Воруй. Убивай. Люби.

– Нужно подменить Мать Ночи, – сказала я и воровато поглядела на Цицерона. Мы тряслись по ухабам уже больше часа. Дорога извивалась по крутым горным склонам, спускалась к реке и снова поднималась к перевалу. Вереницей тянулись знакомые пейзажи: неприступные скалы, поросшие бледно-зелёным лишайником, горноцветы, поникшие после холодного дождя, и высокие ветвистые сосны с грубой потрескавшейся корой. Хранитель искал сбежавшую лошадь почти два часа. Всё это время я дожидалась его в пещере, сидя возле жаркого костра, и бросала тоскливые взгляды на большой коричневый мешок, лежавший возле моих ног. Мучительно хотелось заглянуть внутрь и покопаться в барахле Цицерона, но чутьё настойчиво твердило, что это скверная идея. Если ассасин заметит, что я рылась в его вещах, то непременно разозлится. Не убьёт, конечно – это же не кража! – но церемониться не станет. Безрадостная перспектива за минуту слабости! Скрепя сердце я взяла себя в руки и, растянувшись на стылой земле, провалилась в забытьё. Звонкий стук копыт, эхом проносившийся по пещере, привёл меня в чувства. Разлепив глаза, я увидела, как усталый, растрёпанный Цицерон ведёт к повозке белую кобылу. Тихо посмеиваясь, он сказал, что нашёл перепуганную лошадь в еловой роще недалеко от старой сторожевой башни. Возвращаясь назад, он видел, как с горной вершины сорвался дракон и, взмыв высоко в небо, улетел на северо-восток. Хотя опасность миновала, мы покинули пещеру не сразу. Насвистывая себе под нос простенькую мелодию, Цицерон неторопливо впрягал лошадь в повозку, а я лежала у костра и сонно наблюдала за ним из-под полуприкрытых век. На меня навалилась смертельная усталость, с новой силой заболела раненая голова. Больше всего на свете я хотела очутиться в родных стенах гильдии: выпить лечебное зелье и завалиться спать на старую скрипучую кровать, но моим мечтам не суждено было сбыться. Через несколько минут надо мной нависло конопатое лицо. Кривя в усмешке губы, Цицерон неохотно протянул мне бутылку и маленький свёрток. Я кое-как села и, развернув тонкую, пропитанную жиром ткань, мрачно уставилась на кусок жареной оленины, пытаясь вспомнить, когда в последний раз ела. Прошлой ночью? Слишком давно. Подавив подступающую тошноту, я сделала глоток вина и принялась жевать жесткое мясо. Усилия не пропали даром: еда придала мне сил, а хмельное ослабило боль в виске. Я смогла сама залезть на облучок и, несмотря на утомительную дорожную тряску, чувствовала себя более или менее сносно. – Что ты мелешь, воровка? – откликнулся Цицерон и зыркнул на меня из-под насупленных бровей. Дорога резко поворачивала направо, огибая огромный треснувший камень, покрытый тёмно-зелёным мхом и жёлтыми сосновыми иголками. Ассасин слегка натянул вожжи, и лошадь замедлила шаг. – Хочу как можно скорей исполнить волю твоей драгоценной Матушки! – воскликнула я и, прежде чем Хранитель успел вставить хоть слово, продолжила: – Похоже, Тёмное Братство насолило каким-то богатым влиятельным людям! Не каждый ярл способен выложить двадцать тысяч септимов! Большие деньги, – с ударением сказала я. – Очень большие. Я знаю всех богачей в Скайриме и не представляю, зачем кому-то из них ссориться с убийцами. Кроме того, жизнь Тёмного Братства укрыта тенью тайны. О вас известно не так уж много! Да и то не удивлюсь, если большая часть слухов окажется всего лишь слухами. Но этот Мартин знает удивительные подробности! Скажем, что ты долгие годы таился в чейдинхольском убежище. Да, о чём это я! Откуда он вообще знает о твоём существовании? – А воровка умней, чем кажется! – прыснул ассасин и, отсмеявшись, спросил нарочито писклявым голосом: – Но к чему она ведёт? – Я думаю, что кто-то следил за тобой ещё в Сиродиле, – пояснила я, не обращая внимания на причуды Цицерона. – Мартин или нет, неважно. Ты и сам понимаешь, что он просто-напросто связующее звено, не более. Но этот имперец может привести нас к началу всей цепочки. Достаточно дать ему то, что он хочет, и проследить, куда он отвезёт Мать Ночи. А поскольку ты вряд ли пожертвуешь настоящей мумией, я предлагаю её подменить. – Да ты должно быть шутишь! – Хранитель подскочил на месте и едва не выронил из рук поводья. – Издеваешься над бедным Цицероном! Подменить Мать Ночи? Безумие! Чистое безумие! Он сорвал капюшон и, вперив в меня испытующий взгляд, проговорил: – Нет, воровка не шутит... Она сошла с ума! Найти другую мумию! Но зачем? Пусть безумная девчонка встретится с Мартином и скажет, что не справилась! Да-да! Она признается, что не сумела обворовать Цицерона! Вернёт имперцу денежки, и мы за ним проследим! – Брось! – возразила я и болезненно поморщилась, поправляя сползающую на глаза повязку. – Думаешь, он поедет к своему господину, не выполнив приказ? Сильно сомневаюсь! Ты хоть раз возвращался к заказчику, чтобы сказать, что жертва всё ещё жива? По бледному лицу Хранителя пробежала тень, он горько улыбнулся и проронил: – Цицерон всегда доводил дело до конца... Помолчав немного, он хохотнул и звенящим голосом добавил: – Я ещё не забыл, как обращаться с раскалёнными щипцами и острыми-острыми иглами! Заманим имперца в ловушку! Цицерон заставит его говорить! – А если нет? – возразила я и пригнулась под сухой сосновой веткой, нависшей над дорогой. – Не сомневаюсь в твоих талантах, и всё же! Что если Мартин будет молчать или соврёт? Мы сами рискуем попасть в западню и потратим кучу времени, проверяя его слова. Сомнительно, – я покачала головой и цокнула языком. – Конечно, я и правда могу признаться, что провалила дело. Придумаю какую-нибудь убедительную историю и, может, Мартин оставит меня в живых. Мы проследим, где он таится и с кем работает. Шаг за шагом выясним, что он замышляет и, в конце концов, подберёмся к главному заказчику. Неплохо! Но сколько времени это займет? Недели? Месяцы? Слишком долго! Внезапно Цицерон поглядел на меня с такой дикой злобой, что я осеклась. – Слишком долго! – передразнил он и, запрокинув голову, разразился громким пронзительным смехом. – Жалкая девчонка! Стоило отправить тебя в Пустоту, чтобы ты узнала, что такое «долго»! Я вцепилась в облучок, словно боялась, что в порыве безумия Хранитель столкнёт меня под колёса телеги. Вот уж не ожидала, что его разозлит такая ерунда! – Слишком долго, – отсмеявшись, повторил он тихо, и между его бровями пролегла глубокая морщина. Облизав пересохшие губы, Цицерон произнёс усталым, непривычно низким голосом: – Думаешь, твой безумный план займёт меньше времени? Неожиданная вспышка так меня поразила, что я с трудом сохранила самоуверенный тон: – Не думаю – знаю. На поиски мумии уйдет неделя, самое большее две, – я заёрзала на месте, не отрывая от Хранителя настороженного взгляда. – И какое мы получим преимущество! Голову на отсечение даю: Мартин сразу приведёт нас к цели! Цицерон ничего не ответил и мрачно уставился на дорогу. Плотно сжатые губы дрогнули, обозначая усмешку. – Знаю, – начала я осторожно, по-своему расценив его молчание, – ты меня ненавидишь… Но это даже хорошо. Видишь ли, если мой план сработает, я очень быстро исчезну из твоей жизни. Хранитель ссутулился и сжал поводья так сильно, что побелели костяшки пальцев. Наконец, он громко фыркнул, откинулся на борт повозки и, ехидно глядя мне в глаза, заявил: – Ты просто не хочешь расставаться с деньгами, воровка! – Одно другому не мешает, – выдержав его взгляд, я как можно беззаботней пожала плечами. Глупо отрицать очевидное: двадцать тысяч септимов сыграли не последнюю роль в выборе нового плана. Цицерон поморщился, словно хватил кислого, и отвернулся. Между нами снова повисла неприятная тишина. Я зябко повела плечами и, замотавшись в длинные складки робы, тоскливо поглядела по сторонам. Всё та же унылая картина: острые горные пики, утопающие в тяжёлых беспросветных облаках, раскисшая дорога, хлюпающая под колёсами телеги. Шумит река, бросая волны на выступающие из воды валуны. На секунду мне почудилось, что время повернулось вспять. Узкая горная дорога, высокие сосны с узловатыми корнями, а по левую руку бежит Белая река. Мы трясёмся по дороге в Фолкрит, а я, прикинувшись деревенской простушкой, собираюсь обокрасть Хранителя. Да уж! С тех пор не прошло и трёх дней, а кажется, будто минула целая вечность. – Скажи-ка, – начала я, когда молчание слишком затянулось. Похоже, Цицерон не собирался снова спорить, и это меня приободрило, – а ты знаешь, какой расы Мать Ночи? Имперка, бретонка? Может быть, нордка? – О-о! – обрадовался Хранитель, и его губы растянулись в лукавой улыбке. Улыбка мне не понравилась. – Глупый-глупый вопрос! Конечно, Цицерон знает! Наша дорогая Матушка была и остаётся данмером! Я нахмурилась и внимательно поглядела на ассасина, пытаясь понять, не шутит ли он. Не так-то просто найти в Скайриме мумию данмера. И почему я решила, что Мать Ночи непременно должна быть человеком? Даэдра меня подери! Неудивительно, что эльфы частенько обвиняют имперцев в расизме. С лица Цицерона не сходила победоносная ухмылка. «Значит, правду говоришь, хитрый лис, – подумала я, глядя в его смеющиеся глаза. – Но ты рано радуешься!» – Данмер? Что ж, это немного усложняет задачу, – с досадой в голосе откликнулась я и задумчиво потёрла подбородок. – Конечно, мы могли бы подменить Мать Ночи мумией нордки. Древние гробницы разбросаны по всей провинции, и иногда мне кажется, что мёртвых нордов в Скайриме больше, чем живых! – я невесело хохотнула. – Неплохой вариант. Вот только довольно рискованный! Если Мартину известно, как выглядит саркофаг, возможно он знает, что Мать Ночи – тёмная эльфийка. – Какая жалость! – воскликнул Цицерон с такой неподдельной грустью, что на долю секунды я поверила в его искренность. Но карие глаза по-прежнему лучились хитростью, словно у мальчишки, который затеял втихаря какую-то шалость. – Что же теперь делать? – Тяжело это признавать, – пряча улыбку, я горько вздохнула и, выдержав длинную паузу, добавила: – придётся ехать в Виндхельм. А я так не люблю этот мрачный, холодный город! Хранитель хмыкнул и медленно, словно пробуя название на вкус, протянул: – Виндхе-е-ельм… Столица Первой Империи нордов, город Исграмора! Цицерон помнит, он читал древние легенды. Зачем нам туда ехать, воровка? – Если ты так много читал, то мог бы знать, что после извержения Красной горы в Морровинде данмеры бежали в Виндхельм. Это единственный город в Скайриме, где мы сможем обзавестись мумией тёмной эльфийки. – Упрямая девчонка! – воскликнул Цицерон, помедлил и, лукаво сощурившись, добавил: – Скажем, мы найдём тело, но как быть с гробом? – О чём ты? – спросила я, предчувствуя подвох. – Ты же не думаешь, что Цицерон отдаст священный гроб Матери Ночи? Мне нестерпимо захотелось воздеть руки к небу и прокричать все мыслимые и немыслимые ругательства. Конечно, я предполагала, что преданный традициям Хранитель не захочет расставаться с саркофагом. В тоже время здравый смысл кричал, что эта древняя, каменная глыба не представляет никакой ценности, тогда как с её помощью мы в два счёта подберёмся к цели! Я надеялась, что благоразумие и чувство долга победят в Цицероне глупые предрассудки. В конце концов, несмотря на разногласия и взаимную неприязнь, мы преследуем общую цель. – Послушай, – начала я с плохо скрываемым раздражением. Мне не хотелось признавать, но острый кинжал Цицерона и смертоносное дыхание дракона подорвали моё душевное равновесие. Дважды избежав смерти, я из последних сил старалась сохранить хладнокровие, выглядеть самоуверенной и смелой, но, судя по всему, переоценила себя. – Кажется, я чего-то не понимаю! Растолкуй мне, Хранитель! Мать Ночи – главное сокровище Тёмного Братства, верно? Какая разница, в каком гробу лежат её останки? Это всего лишь камень! На проклятом саркофаге наверняка нет ни одного, даже самого маленького аметиста! Я не могла остановиться, слова вылетали, словно стрелы из лука. Резким, быстрым движением Цицерон схватил меня за руку, и его цепкие жилистые пальцы тотчас нашли какую-то точку на моей ладони и с силой её сдавили. Я вскрикнула и попыталась вырваться, но ассасин ещё крепче сжал мою руку. Я согнулась от мучительной боли, и тогда он прошипел мне в самое ухо: – Всего лишь камень?! Это единственное, что осталось от склепа Матери Ночи в Бравиле! Слышащая Ализанна Дюпре сгорела заживо, защищая саркофаг! Но тебе не понять! Ты меряешь преданность золотом! Меня прошиб холодный пот, заслезились глаза. – Отпусти, – процедила я сквозь зубы, но Цицерон меня не слышал. – Ты недостойна быть Слышащей! Надо было прирезать тебя при первой встрече! – не ослабляя хватки, он на мгновенье замолчал, и его тяжелое прерывистое дыхание звучало неестественно громко. – Но теперь ты часть семьи, и я не смею с этим спорить. Нет, не смею… Но, клянусь Ситисом, саркофаг ты не получишь! Цицерон разжал пальцы и оттолкнул меня. Я с шумом выдохнула и, растирая руку, затравленно поглядела на ассасина. Мне очень хотелось его ударить, одной крепкой затрещиной стереть с такого безобидного и по-детски невинного лица все веснушки до одной. – Ты прав, – проронила я, с усилием отводя взгляд, – я недостойна и не хочу быть Слышащей. Я – воровка. Так что позволь мне делать то, что я умею лучше всего. – Саркофаг ты не получишь! – прорычал Цицерон и напрягся всем телом, словно саблезуб, готовящийся к прыжку. Если бы лошадь шла чуть быстрей, то телега непременно налетела бы на камень или сорвалась с обрыва, но Хранитель ухитрялся следить за дорогой. – Да подавись им! Я найду другой! – не выдержала я и почувствовала, что краснею. То ли от кипящей во мне злости, то ли от стыда: чересчур нелепо и смешно прозвучали мои слова. Казалось, Цицерон ожидал совсем другого ответа. Он смешался, и негодование на его лице сменилось искренним удивлением. Он вопросительно вскинул брови, высокий лоб расчертили глубокие морщины. – В Маркарте живёт скульптор, – начала я неохотно, – настоящий мастер. Мы работали с ним несколько раз. Пару лет назад он высек из камня статую Ноктюрнал для Гильдии. Я закажу ему гроб, точно такой же… – измученная и подавленная, я говорила тихо, отчего мой голос звучал неуверенно. – Чернильные рисунки, которые дал мне Мартин, ещё при тебе? Хранитель медленно кивнул, с недоверием глядя на меня. – Одной проблемой меньше, – пробормотала я, задумчиво рассматривая на ладони ярко-красные следы, оставшиеся от пальцев Цицерона. – Этот скульптор берёт дорого, а за скорость, неудобства и дополнительные расходы ему придётся приплатить, и немало. Ты забрал все деньги, – я покосилась на Хранителя. – Сколько у нас осталось? – Ты спятила, – заключил он хмуро и покачал головой. – И всё же? Ассасин закатил глаза и тяжело вздохнул. – У воровки оказалось слишком много звонкого золота. Я не стал его считать, – он пожал плечами. – Цицерон потратил почти пять сотен, так что считай сама. – Пятьсот септимов! – я присвистнула и невольно покосилась на лежащий в повозке заплечный мешок ассасина. – Что же ты купил? – Не твоё дело, – отрезал Цицерон и ухмыльнулся. Я не стала испытывать судьбу и, прикрыв глаза, попыталась сосредоточиться. – Значит, у нас осталось чуть больше двух тысяч. Не густо! Но денег в любом случае не хватило бы. Как ни крути, придётся раздобыть ещё. – Дай угадаю! – воскликнул Цицерон со злым весельем. – Ты обчистишь кого-нибудь в первой же деревеньке? – В Ривервуде? Шутишь? Чтобы собрать хотя бы тысячу септимов, мне придётся обшарить все дома и заглянуть в каждую бочку. Курицы да брёвна – вот и всё богатство! Я усмехнулась, задумчиво глядя на проползающие мимо кусты можжевельника. Передо мной стоял непростой выбор: раскрыть все карты или соврать в надежде, что удастся выкрутиться. Первое означало впутать в неприятности собратьев по ремеслу и подвергнуть опасности близких друзей. Второе – упустить единственную возможность добиться доверия своего безумного спутника. Как смешно и нелепо! Мне нужно расположение человека, который мечтает меня убить. Но ничего не поделаешь, от Цицерона зависит моя жизнь, и в случае неудачи ложь станет мне приговором. «Не тяни кота за хвост, – упрекнул меня внутренний голос. – Ты ведь уже сделала выбор». – По пути в Вайтран на медоварне «Чёрный Вереск» живёт скупщик краденого, Маллий Макий, – хмуро проронила я. – Думаю, он наскребёт пару-тройку тысяч. – Хитришь, воровка? – звенящим голосом спросил Хранитель. Вот так всегда! Врёшь, и тебе верят, говоришь правду – обвиняют во лжи. – Ничуть, – устало возразила я. Ассасин расхохотался, оглушительно и истерично. Мне захотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этого противного, визгливого смеха. Набрав полную грудь воздуха, Хранитель резко замолчал и, резко выдохнув, провёл ладонью по лицу, словно пытался проснуться. – Значит, Цицерон должен принять за чистую монету то, что ты поедешь в Маркарт и закажешь какому-то скульптору точно такой же гроб? А ещё глупый Цицерон должен поверить, что ты на самом деле хочешь украсть у тёмных эльфов мумию и выдать её за дорогую Матушку? Я поджала губы и медленно кивнула. – Знаю, как безумно это звучит... Правда, кое в чём ты ошибся. Маркарт довольно далеко, дорога туда и обратно займёт слишком много времени, а нам стоит поторопиться. Конечно, можно разделиться: ты поедешь искать мумию, а я отправлюсь к скульптору, – я посмотрела на Хранителя и тут же добавила: – но по глазам вижу: идея тебе не по вкусу. В таком случае, остаётся только одно: в Маркарт поедет кто-то третий. – И кто же? – с насмешкой спросил Цицерон. – Этот твой Маллий? – Нет, я ему не доверяю, – я покачала головой и нахмурилась. – Единственный человек, на которого можно положиться, живёт в Вайтране. – А ты всё продумала, да? – пробормотал Хранитель. Он долго, не мигая, смотрел мне в глаза, как будто пытался заглянуть прямо в душу. Мой безумный план казался ассасину слишком подозрительным. Он не верил мне и ждал подвоха. «Ты чувствуешь мой страх, – тоскливо подумала я, отводя взгляд, – но это не страх разоблачения. Я боюсь тебя и той клетки, в которую угодила». Вечерний Ривервуд встретил нас радостными криками, детским смехом и звоном посуды. В воздухе витал аромат приправ, смешанный с запахами свежеиспечённого хлеба и жареного мяса. Ещё один долгий день подходил к концу, и крестьяне, отложив инструменты, торопились домой, чтобы всей семьёй собраться за ужином. Работа встала, и только водяная мельница на другом берегу реки по-прежнему неторопливо вращала лопастями. Высокий широкоплечий норд в грязном тёмно-красном фартуке тушил огонь в кузне, рядом крутилась его маленькая дочка, что-то лепеча. Завидев нас, девочка замолчала и, сверкая пятками, скрылась в доме, а кузнец окинул повозку недобрым взглядом. Многие с недоверием и осторожностью относятся к магам, особенно колдунам, потому что их искусство граничит с некромантией. А некоторые невежды и вовсе не видят разницы между некромантами и колдунами. Как бы там ни было, наши тёмные робы и большой деревянный ящик наводили суеверных крестьян на очень мрачные мысли. К счастью, ривервудские стражники ограничились лишь парой простых вопросов. Узнав, что мы едем в Коллегию Винтерхолда, они потеряли к нам всякий интерес. Цицерон молчал. Из-под низко надвинутого капюшона торчал конопатый, слегка заострённый нос. Казалось, Хранителю был совершенно безразличен окружающий мир. Я же, пресыщенная тихой, безлюдной природой, бросала по сторонам мимолётные взгляды. От проклятой тряски снова разболелась голова, и больше всего на свете я мечтала завалиться спать. Всё равно где: на полу в сыром подвале, под прилавком или даже в курятнике. Пару часов назад я попыталась перелезть через борт повозки, чтобы улечься рядом с саркофагом, но Цицерон строго-настрого запретил это делать. Видимо боялся, что я незаметно улизну. В распахнутом окне «Спящего великана» мелькали люди, колыхались тени и раздавался громкий смех. Как только я подумала, что отдала бы всё за ночь в таверне, дверь отворилась и на крыльцо вышла светловолосая бретонка. Зажав в руке свечу в длинном, причудливом подсвечнике, она встревоженно уставилась на нашу повозку. В тот же миг я опустила голову, чтобы хозяйка таверны меня не узнала. Через несколько секунд раздался негромкий звон и скрежет металла, и сердце, предчувствуя беду, испуганно сжалось. Я осторожно оглянулась и облегчённо вздохнула. Бедная-бедная Лора! Ты стала такой пугливой! Бретонка стояла на цыпочках и, наклонив старый ржавый фонарь, висящий у порога, разжигала огонь. Когда яркий оранжевый свет разогнал на крыльце вечерние сумерки, хозяйка скрылась в таверне. Мне становилось хуже. Голова казалась раскалённым огненным шаром. Меня трясло. От раненого виска по телу волнами расплывался жар, а весенняя ночь выдалась по-зимнему холодной, чтобы я могла хоть немного согреться. Очень хотелось сделать привал или хотя бы размять ноги, но Цицерон наотрез отказался остановить повозку даже на четверть часа. Я надеялась, что с наступлением темноты тракт погрузится во мрак и нам ничего не останется, как ждать рассвет у костра. Но небо очистилось от низких плотных облаков, и освещённая лунным светом дорога без помех ложилась под колёса телеги. Опустошив последнюю бутылку воды, я откинулась на борт телеги и, сложив несколько раз свой заплечный мешок, сунула его под голову. Раньше мне не удалось бы заснуть в такой неудобной позе, но сейчас, раненая и измученная, я почти сразу забылась тяжёлым беспокойным сном. Белый дракон, словно злая метель, рассекает ночное небо. Блестящая чешуя отражает холодный лунный свет и кажется, что чудовище светится. Септим, живой и здоровый, несёт меня прочь в непроглядную ночную тьму по глухой заросшей дороге. Я испуганно оглядываюсь и вижу, как дракон, заслоняя огромными крыльями обе луны, летит всё ближе. Он извергает пламя, и дорога позади меня превращается в страшный пылающий лабиринт. Я что-то кричу и отчаянно луплю коня по крупу, но неотвратимая огненная волна захлёстывает и нас. Пронзительное лошадиное ржание разрезает воздух, и, задыхаясь от жара и ужаса, я просыпаюсь. Бросив на меня сердитый взгляд, Цицерон уставился на дорогу. Я заметила в его руке маленький стеклянный флакон с какой-то жидкостью, казавшейся чёрной в ночном полумраке. Ассасин сделал небольшой глоток и поморщился. «Надеюсь, он не напьётся», – промелькнуло в больной голове, и в следующий миг я снова провалилась в липкую темноту. Меня окружает мрачный город, очень похожий на Рифтен. Я бреду по знакомым улицам, а мимо безликими тенями скользят люди. Старый деревянный мост скрипит под ногами, а истёртые перила с жутким хрустом разламываются под рукой и падают в грязный канал. Я выбегаю на набережную и испуганно смотрю по сторонам в надежде увидеть крепость Миствейл, храм Мары или хотя бы таверну «Пчелу и жало». Но вижу лишь покосившиеся, деревянные дома с дырявыми крышами и возвышающуюся над ними городскую стену из тёмно-серого камня. Я хватаю за руку проходящего мимо человека и спрашиваю, что это за место, но он меня не слышит, а ладонь сама собой выскальзывает из пальцев. Я лишняя в этом странном месте, и никто меня не замечает. Детская мечта стать невидимкой оборачивается кошмаром. Я прижимаюсь спиной к глухой стене и, закрыв лицо руками, сползаю на холодную землю. Внезапная мысль последней надеждой стреляет в сердце: если хочешь, чтобы тебя заметили – укради! Грубо, не таясь, словно мечтаешь угодить за решетку. Я встаю и, оглянувшись, бегу по тёмной улице к горящим вдалеке огням: нет сомнений, это рыночная площадь. Вокруг каменного колодца ровным полукругом стоят прилавки. На одном из них сияет, переливается в янтарном свете фонарей изумрудное ожерелье. Я иду к нему, словно заколдованная. Пальцы касаются гладкого холодного камня, и в этот миг кто-то хватает меня под руки и тащит в вонючую подворотню. Я брыкаюсь и, проклиная всех даэдра, пытаюсь вырваться, но незнакомцы держат крепко. Внезапно мир вокруг меняется: надо мной смыкаются каменные своды Гильдии Воров, а я, связанная по рукам и ногам, сижу на крепком деревянном стуле. Всё тело пронизывает сильная, ноющая боль. Били палками? Пытали? Я оглядываюсь и вижу, что со всех сторон меня окружают братья и сёстры по ремеслу. Их лица угрюмые и замкнутые, а взгляды непривычно злые. – Что здесь происходит? – спрашиваю я, с трудом сдерживая гнев. Из толпы выходит Делвин. Он качает головой и бросает тихо: – Ты разочаровала нас, Лора. – Что случилось? – спрашиваю я растерянно. Но оставив вопрос без ответа, Делвин уходит прочь, и в следующую секунду рядом со мной возникают Бриньольф и Векс. В длинных тонких пальцах моей подруги горит большая свеча, её неестественно белый свет кажется ослепительным. – Ты предала нас, Лора, – с горькой насмешкой говорит Бриньольф. – Чушь! – возражаю я и уже откуда-то знаю, в чём меня обвинят. – Ты продала нас убийцам! – рычит Векс. Пламя колыхается и сияет всё ярче, причиняя глазам боль. – Убери свечу, Векс! – приказываю я и жмурюсь, не в силах терпеть. Но воровка не слышит. Она что-то кричит про вероломство, обман и коварство, но я не могу ни о чём думать: проклятый свет ослепляет, мучает меня. – Убери! – уже умоляю я, но понимаю, что мольбы бесполезны. Кажется, в мире не осталось ничего кроме яркого света и громких неразборчивых криков. Когда боль становится невыносимой, я с усилием отворачиваюсь и касаюсь щекой мягкой тёплой ткани. Что это? Какая, к фалмеру, разница! Сладкая темнота приносит минутное облегчение: притупляется боль, медленно стихают крики. Приятное тепло баюкает меня, влечёт. Я зарываюсь лицом в шерстяную ткань и неожиданно касаюсь носом чьей-то горячей кожи, но не успеваю удивиться. Грубый толчок под рёбра, и я падаю в пустоту. В рот лилось что-то холодное и, точно уксус, кислое. Я поперхнулась и закашлялась, жадно хватая воздух. – Пей! – словно из тумана донёсся суровый голос. – Пей, если хочешь жить. Меня била крупная дрожь, пот катил градом, а в мышцах по всему телу разливалась тягучая боль. За свою не слишком долгую жизнь я перенесла немало болезней, страдала от ран и переломов, но ещё никогда мне не было так плохо. Даже в прошлом году, когда я заразилась атаксией в старой крепости на севере Предела. Конечно, у меня не оказалось целебного зелья. Вдобавок бандиты убили мою лошадь и мне пришлось добираться до ближайшего города пешком. С трудом переставляя ноги, на третий день я добрела до конюшен в Маркарте и замертво упала под ноги местному барду, Огмунду. Он спас мне жизнь. Сразу же привёл лекаря, но ещё несколько дней меня не слушалось тело, а малейшее движение сопровождалось мучительной болью. Несмотря на это, я ни минуты не сомневалась, что выкарабкаюсь. Сейчас такой уверенности не было. Снова холодное стекло коснулось губ, и в рот полилась кислятина. «Злокрысья потрава! Почему у лечебного зелья такой отвратительный вкус? – подумала я, через силу глотая снадобье. – Хитрый шут! Ты тянул до последнего, хотел меня наказать! Но не слишком ли поздно спохватился? Если мне придёт конец, что ты скажешь своему дорогому Ситису?» Зелье кончилось, на распухший язык упала последняя капля. Хранитель тут же опустил мою голову на твёрдую студёную землю, словно брезговал ко мне прикасаться. Морозная свежесть принесла лёгкое облегчение, но в следующий миг у меня скрутило желудок. Я дёрнулась и, задержав дыхание, с трудом подавила рвоту. – Это был единственный флакон, – донёсся тихий, выцветший голос Цицерона. Говорят, что иногда перед самой смертью человек ненадолго приходит в сознание. Что он чувствует в этот миг? На что тратит драгоценные минуты? Прощается с семьёй и друзьями? Готовится к встрече с вечностью в ином плане бытия? А может, просто вспоминает всё хорошее и грустит о несбывшемся? Вместо светлых воспоминаний, сожалений и страха перед неизведанным, меня переполняла тихая злость на Цицерона и судьбу, которая нас свела. Ловко балансируя между запретным и дозволенным, ассасин мучил меня, пытаясь отомстить за тот кошмар, который ему пришлось пережить. Мы не успеем раздобыть ещё одно зелье. Ривервуд остался далеко позади, а до Вайтрана ещё несколько часов пути, и расклад теперь предельно прост: если меня вырвет – я умру. Рассудок прояснился, но тело казалось чужим и непослушным. Сглотнув тягучий комок, я стиснула зубы и, напряжённая точно пружина, свернулась на земле. Время текло неумолимо медленно, и каждая минута казалась бесконечно долгой. Постепенно мне становилось лучше. Надо отдать должное Хранителю: он явно не пожалел денег на лечебное зелье. Боль отступала, и хотя меня всё ещё немного трясло, я чувствовала, как потихоньку, одна за другой расслабляются мышцы. Холодный ветер трепал волосы и неприятно скользил по щеке. Я приоткрыла глаза и, часто моргая, вгляделась в ночной сумрак. Серебристо-белый свет Секунды, сливаясь с алым сиянием Массера, окрашивал верхушки деревьев и густую траву в лиловый цвет, а тени – в тёмно-пурпурный. Измазавшись в грязи, я лежала на твёрдой кочковатой дороге, а рядом, подтянув колени к груди, сидел Цицерон. В нежно розовом лунном свете его бледное, осунувшееся лицо казалось румяным. Он не сводил с меня широко открытых глаз, в которых читалось что-то странное, незнакомое: не ненависть, не сострадание, а сильный, неподдельный испуг. – Значит, лечебное зелье всё-таки было? – хрипло спросила я, не в силах молчать, хотя слова давались тяжело. Хранитель прищурился, повёл плечом и произнёс: – В нём не было необходимости. Он говорил негромко, но голос почему-то резал слух. Я попыталась в ответ рассмеяться, но вместо этого сухо закашлялась. – Не знаю, как там в Тёмном Братстве, а в Гильдии Воров правила простые, – тихо начала я, вглядываясь в лицо Цицерона. – Ты можешь недолюбливать других членов Гильдии или даже ненавидеть, всякое бывает. Но если вы работаете вместе, вы обязаны друг другу помогать. А знаешь, почему? Хранитель молчал. Ветер играл с его капюшоном, отбрасывая на лицо резко очерченные тени. – Взаимовыручка – залог успеха, – я улыбнулась, вспоминая, как эти слова говорил мне когда-то Бриньольф. – Если ты будешь мне вредить, мы провалим дело, каким бы хорошим ни был план, – я помолчала, подбирая слова, и почти шепотом продолжила: – Знаю, ты меня наказываешь за то, что я тебя обманула и украла саркофаг. Что тут скажешь? Вряд ли ты ждёшь извинений. Это было бы странно. Воры, как и убийцы, не просят прощения за своё ремесло. Но если тебе станет легче: заключая сделку, я не знала, на что соглашаюсь. А знала бы – трижды подумала. – Что ты хочешь сказать? – нахмурив брови, спросил Цицерон. Боль утихала, а вместе с ней уходили последние силы. Отдышавшись, я облизала пересохшие губы и заговорила вновь: – Мартин сказал, что у него особенное дело для Гильдии Воров, но посвятил меня в детали лишь тогда, когда я согласилась выполнить заказ. Не смотри на меня так. Знаю, что заключать сделку, не зная сути, настоящее безумие, но плата была более чем щедрой. За двадцать тысяч септимов я бы попыталась украсть у императора Золотую Марку. Но не в Имперский город привело меня жгучее любопытство, – я усмехнулась, глядя на хмурого, озадаченного ассасина. – Мне нравится искушать судьбу, но если бы Мартин сразу признался, что хочет украсть главное сокровище Тёмного Братства, я бы сильно призадумалась. Деньги деньгами, риск риском, а ссориться с убийцами не лучшая затея. Целую минуту Цицерон буравил меня взглядом, потом тихо покачал головой и сказал: – Это ничего не меняет, воровка. Я промолчала и, с трудом перевернувшись на спину, уставилась в ночное небо. От лунного света сразу заболели глаза. Я прикрыла веки и вспомнила недавний сон. Выходит, яркая свеча в руках Векс на самом деле была сияющей Секундой. В тот же миг в памяти всплыли, порождённые воображением, мрачные лица друзей и их резкие, обидные слова. Неужели я и правда боюсь, что Гильдия обвинит меня в предательстве? Чушь! Это был всего лишь кошмар, горячечный бред! Ведь на здоровую голову я бы никогда не стала искать утешения на плече Цицерона. Мне стало стыдно и смешно. Бедный Хранитель так испугался, что скинул меня на дорогу! Я ухмыльнулась и, сделав глубокий вдох, заговорила вновь: – Мать Ночи сказала, что предлагает мне самую лучшую в жизни сделку, потому что награда дороже, чем всё золото Нирна. Она права, хотя глупо называть сделкой единственный путь к спасению. Многие думают, что золото и драгоценности сделают их счастливыми, но это правда лишь отчасти. Можно одеваться в шелка и спать на пуховых перинах, но если ты не распоряжаешься своей жизнью, ты – нищий. – Зачем ты говоришь это Цицерону? – спросил он с нескрываемым раздражением. Кажется, что-то в моих словах его задело. – Я хочу, чтобы ты понял, как важна для меня настоящая, подлинная свобода. Думаешь, я пытаюсь тебя обмануть? Заманить в ловушку или сбежать? Если ты умрёшь по моей вине, мне придётся отвечать перед Тёмным Братством. Перед Астрид или самим Ситисом, не так уж и важно. Вряд ли они отпустят меня живой. А что касается побега… – я поморщилась. – Всю оставшуюся жизнь мне придётся прятаться. Согласись: сложно назвать свободным человека, который боится собственной тени. Хранитель неприятно осклабился, а я, с шумом вдохнув ночной, по-зимнему морозный воздух, продолжила: – Но ты не можешь меня убить, пока я не нарушила ни одного Догмата, верно? Давай признаем, что мы нужны друг другу и нужны живыми. Ведь если я умру от твоей руки, Тёмное Братство лишится не только Слышащего, но и Хранителя, – я замолчала, переводя дыхание и, внимательно глядя в глаза ассасину, добавила: – Без твоей помощи мне будет очень сложно осуществить мой план. Я это признаю, и ради общего дела готова тебе помогать и, если придётся, спасать твою шкуру. Вопрос лишь в том, сможешь ли ты переступить через себя и пообещать мне то же самое? Цицерон рассмеялся, вымученно, почти беззвучно, и, тяжело вздохнув, закрыл лицо руками. Он не смыкал глаз уже третий день и выглядел болезненно измождённым. Я следила за ним из-под полуприкрытых век и ждала. Хранитель молчал. – Если ты не готов, нам лучше разойтись, – так и не дождавшись ответа, проговорила я. – В конце концов, Мать Ночи заключила сделку только со мной и, оставив тебя, я ничего не нарушу. – Ну-ну, – прошептал Цицерон и, резко отняв руки от лица, воскликнул: – Куда ты пойдёшь, воровка? Ты ведь даже не можешь встать! Останешься тут? – Тут безопасней, чем рядом с тобой, – негромко ответила я. – А через несколько часов ко мне вернутся силы. Ты и сам это знаешь… Цицерон прищурился, капризные губы расплылись в лукавой самодовольной улыбке. В мягком лунном свете его выразительное лицо напоминало карнавальную маску. Как только я подумала об этом, в памяти всплыло полузабытое детское воспоминание: ясный летний день, солнечные лучи, отражаясь в разноцветных стрельчатых окнах Храма Богов, слепят глаза. Двор Мрачного Замка переполнен, отовсюду доносится смех и весёлые крики. Стоя на цыпочках, я заворожённо гляжу, как на маленькой сцене, словно живые, танцуют деревянные куклы. Все яркие и красивые, но больше всех мне нравится норд с соломенными волосами, в зелёном дублете с большими красными пуговицами. У него хитрые чёрные глаза, широкая насмешливая улыбка и несколько оранжевых точек-веснушек на вздёрнутом деревянном носу… Много воды утекло с тех пор, а я до сих пор помню эту куклу. Даэдра меня подери! Как же она напоминает мне Хранителя! – Что ж, – проговорил он наконец, – Если воровка не даст повода, Цицерон не станет ей вредить. Да-да! Цицерон очень добрый! Он даже поможет воровке претворить в жизнь её безумный-безумный план! Я не поверила своим ушам, но в тот же миг ассасин склонил голову набок и добавил: – При одном условии! – он поднял палец вверх. – Ты не сделаешь ни единого шага без моего ведома и моего одобрения. И никогда, слышишь, никогда не будешь врать Цицерону! – Иными словами, – глухо отозвалась я, чувствуя, как тяжелеют веки, – ты хочешь, чтобы я тебе подчинялась. Пряча улыбку в уголках губ, Хранитель кивнул. – Идёт, – согласилась я, не тратя времени на размышления: заранее знала, что придётся чем-то пожертвовать. Ассасин удивлённо вскинул брови, словно не ожидал такой покорности. Несколько долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза и, казалось, думали об одном и том же: за какие проступки и прегрешения свела нас судьба? Впрочем, воровке и убийце вряд ли стоило задаваться такими наивными вопросами. В следующий миг где-то далеко, за сумрачным лесом, раздался протяжный волчий вой. Цицерон оглянулся на звук и, поднявшись, пробормотал: – Не хватало ещё отбиваться от стаи. Он проверил на месте ли кинжал и спросил сурово: – Воровка в самом деле не может встать? Закусив губу, я попыталась повернуться на бок, но ничего не вышло. Лечебное зелье высосало из меня почти всю энергию и направило её на исцеление моего израненного тела. В эту секунду непостижимым образом восстанавливалась кровь, проходило воспаление и затягивались раны. А через несколько часов спадёт жар, и я вернусь к жизни. Ассасин потёр подбородок и смерил меня задумчивым сердитым взглядом: кажется, по-прежнему не хотел до меня дотрагиваться. Тяжело вздохнув, он приподнял подол своей робы, чтобы не запутаться в складках, и, присев на одно колено, подхватил меня на руки. – Воровка куда тяжелее Матушки, – проворчал он и торопливо пошагал к телеге, а я, точно тряпичная кукла, безвольно повисла у него на руках. Долгожданный сон всё крепче сжимал меня в своих крепких объятиях. В ближайшие часы я буду слабой и беззащитной, но теперь мне нечего бояться. Волки, бандиты, драконы… Даже если Цицерон соврал, он не даст в обиду Слышащую. – Спи, воровка, – словно из тумана донёсся усталый голос ассасина. Я почувствовала знакомый запах сырой древесины и, стукнувшись затылком о твёрдые доски на дне повозки, провалилась в темноту. – Скверно выглядишь, Лора, – хрипло заметил Маллий, поставив на липкую столешницу заплывший воском подсвечник. Я не сомневалась, что он прав, и всё же лечебное зельё творило чудеса. За несколько часов крепкого целебного сна полностью исчезли синяки и порезы. Разбитый висок заживал гораздо медленней, но рана уже начала затягиваться, и я рискнула снять повязку. – На себя погляди. В узкой холщёвой рубахе и обтягивающих штанах долговязый и худой как щепка Маллий Макий походил на вурдалака. Продолговатое костлявое лицо казалось землисто-серым, а кожа под глазами неестественно потемнела и сморщилась. Неужто балуется скумой? – Чего тебе нужно? – не выдержал имперец. Он облокотился о стойку и, подавшись вперёд, заговорщицки зашептал: – Хочешь что-то загнать, да? Я видел ящик! Что там? Нордские сокровища? Даэдрические артефакты? Краем глаза я заметила, как Цицерон оглянулся. Всё это время он стоял у окна и, прислонившись лбом к мутному стеклу, следил за повозкой. – Не твоё дело, – отрезала я и, лукаво улыбнувшись, добавила: – Мне нужны деньги. Маллий вскинул брови и, почесав тонкий кончик носа, хрипло рассмеялся. – Лоре нужны деньги, – повторил он и покачал головой. – Если я кому-нибудь расскажу, меня поднимут на смех. Вдоль стены кралась жирная крыса. Ещё одна, подёргивая усами, выглянула из-за буфета, заставленного глиняными кубками и непочатыми бутылками медовухи. По деревянному полу зацокали маленькие коготки. «Значит, Маллию так и не удалось вывести здесь крыс», – подумала я, но вслух сказала: – Тебе придётся прикусить язык. Никто не должен знать, что я здесь появлялась. Имперец потемнел лицом. Кажется, испугался, что следом за нами на медоварню явятся головорезы. Бросив быстрый взгляд на Цицерона, он нервно облизал губы и спросил: – Сколько? – Три тысячи, – спокойно ответила я. – Три тысячи?! У меня нет таких денег! – Ма-а-алий, – протянула я устало. – Даже не начинай. – Вчера приезжал один из твоих ребят. Этот, как его… Не помню! Эльф, такой, невысокий. Я купил у него барахла на четыре с лишним тысячи. У меня ни септима не осталось! – Отличное, должно быть, барахло, – не преминула уколоть я. – Брось! Мы не первый день знакомы. Есть у тебя три тысячи. Даже больше, бьюсь об заклад! Имперец хмыкнул и плотно сжал губы. – После обеда мне привезут редкий клинок, – проговорил он неохотно. – Редкий и очень ценный. Если я отдам тебе деньги, то не смогу расплатиться! – Возьми взаймы у своих приятелей в Вайтране, – предложила я и пожала плечами. – Мы уже делали так. Помнишь? – Вовек не забуду! Я расплачивался с ними несколько недель! – с чувством воскликнул Маллий, и огонёк свечи дрогнул. – Неужели ты не помнишь, какой они дерут процент? Я не стану работать себе в убыток! Подперев рукой голову, я смотрела на имперца и ждала. – Хорошо, – сдался он наконец и, показывая всем видом, на какие идёт жертвы, сказал: – Я дам тебе три тысячи, если ты вернёшь четыре. – Двадцать пять процентов? – я холодно усмехнулась. – Ты, наверное, шутишь? Чёрные, как смоль, брови Маллия озабоченно сдвинулись. – Без обид, Лора. Я сильно потеряю в деньгах. Проблемы – у тебя, и я не собираюсь за них расплачиваться! Жёлтые капли воска стекали по грубому железному подсвечнику и падали на стол. – Знаешь, кого я собираюсь навестить? – задумчиво спросила я, запуская палец в тёплый податливый воск. – Нет, – буркнул Маллий. – Мавен Чёрный Вереск. Слыхал о такой? – я внимательно поглядела на имперца, катая между пальцев маленький шарик из воска. – Расскажу, что заезжала в гости. Держу пари, Мавен захочет узнать, как идут дела на её драгоценной медоварне. А что я ей отвечу? Знаешь, мне даже не придётся врать. На медоварне грязно, снуют жирные пасюки, а управляющий балуется скумой. Маллий дёрнулся. Его худое некрасивое лицо исказила злоба. – Не злись, – сказала я примиряюще. – Я могу сказать, что здесь всё хорошо. Ты и в самом деле знаешь толк в медоварении, а о твоих маленьких слабостях Мавен знать совсем необязательно. – Знал, что ты обязательно про неё вспомнишь, – процедил Маллий. На его высоком лбу выступили блестящие капельки пота. – Тогда зачем торговался? – Если с тобой не торговаться, можно по миру пойти! Ты потребовала бы деньги просто так, задаром! – Мы не воруем у своих, – спокойно возразила я, очищая пальцы от воска. – Я верну всё до последнего септима и окажу бесценную услугу. Глядишь, за мою похвалу Мавен тебя щедро наградит. – Ну-ну, – ухмыльнулся Маллий и, взяв свечу, бросил в сердцах: – Провались оно всё в Обливион! Понурый и сердитый, он пошёл за деньгами. Мимо пробежала крыса и, едва не угодив ему под ноги, юркнула за буфет. Имперец ещё раз громко выругался и скрылся за невзрачной, пронзительно скрипнувшей дверью. Я оглянулась и встретилась взглядом с Цицероном. Он по-прежнему стоял возле окна и, прислонившись плечом к стене, задумчиво перебирал тесьму на поясной суме. – Сколько тебе лет? – спросил он неожиданно. Я хмыкнула. Тоже мне секрет. – Двадцать семь. Хранитель недоверчиво сощурился. – А сколько лет тебе? Цицерон дёрнул уголками губ, обозначая усмешку, и отвернулся, насвистывая под нос какую-то смутно знакомую мелодию. На липкую столешницу один за другим ложились кожаные мешочки с деньгами. Всего семь, разной формы и размера. – Здесь тысяча, два по пятьсот, – тонким указательным пальцем с неестественно широким ногтем показывал Маллий, – а эти по двести пятьдесят. Я одобрительно кивнула. – Будешь пересчитывать? – Само собой. Крупные золотые монеты посыпались на стол, ослепительно сверкая в ярком свете догорающей свечи. «Считать деньги! В самом деле, что может быть лучше? – подумала я, расправляя опустевший кожаный мешочек. – Как хорошо, что император стал чеканить монеты десять и двадцать септимов! Боюсь представить, сколько времени я потратила бы, пересчитывая целую гору золота». – Восемьсот сорок, восемьсот шестьдесят, – бормотала я, бросая в мешочек потёртые монеты, – девятьсот. – Я был бы просто счастлив, если бы любезный медовар принёс мне несколько листов бумаги и перо, – звонкий голос Цицерона заставил меня вздрогнуть. Я зажала в пальцах холодную монету и удивлённо оглянулась. Хранитель лучезарно улыбался. Неужто решил написать письмо Астрид? Что ж, разумная идея. Пока Маллий ходил за бумагой и чернилами, Цицерон пододвинул к окну крепкий, обеденный стол, стоявший доселе в углу, и старый стул с высокой спинкой. Через несколько минут ассасин уже водил пером по бумаге, время от времени поглядывая в окно. – Всё верно, – заключила я, завязывая последний мешочек. – Благодарствую! Маллий ничего не ответил. Облокотившись о стойку, он неспешно потягивал медовуху из широкой глиняной кружки. Мина у имперца была такая унылая, словно он пил чистый уксус. Я слезла с высокого табурета и направилась к столу, за которым сидел Цицерон. Первые солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь толстое стекло, золотили его рыжие волосы. Я с любопытством посмотрела на лист бумаги и удивлённо замерла. Хранитель не писал, нет! Он рисовал. Тонкие линии и ровные штрихи сливались в смутно знакомую картинку. Стряхивая лишние чернила, Цицерон кропотливо выводил на плотном листе бумаги гроб Матери Ночи. Неужели всё-таки решил помочь? – Поразительно, – прошептала я. – Ты помнишь каждую деталь… Не обращая на меня внимания, Цицерон аккуратно вырисовывал лысую, уродливую, не то мужскую, не то женскую голову, венчающую саркофаг. Густые чернила с глубоким, сильным ароматом дыма сохли медленно. Чтобы не запачкать рисунок, ассасин осторожно дул на бумагу и только после этого снова брался за перо. Я принесла ещё один стул и, устроившись напротив Цицерона, крикнула: – Эй, Маллий! Будь другом, принеси чего-нибудь поесть! – Тут тебе не трактир, – мрачно обронил имперец. Поглядывая на нас исподлобья, он нервно постукивал пальцами по стойке. – Что ты ломаешься как Империя перед Доминионом! Неужели тебе воды и хлеба жалко? Маллий тяжело вздохнул и, заперхав в кулак, зашаркал к двери. Вскоре на нашем столе появилась железная тарелка с румяным, но уже слегка зачерствевшим калачом, козьим сыром, вяленой говядиной и две кружки воды. Сделав несколько больших глотков, я оторвала кусочек калача и с удовольствием положила в рот. В следующий миг Цицерон, не поднимая глаз, поменял наши кружки. Наблюдающий со стороны Маллий весело усмехнулся. Я раздражённо закатила глаза и, прожевав хлеб, сказала очень тихо, чтобы скупщик краденного меня не услышал: – Думаешь, я снова тебя «отравлю»? Мы же договорились работать вместе. – Договорились, – согласился Цицерон, бережно откладывая рисунок на край стола. – Но я не обещал, что стану тебе доверять. Его губы чуть изогнулись в улыбке. Что ж, мне нечего возразить. Я опустила взгляд и задумчиво покосилась на рисунок. Сколько времени Хранитель провёл рядом с гробом, если смог по памяти изобразить его в мельчайших деталях? Страшно подумать. Словно услышав мои мысли, Цицерон тряхнул головой и потянулся за новым листом бумаги. В воздухе пахло речной прохладой и чувствовался едва уловимый запах гари. Мы покинули медоварню через два часа после рассвета, и сонный туман, окутавший мир, уже успел рассеяться. В маленьком деревянном доме на другом берегу реки крестьяне топили печь: из трубы валил густой дым и летел по нежно-голубому небу тёмной тучей. Спрятав в заплечный мешок деньги, которые мне столь великодушно одолжил Маллий, я озадаченно поглядела на Цицерона. Он разложил на дороге плащ и, присев на одно колено, выкладывал на мягкую ткань рисунки, прижимая их маленькими белыми камушками, чтобы не унёс ветер. Хранитель подошёл к делу ответственно: он нарисовал саркофаг со всех сторон, даже изнутри, с гостеприимно распахнутыми створками. Вдобавок указал размеры и составил подробную инструкцию для скульптора, чем поразил меня до глубины души. – Что ты делаешь? – спросила я, с интересом рассматривая рисунки. Они отдалённо напоминали двемерские чертежи, которые мне однажды посчастливилось держать в руках. Такие же аккуратные, детальные и тщательно прорисованные. Интересно, где Цицерон научился так рисовать? Сомневаюсь, что этому ремеслу обучают в Тёмном Братстве! Я представила, как после кровавой расправы убийца берётся за кисть и пишет дивный умиротворяющий пейзаж. Смех, да и только! – Смотри внимательно, воровка, – велел Хранитель. В бледных руках мелькнул тонкий конверт из тёмно-коричневой кожи, и на пыльную дорогу лёг рисунок, который дал мне Мартин. – Он отличается, – заметила я удивлённо. – Этот саркофаг гораздо выше… А вот здесь совсем другие узоры и нет этих страшных костяных рук. Цицерон задумчиво кивнул и встал рядом со мной. Тонкая тесёмка, державшая его волосы, развязалась и пёстрой змейкой скользнула в капюшон. Хранитель озадаченно поглядел себе под ноги и, прошипев ругательство, спрятал непослушные волосы за уши. Я тихо улыбнулась и спросила: – Почему они отличаются? – Не знаю, воровка, – ассасин пожал плечами, посмотрел на меня и лукаво прищурился. – Может, простая предосторожность? Наверняка твой заказчик знал, что ты можешь схитрить! – Что ты имеешь ввиду? – Представь, что Мартин, или кто бы то ни был, исказил рисунок нарочно! Да-да! На случай, если ты смухлюешь! Отдашь рисунок какому-нибудь скульптору, который работает на вашу шайку! – его голос звучал так весело, словно он рассказывал очень смешную историю. – Умелец вырежет из камня такой же или очень похожий гроб, а ты выдашь его за настоящий. Но твой смекалистый дружок тебя бы раскусил и в наказанье перерезал это чудесное горлышко! Цицерон бесцеремонно провёл пальцем по моей шее. – Вот так. Я проводила взглядом руку, украшенную россыпью веснушек, и спросила: – Что если рисунок Мартина – верный, а ты морочишь мне голову? В тёмных глазах ассасина вспыхнуло искреннее удивление. Он моргнул и, схватившись за живот, разразился громким визгливым смехом. Я поморщилась и невольно попятилась. Что же с тобой не так, Хранитель? У тебя уже появились морщины, а ты по-прежнему ведёшь себя как несносный мальчишка! Я заметила, как в узком окне медоварни мелькнуло тощее лицо управляющего. Наверное, Маллий ждёт не дождётся, когда мы отсюда уберёмся. – Если воровка не верит бедному Цицерону, – сквозь смех простонал ассасин, – мы можем укрыться в пещере и открыть ящик! Воровка увидит саркофаг! О да! Слышащая познакомится с Матушкой! – Поверю тебе на слово, – сказала я устало. – Лучше подумай о том, что в Тёмном Братстве появился предатель. Кто-то ведь нарисовал для Мартина этот проклятый саркофаг. Хранитель резко замолчал и гневно сверкнул глазами. Конечно, эта мысль уже приходила ему в голову, но он явно не желал обсуждать её со мной. – Занимайся своими делами, воровка, – отрезал он и, присев на одно колено, начал собирать рисунки. Я ухмыльнулась. Из капюшона заманчиво торчала пёстрая тесёмка. Вряд ли это можно счесть за кражу! Я осторожно подцепила её двумя пальцами и спрятала себе в карман к костяному гребню, связке отмычек и маленькому кусочку угля. Мелочь, а приятно! – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказал Хранитель, протягивая мне тонкий конверт. На мягкой тёмно-коричневой коже виднелись засохшие пятна крови. Чьей? Моей или тех несчастных бретонцев, которым так не посчастливилось встретить Цицерона? – Спасибо, – поблагодарила я, стараясь, чтобы голос звучал искренне. Без этих рисунков мне пришлось бы несладко. – Вайтран? – глухо спросил ассасин. Я кивнула, и мы, не сговариваясь, поглядели на высокие каменные стены, которые казались ярко-оранжевыми в свете утреннего солнца. – Эй, ты! Да-да, ты! Приведи кузнеца! Молодой крепко сбитый норд бросил на землю охапку сена и, отряхнув ладони о шерстяную тунику, мрачно поглядел на Цицерона. И хотя я сразу надвинула капюшон, пряча лицо в тени, успела хорошенько рассмотреть крестьянина. Его крупную голову плотно обтягивала шапка из толстого светло-бежевого сукна, отчего мне ещё издалека почудилось, будто норд совершенно лысый. Когда мы подъехали ближе, я поняла, что ошиблась, но заметила другую забавную деталь: старые башмаки крестьянина так разносились, что из них торчали большие пальцы. «Кажется, это сын конюха, – пронеслось в голове. – Как же его зовут? Йергун? Йоргар? Нет, не помню». – Эй, ты что, оглох? – надменно крикнул Цицерон, вживаясь в роль спесивого волшебника. – По твоей милости мы опоздаем на встречу с архимагом! Нам нужен кузнец! Немедленно! – Зачем? – низкий голос норда звучал спокойно и невозмутимо. Крестьянин не страдал от предрассудков и совершенно не боялся, что злой колдун превратит его в облезлого злокрыса. – Зачем? – переспросил Цицерон с негодованием. – А ты как думаешь? Похоже, что нам нужна броня или оружие? Разуй глаза! Повисла неловкая тишина. Я почувствовала, как Хранитель беззвучно выдохнул, сдерживая наигранную злость. Или всё-таки искреннюю? – Лошадь потеряла подкову, – выделяя каждое слово, процедил он сквозь зубы. Крестьянин молчал. – Дай ему денег, – не поднимая головы, прошептала я. – Иначе архимаг начнёт без нас. – Денег? Выжги тебя Магнус, – выругался Цицерон, перекладывая мне на колени поводья. – Ты оставишь нас без штанов. Он ловко спрыгнул на дорогу и, обогнув невысокий забор, подошёл к сыну конюха. Глядя ему прямо в глаза, Хранитель достал из поясной сумы крупную монету и неохотно протянул. – Надеюсь, это тебя поторопит. Я буду медленно считать до ста. Если приведёшь кузнеца прежде, чем я закончу, дам ещё десять септимов. Успеешь до пятидесяти – утрою. Норд нахмурился и, почесав лоб, бросил быстрый взгляд на сторожевую башню, возвышающуюся над городскими воротами. Там никого не было. Я заметила двух стражников в дальней башне: их железные шлемы искрились на солнце, а в широких оконных проёмах мелькали жёлтые щиты. Крестьянин явно не хотел оставлять нас одних: боялся, что мы обчистим дом и украдём коня. Гнедой жеребец лениво жевал сено, брошенное возле стойла, и время от времени поднимал голову, навострив уши. Норд махнул рукой и, выхватив из пальцев Цицерона монету, со всех ног бросился в город. Видимо здравый смысл подсказал ему, что невысокие имперцы в робах волшебников не очень-то смахивают на бандитов. – Почему ты думаешь, что конюх приведёт твою подругу? – спросил Цицерон. Он нашёл в конюшне деревянное ведро со сломанной ручкой и принёс нашей кобыле воды, чудом её не расплескав. Я заметила, что он беззвучно шевелит губами. Неужели и правда считает до ста? – Это не конюх, это его сын, – потирая вспотевшие руки, зачем-то поправила я. – Кузница прямо за воротами. Ближе некуда. Хранитель пристально на меня поглядел и, склонив голову на бок, медленно кивнул. Кажется, догадался, что я волнуюсь. Проклятье! Вдруг Адрианна ушла на рынок или встречается со своим важным отцом в Драконьем Пределе? А что если она и вовсе уехала из города? Нет, удача не может отвернуться вновь! Адрианна – единственная, кому я доверяю в Вайтране и во всех ближайших деревушках, а Рифтен слишком далеко. Конечно, можно заглянуть в таверну: вдруг, по счастливой случайности, кто-нибудь из наших проматывает там новенькие септимы. Но это маловероятно, да и Цицерон ясно дал понять, что не отпустит меня в город одну. Я невидимыми цепями прикована к этому безумному убийце и его треклятому саркофагу. – Она тоже скупщица? Внезапный вопрос вторгся в мои сумбурные размышления. – Кто? – переспросила я рассеянно. – А-а… Нет, Адрианна просто кузнец. – Адрианна, – повторил Хранитель так, словно пробовал имя на вкус. Я заметила, что он уже не первый раз так делает. – Она знает, что ты воровка? – Знает, – огрызнулась я, мрачно глядя на уходящую к городским воротам дорогу. Мне не хотелось развивать эту тему. – Ты дала честное-честное слово не врать Цицерону, – тихим, обманчиво мягким голосом напомнил ассасин. – Да не вру я! Просто не договариваю. Мы знакомы с Адрианной слишком долго, и она прекрасно знает о моём ремесле. Порой я привожу ей редкое оружие и броню и вместе с благодарностями выслушиваю бесконечные упрёки и наставления. Адрианна не знает, что я – глава целой гильдии, и до сих пор надеется, что я брошу свою опасную, преступную жизнь и обзаведусь семьёй. Ожидание казалось невыносимым. Я спрыгнула на дорогу и принесла кобыле охапку сена. Лошадь сразу принялась жевать, выбирая губами более вкусные травинки. Я погладила животное по крепкой мускулистой шее, с грустью вспоминая Септима. – Идут, – тихо сказал Цицерон. В высокой каменной арке показалась плечистая фигура крестьянина. Следом шла Адрианна. На ходу завязывая фартук, она щурилась на солнце в тщетной попытке рассмотреть наглецов, вынудивших её бросить все дела. Я почувствовала, как уходит скопившееся в груди напряжение, разливаясь по телу мягким теплом. Адрианна никуда не уехала. Вот она, я её вижу. Но она не должна меня узнать, пока рядом крутится крестьянин. Я не спеша прошла вдоль телеги и прислонилась спиной к деревянному ящику. Здравствуй, Матушка! Не хочешь со мной поболтать? Нет? Тогда давай послушаем. – Что случилось? – без лишних приветствий спросила Адрианна. Я улыбнулась, услышав её голос: такой сильный, суровый и в то же время бархатистый, удивительно мелодичный. – О, надеюсь, прекрасная воительница подождёт совсем чуть-чуть? – сказал Цицерон любезно. Мне не послышалось? Он и правда назвал Адрианну «прекрасной воительницей»? – Я должен рассчитаться с вашим нерасторопным спутником! – Задери тебя медведь! – прорычал крестьянин. – Да я в эту кузню бежал быстрей, чем на мёртвого дракона поглазеть! – Уговор есть уговор, – Хранитель говорил спокойно, но за несколько дней я успела немного изучить своего странного спутника и почувствовала в его голосе едва уловимую угрозу. – Я давно досчитал до ста, ты не успел. Но знаешь что, – он неожиданно смягчился, – ты получишь свои деньги. Звякнули монеты. – А ещё сбегаешь в таверну и принесёшь еды. До Винтерхолда путь неблизкий, а наши запасы уже на исходе. Вот тридцать септимов. – Слушай, чароплёт! Думаешь, мне больше заняться нечем, как прихоти твои выполнять? У меня своих дел по горло! Цицерон вздохнул, снова брякнули монеты. Деньги почти всегда красноречивей слов. Они сыграли свою роль и сейчас: в следующее мгновенье до меня донёсся звук удаляющихся шагов. «Ну и кто оставит нас без штанов? – мрачно подумала я. – Цицерон совершенно не умеет торговаться! Или не хочет». – Где вы взяли эту телегу? – послышался встревоженный голос Адрианны. – У Ванция Лорея, – тихо ответила я и, улыбаясь, выступила вперёд. В первую секунду Адрианна меня не узнала. Потом вскинула брови и так же быстро нахмурила. Крупные бесцветные губы приоткрылись, готовясь бросить ругательство, но в последний миг Адрианна сдержалась и сердито воскликнула: – Что за глупый маскарад, Лора? – Т-с-с. За нами очень внимательно наблюдают стражники из дозорных башен. Они не должны догадаться, что мы знакомы. Пойдём, я покажу, на каком копыте слетела подкова. – Ничего не понимаю, – пробормотала Адрианна. Проводив ухмыляющегося Цицерона тяжёлым недоверчивым взглядом, она пошла за мной. – Вот, это копыто, – показала я и добавила: – Пока ты будешь его осматривать, мы сможем поговорить. – Ты же понимаешь, что лошадь надо отвести в город, к кузнице? Как мне, по-твоему, подгонять подкову? – Нам нельзя появляться в городе… – проговорила я и виновато поглядела на подругу. Она смерила меня суровым взглядом и, кивнув на подошедшего Цицерона, спросила: – Кто это? – Мой… брат по ремеслу. Его зовут Марк. Ассасин кивнул и улыбнулся так, будто знал какую-то страшную тайну. Он выбрал себе новое имя, согласившись, что Мартин как можно дольше не должен узнать, что я путешествую по Скайриму в компании Хранителя. В отличие от меня, таинственный заказчик держал слово, и за нами никто не следил: по крайней мере, Цицерон не заметил ничего подозрительного. Но рано или поздно всё может измениться, и ложное имя выиграет нам немного времени. – Очень приятно, – нарочито вежливо бросила Адрианна. – Может Марк поможет с лошадью? – С превеликой радостью, – весело ответил Цицерон и, отстраняя меня, подошёл к кобыле. Подняв голову, она уставилась на него большими янтарными глазами и громко зафырчала. Ассасин мягко погладил лошадь по белой блестящей шерсти и начал ласково приговаривать: – Спокойно, спокойно, не бойся, всё хорошо… Интересно, своим жертвам он нашёптывает то же самое? Когда кобыла успокоилась, Адрианна ловко зажала её ногу между коленями и внимательно осмотрела копыто. – Судя по всему, подкова слетела совсем недавно, – сказала она и, глянув на меня с подозрением, достала из кармана нож, – но тут всё равно есть над чем поработать. – Послушай, – облизав пересохшие губы, начала я, – ты же понимаешь, что подкова всего лишь предлог, чтобы с тобой встретиться, – словно напроказившая девчонка, я опустила глаза и закончила: – Мне снова нужна твоя помощь. – Кто бы сомневался, Лора! – не преминула уколоть Адрианна, старательно соскребая с копыта грязь. – Веришь или нет, а я как чувствовала, что ты приедешь. Проснулась и сказала мужу: денёк будет тот ещё, вот увидишь! Она бросила на меня быстрый взгляд и, тяжело вздохнув, спросила: – Что ты хочешь? – Мне нужно, чтобы ты сегодня же поехала в Маркарт и нашла там одного человека… – Ты с ума сошла! – Адрианна замерла и уставилась на меня с удивлением. – Я не могу так просто взять и бросить кузницу! Да и что я, по-твоему, скажу Ульфберту? – Я уже всё продумала, – обрадовалась я. – Скажешь, приезжали маги и заказали несколько серебряных кинжалов для Коллегии. В честь какого-нибудь праздника. Пусть будет семь, красивое число. Могу поспорить, что в твоих запасах нет столько серебряной руды. Придётся съездить на шахту, заказ-то срочный! – А почему я не могу сказать ему правду? – Никто, даже твой горячо любимый муж, не должен узнать, что я здесь появлялась, и что попросила сделать. – А хочу ли знать я? Ох, Лора, мне всё это очень не нравится! – Адрианна покачала головой. – К тому же я ужасно не люблю врать Ульфберту. – Брось! Ты же не к любовнику поедешь! Что тут такого? – Неудивительно, что ты до сих пор одна, – усмехнулась Адрианна. Она бросила нож на землю, отчего в воздух поднялось маленькое облачко пыли, достала из кармана небольшой напильник и начала придавать копыту правильную форму. Хмурая, словно зимнее небо, Адрианна молчала так долго, что я снова начала волноваться. – Хорошо, допустим, я поеду, – проговорила она, наконец. – Кого мне нужно найти? – Его зовут Мирон, он известный скульптор. Скажешь ему, что ты от Лоры и передашь вот это, – я незаметно показала ей тонкий кожаный конверт. – Здесь письмо и подробные инструкции. – Мне не придётся ничего красть? Я поджала губы и помотала головой. – Ввязываться в драку? – Нет. Поколебавшись, Адрианна взяла конверт и быстро сунула в карман. – Сто раз об этом пожалею! – выпалила она и скользнула взглядом по повозке. – Я уже начинаю думать, что ты и правда перевозишь статуи! – Адрианна, я… Спасибо. Как отблагодарить друга, который сам того не зная, спасает твою жизнь? Друга, который ради тебя готов бросить все дела и отправиться на другой конец провинции, ничего не требуя взамен? Она хмыкнула, поглядев на моё смущенное лицо, и криво улыбнулась. – Всегда пожалуйста, ты же знаешь. Я улыбнулась в ответ и, покосившись на Цицерона, осторожно проговорила: – Со статуями ты почти угадала. Нет смысла скрывать, ты всё равно увидишь рисунки. Мирон должен вырезать из камня саркофаг. Да-да, не удивляйся и, пожалуйста, ничего не спрашивай. Чем меньше ты знаешь, тем лучше. – Я уже говорила, что мне это всё не нравится? – разрумянившаяся от усердной работы Адрианна вытерла лоб тонким узким рукавом. – Ладно, Лора. Твои дела – твои секреты. Что ещё? – Видишь ли, – я замялась, подбирая слова, – нам очень нужен этот саркофаг и нужен так быстро, как это возможно. Ты должна заставить Мирона поторопиться. Для этого я дам тебе четыре с половиной тысячи септимов. В Маркарте придётся купить повозку и десяток досок. Значит в конце концов у тебя останется около четырёх тысяч. Этого должно с лихвой хватить. Поторгуйся с Мироном, заставь его поспешить. Всё, что останется – по праву твоё. – Четыре тысячи – целое состояние, – задумчиво проговорила Адрианна. – Но что если Мирон потребует больше? – Не думаю, – я помотала головой, – но если он в конец обнаглеет, скажи, что Тёмное Братство передаёт пламенный привет. Цицерон удивлённо вскинул брови и ухмыльнулся. – Угрожать, значит? Надеюсь, обойдётся без этого… – Адрианна спрятала инструменты в карман и медленно встала. – Ладно, Лора. Мне нужно сходить за подковой. Когда она скрылась за каменной аркой, я присела на низенький забор и покосилась на Цицерона. Сложив на груди руки, он стоял, прислонившись к повозке, и смотрел на меня печально и немного отрешённо. – Удивительная преданность, – проговорил он, поймав мой взгляд, – жаль, что не её Мать Ночи выбрала своей Слышащей. – Адрианну? – спросила я с недоумением. Цицерон кивнул. – Врагу такой радости не пожелаю, – едко бросила я и, помолчав, сказала: – Ты же меня совсем не знаешь. Думаешь, я не могу быть преданной? Ассасин покачал головой. – Сама посуди, воровка. Чтобы спасти свою жизнь, ты, не задумываясь, впутываешь друзей в неприятности. Взять хотя бы Адрианну. Ты не боишься, что однажды ночью из-за твоей «маленькой» просьбы ей свернут шею или вспорют живот? – Я не ослышалась? Мне читает морали убийца? – рассмеялась я. – Ты не имеешь права меня судить. Ты убьёшь любого, на кого укажет Мать Ночи, и тебе плевать, что чувствуют твои жертвы. Тебя не волнуют страдания их друзей и родных. – Это совсем другое, воровка, – с необычайной серьёзностью ответил Цицерон и спрятал за ухо назойливую прядь волос. – Я служу Отцу Ужаса. Мне повезло отправить в Пустоту десятки душ, но я никогда не ставил свою жизнь выше жизней тех, кого любил. Как напыщенно! И очень неожиданно. Наверное, я ещё никогда не встречала более странного человека, чем Цицерон. Сначала он ведёт себя, как невыносимый взбалмошный мальчишка: визгливо хохочет, танцует и поёт дурацкие песенки. Потом заводит серьёзные разговоры о жизни, любви и предательстве. Это смешит и в то же время пугает. Я долго глядела ассасину в глаза, не решаясь ничего сказать. Что-то в его словах меня задело. – Адрианна знает, что ради неё я рискну жизнью, – проговорила я наконец. – Если она попадёт в беду, я сделаю всё, что она попросит. – В этом вся разница между вами, – тихо сказал Цицерон. – Она не попросит. – Откуда ты знаешь? – Не знаю, – он пожал плечами и хихикнул. – Но разве я не прав? Я уставилась на маленькие пушистые облака, медленно плывущие по небу. Смешно говорить о морали с главой Гильдии Воров. Я довольно рано поняла, что принесу людям много боли и несчастья. Желание обладать чужими вещами разрасталось во мне с такой невыносимой силой, что в конце концов я не смогла ему сопротивляться. Мне ничего не оставалось, как сбежать из дома. Одуревшая от свободы, я натворила много такого, чего не хочется вспоминать. В юности у меня напрочь стёрлась грань между добром и злом, и лишь с годами появилась своя система ценностей. Я никогда не прошу друзей о том, чего сама не смогу для них сделать. Адрианна много раз приходила мне на помощь, но и я не оставалась в долгу. И всё же в одном Цицерон прав: она никогда не подвергала мою жизнь опасности. – Сколько времени может уйти на саркофаг? Неделя, две, больше? В любом случае я не смогу торчать в Маркарте так долго! Ульфберт заподозрит неладное. Адрианна забивала в подкову очередной гвоздь, и я с трудом различала, что она говорит. – Напиши из Маркарта письмо! Мол, простудилась и вернусь, как только выздоровею, – предложила я. – Или скажи, что встретишься с магами прямо там. Поработаешь в местной кузнице, отдашь заказ и вернёшься. Адрианна поморщилась. – Боюсь, что в таком случае Ульфберт поедет со мной. – Придумай что-нибудь. В конце концов вряд ли он оставит магазин надолго. – Всё-то ты знаешь, – усмехнулась Адрианна и, нахмурившись, добавила: – Вот ещё что! Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я везла эту каменную глыбу в Вайтран? – Нет-нет, – поспешно заверила я, – давай встретимся в Рорикстеде. Как только договоришься с Мироном, напиши два письма: одно в Данстар, другое – в Виндхельм. В таверну, на имя Теренсии. – Ты же всегда называешь своё настоящее имя, – напомнила Адрианна, ловко орудуя железным молотком, с виду довольно тяжёлым. – Придётся сделать исключение, – мрачно ответила я и покосилась на дорогу. Вдалеке, под каменным сводом арки показался сын конюха. Лохматый, раскрасневшийся, он торопливо шёл по дороге, размахивая шапкой и маленькой плотно набитой котомкой. – Пожалуйте, – сказал он задорно, протягивая её Цицерону. – Вы уж простите, пришлось обождать, пока Садия цыплёнка зажарит. Аромат горячего жареного мяса, смешиваясь с душным хмельным запахом, исходящим от крестьянина, терял свою аппетитность. Судя по всему, за долгим ожиданием сын конюха успел выпить кружку-другую горячительного, отчего изменился в лице и казался теперь удивительно доброжелательным. Хранитель холодно его поблагодарил и громким, необычайно властным голосом окликнул Адрианну: – Эй, воительница, долго ещё? – Последний гвоздь остался, – ответила она угрюмо. – А я как на иголках весь, – внезапно сообщил крестьянин, – боялся, не успею, без припасов уедете. «Заливай больше! Небось, надеялся, что нас уже и след простыл», – подумала я и почти беззвучно прошептала Цицерону в самое ухо: – Отвлеки его. Ассасин дёрнул уголком рта: то ли ухмыльнулся, то ли скорчил гримасу. Прошло несколько минут, и я решила, что он не расслышал или просто не хочет помочь, но в следующий миг Цицерон стукнул себя по лбу и воскликнул: – Вот дурень! Совсем забыл! – он сунул мне котомку, торопливо обошёл забор и нахально направился в дом. – Пойдём, конюх! Я куплю у тебя пару шкур! Иначе по дороге в Виндхельм мы замёрзнем насмерть. Ахнув от удивления, крестьянин выронил шапку и побежал за Цицероном. – Вот, – мой заплечный мешок, полупустой, но довольно увесистый, лёг к ногам Адрианны, – четыре с половиной тысячи. Она искоса глянула на него и, потирая саднящие пальцы, сказала: – Я чувствую, что ты вляпалась в большие неприятности. – Ты всегда так говоришь, – отмахнулась я. – Нет, обычно я говорю, что ты вляпаешься в большие неприятности. – Не волнуйся, – я улыбнулась. – У меня есть кое-какие проблемы, но я справлюсь. Адрианна спрятала тяжёлый мешок в свою крепкую кожаную сумку и, сложив сверху инструменты, встала. – Мне не нравится твой спутник, с ним что-то не так, – заметила она внезапно. – Пустяки, – заверила я. Очень хотелось перевести тему. – Меня гораздо больше пугают драконы. – О чём ты? – насторожилась Адрианна. – Мы видели одного. Вчера, неподалёку от Фолкрита... – Проклятье! – она стиснула кулаки. – Этого я и боялась! Как это случилось? Ты не пострадала? – Дракон появился, словно из ниоткуда: взмыл в воздух над озером Линалта. Знаешь, это было очень страшно и в то же время удивительно … – Значит, драконы и правда возвращаются, – глухо прошептала Адрианна, глядя куда-то мимо меня. Протяжно заскрипела дверь, и на пороге появился Цицерон. Он держал в руках свёрнутую в несколько раз медвежью шкуру. – Будь осторожней, ладно? – на прощанье попросила я. Адрианна плотно сжала губы и кивнула. – Ты тоже, Лора, – она перехватила увесистую сумку и, не оглядываясь, пошла по дороге. – Эй, чароплёты! Когда повозка тронулась в путь, сын конюха выбежал на улицу и прокричал нам вслед: – На дорогах опасно! Повсюду бандиты да грабители! Возле фермы старика Лорея кто-то напал на стражника! Нежилец, говорят! Предрассветное небо над морем Призраков казалось иссиня чёрным. Из тяжёлых, низких туч медленно падали крупные пушистые хлопья снега. Ветер стих и, казалось, весь мир замер в тревожном ожидании метели, злой и беспощадной. Я осторожно спрыгнула в снег и, пытаясь подчинить онемевшие ноги, побрела за Цицероном. Под шерстяную робу медленно пробирался мороз, и меня начала бить мелкая дрожь. Последние несколько часов мы ехали, укутавшись в тёплую медвежью шкуру. Она согревала, спасая от суровой северной погоды, но сковывала движения, и сейчас её пришлось оставить в телеге. Хранитель замер впереди. Он стоял всего в десятке шагов, но снегопад был такой сильный, что яркий оранжевый свет фонаря в его руке казался неясным размытым пятном. – Смотри, воровка, – негромко сказал ассасин, указывая на невысокую скалу, укрытую снегом. – Видишь? Измождённый до предела, Хранитель разом постарел на десять лет. На сером, осунувшемся лице проступили новые морщины, а кожа вокруг глаз потемнела. Сильнее всего пострадали губы: прежде выразительные, чётко очерченные они побледнели и превратились в тонкую прямую линию. Цицерон не спал уже несколько дней подряд. Он наотрез отказался отдать мне поводья и прилечь в телеге хотя бы на пару часов. Сильное душевное потрясение, которое он испытал, когда я украла Мать Ночи, породило глубокое мучительное недоверие. Несмотря на наш уговор, Хранитель отчаянно боялся, что я вновь попытаю удачу, и спасался зельями, не дающими ему уснуть. Последний флакон закончился прошлым вечером, и с каждым часом Цицерон всё сильней сгибался под тяжестью накопившейся усталости. – Я ничего не вижу, – заслоняясь от снега, прошептала я. – Смотри внимательней! – с раздражением и каким-то болезненным нетерпением бросил Хранитель. Фонарь, жалобно скрипнув в его руке, закачался, и мягкий оранжевый свет заскользил по острым неровным камням, покрытым серебристым инеем. «Где же эта треклятая дверь?» – подумала я, вглядываясь в полумрак. Долгая тяжёлая дорога вымотала и меня. Мы ехали не меньше пятнадцати часов и ни разу не остановились, чтобы развести огонь. Ночью я клевала носом, но просыпалась на каждом ухабе, и от этого ещё сильнее устала. – Там какое-то красное сияние, – пробормотала я неуверенно, – оно становится всё ярче. Погоди! Вижу какие-то рисунки… – Это дверь в убежище, – тихо сказал Цицерон и подошёл ко мне так близко, что я почувствовала на щеке его горячее дыхание. – Ты должна сама её открыть. Ответ на вопрос – это ключ. – И каков ответ? – спросила я, напряжённо глядя в его беспокойные воспалённые глаза. – Невинность. Хранитель дёрнул уголками губ. Я ухмыльнулась. – А почему ты не можешь пойти со мной? – Таковы правила, воровка, – ответил он и протянул мне фонарь. – Иди. Я крепко сжала причудливую железную ручку, всё ещё тёплую от пальцев ассасина и почувствовала, как в груди зашевелилось дурное предчувствие. Какая глупость, Лора! Это всего лишь дверь, пусть и магическая. Возьми себя в руки. Оказалось, что алым цветом сиял аккуратный отпечаток ладони на лбу огромной, страшной черепушки, «украшающей» дверь. Наверное, так Тёмное Братство изображает Ситиса, бога тьмы и хаоса. «Жутковато», – подумала я и, набравшись смелости, потянула за небольшое, покрытое снегом, кольцо. Холодный металл обжёг пальцы, дверь не поддалась. Закусив губу, я потянула сильней, и в следующий миг откуда-то из глубины раздался тягучий утробный голос: – Что есть величайшая иллюзия жизни? Я вздрогнула от неожиданности и на мгновение замешкалась. Какой интересный вопрос и сколько бездушных ответов приходит на ум. – Невинность… – глядя в чёрные провалы глазниц, тихо ответила я. – Добро пожаловать домой, сестра. Повисла гробовая тишина, а красное сияние медленно угасало. «Домой? Ну уж нет, спасибо! Разве что в гости, – мрачно подумала я и склонила голову набок. – Что дальше?» Наверное, я ожидала, что дверь распахнётся сама собой, но этого не случилось. Мне ничего не осталось, как снова потянуть за кольцо. Тяжёлая каменная плита поддалась с неестественной лёгкостью, и из тонкой щели потянуло влажным спёртым воздухом. Затаив дыхание, я распахнула дверь и подняла фонарь. Яркий свет заплясал на грубых неровных стенах, покрытых старым сухим мхом, и вырвал из темноты круглый деревянный стол с фигурным бронзовым подсвечником. Дальше узкий коридор резко поворачивал налево. Я оглянулась и вопросительно поглядела на Цицерона. Снег сыпал всё сильней, и мне с трудом удалось разглядеть, как Хранитель махнул рукой, словно говорил: «Иди». Переступив порог, я увидела лестницу, ведущую куда-то вниз. «Наверняка там есть очаг. Ты разведёшь огонь, согреешься и, укутавшись в мягкую медвежью шкуру, уснёшь», – подбадривала я себя, осторожно ступая по влажным полуразрушенным ступеням. Лестница привела меня в небольшую комнату с ветхой двустворчатой дверью и широкими полукруглыми нишами, в которых покоились огромные старинные чаши. «Наверное, когда-то давно в них разжигали огонь, – подумала я и повыше подняла фонарь. – Надеюсь, мы не умрём под завалом?» Низкий потолок держался на четырёх каменных столбах, перекрытых полусгнившими деревянными балками. В следующий миг на лестнице послышался шорох. – Ты меня напугал, – с шумом выдохнув, сказала я Цицерону. Он стоял на верхних ступенях и смотрел на меня широко раскрытыми глазами. – В чём дело? – насторожилась я и, осознав, что он глядит куда-то за моё плечо, медленно обернулась. В нескольких шагах от меня в воздухе кружился сияющий нежно-голубой туман. Сливаясь воедино, он стремительно обретал очертания человеческой фигуры. – Что за… – пробормотала я и испуганно попятилась, до боли в пальцах стиснув ручку фонаря. Нога коснулась чего-то вязкого и, точно лёд, холодного. Я вскрикнула и, резко повернувшись, столкнулась взглядом с мерцающим полупрозрачным эльфом, облачённым в броню Тёмного Братства. Он улыбался. – Даэдра тебя подери! – крикнула я Хранителю и, бросив фонарь, нырнула в тень. Проклятый Цицерон! Заманил в ловушку! Я попыталась проскользнуть к лестнице, но мне не удалось укрыться под покровом тьмы. Призраки видели меня. Один за другим они возникали из ниоткуда и, обступая кольцом, отрезали мне путь к спасению.