молчала, не желая вдаваться в объяснения. Что ж, её предложение и правда звучало соблазнительно, но называть его сделкой – глупо. Я знала, что есть всего два пути: согласиться или сбежать. Но Нечестивая Матрона права: Цицерон бросится в погоню, а мне не хочется провести остаток жизни в вечном страхе. Я открыла глаза и вздрогнула, увидев перед собой встревоженное лицо Хранителя. Первый раз за последний час в его взгляде читалось что-то ещё, кроме злобы и презрения. – Что Мать Ночи сказала воровке? – спросил он нетерпеливо. – Она предложила мне сделку… – Сделку? – переспросил ассасин с подозрением. – Я должна выяснить, кто хочет покончить с Тёмным Братством, выяснить и убить, – я замолчала на мгновенье, подбирая слова. – Сделаю это и смогу выбрать: остаться в Братстве или уйти на все четыре стороны. – Думаешь, Цицерон поверит в эту чушь? – Хранитель нахмурился, тёмные глаза угрожающе сверкнули. – Без Слышащего Тёмное таинство проходит впустую! Бессмыслица! Ты врёшь, воровка! – Ты должен поверить! – воскликнула я испуганно и, запинаясь, проговорила: – Она велела тебе передать, что забирает свой дар… Цицерон недоверчиво прищурился, но в следующий миг его лицо вытянулось и побелело. Он встал и, сжав ладонями виски, устремил безумный взгляд в непроглядную тьму подземелья. – Почему? – прошептал он, и я поняла, что вопрос предназначается не мне, а Матери Ночи или даже самой Пустоте. – О каком даре она говорила? – спросила я осторожно, но Хранитель ничего не ответил. Целую минуту он стоял почти неподвижно, потом неуклюже взъерошил грязные волосы, тряхнул головой и начал ходить вокруг костра, бормоча под нос что-то неразборчивое. Взбудораженный, бледный как мертвец, Цицерон выглядел полностью лишившимся рассудка. Когда я окончательно уверилась, что он спятил, ассасин остановился и, часто моргая, спросил: – Мать Ночи… Она сказала что-нибудь про Астрид? – Нет, – я виновато покачала головой и, чувствуя себя полной дурой, добавила: – Наверное, нужно было спросить, извини… – Значит, мы сами вольны решать, что делать, – негромко произнёс Хранитель. Казалось, он с трудом сохраняет остатки самообладания. Интересно, какой дар забрала у него Мать Ночи? – Астрид и её убежище подождут, – продолжал ассасин. – Мы должны исполнить волю Нечестивой Матроны. «Конечно, он потащится со мной», – тоскливо подумала я, но вслух сказала: – Если мы справимся и я выполню свою часть сделки, ты меня отпустишь? Позволишь уйти живой? Хранитель поджал губы и посмотрел на меня исподлобья. От его взгляда, сурового и очень внимательного, пробирал озноб. – Цицерон не понимает, почему Мать Ночи выбрала Слышащей тебя, – ответил он наконец. – Не понимает, зачем она торгуется с грязной воровкой… Бедный Цицерон, он слишком глуп, чтоб разобраться в замыслах своей дорогой Матушки. Но, так или иначе, её слово – закон. Выполни уговор и проваливай. Я тебя не трону. Хранитель презирал меня, и лишь преданность Тёмному Братству заставляла его терпеть моё присутствие. Первая непреложная истина, которую я усвоила в юности: никто не любит воров. Люди и меры, каджиты и аргониане, женщины и мужчины, взрослые и дети – все ненавидят тебя, стоит украсть хотя бы септим. – Значит, по рукам, – заключила я и усмехнулась. Те же слова сказал в таверне Мартин и мы скрепили сделку рукопожатием, а спустя всего три дня я продала его за собственную свободу и вдобавок ко всему обещала убить. Молодец, Лора! Вести с тобой дела – настоящее удовольствие! – На рассвете отправляемся в путь, – сказал Цицерон. Тёмные глаза всё так же лихорадочно блестели, но мне показалось, что ассасин постепенно успокаивается. – Матушка вернётся в данстарское убежище. – Зачем? – Воровка не удивилась, – заметил Хранитель. – Она знает про убежище! Может быть, ей известно, как туда попасть? – Нет, – я покачала головой. – Мартин не сказал, где его искать, потому что дверь в убежище магическая и никто не знает нужных слов, чтобы её открыть. А мне волшебные замки не подвластны: отмычки, видишь ли, здесь совершенно бесполезны. Ассасин бросил на меня испытующий взгляд и задумчиво прошёлся из стороны в сторону. – Как бы там ни было, убежище защищено надёжно. Это единственное место, где Цицерон может оставить Мать Ночи, пусть и ненадолго, – он остановился и, потирая пальцами подбородок, сказал: – Этот Мартин и правда слишком много знает. Нужно быть осторожней… – Кстати, об осторожности, – оживилась я. – Ты ведь понимаешь, что мы не можем путешествовать по Скайриму в таком виде? Ты только посмотри на нас! Мы словно вышли с бойни! Любая деревенская курица приметит нас ещё издалека! Хранитель рассеянно оглядел меня с ног до головы, бросил задумчивый взгляд на свои причудливые остроносые сапоги. – Побитые, потрёпанные, перепачканные кровью, – продолжала я воодушевлённо. – А про твой шутовской наряд я вообще молчу! – И что же с ним не так? – насмешливо спросил Цицерон. – Он слишком яркий, – я вздохнула и покачала головой. – Это же очевидно! Нет, я не спорю, может быть, он какой-то жутко зачарованный и в полумраке улицы ты неприметен, словно грязекраб в прибрежных камнях! Но шута, управляющего телегой, не заметить сложно. Мартин знает о твоих… э-э… причудах и запросто встанет на наш след. Достаточно лишь порасспрашивать стражу и крестьян, живущих рядом с трактом, не видали ли они странного имперца в шутовском наряде. «Да-да, видали!» – скажут они и добавят: «Он вёз огромный деревянный ящик, а ещё с ним была покалеченная рыжая девчонка». Вот тебе и осторожность! – И что же ты предлагаешь, воровка? – спросил Цицерон, помрачнев. – Нам нужно раздобыть одежду, простую и неприметную и на всякий случай придумать легенду, – я пожала плечами. – Скажем, мы обычные крестьяне, брат и сестра, выращиваем тыкву и картофель на ферме неподалёку от Фолкрита. Помнится, в прошлом месяце были сильные дожди! Они-то и навлекли беду: наш погреб затопило, а мы заметили не сразу. Почти все семена и клубни сгнили, и мы, убитые горем, держим путь в Вайтран в надежде, что местные фермеры продадут нам хоть что-нибудь и следующей зимой мы не умрём с голоду. – Как у тебя всё просто, – язвительно заметил Хранитель и посмотрел на меня не то с отвращением, не то с жалостью. – Воровка любит сочинять! О да! Она наврёт с три короба ради наживы! «Надеюсь, он не собирается читать мне мораль», – мысленно усмехнулась я, но вслух ничего не сказала. Мне показалось, что Цицерон злится не только на меня, но и на себя. Наверняка чутье подсказывало ассасину, что со мной не всё чисто, но, несмотря на это, он поверил простой деревенской девушке и попался на крючок. Этот промах он запомнит навсегда! – Впрочем, – продолжал тем временем Хранитель. – В чём-то ты права… Неожиданно он цокнул языком и, звонко хохотнув, поднял с земли плащ. – Что ты собираешься делать? – насторожилась я. – Цицерон раздобудет одежду, – сказал он весело и накинул плащ на плечи. – Ты ведь не оставишь меня здесь? Хранитель ничего не ответил, в его руках мелькнула верёвка. – Ты должен взять меня с собой! – взмолилась я. – Ты не умеешь воровать! Цицерон не слушал: он схватил меня за шиворот, грубым рывком поднял на ноги и развернул лицом к телеге. Я начала падать, но ассасин прижал меня к повозке и заломил руки за спину. Перед глазами заплясали разноцветные искры, я зажмурилась и прислонилась щекой к шероховатому сырому дереву. В тот же миг ассасин накинул петлю на моё правое запястье. – Послушай, я могу тебе пригодиться, – не сдавалась я, хотя прекрасно понимала, что это бесполезно. – Мне под силу открыть любой замок! Сейчас от меня мало прока, но я могу стоять на стрёме. Всё лучше, чем ждать здесь. Кроме того, у тебя очень странный вкус. Мне не хочется путешествовать по Скайриму в ярко-красных шароварах… – Тебя ударить ещё раз? – спокойно спросил Хранитель, потуже затягивая верёвку. Я промолчала и, тяжело вздохнув, закусила губу. Лучше его не провоцировать! Через несколько минут ассасин закончил и радостно пропел: – Узлы всегда вязал я ловко, Из пут не вырвется воровка! Неожиданно он поднял меня и закинул на плечо, точно мешок муки или картошки. Кровь прилила к голове, в глазах потемнело, и, пробормотав «Что ты делаешь?», я потеряла сознание. – Слышащая должна быть ближе к Матушке! – звонкий заливистый смех Цицерона привёл в чувство. Я приоткрыла глаза и увидела, что лежу в повозке, уткнувшись лбом в ящик с саркофагом. В ту же секунду звякнул котелок, полилась вода, сердито зашипел костёр, и пещера погрузилась во мрак. «Красота! – мрачно подумала я. – Связанная, с разбитой головой, я лежу непонятно где в компании древней мумии. Наслаждайся, Лора! Ты же хотела приключений». – Цицерон?.. – Чего тебе, воровка? – он откликнулся откуда-то издалека. – Привези лечебное зелье. Ассасин не ответил, и на меня навалилась глухая, ватная тишина. Вопреки ожиданиям я провалилась в сон не сразу. Голова гудела, и первое время мысли метались горячо и беспорядочно. Хотелось злиться на проклятый дождь, который разрушил планы, на череду неудач и собственную глупость, но чувства притупились, уступая место гадкому гнетущему страху. «Наша вольная птичка угодила в клетку! – злорадствовал внутренний голос. – Посмотрим, как она запоёт!» С юных лет я больше всего на свете мечтала о свободе и, добившись, дорожила ей больше, чем жизнью. Время как будто бы повернулось вспять: снова служить чужой воле и выполнять приказы. Да, Мать Ночи подарила мне надежду на спасение, но будущее казалась неясным и призрачным. Сколько пройдёт дней, недель, месяцев, прежде чем я выполню уговор? И выполню ли? Невыносимо хотелось удрать: избавиться от верёвок и бежать, ползти, если придётся. Но Нечестивая Матрона права, жизнь в страхе не назовёшь свободной. Боль в голове понемногу стихала, и вскоре мне стало стыдно за собственную слабость. «Скули, воровка, скули! Делу это не поможет», – сказал бы Цицерон. Я ярко представила его голос и фыркнула. Этот сумасшедший шут не спустит с меня глаз… Мне позарез нужен новый план! Как подобраться к Мартину и выяснить, что он замышляет? Сомневаюсь, что имперец захочет пооткровенничать. За последние годы у меня накопился неплохой опыт в подобных делах и, хотя они обычно заканчивались грабежом, подлогом или взломом, я точно знала, с чего начинать. Идеи, одна безумнее другой, рождались в голове и вскоре лишили последних сил. Меня одолел мертвецкий сон. Я очнулась от того, что кто-то тащит меня за ноги, но спросонья даже не успела испугаться. Незнакомец в длинной чёрной робе усадил меня на край повозки и, взяв за подбородок, внимательно посмотрел в глаза. Лицо скрывал глубокий капюшон, и я не видела, но чувствовала его долгий неотрывный взгляд. «Маг? Случайно забрёл в пещеру и нашёл меня?» – равнодушно подумала я и, отстранившись, тряхнула головой, пытаясь разогнать остатки сна. Незнакомец хмыкнул и снял капюшон. – Цицерон, – прошептала я удивлённо. – Соскучилась? – скрестив на груди руки, спросил он насмешливо. – Тебя не узнать… В длинной чёрной робе Цицерон казался непривычно серьёзным и выглядел старше. Я задумалась, сколько ему лет на самом деле и смутилась, осознав нашу разницу в возрасте. «Наверняка ему не меньше тридцати пяти, а то и все сорок! А я в свои двадцать семь выгляжу как сопливая девчонка!» – Что ж, чёрный тебе к лицу, – я криво улыбнулась. Хранитель одарил меня недобрым взглядом, быстро и бесшумно подошёл к большому коричневому мешку и, склонившись над ним, начал что-то искать. Я заметила, что в костре снова весело пылает огонь, а рядом стоит старый ржавый фонарь с широкой причудливой ручкой. Я спала так крепко, что даже не почувствовала, как Цицерон разрезал верёвки на моих руках и ногах. – Держи, воровка, – сказал ассасин и бросил мне какой-то свёрток, лёгкий и очень мягкий. Я развернула грубую серую ткань и увидела поношенную тёмно-фиолетовую робу из овечьей шерсти. – Ты что, магов ограбил? – спросила я, с интересом рассматривая одежду. Роба казалась слишком длинной и немного широкой в плечах, но выбирать не приходилось. – Одевайся, – бросил Цицерон, пропустив вопрос мимо ушей, и неловким движением пригладил волосы. Он не поленился причесаться и собрал рыжие космы в хвост, а на бледном веснушчатом лице не осталось и следа от крови. – Мне нужно умыться и перевязать рану, – сказала я угрюмо и полезла в нагрудный карман. – У меня была фляга с настойкой… – Я её выбросил, – с безразличием откликнулся Хранитель и, понизив голос, добавил: – Как и все твои припасы. – Думаешь, я всю еду отравила? Бриньольф подарил мне серебряную флягу с выгравированным соловьем на годовщину дня, когда мы стали стражами святилища Ноктюрнал. С тех пор я всегда брала её в дорогу, и внезапная утрата меня огорчила. Вор не должен привязываться к вещам, в этом есть что-то неправильное и противоречивое. – Цицерону не хотелось искушать судьбу, – усмехнулся ассасин и достал из мешка пузатую бутылку из тёмно-зелёного стекла. – Если хочешь промочить горло, я привёз вино. – А зелье? Пряча лукавую улыбку в уголках губ, Хранитель отрицательно покачал головой. Я недоверчиво вскинула брови и, тяжело вздохнув, спросила: – Ты все мои вещи выбросил? Вместо ответа ассасин неторопливой скользящей походкой обошёл повозку и вернулся с моим заплечным мешком. Он заметно полегчал: внутри я нашла только связку отмычек, гребень и кусочек угля, завёрнутый в пергамент. Цицерон не пощадил даже инструменты, которыми я расшатала колесо на его телеге. Интересно, он догадался, для чего они нужны? Надеюсь, что нет. Убрав робу в мешок, я закинула его на плечо и, схватившись за грубый шероховатый край повозки, осторожно спустилась вниз. – Вино так вино. Бери его, и пойдём – отведёшь меня к реке или озеру... Что тут есть поблизости? Цицерон ухмыльнулся, но не стал спорить. Спрятал пузатую бутыль в глубокий карман, подхватил ржавый фонарь и, не оглядываясь, шагнул во мрак. Пошатываясь, я поплелась следом. Янтарный свет фонаря выхватывал из темноты неровные стены и острые сталактиты, свисающие над головами. Противно пахло сыростью и плесенью. Я заметила, что дно в пещере неестественно ровное, а в некоторых местах виднеются старые сгнившие доски. Похоже, много лет назад здесь и в самом деле добывали руду. Широкий каменный тоннель плавно поворачивал налево, и через несколько минут вдалеке показался выход из пещеры, окружённый ореолом яркого белого света. Опустив фонарь, Цицерон шёл впереди и его угольно-чёрный силуэт напоминал картинку из старой книги о чародеях, которую мне читала в детстве мать. Я старалась не отставать и, закусив губу от боли, подставляла лицо прохладному ветру. После мрачного подземелья тусклый свет, льющийся с холодных небес, казался ослепительным. Упоительно пахло первыми горноцветами, сосновой хвоёй и озёрной свежестью. Я услышала знакомое фырчанье и увидела лошадей, пасущихся в высокой траве. – Привет, старина, – я подошла ближе и погладила Септима по бархатистой шее. Конь топнул копытом и доверчиво ткнулся носом в ладонь. – Да-да, я тоже рада тебя видеть. Рядом стояла гнедая кобыла и стригла ушами, отгоняя первых весенних мух, а рядом с ней жевала траву белая лошадь: та самая, на которой прошлым утром меня догнал Хранитель. Гладкую спину и пышную, густую гриву животного покрывали засохшие пятна крови. – Шевелись, воровка! – нетерпеливо бросил Цицерон, переминаясь с ноги на ногу. Я зыркнула на него сердито и, сделав несколько шагов, остановилась. «Если отмыть эту белую кобылу, она будет очень красивой, – промелькнуло в голове, и сердце тревожно заколотилось. – Несколько моих знакомых отдадут за такую пару-тройку тысяч септимов…» – Где ты взял эту лошадь? – спросила я, стараясь не выдать волнения. – О! Цицерон её одолжил! – весело воскликнул Хранитель и разразился злым визгливым смехом. – Да-да! Добрые путники одолжили её Дураку Червей! – Путники… – повторила я задумчиво и, помедлив, спросила. – Два бретонца и норд? Неприятный смех оборвался, звякнул фонарь, и в следующий миг Цицерон возник передо мной. – Откуда ты знаешь? – он прищурился. – Я останавливалась в Ривервуде и видела у таверны их повозку. Она была запряжена двойкой лошадей, чёрной и белой, очень редкой породы. Моя телега завязла в грязи, а бретонцы и норд помогли её вытащить, – я на мгновенье замолчала, рассматривая конопатое лицо ассасина, такое безобидное и по-детски невинное на первый взгляд. – Ты их убил? Взгляд Хранителя помутнел и замер, а уголки губ поползли вниз. – О, мне пришлось. Да-да, они не оставили выбора бедному Цицерону, – говорил он, с каждой секундой приближаясь всё ближе, в карих глазах разгоралось безумие. – Бретонцы смеялись над бедным Цицероном, не хотели отдавать ему лошадь, а он очень-очень спешил. Цицерон быстро расправился с бретонцами и сбил спесь с неуклюжего норда! А потом отправился за тобой, воровка… Последние слова он прошептал мне в лицо. – Странно, что ты выбрал белую лошадь, – откликнулась я и понуро побрела по тропинке. Сколько краж, грабежей, взломов на моей совести? Не перечесть. Наверняка многие из них ранили не хуже клинка. После визитов Гильдии воров торговцы и алхимики нередко закрывали лавки, а знатные горожане продавали последние ценности, чтобы не умереть с голоду. Да, мы редко воровали у бедных, но не из благородства, как в старые времена: у нищих попросту нечего взять. Мучила ли меня когда-нибудь совесть? Сложно сказать. С годами черствеешь, и мораль, если остаётся, становится всё более избирательной. Я не щадила детей и стариков, оставляя их без гроша в кармане, но почему-то сердце сжалось от мысли, что Цицерон убил бретонцев и норда по моей вине. Если бы я крепче связала ассасина, не забыла вытащить из дерева кинжал, возможно, всё сложилось бы по-другому. Какого фалмера мои неудачливые спасители отправились в путь? Такую скверную погоду лучше всего коротать у огня за кружечкой горячей медовухи. Эта маленькая слабость спасла бы им жизнь. Проклятье! Что-то подсказывает, что Тёмное Братство и в особенности Цицерон принесут в мою жизнь ещё много смертей. Тишину нарушал только шум шагов и редкие крики птиц. Хранитель обогнал меня и, озираясь по сторонам, шёл впереди. Тропинка заросла высокой травой, и мы ступали по глубокой, заполненной дождевой водой колее, которую оставила телега. Через пару минут Цицерон свернул с тропинки, и в следующий миг перед нами открылся красивый вид на Линалту, исток Белой реки, и самое большое озеро в Фолкрите. Со всех сторон его окружал сосновый лес, а вдалеке, в полупрозрачной молочной дымке, высились могучие горы. – Поторопись, воровка, – велел Цицерон. К счастью, он не собирался спускаться к воде. – Давай сюда вино, – сказала я устало. Бутылка показалась непривычно увесистой. Под насмешливым взглядом Хранителя я попробовала вытащить пробку, но она сидела в горлышке очень крепко. После нескольких тщетных попыток мне пришлось признать поражение и вернуть бутылку Цицерону. – Будь добр. – Больно хилая ты для главы гильдии, – едко заметил Хранитель. – Хочешь, хорошенько тебя тресну? Проверим, насколько ты хорош! – огрызнулась я. Бросив исподлобья хитрый взгляд, Цицерон ухмыльнулся и ловко выдернул пробку. Глухой хлопок тихим эхом отразился от скал и утонул в тишине. Я раздраженно отобрала бутылку и, сделав большой глоток, засеменила вниз по скользкой после дождя траве. Ливень был таким долгим, что озеро вышло из берегов и теперь кое-где из воды торчала золотистая трава. Медленно, чтобы не упасть, я встала на колени и, воткнув бутылку в мягкую податливую землю, посмотрела на своё отражение на зыбкой поверхности озера: грязная, лохматая и бледная, как смерть. Скверное зрелище. Студёная вода обжигала горячую кожу. С мокрых волос в озеро падали крупные бурые капли, а белый костяной гребень сразу окрасился алым. Кровь вокруг раны свернулась и крепко склеила несколько прядей. Когда боль стала невыносимой, я спрятала гребень и принялась расстёгивать броню. Заледеневшие пальцы почти не слушались, и кожаные ремешки с трудом вылезали из петель. Оставшись в тонкой льняной рубахе, я почувствовала себя неуютно и тревожно оглянулась. Точно хищный лис, Цицерон стоял на холме и напряжённо смотрел на тропинку, уходящую к пещере. Словно боялся, что кто-то снова попытается украсть Мать Ночи. Внезапно он обернулся и, насупив брови, крикнул сурово: – Долго возишься, воровка! Шевелись! Тревога враз сменилась злостью. «Даэдра тебя подери!» – в сердцах воскликнула я и, плюнув на нелепый стыд, сняла рубашку. Порыв ледяного ветра скользнул по голой спине и накрыл с головой. Дрожа от холода, я достала робу и, расправив её трясущимися руками, надела. Шерстяная ткань хорошо защищала от холодного северного ветра и, вопреки ожиданиям, оказалась очень мягкой. Оставалось самое тяжёлое... С громким треском я разорвала рубаху и облила вином один из лоскутов. Багровое пятно, точно кровь, растеклось по серой ткани, а в нос ударил кисловатый аромат «Алто». Тяжело вздохнув, я задержала дыхание и осторожно приложила лоскут к раненому виску. Сомнительное лекарство, ничего не скажешь! И всё же лучше, чем ничего. Меня пронзила жгучая боль, нестерпимо захотелось кричать, а на глазах выступили слёзы. Проклиная всё на свете, я бережно обработала рану и перевязала голову длинным куском ткани. Отражение в воде выглядело паршиво, но лучше, чем четверть часа назад. «Главное, – подумала я, поправляя повязку, – раненый маг едва ли кого-то не удивит. Будем считать, что мне не удалось сосредоточиться и вышедший из-под контроля зомби попытался разорвать хозяйку на куски». Громоподобный рёв разорвал тишину. Я вздрогнула и подняла взгляд. На другом берегу, у подножия гор огромное чудовище расправило мощные крылья и взмыло в небо, со свистом рассекая воздух. – Дракон… – ахнула я, не в силах поверить собственным глазам. В холодном сумрачном свете чешуя переливалась золотом и бронзой. Чудовище зависло над озером и било гигантскими крыльями, пуская по водной глади длинные волны. Это длилось несколько секунд, но мне почудилось, будто прошла целая вечность. Изогнув гибкую шею, дракон распахнул зубастую пасть и, сотрясая скалы оглушительным рыком, полетел на нас. В тот же миг Цицерон оказался рядом и, схватив меня за руку, потащил вверх по холму. Путаясь в длинных складках, я несколько раз поскользнулась на мокрой траве и, позабыв о вражде, вцепилась в ассасина как в последнюю надежду. Мы выбежали на тропинку и, шлёпая по лужам, припустили к пещере. Свист рассекаемого воздуха становился всё громче, а ветер набирал силу и развевал наши робы, словно имперские флаги в столице. Впереди встревоженно заржали кони. Почуяв приближение чудовища, они испуганно заметались, а белая кобыла встала на дыбы и унеслась прочь. Охваченная страхом, я оглянулась и увидела, что дракон летит совсем близко. Долгий немигающий взгляд, от которого веяло чем-то чужим и загробным, вгонял в дрожь. «Ещё немного и он поджарит нас, как цыплят на вертеле», – промелькнуло в голове. Цицерон крепко сжал мою руку, и в эту секунду мы нырнули в спасительную темноту пещеры. Я побежала дальше, но ассасин крикнул «Не успеем!» и, резко толкнув меня за узкий каменный выступ, прижал к стене. В тот же миг душераздирающий рёв перешёл в глухое шипение, и в пещеру с треском ворвалась ледяная волна, несущая смерть. Морозный ветер обжёг лицо и руки, забрался в кожаные сапоги и скользнул вверх, пробирая до костей. Сквозь шум и треск донеслось визгливое лошадиное ржание, а потом наступила оглушительная тишина. Я вдохнула стылый воздух и тяжело, до обжигающего хрипа, закашлялась. Цицерон встрепенулся и тотчас зажал мне рот холодной ладонью. Я тяжело дышала и, боясь пошевелиться, вслушивалась в тишину. Нестройный стук наших сердец гулкими ударами отсчитывал секунды. Мы знали, что в следующий раз дракон не промахнётся, и ледяной серебристо-белый вихрь заморозит нас насмерть. Время тянулось невыносимо долго и, в конце концов, страх начал постепенно отступать. Снаружи не доносилось ни единого звука, молчали даже птицы. Выждав ещё минуту, Цицерон отстранился и, бесшумно ступая по припорошенной снегом земле, сделал несколько шагов вдоль стены. Его рыжие волосы, покрытые инеем, казались седыми, а некогда чёрную робу украшали незамысловатые ледяные узоры. Я подумала, что, в отличие от меня, Хранитель выглядит скорей удивлённым и растерянным, чем напуганным. Внимательный взгляд скользил по холодному серому небу и верхушкам деревьев, а потом Цицерон посмотрел вниз, и между его бровей пролегла глубокая некрасивая морщина. – Проклятый дракон, – прошипел он с необычайной злостью. Я напряглась и навострила слух, но вокруг стояла всё та же безжизненная тишина. Хранитель мрачно покосился на меня и, почуяв неладное, я подкралась ближе. Что там? Я выглянула из-за его плеча и, проследив взгляд, вздрогнула. Рядом с пещерой, в высокой белоснежной траве лежали лошади. Смертоносное дыхание превратило живую плоть в лёд. Словно заколдованная, я шагнула вперёд и увидела, что одно из животных ещё живо. Похоже, конь пытался убежать, но в последнюю секунду морозная волна догнала его, захлестнув круп и задние ноги. Передние копыта несчастного скакуна судорожно били воздух, словно он всё ещё пытался скрыться от опасности. – Септим… Сердце болезненно сжалось и трепыхнулось. Я дёрнулась к умирающему коню, но Хранитель грубо схватил меня за руку. – Стой, дура. Мы не знаем, куда делся дракон. Хочешь сдохнуть из-за коня, которому всё равно уже ничем не помочь? – Какая душещипательная забота! – огрызнулась я и сделала глубокий вдох. Мне не хотелось искушать судьбу, но ещё сильней – смотреть, как корчится от боли Септим. – У нас было три лошади, а теперь ни одной. Телега сама себя не повезёт! Рано или поздно нам придётся покинуть укрытие! – Предпочитаю поздно, – едко заметил ассасин и сложил на груди руки, давая понять, что не двинется с места. – Тогда дай мне кинжал. Цицерон желчно рассмеялся и склонил голову набок. Иней на его бровях и ресницах медленно таял, и по бледному лицу катились блестящие капельки. – Тебе не хватило сил открыть бутылку. Думаешь, сможешь добить коня? – Я справлюсь, – сказала я сурово, стараясь скрыть смятение. Ассасин хмыкнул и, оглядев меня долгим оценивающим взглядом, сказал: – Цицерон не может отказать тебе в этом удовольствии! Он приподнял робу и мягким ловким движением извлёк из длинного поношенного сапога стальной кинжал. Тот самый, что чуть было не лишил меня жизни. – И не вздумай дурить. Последние слова прозвучали без угрозы, спокойно и даже немного устало. Я взяла кинжал, накинула капюшон и, поймав самую чёрную, непроглядную тень, нырнула в неё. На секунду мне почудилось явственное присутствие Дочери сумрака: мир померк, потемнел, а в спину впился тяжёлый пристальный взор. Но наваждение тотчас рассеялось, и, оглянувшись, я столкнулась взглядом с Хранителем. Сложно укрыться во тьме от того, кто сам, как рыба в воде, скользит в тенях. «Хитрый лис! – подумала я, глядя на самодовольное лицо ассасина. – Отпустил, потому что мечтаешь, что дракон вернётся и насмерть меня заморозит. Что ж, тебя можно понять. К тому же батюшка Ситис вряд ли прогневается на своего верного сына! Ведь ты спас меня от чудовища и не виноват, что я решила вновь испытать удачу. Надеюсь, она меня не подведёт…» Набравшись смелости, я осторожно вышла из подземелья, с опаской оглядываясь по сторонам. В разгар дня, даже если небо застилают густые облака, не так-то просто удержать тень. Решив поостеречься, я добежала до ближайшей сосны и, затаившись под раскидистой веткой, несколько минут вглядывалась в низкие тяжёлые облака, могучие скалы и острые верхушки гор. Никого. Тишину оборвало звонкое чириканье и, вздрогнув от неожиданности, я увидела на ветке маленькую рыжую сойку с красивыми черными и голубыми волнами на крыльях. «Птицы возвращаются. Это хороший знак» – решила я и, покинув укрытие, тихой нетвёрдой походкой приблизилась к лошадям. Под сапогами хрустел лёд, а в поникших белоснежных травах звенел ветер. Среди изумрудно-зелёных сосен и красных горноцветов этот зимний пейзаж казался вычурным и странным. Морозное дыхание дракона превратило лошадей в ужасные ледяные скульптуры, похожие на больную фантазию безумного скульптора. Смертоносная волна опрокинула гнедую кобылу на спину, и крупное мускулистое животное вмёрзло в землю в неестественной позе. Несчастная лошадь мучилась недолго, а вот Септиму не повезло. Тело, лишь наполовину скованное льдом, била крупная дрожь. Конь слабел, но всё ещё держался за жизнь. Вытаращивая глаза, раздувая ноздри, он бессильно перебирал передними копытами в воздухе. Я присела на колени и бережно погладила коня по бархатистой шее. Сердце сжималось щемящей грустью. За эту неделю я успела искренне привязаться к Септиму. – Потерпи ещё чуть-чуть… Конь поглядел на меня мутными тёмными глазами, словно просил поторопиться. Я скользнула рукой по короткой тёмной шерсти, лихорадочно соображая, куда ударить, чтобы попасть в сердце. Знала: если хоть немного промахнусь, пробью лёгкое и заставлю Септима ещё сильнее мучиться. А что, если Цицерон прав и мне не хватит сил? «Нет», – я отогнала малодушные мысли и перехватила кинжал так крепко, что побелели костяшки пальцев. В следующий миг с неприятным резким звуком лезвие вонзилось в плоть. Конь дёрнулся и обмяк. – Ну вот и всё, – горько прошептала я, глядя как стекленеют его глаза. За моей спиной хрустнул лёд. – Прекрасная работа, – язвительно заметил Цицерон. Бросив насмешливый взгляд, он твёрдо и уверенно подошёл к мёртвому коню и грубо, словно вилку из жареного кролика, выдернул кинжал. Я медленно встала и, не проронив ни слова, наблюдала, как ассасин достаёт из поясной сумы тёмно-синий кусок ткани и тщательно вытирает с лезвия кровь. – Возвращайся в пещеру, воровка, – сказал он хмуро и покосился на меня. – Надеюсь, мне не придётся снова тебя связывать? – Я не сбегу. Цицерон ухмыльнулся, любуясь, как играет свет на лезвии кинжала. – Что ты собираешься делать? – мой голос прозвучал как будто бы издалека и показался совсем чужим. Всё, что произошло за последние дни, не укладывалось в больной голове. На душе было гадко, я чувствовала себя опустошённой и потерянной, словно попала в страшную сказку. Страшную, но интересную. – Поищу удравшую кобылу, если она ещё жива, – ответил Хранитель со злорадством и, спрятав кинжал, мрачно посмотрел на небо. Только сейчас я заметила, каким усталым он выглядит. Вокруг глаз стали явственно видны морщинки, на бледных щеках выступил нездоровый румянец, но, несмотря на это, его взгляд казался более живым, чем раньше. – Скоро повеселимся, воровка! – заверил Цицерон и, накинув капюшон, скрылся в высокой траве.