Воруй. Убивай. Люби.

Сердце колотилось у самого горла, а в ушах шумела кровь. Призраки окружили меня ровным кольцом, и кончики их полупрозрачных клинков подрагивали в опасном нетерпении. Бьюсь об заклад, что призрачные мечи ранят не хуже настоящих. Но мертвые ассасины не спешили пускать их в ход. Они пристально смотрели на меня, словно чего-то ждали. Что происходит? Почему они медлят? Я сжала кулаки, готовясь, если придется, драться голыми руками. Здравый смысл кричал, что призраки убьют меня быстрей, чем я успею хотя бы замахнуться. И все же это лучше, чем сдаваться просто так. Разрывая круг, навстречу вышел высокий норд, окруженный ореолом бледно-голубого света. Меня прошиб холодный пот. С трудом сохраняя самообладание, я медленно подняла взгляд и поглядела в безжизненные глаза. Ассасин навис надо мной, и я всем телом ощущала исходящий от него смертельный холод. Я не боялась призраков с тех пор, как познакомилась с Галлом, стражем Сумеречной гробницы. Много лет назад он возглавлял Гильдию Воров, но Мерсер Фрей предал его и заманил в смертельную ловушку. Тогда я поняла, что многие живые куда страшнее мертвых. Сейчас такой уверенности не было. Ледяное дыхание норда обожгло лицо. Я нервно сглотнула, с трудом удержавшись, чтобы не отвести взгляд. — Добро пожаловать домой, Слышащая, — сказал он мягким, мелодичным голосом, неестественно живым для призрака. — Добро пожаловать домой, Слышащая! — звонким эхом повторили остальные и согнулись в низком поклоне. Только норд, по-прежнему не мигая смотрел на меня сверху вниз. Я огляделась в немом изумлении. Никто не собирался меня убивать! Скорей наоборот. Эти грозные ребята приняли меня за свою! Ну и ну! Но Цицерон не дал насладиться удачей. — Кустодес, индес эре Ноктес Матре, — донесся его тихий, необычайно властный голос. Что за чушь? Я нахмурилась и метнула в Хранителя тяжелый, полный подозрения взгляд. Мне хватило ума догадаться, что он говорил про свою драгоценную Матушку, но странные слова могли означать: «Эта грязная девчонка пыталась украсть Мать Ночи» или что-нибудь в этом духе. С него станется. Но ассасины тотчас потеряли ко мне интерес, и устремили к Цицерону холодные бесстрастные взгляды. — Как прикажешь, Хранитель, — откликнулся норд и плавно приблизился, пряча призрачный клинок в ножны. В следующий миг в огромных старинных чашах с громким шипением вспыхнул огонь. Я вздрогнула от неожиданности и, услышав едкий смешок, злобно глянула на Цицерона. Он подмигнул мне и пошел вверх по лестнице. Трое ассасинов исчезли, наполнив комнату сияющим нежно-голубым туманом. Остальные призраки убрали мечи и поднялись по ступеням вслед за Хранителем. Я осталась одна. Даэдра меня подери! Да что здесь происходит? Я с шумом выдохнула и мрачно поглядела по сторонам. В нескольких шагах лежал фонарь. Масло вылилось на каменный пол и догорало спокойным красноватым пламенем. Я осторожно отодвинула фонарь кончиком сапога и подняла его за гнутую ручку. Она не успела раскалиться, и мягкое тепло наполнило ладонь. Только сейчас я осознала, что меня бьёт мелкая дрожь. Спокойно, Лора! Ты видывала вещи и похуже. На лестнице снова показался Цицерон. Не сказав ни слова, он прошел к ветхой двустворчатой двери и, взявшись за тонкие проржавевшие кольца, распахнул её так, словно приглашал гостей к столу на званом ужине. Но из густой непроглядной темноты пахло совсем неаппетитно. Я поморщилась, чувствуя в воздухе знакомый, ни с чем несравнимый кисло-сладкий запах тления. — Какого фалмера здесь происходит? — Сейчас увидишь, — тихо ответил Хранитель. Он слишком устал, чтобы злорадствовать, но ему хватало сил на ехидные взгляды и лукавые улыбки. Послышались шаги. Я снова оглянулась на лестницу и часто заморгала, не веря собственным глазам: призраки несли ящик с гробом Матери Ночи. Ох, это уж слишком! Я попятилась и, едва не наступив в горящее масло, прижалась спиной к холодной стене. Призраки шли так мягко, словно саркофаг был легче пёрышка. В их руках, мерцающих холодным голубым светом, деревянный ящик напоминал плывущую по волнам лодку. Даже норды, могучие и крепкие, не смогли бы с таким удивительным спокойствием нести тяжеленный гроб. Это магическая, сверхъестественная сила, недоступная живым. А я-то терялась в догадках, как Цицерон в полном одиночестве справлялся с саркофагом в чейдинхолском убежище! Ассасины остановились посреди комнаты и опустили ящик на пол. Через несколько секунд раздался громкий треск и во все стороны полетели щепки. Призраки отрывали доски все с той же необыкновенной легкостью: так, словно очищали яйцо от скорлупы. Я покосилась на Цицерона. Не опасаясь острых щепок, он стоял рядом с ящиком и не сводил с него жадного, лихорадочного взгляда. Наконец на пол глухо упала последняя деревяшка, и я увидела громоздкий саркофаг из черного гранита, покрытый крупной причудливой резьбой. Ни позолоты, ни единого драгоценного камня. Только сейчас я поняла, что это было бы лишним. Неизвестному скульптору не потребовались изумруды и сапфиры, чтобы волновать сердца. Каждая линия и каждый узор сливались в сложный рисунок, в мистический образ, внушающий благоговейных страх. Я осторожно подошла, глядя на зловещую голову, венчающую гроб. Чудилось, что она вот-вот откроет страшные пустые глаза и заглянет мне прямо в душу. Я тряхнула головой, отгоняя видение, и глубоко вздохнула. Что ж, по крайней мере, Цицерон меня не обманул: саркофаг оказался в точности таким, как на его рисунках. Призраки ловко подняли гроб и грациозно, ступая нога в ногу, вошли в распахнутые двери. Следом по-кошачьи скользнул Хранитель. Интересно, это часть какого-то ритуала, или они устроили этот спектакль специально для меня? Когда ассасины скрылись за поворотом, я пробралась через разбросанные доски и с любопытством выглянула за двери. В тот же миг послышалось знакомое шипение, и мягкий оранжевый свет разогнал густую темноту. Я увидела высокую решетку с толстыми железными прутьями и низенькую покосившуюся лавку. Слева широкий коридор был погружен во мрак, а справа оканчивался двумя ступенями, ведущими к невысокому пьедесталу из гладкого темно-серого камня. По обе стороны стояло не меньше двадцати узких, фигурных подсвечников с короткими желтыми свечами. Маленькие огоньки подрагивали и их оранжевый свет, проникая сквозь полупрозрачные тела ассасинов, окрашивался голубым. Я осторожно шагнула вперед, но никто не обратил внимания. Призраки поднялись по ступеням и перевернули саркофаг так, что каменная голова прошла в опасной близости от неровного потолка. Широкое гранитное основание коснулось пьедестала без единого звука. — Фаре, — тихо сказал Цицерон. Обратив к нему холодные взгляды, призраки поклонились и тотчас исчезли, не сказав ни слова. Эта странная покорность мне не понравилась, но висевшее в воздухе сверхъестественное напряжение сразу ослабло, и я вдохнула с облегчением. Цицерон подошел к саркофагу, и его бледные пальцы заскользили по причудливой резьбе, повторяя сложные узоры. Прикосновения выглядели такими нежными и глубоко интимными, что мне стало неловко. Будто я заглянула в замочную скважину и увидела что-то мне не предназначенное. Вдруг Хранитель резко обернулся, и его усталое лицо исказилось злобой. — Тронешь этот замок, — произнес он, указывая на причудливо изогнутый вырез в камне, — и я тебе руку отрежу. Поняла, воровка? Я опешила. Меня много раз обвиняли в воровстве и, как правило за дело, но все же не всегда заслуженно. Так бывает, когда дурная слава идет впереди тебя. Нередко угрозы меня забавляли, порою пугали, но еще ни разу я не испытывала такого искреннего возмущения. — Да плевать я на него хотела! — сердито воскликнула я. И зачем он только рассказал мне про этот проклятый замок? Конечно, мне не плевать. Теперь я знаю, что он там есть, и эта мысль будет крутиться в голове, словно надоедливая муха. — Почему ты не предупредил меня о призраках? Цицерон моргнул, и некрасивая гримаса исчезла с его лица так же быстро, как и появилась. — Зачем? — спросил он и бросил с наигранным равнодушием: — Это всего лишь стражи, воровка. — Они могли меня убить? В темных глазах промелькнуло что-то едва уловимое. Хранитель отвел взгляд и ссутулился, словно длинные складки робы тянули его к земле. — Ты надеялся на это… — догадалась я. — Ты должна была пройти последнюю проверку, и ты ее прошла, — сказал он тихо и добавил с неожиданным ехидством: — Поздравляю, Слышащая! Он отвесил театральный поклон, и копна растрепанных рыжих волос упала на лицо. Цицерон спрятал их за уши и, прищурившись, направился ко мне. Я напряглась, ожидая очередного подвоха, но ассасин лишь ухмыльнулся и попытался забрать у меня фонарь. Я инстинктивно отдернула руку, и в убежище раздался ржавый скрип, усиленный эхом. Хранитель удивленно вскинул брови, словно не привык к отпору, даже слабому. Он шагнул еще ближе и, схватив меня за руку, попытался разжать мои пальцы. Мной овладело глупое упрямство: я сжала ручку фонаря так сильно, что ногти больно впились в кожу. Цицерон тяжело вздохнул. Его одолевала усталость. Он совершенно не хотел тратить на меня последние силы. Я видела каждую морщинку на его лице и могла сосчитать все веснушки. Бледная кожа так побелела, что они выступали чернильными пятнами. Не мечтай он меня убить, я бы его пожалела. Прикрыв глаза, Хранитель сдавил мои пальцы и начал их медленно разжимать. Он мог вывернуть мне руку и вырвать фонарь силой, но не стал. Наверное, счел это грубой работой или мне не удалось его как следует разозлить. Я зажмурилась от напряжения и боли: измученный ассасин даже сейчас был куда сильней меня. Упорно, царапая кожу, он один за другим разжимал мои пальцы. Громко охнув, я выпустила фонарь и попятилась. — Глупая девчонка, — буркнул Цицерон. На его лбу заблестели маленькие капельки пота. — Знаешь, что интересно, — проговорила я, потирая саднящие пальцы, — ты не доверяешь мне, а я, в отличие от тебя, держу слово. Хранитель было вопросительно изогнул бровь, но почти сразу отвернулся и быстро зашагал к небольшому кованому сундуку возле пьедестала. Он крупно ошибался, если думал, что я отстану. — Мы договорились помогать друг другу, помнишь? — спросила я, ступая следом. Ассасин поставил фонарь рядом с сундуком и, присев на одно колено, открыл потертую крышку. Казалось, он меня даже не слышал. — А что ты? — продолжала я. Мне пришлось обойти сундук и прислониться к стене, чтобы лучше видеть Цицерона. — Ты при первой возможности заманил меня в ловушку! — Т-с-с, — он приложил палец к губам и, прежде чем я успела вставить хоть слово, сказал: — Не преувеличивай, воровка. Посуди сама: расскажи я про стражей, ты бы ни за что сюда не сунулась. — Ты мог пойти со мной, — я пожала плечами. — И что? — Цицерон поморщился, словно я сморозила страшную глупость. — Стражи охраняют это убежище очень много лет и никого так просто не пропустят. Даже в моей чудесной компании. Заглянув в сундук, он зазвенел маленькими разноцветными бутылочками и зашуршал какими-то свертками. — Не заговаривай мне зубы, — попросила я устало, — твой поступок нарушает наш уговор. — Почему, воровка? — с искренним недоумением спросил Хранитель, склонив голову на бок. На долю секунды его лицо показалось мне кукольно-красивым и невинным. — Ты надеялся, что стражи меня убьют, — напомнила я и сложила на груди руки. — Цицерон этого не говорил. — Но и не отрицал. Несколько долгих мгновений мы играли в гляделки. Потом Хранитель нахмурился и, тяжело вздохнув, закрыл сундук. Я увидела в его руке длинную узкую бутыль с какой-то темной жидкостью. Он осторожно поставил ее на пол и медленно встал. Я прищурилась, не зная чего ожидать. В следующий миг Цицерон ловким, почти незаметным движением взял меня за плечи и развернул лицом к свету. — Если ты попадешь в передрягу, я сделаю все, чтобы спасти твою никчемную жизнь. Он сказал это тихим, неестественно спокойным голосом, в котором не было и тени иронии, но я не сдержала усмешку. Цепкие пальцы впились в мои плечи. — Клянусь Ситисом, — сказал он сурово, и в темных глазах заплясали еле заметные искорки. Я попыталась высвободиться, и Хранитель отпустил, но взгляда не отвел: он ждал ответа. Вздохнув, я неохотно кивнула. — Допустим, я тебе верю, но… — Стражи? — догадался ассасин, и его лоб расчертили глубокие морщины. — Тут ты права, воровка. Если бы они решили тебя убить, я не стал бы мешать. Он отступил и сжал ладонями виски. — Цицерон не знает, как объяснить, чтобы ты поняла… — Уж постарайся, — мрачно попросила я. Эта игра в обещания нравилась мне все меньше. Хранитель облизал пересохшие губы и глянул на меня так, словно видел в первый раз. — Стражи — это часть Пустоты, часть самого Ситиса, если хочешь, — неохотно начал он. — Они несут его волю в наш мир. Да, Мать Ночи выбрала тебя своей Слышащей, но Отцу Ужаса, — Цицерон замялся, подбирая слова, — ему мог не понравиться ее выбор… Тихий смех коснулся слуха, а по коже пробежал мороз, словно кто-то провел по спине ледяными пальцами. Я вздрогнула и замерла, ожидая что в сознание ворвется женский голос: мягкий, мелодичный и обманчиво ласковый. Но наваждение быстро рассеялось, а мне стало не по себе от мысли, что Мать Ночи слышит каждое наше слово. От Цицерона не укрылось мое замешательство. — В чем дело, воровка? — спросил он с подозрением. Почему-то мне не захотелось рассказывать, что Мать Ночи над ним посмеялась. — Ты думал, Ситис не простит мне кражу? — спросила я. Цицерон прищурился и медленно кивнул. — Я бы не посмел его ослушаться. «И не захотел», — мысленно добавила я, но решила промолчать. Мне не нравились рассуждения ассасина, но в них был смысл. — Больше никаких ловушек, — сказала я угрюмо. — Если будешь хорошо себя вести, — пригрозил он и вдруг рассмеялся. Я покачала головой и вымученно улыбнулась. Доверие, особенно между убийцей и вором, вещь хрупкая. Пожалуй, в нашем ремесле оно важнее, чем в любом другом. Грабители, карманники и душегубы — так называет нас народ. Что ж, так и есть. Но вопреки людской молве нас слишком мало и, чтобы выжить, мы должны друг другу хоть немного доверять. Цицерон поднял фонарь и целую минуту возился с дверцей. Ее заело от удара, а по стеклу расползлась причудливая паутина трещин. Но ассасин справился, и я притихла, наблюдая как он аккуратно наполняет глубокую чашу золотисто-желтым маслом из длинной бутыли. В следующий миг в бледных пальцах показалась короткая веревочка из туго сплетенных нитей. Хранитель опустил ее в масло и поджег. Я зевнула в предвкушении сна, но в этот раз чутье меня подвело. Цицерон совсем не собирался вести нас темными коридорами к вожделенному ночлегу. Позвякивая фонарем, он направился к выходу. — Эй! — окликнула я растерянно. — Ты куда? — Предлагаешь бросить повозку рядом с убежищем? — спросил он, не оборачиваясь, и добавил нарочито писклявым голосом: — Не отставай, воровка! Ветер дул все сильней, кружил в зловещем танце хлопья снега и уносил к морю. Казалось, будто далеко над горизонтом разорвалось небо и зияющий провал, затягивая тучи, пытается поглотить весь мир. Без каменного гроба повозка шла гораздо легче, но сильней тряслась и пронзительно скрипела. Снега намело так много, что стало невозможно разобрать, где заканчивается берег. В это время года море Призраков покрыто тонкой ледяной коркой. Я боялась, что она проломится и телега застрянет, но Цицерон лишь отмахнулся. Наверное, он хорошо знал дорогу, а может, уповал на удачу. Вскоре он потянул правый повод, и кобыла зашагала к высокой отвесной скале. На востоке между острыми горными пиками светилось пурпурно-красным небо. Восходящее солнце тщетно пыталось пробиться сквозь зимний сумрак и бушующую непогоду. Из-за сильной метели я не сразу заметила пещеру. А может, это была какая-то магия, потому что черная расщелина в белоснежной скале выглядела слишком приметной. Мы спрыгнули в глубокий снег и, с трудом переставляя ноги, повели кобылу в укрытие. Пещера оказалась просторной. Наверное, когда-то давно здесь располагалась конюшня Темного Братства. Я помогла Хранителю выпрячь и завести лошадь в старое стойло из полусгнивших досок. Мы действовали слаженно и почти не разговаривали. Так бывает, когда усталость валит с ног: бережешь крупицы сил, не размениваясь на пустую болтовню. Но самое сложное впереди: обратный путь в убежище. Похоже, что для Цицерона это настоящее испытание. Как он до сих пор держится на ногах? С молчаливым упрямством он взвалил на спину свой большой мешок и, подхватив чугунный котелок, побрел к выходу. Я укуталась в медвежью шкуру и поплелась за ним. Поначалу мы шли по узкой колее от телеги, но вскоре вьюга замела ее, и в сапоги набился снег. Сгорбленный Цицерон с трудом пробирался через сугробы и несколько раз чуть не упал. Я попыталась забрать у него тяжелый котелок, но он отдернул руку, буркнув что-то неразборчивое. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы увидели впереди алое сияние. На этот раз магическая дверь молчала и поддалась, едва я потянула за кольцо. Хранитель до краев наполнил снегом котелок, и мы нырнули в спасительное тепло убежища. Спускаясь по ступеням, я думала, что чувствую себя почти как дома. Проклятая метель осталась позади и наконец-то можно отдохнуть. Вот только этот мерзкий запах… — Чем так воняет? — не выдержала я. — Тухлятиной, — задумчиво откликнулся Хранитель и, помолчав, добавил: — Похоже, снежный тролль недавно лакомился здесь своей добычей. Он странно глянул на меня из-под капюшона. — Не смешно. Мы вошли в распахнутые двери и остановились возле решетки. Я оглянулась и посмотрела на саркофаг в ярком ореоле света. Пока мы прятали повозку, ни одна свеча не погасла. — Я не шутил, — тихо возразил Цицерон. — В убежище живет тролль. Он прорыл сюда ход из своей пещеры. Я удивленно уставилась на ассасина, а потом испуганно посмотрела в непроглядную темноту за его плечом. — Не бойся, воровка. Решетка очень прочная. К тому же обычно тварь спит, — он ухмыльнулся: — и все же Цицерон не советует тебе дергать за эту цепочку. Он поднес фонарь к длинной железной цепи: если за нее потянуть, решетка поднимется. Похоже, он и вправду не шутил про тролля, но я слишком устала, чтобы об этом волноваться. Темный коридор привел к подвесному мосту, который опасно шатался под ногами. Медвежья шкура делала меня неповоротливой, и я боялась потерять равновесие. Смутно помню, как мы спускались по винтовой лестнице и шли под низкими каменными сводами, пока не очутились в узком коридоре. Он оканчивался старой дверью в серой плесени. Еще две двери были справа и слева. Цицерон навалился плечом на правую дверь и мы вошли в небольшую комнату, которая сильно отличалась от остального убежища. Мне даже на секунду показалось, будто мы переместились в какое-то другое место. Здесь было очень чисто, никакой паутины и плесени. Посередине стоял овальный стол из темного дерева на толстых кованых ножках. На гладкой столешнице ровной стопочкой лежали книги, несколько свитков, гусиное перо и свечной огарок на маленькой железной тарелке. У стены стоял книжный шкаф, заставленный небольшими деревянными коробочками. Мне очень захотелось заглянуть в каждую и узнать, что там лежит, но я сдержалась. В дальнем углу, словно призрак, выступал из темноты безликий манекен. Возле него на полу лежали красные шутовские сапоги с загнутыми носами. Кажется, Цицерон не собирался покидать это убежище навсегда. Он оставил здесь слишком много своих вещей. Пожалуй, больше всего меня удивило разноцветное лоскутное одеяло на кровати. Таким мог бы укрываться ребенок или юная барышня, но никак не хладнокровный убийца. По комнате прокатилось шипение и треск, а на стенах заплясал ярко-оранжевый свет. Пока я осматривалась, Цицерон развел огонь в очаге и повесил котелок. Я встряхнула шкуру, разложила на полу и устроилась поудобней, подставляя ладони теплу. По телу разливалась сладкая тягучая слабость, и у меня не было сил и желания сопротивляться. Я задремала, но вскоре Хранитель потряс меня за плечо. — Чего тебе? — буркнула я. — Выпей, — сказал он, протягивая кружку. Мне пришлось собрать все силы, чтобы не послать его в Обливион. Тяжело вздохнув, я убрала с лица волосы и взяла кружку. Над ней поднимался ароматный пар. — Что это? — мрачно спросила я, втайне наслаждаясь теплом, пронизывающим кончики пальцев. — Сонное зелье, — спокойно ответил Цицерон. Сон исчез как не бывало. — Я не сбегу. Он плотно сжал губы и покачал головой. — Проклятье! Цицерон! — не выдержала я. — Ты должен хоть немного мне доверять! Морщина между его бровей стала глубже. Взгляд помутнел. — Цицерон хочет доверять, — прошептал он, — но не может… Я очень устал, воровка. Мне нужно отдохнуть, но я не смогу, — он замолчал, подбирая слова: — не смогу спокойно спать, зная, что тебе ничто не мешает улизнуть. Я хотела возразить, но Хранитель прижал палец к губам. — Подумай, воровка. Подумай хорошенько. Я ведь мог не говорить, что это сонное зелье. Ты бы выпила и даже не подумала, что я слукавил, — он внимательно глядел мне в глаза. — Но Цицерон поклялся не хитрить. Если ты и правда хочешь, чтобы я начал тебе доверять, пей. Пожалуйста. Наверное, ассасин не привык просить, потому что последнее слово прозвучало слишком натянуто. — А если я откажусь? Он пожал плечами. — Я не стану тебя заставлять, если ты об этом. Я провела рукой по лицу и с шумом выдохнула в надежде вернуть душевное равновесие. Меня не покидало чувство нереальности происходящего. Цицерон хочет, чтобы я выпила зелье и уснула мертвым сном, ведь только так он сможет как следует отдохнуть! Это ли не безумие? И почему я готова согласиться? — А что если снова появятся стражи или какая-нибудь нечисть? — спросила я, хватаясь за последнюю соломинку. — С тобой все будет хорошо. Я хмыкнула и криво улыбнулась. Внутренний голос просил поостеречься, но не каждый же раз его слушать. Я прикоснулась губами к горячему металлу и сделала маленький глоток, опасаясь обжечься. Но сладкая смесь уже достаточно остыла, и я выпила ее залпом. — Откуда у тебя сонное зелье? — отставив кружку, спросила я и легла на спину: лучшая поза, если собираешься валяться в долгом забытье. — Это мое убежище, — прошептал Хранитель и присел на край шкуры, — здесь есть все, что мне нужно. «Интересно, что бы сказала на это Астрид?» — проскользнуло в голове, и я не сдержала улыбку. Цицерон вопросительно вскинул брови и я спросила: — На каком языке ты говорил со стражами? — Это древние заклятия Хранителей, — ответил он и прищурился. — Не пытайся повторить, стражи тебя не послушают. — И в мыслях не было, — глухо отозвалась я. — Ну да, — улыбнулся Цицерон. Я глядела в карие глаза, чувствуя, как сон окутывает разум, а по телу разливается смертельная усталость. Я попыталась пошевелить рукой, но не смогла, и сердце испуганно заколотилось. Может быть, именно этого хотел Цицерон? Чтобы я почувствовала себя в его шкуре? Захлебнулась собственной беспомощностью? Ассасин склонился надо мной. В его глазах не было ни торжества, ни злости. Лишь усталость. — Спасибо, — проговорил он тихо, и я утонула в его голосе. Где-то звенят колокольчики, весело и отрывисто. Звук замирает. Я слышу тихий баюкающий треск огня. Время от времени вновь раздается задорный звон. «Что это?» — крутится назойливая мысль, но хочу ли я знать ответ? Мне так спокойно и уютно в блаженном забытье: ненужно ничего решать и бороться. Но реальность настойчиво рвется в мои сны. Я вдыхаю аромат жареного мяса, и желудок сводит от голода. Голод такой невыносимый и мучительный, что я сдаюсь и просыпаюсь. Разом вернулась память. Все, что приключилось за последнюю неделю, могло сойти за длинный, интересный и местами очень страшный сон. Я разлепила веки и увидела неровный, поблескивающий сухой сажей потолок и деревянную спинку кровати. Меня укрывала медвежья шкура, и густой мех ласково щекотал босые ступни. Странно! Я точно помню, как уснула на полу, не разуваясь… Цицерон! Он что, меня раздел? Нащупав мокрую от пота шерстяную робу, я облегченно выдохнула. — С пробуждением, воровка, — послышался знакомый голос. Выбравшись из-под шкуры, я спустила ноги с кровати и посмотрела на Хранителя. Он сидел за столом и водил пером в какой-то книжке. Я тихо выругалась. Цицерон опять напялил дурацкий шутовской наряд! Как же мне надоел этот дешевый маскарад! Отложив перо, он повернулся ко мне. — Ты что-то сказала? Похоже этот ассасин безумней, чем я думала, и злиться из-за его причуд бессмысленно. — Хочу пить… — проговорила я, приметив на столе пузатый глиняный кувшин. После долгого сна мышцы ослабли. Собственные движения казались мне резкими и неуклюжими. Я наполнила кружку водой, бросая на стол любопытные взгляды. Цицерон захлопнул тетрадь, не дожидаясь пока высохнут чернила, и мне не удалось прочесть ни строчки. Впрочем, куда больше мое внимание привлекла сверкающая подвеска. Обрамленный золотом аметист размером с крупную монету переливался всеми оттенками фиолетового. Подвеска не стоила и двух сотен септимов, но я почувствовала жгучее желание подержать ее в руках. — Что пишешь? — с трудом оторвав взгляд от аметиста, спросила я. Хранитель откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу. Когда молчание затянулось, он ответил с явной неохотой: — Цицерон записывает все, что приключилось с ним за последнее время. — Правда? — удивилась я. Холодный каменный пол обжигал босые ноги. Я пододвинула стул и забралась на него, подтянув колени к груди. — Дашь почитать? Громко усмехнувшись, Хранитель помотал головой и по комнате прокатился знакомый звон. Я вскинула брови и, приглядевшись, заметила на концах колпака маленькие золотистые бубенцы. Этот шутовской наряд походил на прошлый и все же отличался: не только бубенцами, но и цветом. Колпак, рубаха и зубчатый воротник — все ярко-красное. Я не видела его штаны и сапоги, но догадалась: Цицерон оделся в красное с головы до ног. — Зачем ты снова вырядился шутом? — не выдержала я. Ассасин поморщился и ничего не ответил. В наступившей тишине у меня предательски громко заурчало в животе. Скрывая смущение, я криво улыбнулась. Глаза Цицерона заискрились смехом. — Бедная голодная воровка! — весело воскликнул он и плавно встал. Потом позвякивая бубенцами, подошел к очагу и взял с каменной подставки большую глиняную тарелку, накрытую железным блюдом. Из-под его колпака торчали мокрые волосы, оставляя на рубахе темные пятна. Похоже, прежде чем переодеться, Хранитель долго отмокал в воде. — Наслаждайся! — пропел он громко, ставя тарелку передо мной. Меня не пришлось уговаривать. Я сняла блюдо и увидела несколько кусков мяса с аппетитной золотистой корочкой. Наверное, при жизни это было зайцем: неудачливым, но очень вкусным. — Когда успел? — с набитым ртом спросила я. — Что? — не понял Цицерон. Он уселся напротив и, положив ногу на ногу, покачивал острым, загнутым кверху носком сапога. — Подстрелить ушастого. — Часа четыре назад, — он пожал плечами. Я задумчиво сдвинула брови. Хранитель выглядел по-настоящему отдохнувшим и очень бодрым. Маленькие морщинки разгладились, из-под глаз исчезли синяки, а щеки в тон алому наряду заливал румянец. — Сколько я спала? — спросила я, чувствуя, что ответ мне не понравится. Цицерон молчал с непроницаемым выражением лица. Я положила кусок мяса обратно и повторила вопрос: — Сколько? — Почти полтора дня, — тихо откликнулся ассасин. — Сколько?! Мы так не договаривались! Хранитель заерзал на стуле. — Воровка не должна злиться! Цицерон ненарочно! — он на мгновение замолчал, уголки губ дернулись вверх и тут же опустились. — Я думал, ты проспишь часов пятнадцать, но ошибся… — И как же это вышло? — театрально всплеснув руками, воскликнула я. — Цицерон думал о воровке лучше, чем она заслуживала, — заявил он с неожиданным нахальством. — Я был уверен, что глава целой Гильдии развивала сопротивляемость ядам и зельям, поэтому увеличил порцию. Но воровка уязвима, словно маленькая девчонка! Я поджала губы. Внезапная догадка неприятно поразила меня. — Так вот почему ты так быстро проснулся… Эх, Лора-Лора! Так глупо просчитаться! Могла бы подумать, что ассасина из Темного Братства нельзя усыпить так просто. Если бы не этот промах, гуляла бы сейчас на веселой пирушке с Бриньольфом и Векс, празднуя успех! Цицерон сверкнул глазами. Воспоминания о нашем привале по пути в Фолкрит явно пробуждали в нем самые темные желания. — Забыли, — прошептала я и опустила взгляд в тарелку. Следующие четверть часа мы молчали. Я доедала жареную зайчатину, а Хранитель пришивал к причудливой рубахе большую красную пуговицу. Иголка в цепких пальцах летала вверх-вниз словно заколдованная. Он и правда походил на настоящего придворного шута, а я напоминала разве что жалкую оборванку. Что ж, не впервой! — Помыться бы, — сказала я, вытирая о шерстяную ткань засаленные пальцы. Чего церемониться? Роба и без того измазана в грязи, пропитана потом и изорвана в нескольких местах: снять и выбросить. Ассасин брезгливо поморщился и кивнул в темный угол рядом с дверью. Там стояла высокая пузатая бочка. — Вода уже остыла, но ты можешь разбавить ее кипяточком! — предложил он великодушно. — Ты что, вырос в хлеву? — А ты — нет? — удивился Цицерон. — Я не стану мыться в твоей воде. — Кто я такой, чтобы тебя заставлять? — он лукаво улыбнулся, аккуратно перерезая кинжалом длинную нитку. — Вот котелок, а там два ведра. Тебе повезло, что снега навалило очень много! За час управишься! Но прежде, — ассасин застегнул пуговицу и поглядел на меня. — Воровка исполнит свой долг. — Какой еще долг? — насторожилась я. — Слышащая поговорит с Матушкой. Противный кисло-сладкий запах никуда не делся. Я прошла мимо решетки, опасливо поглядывая в темноту, и остановилась в нескольких шагах от саркофага. Вокруг появилось еще с десяток высоких подсвечников, а на пьедестале лежали сухие темно-лиловые цветы. — Может, оставим гроб закрытым? — спросила я с надеждой. Мне нравилось думать, что бесплотный дух Матери Ночи никак не связан с древней мумией. В этом было что-то противоестественное и пугающее. Цицерон метнул в меня такой испепеляющий взгляд, что мне стало не по себе. — Хорошо, как скажешь, — отступая в сторону, пробормотала я. Ассасин поднялся на пьедестал. Его бледные пальцы коснулись причудливой резьбы на саркофаге, и каменные створки с глухим щелчком приоткрылись. Цицерон медленно отворил их, и я увидела Мать Ночи. Гильдия воров не раз спускалась в нордские гробницы, чтобы поживиться потаенными сокровищами. Кровь холодела в жилах, но мы, рискуя жизнью, вскрывали мраморные саркофаги. Я видела много древних мумий, но ни одна из них не сохранилась столь же хорошо, как эта. Нетронутая временем пепельно-серая кожа темной эльфийки блестела в свете свечей, будто покрытая липкой испариной. Узкое лицо с высокими скулами уцелело чуть хуже: черные губы сморщились и ввалились. От этого чудилось будто мумия кричит. Потрясенная, я подошла чуть ближе, и в голове невольно пронеслось: «Наверное, при жизни она была невысокой, немногим выше меня или Цицерона». Я скользнула взглядом по тонким костлявым рукам: казалось, темная эльфийка обнимает себя за плечи, пытаясь согреться. Неожиданный жест уязвимости. Интересно, она умерла своей смертью или ее убили? — Убили, — это слово, тяжелое и роковое, прозвучало в голове с необычайной мягкостью и теплотой, словно Мать Ночи меня за что-то благодарила. — Возможно, я когда-нибудь поведаю тебе об этом. Ее тихий голос окутывал будто огромное пуховое одеяло. Обволакивал, приглушал все звуки. Но этот покой казался обманчивым, словно меня пытались усмирить. Я пошатнулась, теряя равновесие, и тут же ощутила, как Цицерон подхватил меня под руку. Проклятье! Как мне надоело терять контроль над собственным телом! Неужели так будет каждый раз? — Ты хочешь слушать, но все еще сопротивляешься, — прошептал ласковый голос. — Мне приходится пробиваться через твой страх. Чем сильнее ты боишься, тем меньше себя контролируешь. Не бойся, Лора. Впусти меня в свое сознание. Мир плыл перед глазами, мне стало трудно дышать. — Дай слово, — проговорила я, почти не слыша свой голос, — что не подчинишь мою волю… Тихий смех пробежал по коже теплой волной. — Ситису не нужны рабы, милая Лора. Я даю слово, что не трону твой разум. В ушах зазвенела тишина. Глупо поверить и оказаться обманутой! Мать Ночи сломает меня, и я ничего не смогу поделать. Наверняка ей под силу заставить меня слепо служить Темному Братству. Кто знает, может, эта участь постигла Цицерона? — Если бы я порабощала смертных, Темное Братство господствовало бы по всему Тамриэлю… — в тихом голосе звучала неподдельная горечь. — Но от былой славы сохранились лишь воспоминания, а братьев и сестер почти не осталось. Не делай поспешных выводов, Лора. Мой Хранитель многое пережил и многих потерял, но он всегда был верен Ситису и служил по доброй воле, — она на мгновение замолчала. — Знаю, Цицерон кажется сумасшедшим, но это не так. Все эти годы он хранил мое тело, а я берегла его разум, но больше ему не нужна моя помощь. Сомнения отравляли меня. Я почувствовала, что начинаю задыхаться. — Решайся, Слышащая, — голос звучал все тише. — Ты можешь отказаться, но если передумаешь, я заговорю уже не скоро. Силы на исходе… Нас разделяет целая бесконечность, но открыв сознание, ты впустишь меня в свой план бытия. Я зажмурилась, хватая воздух жадными глотками. Непросто успокоиться, когда кто-то пытается пробиться в твою голову. Вдох-выдох, вдох-выдох. Вот так, ты можешь дышать. Но что же делать дальше? «Отказаться», — шепнул здравый смысл, но во мне уже пробудилось любопытство. Каково это, быть Слышащей? Неужели я никогда не узнаю? — Решайся, Лора… — донеслось откуда-то издалека, и надо мной повисла тишина. Я не нашла ничего лучше, как представить свое сознание крепко запертой дверью. Всегда делай то, что умеешь лучше всего! Медленно, один за другим, я взломала замки и с усилием толкнула дверь. Надеюсь, что не пожалею об этом. Несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом мир навалился на меня и поглотил. Звуки, запахи, краски и ощущения слились воедино, чтобы тут же расколоться надвое: на прекрасные и отвратительные. За одно мгновение я испытала совершенство и уродство мира, а потом все пропало и не осталось ничего. «Это и есть Пустота», — догадалась я или то, что было мной когда-то. Казалось, это навсегда, но в следующий миг сердце пронзила острая щемящая боль, и я открыла глаза. Пустота, или то, что ей казалось, отпускала меня неохотно. Все было серым и беззвучным. Я сидела на полу возле саркофага, а рядом на коленях стоял Цицерон. Его бесцветный шутовской наряд медленно становился красным, а волосы рыжели. Ассасин что-то спросил, но я не расслышала и, виновато улыбнувшись, покачала головой. В черных глазах читалось искреннее беспокойство, а на лице застыла гримаса глубочайшего удивления. — Молодец, — голос Матери Ночи звучал мягко и очень спокойно. — Теперь все будет проще, ты почувствуешь сама. Я недоверчиво прислушалась к собственным ощущениям. Что-нибудь изменилось? Может, мне хочется укокошить кого-нибудь во славу Ситиса? Кажется, нет. — Что дальше? — мысленно спросила я. — Самое главное, — тихо откликнулась Мать Ночи, и ее голос стал набирать силу: — Двенадцать лет я ждала этой минуты! Ко мне взывали сотни душ и молили об отмщении! Но сколькие остались без ответа! Сколькие отчаялись! Я помню каждого и назову тебе все имена. Будь готова, Лора. У меня хорошая память, но запомнить целую сотню имен мне точно не под силу. — Цицерон! — крикнула я и услышала свой голос. Мир постепенно наполнялся не только красками, но и звуками. — Принеси бумагу и чернила! Быстро! Ассасин не стал задавать вопросов. Ловко вскочив на ноги, он красным вихрем скрылся в полумраке коридора. Но Мать Ночи не стала дожидаться, пока он вернется. — Сто восемьдесят восьмой год, Иррен Рилиан из Кватча, Анн-Хой из Лилмота… Выругавшись, я нащупала в кармане маленький уголек и, встав на четвереньки, принялась выводить имена прямо на каменном полу. — Дж’Ирмо из Торвала, Лира Нориан из Брумы, Мейлур Селот из Винтерхолда… Ох, сколькие желают друг другу смерти! Наверное, когда-то Темное Братство и правда было по-настоящему богатой и могущественной гильдией. Сотни звонких септимов за пролитую кровь… Нет, мне по-прежнему этого не понять. По лицу скользнул легкий ветерок и краем глаза я заметила Цицерона. Красные сапоги с загнутыми носами потоптались возле моих каракулей и скрылись из виду. Не прошло и минуты, как послышался звонкий взволнованный голос: — Говори имена, воровка! Встав на колени, Хранитель положил на пьедестал раскрытую тетрадь и небольшую бронзовую чернильницу. Обмакнув в нее гусиное перо, он глянул на меня с нетерпением и крикнул: — Давай же! — Сто девяносто первый год, — послушно повторила я за Матерью Ночи, и перо тотчас заплясало по бумаге. — Харун Шахин из Сентинела, М’Айкривва из Коринфа… Я сидела рядом с ассасином на холодном полу. С пьедестала упали и рассыпались сухие цветы. Перечисляя имена и города, я вертела в пальцах маленький темно-лиловый бутон и задумчиво, не таясь, разглядывала Цицерона. Его внимательный горящий взгляд следом за пером метался от чернильницы к тетради и обратно. Длинные бесцветные ресницы чуть подрагивали, а зрачки то расширялись, то сужались. В моем странном спутнике что-то изменилось. Лицо его не выражало никаких эмоций, но я чувствовала, что Цицерона переполняет радость. Она таилась в уголках капризных губ, когда он на мгновенье отрывался от письма, чтобы перелистнуть страницу. Все эти имена, для меня пустые, давали ему надежду на возрождение Темного Братства, воскрешение забытых традиций и, в конце концов, на новую счастливую жизнь. Интересно, что Хранитель скажет Астрид? Было бы логично передать ей список. Правда, к сожалению, большая часть заказов безнадежно устарела. И сильно сомневаюсь, что она поедет в Эльсвейр или Чернотопье ради полсотни септимов… — Двести первый год, — устало повторила я, радуясь, что близится конец длинной череды имен. Мне не давал покоя вопрос: сколько славных жителей Скайрима совершили Темное Таинство по мою душу? За последние двенадцать лет я сломала немало жизней, чтобы не лишиться своей. — Арсей из Камлорна, Лирион Ареон из Вудхарта… Внезапно Цицерон замер, прислушиваясь. Брови сдвинулись на переносице, взгляд потемнел. — Что? — спросила я с недоумением. Он покачал головой и стряхнул с пера лишние чернила. — Все хорошо, продолжай. Голос Матери Ночи уже не заглушал остальные звуки. Я слышала, как скрипит перо по бумаге, потрескивает факел на стене и где-то тихо капает вода. Ничего подозрительного. Только в воздухе сильнее пахнет гнилью, или мне мерещится? Но мне не показалось. Вонь усилилась, и через несколько минут к противному удушливому смраду прибавился другой: резкий животный запах. Тролль. Я услышала какой-то хриплый звук, похожий на шипение. Словно чудовище принюхивалось. Мне привиделось, как в темноте за решеткой громадная тварь щурит на свет три жутких глаза. Как втягивает воздух большими ноздрями и чует запах нашей плоти. — Цицерон… — прошептала я. Он самозабвенно вписывал в тетрадь очередное имя. Послышались тяжелые гулкие шаги и скрежет когтей о камень. — Цицерон, — снова прошептала я и положила пальцы на его запястье. Это помогло. Поглядев на меня исподлобья, ассасин убрал руку и сказал негромко: — Это всего лишь тролль. Не отвлекайся, — он перевернул страницу и добавил: — Имена, воровка, имена. Я разозлилась, но не стала спорить.В конце концов, Хранитель провел в убежище целый месяц и остался жив. — Авентус Аретино из Виндхельма, Маргарита Флониус из Лейавина… «Кажется, я уже где-то слышала имя „Авентус“», — рассеянно думала я, слушая, как приближается чудовище. Когда из темноты по ту сторону решетки вынырнула уродливая голова, я не смогла сдержать вскрика. Одной лишь этой головы хватило, чтоб понять: таких громадных троллей я еще не видала. Тварь прищурила три мутных глаза на звук моего голоса и громко зарычала. Яркий свет свечей причинял ей боль, но не отбил желания полакомиться свежей человечиной. Могучие трехпалые лапы с острыми загнутыми когтями сомкнулись на толстых прутьях и тряхнули решетку. Выронив бутон, я прошептала: — Ты уверен, что решетка выдержит? — Уверен, — отрезал Цицерон, но все же глянул на чудовище. Наши голоса раззадорили его. Глухо зарычав, тролль навалился на прутья. Дохнуло гнилостным смрадом, и меня затошнило. Длинная коричневая шерсть тролля свалялась влажными клочьями, с них капала какая-то мерзкая жижа. Я попробовала дышать ртом, но тут же почувствовала в горле мерзкий привкус. — Осталось всего два имени, — послышался голос Матери Ночи, но я не успела повторить их Цицерону. Просунув когтистую лапу между прутьев, тварь попыталась раздвинуть их силой. Металл стонал, содрогался и вскоре начал поддаваться. Хранитель тотчас оказался на ногах и сунул мне тетрадь. — Посторонись, воровка, — буркнул он, закрывая саркофаг. Как только створки сомкнулись, Цицерон вытащил из-под рубашки длинный черный ключ на серебряной цепочке. Грозно зыркнув на меня, он повернул его в замочной скважине, почти не различимой среди причудливой резьбы. Решетка жалобно скрипела. Острые когти полосовали воздух, пытаясь до нас дотянуться. В следующий миг раздался оглушительный скрежет. Один из прутьев не выдержал и сломался в том месте, где входил в потолок. — Наконец-то повеселимся! — неожиданно воскликнул Цицерон и, вырвав у меня тетрадь, припустил по коридору. Через несколько секунд мы уже бежали по мосту. — Ты же говорил, решетка прочная! — крикнула я, подхватывая длинный подол робы. — Цицерон ошибался! — Из лука стреляешь? — спросил Хранитель, когда мы вбежали в его комнату. — Ага. — Метко? — в вопросе слышалось сомнение. Он положил на стол тетрадь и глянул на меня. — Не сомневайся. — Вот и славно! Цицерон стянул с головы колпак, бросил на кровать и взъерошил волосы. Губы растянулись в довольной улыбке, а глаза блестели в предвкушении «веселья». — Что ты задумал? — Скоро увидишь, — радостно ответил он, взял со стола свечу и скользнул за дверь. — Помоги мне Ноктюрнал, — пробормотала я и пошла следом. Ассасин толкнул соседнюю дверь и мы очутились в тесной комнатушке, заваленной старыми стульями, пустыми бочками, ящиками и сундуками. Он поставил свечу на маленький пыльный столик и скрылся за невысоким книжным шкафом. С минуту оттуда доносилось какое-то шебуршание и веселый свист. Затем появился Цицерон. — Хорошо, что мы одного роста, — заявил он, протягивая мне короткий лук. — На остальных порвана тетива. Прежде чем я успела вставить хоть слово, он опять улизнул за шкаф. Лук и правда был мне в самый раз. Обычный и многое повидавший, он не представлял особой ценности, но «дело свое знал». Такой лук не подведет, и стрелять из него — настоящее удовольствие. Мягко и бесшумно Цицерон вышел на свет. Его тень скользнула по стене и замерла. При взгляде на нее казалось, будто у ассасина выросли маленькие крылья. Из-за левого плеча торчал еще один короткий лук, а за правым виднелся колчан со стрелами. — Надеюсь, ты не приврала, воровка, и стреляешь метко, — заявил он нагло, протягивая мне полупустой колчан. — Всего девять стрел, но этого должно хватить. — Ты в самом деле думаешь, — проговорила я, — что мы сможем убить эту тварь? Хранитель поглядел на меня с недоумением. Наверное, такой вопрос не приходил ему в голову. — Если ты боишься, я справлюсь сам, — сказал он насмешливо. Несколько долгих мгновений мы играли в гляделки. Я не считала постыдным страх перед огромным свирепым чудовищем, способным одним небрежным движением вспороть тебе брюхо. — Почему стражи его не убили? — спросила я угрюмо. — Не знаю, — ассасин пожал плечами. — Может, гадкий зверь оказался здесь не просто так. Он не хуже стражей охранял убежище! А теперь эта задачка для смертных, и Цицерон ее разгадает! Он весело рассмеялся. — Но ведь ты Хранитель, — не унималась я, — и стражи тебе подчиняются! Неужели нет никакого древнего заклятия? — Есть, — ответил Цицерон, и лицо его стало серьезным, будто смех стерли ладонью. — Но оно, как и все прочие, утеряно со смертью Черной руки. К тому же не мне отдавать приказы, — он ухмыльнулся. — Но Матушка не сказала нужных слов, и воровке придется справляться самой. Или кишка тонка? Он ткнул меня пальцем в живот и осклабился. — Давай сюда кинжал, — помолчав, сказала я. — О-о-о! — обрадовался Цицерон. — Воровка будет бить исподтишка! Но это скверная затея! Тролль зацапает бедняжку! — Я подрежу робу. Взмах клинка, треск разрываемой ткани. Роба укоротилась в два раза, и я снова видела свои штаны с дюжиной карманов и кармашков: все, что осталось от воровской брони. Ничего! По возвращению я пошью другую. Если вернусь… Под ногами покачивался подвесной мост. Обернувшись самой черной тенью, я кралась навстречу троллю. Громкий отрывистый скрежет эхом проносился по убежищу. От этого звука перехватывало дыхание, а сердце колотилось все быстрее. Я боялась. Но страх не сковывал, он опьянял. Ладонь, сжимающая лук, зудела. Я сотни раз охотилась, но жертвами моими были каджиты и меры, люди и аргониане, а точнее тугие кошельки. Я стреляла зайцев и фазанов, но даже в самых безумных фантазиях не могла представить, что пойду на тролля. Порой дюжине крепких деревенских мужиков не под силу эта тварь, а нас всего двое. И Цицерон куда-то смылся! Велел отвлечь чудовище и ждать. Отличный способ от меня избавиться, но почему-то я ему верила. Мост остался позади. Я прижалась спиной к холодной каменной стене и выглянула из-за угла. Яркий свет озарил мое лицо, но мне удалось удержать тень. Тролль меня не заметил, но почуял и повернул в мою сторону впалый, точно у мертвеца, нос. Широкие ноздри со свистом втянули воздух. Чудовище взревело и с новой силой навалилось на решетку. Она оказалась куда прочнее, чем я думала: за четверть часа тролль выломал всего два прута. Столько же отделяло его от долгожданной свободы. Впрочем, один из прутьев уже начал прогибаться. Давай, Лора! Не все кошельки воровать! Отпуская тень, я вышла из-за угла и встала рядом с факелом, висящим на стене. Выпучив маленькие желтые глаза, тролль оскалил зубастую пасть и хищно зарычал. И вновь меня накрыла волна гнилостного зловония. Задержав дыхание, я достала из-за плеча стрелу и поднесла к пылающему факелу. Казалось, Цицерон и правда все продумал, хотя я знала только часть его плана. Памятуя о том, что тролли боятся огня, он обмотал каждую стрелу промасленной паклей. Теперь, если мне не удастся прострелить прочную шкуру чудовища, возможно, получится его поджечь. Как только пламя заплясало на кончике стрелы, я прицелилась. Медлить нельзя, иначе огонь пережжет тетиву. Поранить тролля тяжело, но я знала куда стрелять. У него, как и у всех живых существ, есть уязвимые места. «Причем у самцов на одно больше», — подумала я, выпуская стрелу. В последний миг тролль повернулся, и я промахнулась. Стрела ударилась в широкое бугристое бедро и отскочила. — Вот дерьмо, — пробормотала я. Чудовище застыло. Словно не могло поверить, что у такой шмакодявки хватило духу на него напасть. Пользуясь минутой, я снова отпустила тетиву: горящая стрела вонзилась в плоть с противным чмокающим звуком. Тролль дернулся и его безумный рев прорезал тишину. Я с отвращением поморщилась: стрела попала точно в цель. Рыча от боли, чудовище попробовало вытащить ее из раны. По длинной клочковатой шерсти побежали оранжевые искры, и огромные когтистые лапы начали судорожно их сбивать. В этот миг я вновь спустила тетиву. Короткий свист и быстрая стрела вошла в упругое подбрюшье. Но в этот раз тролль не издал ни звука. Боль перерождалась в ярость, тихую, неудержимую. Чудовище рвануло гнутый прут с невероятной силой и он сломался. По спине побежал холодок. Я невольно попятилась и с надеждой оглянулась. Где носит этого проклятого шута? Тролль втиснул между прутьями плечо, но проход по-прежнему был слишком узким для громадного тела. Когда толстые узловатые пальцы чудовища сомкнулись на последнем пруте, я дрожащей рукой достала новую стрелу. Но поджигать ее казалось бессмысленным: шерсть тролля, перемазанная грязью, тлела, но не горела. «Тут нужен целый костер», — подумала я и услышала знакомый голос: — Старый зверь, паскудный тролль, Он неповоротлив столь! Не поймать ему шута Ни за что и никогда! — весело пропел Цицерон откуда-то издалека. Я улыбнулась. В тот же миг бледный свет разогнал темноту за решеткой. Я ожидала увидеть длинную комнату или широкий коридор, но моему взгляду открылся большой зал. Такой большой, что с того места, где я стояла, не было видно ни потолка, ни пола, только часть лестницы. Она поднималась вдоль стены, а на самой высокой ступени стоял тролль. Услыхав Цицерона, он посмотрел куда-то в сторону, а потом выпучил маленькие глаза на меня: словно выбирал, кто аппетитней. Оставив меня на сладкое, чудовище рвануло вниз. Наверное, там было невысоко, но стены сотряс оглушительный грохот, а несколько подсвечников вокруг саркофага со звоном попадали на пол. Я подбежала к покореженной решетке и увидела Цицерона. Он размахивал факелом в дальнем углу. За ним высилась круглая арка, похожая на пасть гигантской рыбы. Разноцветные стеклянные осколки, бывшие когда-то частью витража, торчали по кругу острыми зубами. Чудовище с ревом кинулось на ассасина, но тот улизнул и бросил факел на пол. Вспыхнуло пламя, и вокруг тролля с громким шипением сомкнулось огненное кольцо. Я ахнула. В огромном зале стало жарко и светло, как в летний полдень. Цицерон потрудился на славу! Интересно, где он достал столько масла? Тролль метался в огненной ловушке. Из глотки вырывался приглушенный хриплый вой. Такой отчаянный, что на долю секунды мне стало его жаль. Но Хранитель жалости не ведал. Он перекинул лук с плеча и с кошачьей грацией ступал вокруг огня, выпуская стрелы одну за другой. Преодолев оцепенение, я присоединилась к травле. С каждой секундой тролль все сильней напоминал громадного дикобраза, но даже и не думал умирать. Стрелы пробивали толстую шкуру, но входили в плоть совсем неглубоко. Хранитель целился чудовищу в глаза, но они были слишком маленькими: стрелы попадали в мощный череп и отлетали прочь. Вскоре мой колчан опустел. Затаив дыхание, я смотрела, как ассасин кружит вокруг пылающей ловушки. Он не боялся подбегать слишком близко, и самоуверенность едва его не погубила. Когда их разделяло несколько шагов, тролль с диким ревом кинулся через огонь. Огромная когтистая лапа пролетела в нескольких сантиметрах от рыжей макушки. Бросив лук, Хранитель кувырнулся через плечо и припустил со всех ног. Рыча от ярости, тролль рванул за ним. Меня прошиб холодный пот. Надеюсь, что у Цицерона есть план! Ловко уворачиваясь от острых когтей, ассасин мчался к арке. Одержимый жаждой расправы тролль гнался за ним, но вскоре начал отставать. Все-таки мы изрядно его потрепали. Длинная бурая шерсть тлела и дымилась, из ран сочилась кровь. Вдруг у самой арки Цицерон поскользнулся и упал, чудом не напоровшись на острые осколки. Я даже не успела испугаться. Тело откликнулось быстрей рассудка. Я рванула вниз по лестнице и во все горло закричала: — Я тут! Лови! Лови! Это помогло. Тролль замер и выпучил на меня маленькие мутные глазки. — Давай! — я остановилась на нижней ступеньке. — Что пялишься? Вот она я! Пользуясь спасительной уловкой, Цицерон вскочил, но сделав шаг, едва не повалился вновь. Опираясь о стену он попытался ступить на правую ногу, но не смог. Его раскрасневшееся лицо исказилось от боли и гнева. Тролль повернулся и глухо зарычал. Словно говорил: «Теперь-то я тебя сожру!» И, потеряв ко мне малейший интерес, кинулся на ассасина. Сердце сжалось, и тотчас в моей голове зазвучал голос Матери Ночи: — Повторяй за мной, если хочешь его спасти… — Торе кустодес! Дерео теридиале! — запинаясь, я прокричала странные и неизвестные слова. Они еще не отзвучали, а зал начал наполнять нежно-голубой туман. — Слишком медленно… — пробормотала я и, очертя голову, бросилась к чудовищу. Мне совершенно не хотелось умирать, но еще меньше хотелось стоять и смотреть, как оно рвет Цицерона на части. Я не нашла ничего лучше, как кинуть в тролля бесполезный лук. Он стукнул по огромному затылку и, зацепившись за одну из стрел, повис, словно кольцо на колышке. Тварь взревела, и в эту самую секунду перед ней возникла полупрозрачная фигура стража, защищая Цицерона точно щит. Хранитель вжался в стену, в руке блеснул кинжал. И если раньше он меня пугал, сейчас показался жалким и смешным, словно игрушечным. Тролль яростно взмахнул когтистой лапой, но та прошла сквозь стража и едва не изодрала Цицерона. Призрак улыбнулся, вытащил меч и ударом нечеловеческой силы вонзил чудовищу в грудь. Пробив прочную шкуру, клинок перерезал мышцы и связки, раздробил кости и вошел в самое сердце. Тролль захрипел, а на пол хлынула кровь. Его громадное тело задрожало, изогнулось судорогой и обмякло, еще сильнее насаживаясь на лезвие. Громко шипел огонь, но мне почудилось, что стало очень тихо. — К твоим услугам, Слышащая, — сказал страж, и его губы изогнулись в самодовольной улыбке. Это был тот самый норд, что напугал меня здесь до полусмерти пару дней назад. Мертвая плоть противно чвакнула, когда из нее вышел клинок, и норд исчез быстрей, чем тролль упал под ноги Цицерону. Грохот эхом пролетел по зале, но Хранитель даже бровью не повел. Он все еще вжимался в стену, глядя куда-то в сторону. — Вот и повеселились, — проронила я. — Далеко же вас от дома занесло, — сухо бросил стражник. На ясном черном небе сияли Массер и Секунда. Их яркий свет ложился на верхушки гор и словно водопад бежал по склонам, поросшим вековыми соснами. Казалось, будто крепостные стены и высокие ворота покрыты тонким слоем краски и лунный свет можно соскрести пальцем. — Скверное время для путешествий, — подал голос второй стражник, стоявший в стороне со скучающим видом. — Почему? — равнодушно спросил Цицерон. Остролицый и темноглазый, в белой меховой накидке он походил на хищного горностая. Стражник неопределенно покачал головой. — Да взять хотя бы драконов, — проговорил он наконец. — Но это слухи, — вмешалась я, и лица, скрытые забралами, повернулись ко мне. — Разве нет? — Народ боится, — ответил первый. — Завтра Ульфрик собирает всех на площади. Он перехватил покрепче круглый деревянный щит, словно лишний раз напоминая, кто на самом деле правит в Истмарке. На синем фоне красовалась белая медвежья голова с оскаленной пастью — символ Братьев Бури. — Тогда и мы придем послушать, — ответил Цицерон и добавил, улыбнувшись: — Если достопочтенные стражи пустят нас в город. Стражники переглянулись. Они могли без всяких объяснений запретить двум странствующим имперцам пройти в Виндхельм. Да чего тут! При желании даже бросить за решетку! Но мы выглядели слишком безобидно. Особенно Хранитель. Он затянул с лечебным зельем, и оно исцелило его не до конца. Теперь Цицерон слегка прихрамывал, но говорил, что рана уже не болит и совершенно не мешает. Первый стражник подошел к воротам и, постучав три раза по железной створке, глухо крикнул: — Открывай, Хамвир! Через несколько секунд заскрежетало, скрипнули ворота. В узком проеме блеснул еще один шлем, и густой, тяжелый голос бросил: — Чего там? — Пропусти-ка этих двух. Тот, кого звали Хамвир, уставился на нас как на диковинных зверей, но все же отошел, уступая дорогу. — Спасибо, — поблагодарила я и шагнула в город вслед за Цицероном. Он прошел вперед и замер, увидев древний неприступный замок Исграмора. Мрачной каменной громадой возвышался он над городом, пробуждая в сердце смутную тревогу. Но кажется, Хранитель был в восторге. Он смотрел на замок с восхищением, а глаза его сияли. «Что ж, надеюсь, этот город нас не разочарует, — подумала я, — нам всего-то и нужно: теплый ночлег да мумия темной эльфийки». — Эй! Имперец! — внезапно крикнул стражник. Я невольно вздрогнула. Цицерон оглянулся. — Приглядывай за сестрой! Ассасин покосился на меня и спросил: — Почему? — Да неспокойно у нас, — ответил стражник и добавил: — Какая-то мразь повадилась убивать по всему городу молодых женщин… Хранитель вскинул брови и тут же опустил в притворном беспокойстве за сестру. Глядя сурово, стражник сказал мне словно непослушной девочке: — Не шатайся тут по ночам. Ворота со скрипом закрылись. — Кто-то делает за Братство всю работу, — криво усмехнулась я, когда мы побрели к таверне. В двухэтажном доме с остроконечной крышей горели огни, и с каждым шагом все сильнее чувствовался запах дыма и жареного лука. Цицерон ничего не ответил. Думая о своем, он за всю дорогу не сказал мне и десятка слов. Я толкнула дверь, и мы вошли в таверну. Здесь было жарко как в плавильне, а запах жареного лука перебивал все остальные. На втором этаже звенела лютня. Звуки плыли в неподвижном воздухе и тонули в гуле голосов и смеха. Все веселье кипело наверху, а внизу почти никого не было. У барной стойки сидел сухощавый норд. Его светло-русые волосы светились словно выжженная на солнце пшеница. Под стеганным небесно-голубым поддоспешником блестела кольчуга. Напротив него стояли еще два норда, непохожие друг на друга как Массер и Секунда. Один невысокий и коренастый, с небольшой проседью в аккуратной рыжей бороде. Другой лет тридцати: рослый, белокурый, с острыми скулами и ястребиным взглядом. Я подумала, что от человека с такими глазами можно ожидать чего угодно. — Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! — воскликнул белокурый.— Имперские собратья! — Где хозяйка? — спросил Цицерон невозмутимо. Я сняла капюшон и встретилась взглядом с нордом. — Имперцы, а мелкие как босмеры, — сказал он, посмеиваясь. — Вы что, брат и сестра? Хрут! Как думаешь, это его сестра или баба? Бородач ухмыльнулся, но промолчал. Видимо Хрутом звали того, что сидел возле стойки. — Сестра, — протянул он, разглядывая наши лица. — Похожи уж больно. Цицерон нахмурился. Последние несколько часов он был слишком молчаливым и спокойным. Пугающе спокойным. Я чувствовала, что с ним творится что-то неладное и боялась, что он сорвется от малейшего повода. А мне совершенно не хотелось угодить в очередную передрягу. — Пошли, — я кивнула в сторону лестницы. Надеюсь, на втором этаже нас встретят более радушно! Но путь загородил белокурый норд. — Куда это вы собрались? Мы разве разрешали вам пройти? — Уйди с дороги, — тихо проговорил Цицерон. Он смотрел на норда снизу вверх с такой невозмутимой снисходительностью, что аж зависть брала. — Имперским свиньям здесь не место! Валите отсюда! — рявкнул белокурый и навис над нами, словно снежная вершина. Это было уже слишком. — Давай-ка по-хорошему, приятель, — начала я, сдерживая злость, — ты и дальше хлещешь пиво с друзьями, а мы идем наверх и все счастливы. Идет? Взгляд серых глаз скользнул по мне. — А кто это у нас такой строптивый? Похоже, брат не научил тебя молчать, когда говорят мужчины! Я почувствовала едва уловимое движение: Цицерон тянулся к кинжалу, но норд этого не заметил. — Я из тебя спесь-то повыбью! — воскликнул он и прижал меня к стене. Длинные пальцы тотчас скользнули под меховую накидку. — И научу почтению… Даже не успев испугаться, я что есть силы двинула ему коленом между ног. Норд рухнул на пол и сложился пополам от боли, тихонько подвывая и одышливо сипя. Наверняка сейчас он отчаянно меня ненавидел, но этим ударом я спасла ему жизнь. В руке Цицерона блеснул кинжал. — Держите их… — прохрипел белокурый и сжал губы так плотно, что они совсем побелели. Но его приятели не спешили ввязываться в драку. Бородач нехотя потянулся к клинку, но ассасин уже был рядом. — Одно движение, и я пущу тебе кишки! — весело заверил он, и лезвие кинжала уткнулось норду в живот. Мне не понравилось, как лихорадочно блестели глаза у Хранителя. — Пойдем отсюда, — сказала я. — Так быстро? — спросил Цицерон, и уголки его губ опустились. Я кивнула. Меня охватило дурное предчувствие. Страх, что если я не уведу его из таверны, все кончится очень скверно. Внезапно музыка стихла, а голоса и дружный смех стали громче. Хранитель болезненно поморщился и проговорил с явной неохотой: — Если сестра настаивает… — Настаиваю, — подтвердила я и, поглядев на бородатого, сказала: — Мой брат убирает кинжал и мы уходим. Договорились? — Не отпускайте их, — простонал белокурый в безуспешной попытке подняться. Цицерон надавил на кинжал, и бородач вскрикнул. На его рубахе появилось маленькое красное пятнышко. — Договорились-договорились! — выпалил он, испуганно глядя на острое лезвие. — Пойдем, — снова попросила я, открывая дверь на улицу. Морозный ветер скользнул по щеке и ворвался в таверну. Огоньки свечей задрожали, а где-то наверху хлопнули ставни. Хранитель колебался. В глазах плясали опасные искорки, а губы тронула безумная улыбка. — Пожалуйста, — прошептала я. Цицерон насупился, словно капризный мальчишка, которому не дали конфету, но кинжал опустил и под тяжелыми взглядами захромал к двери. Я боялась, что норды нас не отпустят, но они стояли не шелохнувшись. Возможно, чутье подсказывало им, что странный маленький имперец куда опасней, чем кажется на первый взгляд. А может, они просто не хотели, чтобы глупая стычка закончилась бессмысленной резней. Захлопнув дверь, я схватила Хранителя за руку и скользнула в темный переулок. Под ногами тянулась дорога, стиснутая мрачными каменными домами с покатыми крышами. Я то и дело оглядывалась, опасаясь погони, но вокруг было тихо. Цицерон молчал. Склонив голову, он невидящим взором смотрел себе под ноги. — Что с тобой творится? — не выдержала я. Он поморщился и ничего не ответил. Мы все еще держались за руки. Его ладонь была немногим больше моей, твердая и очень холодная. Я крепко сжимала ее, глупо боясь, что Хранитель вырвется и улизнет обратно. — Куда мы идем? — спросил он внезапно. Слова как будто давались ему с трудом. Что ж, по крайней мере он разговаривает. — К одной знакомой… — ответила я. Увы, но Гильдия Воров так и не восстановила в Виндхельме былое влияние. Когда-то здесь жила скупщица краденого, но несколько лет назад она умерла от атаксии. Кажется, Делвин рассказывал, что она работала в клубе «Новый Гнисис», надежном пристанище данмеров. Эх, нам бы это очень пригодилось сейчас! Я остановилась. — В чем дело? — спросил Цицерон и поглядел на меня так, словно видел в первый раз. Его ладонь выскользнула из моей руки. — Есть идея. Я колотила в дверь так сильно, что отбила костяшки пальцев. Вдруг дверь резко отворилась, и я чуть не упала за порог. — Во имя Азуры! — воскликнул темный эльф, подхватывая меня под руки. — Что случилось? — Пожалуйста! Впустите нас! — взмолилась я. — За нами гонятся! Данмер отстранился, окинув нас недобрым взглядом. За моей спиной тяжело дышал раскрасневшийся и всклокоченный Цицерон: мы немного пробежались для большей убедительности. — Кто гонится? — Шайка нордов! — я всхлипнула и оглянулась на дорогу. — Пожалуйста! Данмер медлил. Его раскосые ярко-алые глаза светились недоверием. Неужели я переиграла? «Теряешь форму, Лора», — шепнул внутренний голос и на моем лице отразилось вполне искреннее огорчение. — Проходите, — сдался темный эльф. Мы скользнули внутрь и оказались в уютном полумраке клуба «Новый Гнисис». Я встретила встревоженный суровый взгляд другого данмера. Он замер в нескольких шагах от нас с метлой наперевес. Дверь захлопнулась, звякнула щеколда. — Что случилось? — снова спросил наш спаситель. — Мы приехали в Виндхельм, — пытаясь отдышаться, начала я рассказ, — не больше часа назад, и все было хорошо, пока мы не пришли в таверну. Там нас встретили не очень дружелюбно… — я бросила на Цицерона быстрый взгляд. — Нам нужна была комната на ночь, но хозяйка куда-то ушла. Мы хотели поискать ее на втором этаже, но местные велели нам проваливать. Мы пытались все уладить миром, но… Я стыдливо замялась. По-моему, мне даже удалось немного покраснеть. — Один из них полез ей под одежду, — тихо сказал Цицерон. — Я не мог стоять и смотреть, как унижают мою сестру. Это прозвучало так искренне, что мысленно я захлопала в ладоши. Кажется, наше небольшое приключение пошло Хранителю на пользу. По крайней мере, из его глаз пропал этот лихорадочный блеск. Убирая волосы с лица, я проговорила: — В общем, завязалась потасовка, и мы еле унесли ноги. А потом норды бросились следом. Мы прятались по подворотням, пока не увидали вашу вывеску. Я тяжело вздохнула и поджала губы. Повисла тишина. Эльфы переглянулись, и тот, что держал в руках метлу, сказал: — Слишком похоже на правду. Первый данмер ухмыльнулся и оглядел нас с головы до пят. — Что ж, — протянул он неохотно. — Если норды не оказали вам должного гостеприимства, это сделают данмеры. Малтир, принеси им поесть. Эльф грациозно махнул рукой, приглашая нас к длинной барной стойке. Я облегченно выдохнула и благодарно улыбнулась. В клубе было не слишком просторно и довольно бедно. На потолке и в деревянных стенах зияли дыры, а пол в нескольких местах прогнил. Но, несмотря на бедность, каждая кружка, тарелка и столешница сияли идеальной чистотой. Бросив под стойку заплечные мешки, мы забрались на высокие стулья. — Я — Амбарис, — представился темный эльф, наполняя из глиняного кувшина четыре небольшие кружки. Над ними поднимались тонкие струйки пара. — Теренсия, — откликнулась я и улыбнулась. — А это — Марк. Цицерон кивнул, задумчиво разглядывая свои руки. — Откуда приехали? Амбарис поставил перед нами кружки с разогретым вином. Я сделала большой глоток и почувствовала, как оно разливается теплом по всему телу. — Из Сиродила, — тихо ответил Хранитель. Данмер присвистнул. — Как вас занесло в Виндхельм? Из соседней комнаты пришел Малтир, и в следующий миг перед нами уже стояли две тарелки с жареной курятиной и козьим сыром. Невесть какое лакомство, но желудок сразу же свело от голода. — Мы путешествуем, — с набитым ртом проговорила я. Отхлебнув вина Амбарис недоверчиво прищурился. — Нас ничего не держало в Сиродиле. Мать умерла пару лет назад, и с тех пор мы странствуем, — сказала я и покосилась на Цицерона. Он задумчиво видом крутил в руках кружку, разглядывая вьющийся по краю узор. Если посыпятся вопросы про Сиродил, мне понадобится его помощь. — Мы объездили почти всю провинцию, а потом отправились в Скайрим. — Почему сюда? — спросил Малтир, вытирая усы, в которых искрились капли вина. Я подумала, что всего второй раз в жизни вижу усатого данмера. — Мы хотели побывать в Хай Роке и Скайриме, и случай решил за нас, — я пожала плечами и улыбнулась. — В Анвиле стоял корабль, идущий в Скайрим. И вот мы здесь. Путешествуем по городам и деревенькам, перебиваемся всякой работой. — Я бы никогда не покинул родной край, — печально сказал Амбарис и, помолчав, спросил: — Неужели вам по вкусу такая жизнь? — Конечно! — воскликнула я. — Мы ведь своими глазами видим легендарные города и бродим по древним руинам. Да и просто, смотрим как живет народ… Что еще нужно для счастья? Я рассмеялась, а Амбарис покачал головой. Он бы отдал все, чтобы вернуться в свой пепельный край и никогда не видеть белых гор Скайрима. Я поглядела на притихшего Хранителя. Он не притронулся к еде и, словно заколдованный, смотрел в одну точку. Его зрачки едва заметно расширялись и сужались. Полчаса назад мне показалось, что помутнение прошло и Цицерону стало лучше, но сейчас я поняла, что ошибалась. Под сердцем поселилась смутная тревога, и тишина внезапно стала оглушительной. — Все норды в Виндхельме так ненавидят имперцев? — спросила я и не узнала свой голос. Эльфы рассмеялись. — Они ненавидят всех, кто отличается, — бросил Амбарис, наливая себе еще вина. — Особенно тех, кто отличается сильно. Он вопросительно кивнул на кувшин, но я покачала головой. — Имперцев ненавидят только Братья Бури, — проговорил Малтир, — остальные норды относятся к вам неплохо. Когда в прошлом году серьезно заболела Аурелия, переживал весь город. Она была хорошей женщиной… И мальчонку ее жаль, остался сиротой, — сказал он и вдруг усмехнулся: — Жалость жалостью, но никто его к себе не взял. — И что случилось? — спросила я. — Да что-что! Отправили в приют в Рифтене! Правда, — Малтир понизил голос, — по городу гуляют слухи, будто из приюта он сбежал… Эльф резко замолчал и искоса глянул на друга. Тот нахмурился. — Что? — не выдержала я. — Да говорят, будто из заколоченного дома покойной Аурелии раздаются странные звуки. Я вопросительно вскинула бровь. — Вроде как мальчишка вернулся и призывает Темное Братство… — почти прошептал Амбарис и пожал плечом, словно извинялся. В глазах Цицерона вспыхнуло удивление, а я спросила, стараясь скрыть волнение: — А как зовут мальчишку? — Авентус, Авентус Аретино. Все встало на свои места. Я вспомнила, где слышала это имя первый раз. Хроар, тот мальчик из приюта, вскользь упомянул Авентуса. А потом это имя назвала мне Мать Ночи. Разве бывают такие совпадения? — Не берите в голову, — Амбарис попытался сгладить неловкое молчание, — это всего лишь слухи. Вы и не такое здесь услышите! И эльфы рассказали про маньяка, убивающего женщин на ночных пустынных улицах. Упомянули про драконов и, в конце концов, перешли к тому, как скверно им живется в холодном снежном краю, и как хочется вернуться домой, в родной Морровинд. Я слушала вполуха и думала о маленьком мальчишке по имени Авентус. Неужели ребенок в самом деле может так отчаянно желать кому-то смерти? — У вас можно переночевать? — внезапно спросил Цицерон. — Вообще-то мы не сдаем комнаты, — извинился Амбарис, но Малтир махнул рукой: — Пусть остаются у меня, я все равно ухожу к Ревину. — Что ж, если так… — сдался данмер, с живым интересом глядя как Хранитель достает монеты. — Пойдемте. Малтир подхватил со стола фонарь и повел нас вверх по лестнице. Мы прошли через небольшую комнату, а потом поднялись на третий этаж. Здесь было просторней, чем в остальном доме. Четыре небольших окна, у стены полупустой книжный шкаф, стол и пара стульев. А ровно посредине комнаты стояла кровать. — К сожалению, кровать всего одна, — словно прочитав мои мысли, сказал данмер. — Но вы поместитесь, она довольно широкая. Я тяжело вздохнула. Спать на одной кровати с Цицероном не казалось заманчивой идеей. Нет, за свое целомудрие я была совершенно спокойна. Хранитель — последний мужчина во всем Тамриэле, кому пришло бы в голову ко мне пристать. А вот за собственную жизнь я опасалась. Вдруг ассасину приснится страшный сон, и он меня прикончит ненароком? — Только будьте осторожней, — сказал Малтир, протягивая фонарь. — Пол совсем дырявый. Я рассеянно кивнула. Данмер пожелал доброй ночи и стал спускаться обратно. — Могло быть и хуже, — пробормотала я, пока мы с Цицероном пробирались к столу. Он бросил на стул заплечный мешок, а меховую накидку аккуратно повесил на спинку. — Авентус Аретино… — начала я, но ассасин покачал головой. — Не сейчас, воровка, — прошептал он устало и даже как-то измучено. — Как скажешь, — я не стала спорить. Болезненно морщась, Цицерон стянул сапоги и захромал к кровати. Та жалобно заскрипела, когда он забрался под одеяло и заворочался, пряча лицо от света. Целую минуту я стояла неподвижно и задумчиво глядела на кровать. «Давай, Лора! Рано или поздно придется это сделать», — сказал внутренний голос, и я начала развязывать накидку. Под одеялом было тепло и уютно. Я повернулась на бок, желая темным эльфам долгой и счастливой жизни. Конечно, даже морозной ночью под толстой шкурой никогда не замерзнешь, но укрываться одеялом как-то приятней. В голову полезли невеселые мысли, поэтому я начала продумывать детали будущего плана. Такие размышления всегда меня успокаивали. Внизу смеялись эльфы, за спиной громко дышал Цицерон, а в стенах копошились мыши. Звуки сливались в образы, неясные и вязкие, а потом навалилась темнота. Я не представляла, какой длинной будет эта ночь. Кровать протяжно застонала, послышались шаги, и сон мгновенно вылетел из головы. Свеча уже погасла, и я видела только неясные очертания. Но одно сомнений не вызывало: Цицерона на кровати не было. Я ждала, что заскрипят ступени: вдруг ему приспичило сходить по нужде? Но вокруг стояла мертвая тишина. Мне стало не по себе. Несколько бесконечно долгих минут я прислушивалась. Дурные предчувствия все сильнее жгли изнутри, а перед мысленным взором пролетали картинки, одна ужасней другой. Наконец я не выдержала и протянула руку ладонью вверх: на кончиках пальцев заплясали маленькие бледно-голубые искры. — А воровка еще и волшебница, — тихий голос Цицерона прозвучал откуда-то из-за спинки кровати. Я вздрогнула и села, чудом не рассыпав искры по всему одеялу. Маленький сияющий шарик взмыл ввысь и замер над головой. Я оглянулась и увидела Цицерона: он сидел на полу возле стены, подтянув к груди колени. — Что с тобой? — спросила я. В голубом сиянии его лицо казалось мертвенно бледным. — Ничего, воровка, — прошептал он. — Спи. Я подумала, что не усну даже если все Восемь явятся сюда во главе с Талосом и споют мне колыбельную. Цицерон опустил голову и крепко обхватил ее, взъерошив волосы. С ним творилось что-то странное, пугающее и неотвратимое, точно смерть. Я натянула сапоги и зябко повела плечами: комната под самой крышей прогревалась плохо. Укутавшись в одеяло, я осторожно подошла к ассасину и замерла в нерешительности. Шарик света проплыл за мной. — Я же сказал, — не поднимая глаз, проговорил Хранитель, — спи, воровка. Я ничего не ответила, хмуро глядя на него сверху вниз. Крепкий и жилистый Цицерон казался очень худым в просторной зеленовато-серой рубахе. Он не боялся замерзнуть и сидел босой. Лишь на больной ноге виднелась тугая повязка. «Бедный, несчастный убийца», — мысленно усмехнулась я и аккуратно, чтобы не запутаться в одеяле, села рядом. Деревянные доски в стене жалобно застонали и слегка прогнулись. И как этот дом еще не развалился? Хранитель покосился на меня и тяжело вздохнул. — Иди, воровка. Ты все равно ничем не поможешь, — он вдруг хихикнул и добавил: — Скорей наоборот! — Как знать. Цицерон покачал головой и отвернулся. Несколько минут мы сидели почти неподвижно, а наверху переливался бледно-голубой магический шарик. Наконец ассасин повернулся и снова на меня поглядел. Я заметила, что его бьет мелкая дрожь. — Так в чем беда? — С какой стати Цицерон должен тебе говорить? — Да ни с какой, — я пожала плечами. — Но тебе паршиво, а я могу выслушать. — Выслушать, — повторил он, хрипло рассмеявшись. — Слышащая может выслушать! Взгляд темных глаз вновь помутнел и замер, а меж бровей вдруг пролегла глубокая морщина. Он молчал очень долго, а потом прошептал: — Я снова слышу смех… — Что? — я растерялась и невольно вслушалась в ночную тишину. Но данмеры давно притихли, а с улицы не доносилось ни звука. Только ветер изредка стучал по крыше. — И давно?… — Два дня, — проронил Цицерон. — С тех пор как появился призрачный страж и избавился от гадкого зверя. Сначала смех звучал очень тихо, а потом все громче и громче. Он неожиданно улыбнулся, и у меня по спине пробежал холодок. Неужели мой бедный спутник окончательно сходит с ума? — А чей это смех? — осторожно спросила я. Цицерон снова нахмурился, но так же быстро лицо его разгладилось, а губы изогнулись в лукавой улыбке. — Нет-нет-нет, воровка, — сказал он приторно-сладким голосом. — Как насчет честной игры? Вопрос за вопрос, ответ за ответ? Вот так поворот! Я фыркнула и снова пожала плечами. — Идет. — Никакого вранья? — Никакого вранья, — согласилась я. — Но сперва ответь на мой вопрос. Чей смех ты слышишь? Цицерон моргнул, капризные губы превратились в тонкую линию. — Шута, — проговорил он наконец. — Но разве шут не ты? — удивилась я. — Моя очередь, воровка. Он поглядел на сияющий шарик и спросил: — Значит, ты умеешь колдовать? — Да-а-а, — протянула я насмешливо. — Умею! Мне едва хватило терпения на заклинание света! Да и то, если сильно волнуюсь, шар начинает мерцать. Цицерон снова на него посмотрел, словно хотел убедиться. Но шар сиял ровным бледно-голубым светом. — Мне хотелось освоить телекинез, чтобы прямо на расстоянии вытаскивать кошельки. Хранитель усмехнулся. — И что тебя остановило? — Я поняла, что работать руками гораздо интересней. Ассасин снова усмехнулся и неожиданно щелкнул пальцами. В воздух взмыл пурпурный шарик, чуть больше моего. Я присвистнула. Хотя чему тут удивляться? Любой, кто умеет худо-бедно читать, в силах освоить простейшую магию. Шарик был красивый: по краям искрился фиолетовым и алым, в середине сливаясь в пурпурный. Но в следующий миг он исчез, и в комнате снова стало темней. — Не люблю колдовать, — тихо сказал Цицерон. — Так откуда взялся этот шут? — не выдержала я. Хранитель вздрогнул. Его плечи напряглись, будто тело свело болью. — Это долгая история, — пробормотал он, потирая виски. — У нас впереди вся ночь. Я посильнее укуталась в одеяло, не спуская с Цицерона вопросительного взгляда. Он молчал и, обхватив колени, смотрел в темноту. — Это было так давно, — проговорил он наконец, и в его глазах проскользнула мучительная тоска. — В тот день стоял сильный мороз. Зима в Сиродиле гораздо мягче, чем здесь, но в сто восемьдесят девятом было по-настоящему холодно. Всего за одну ночь озеро Румаре полностью замерзло, и корабли попали в настоящую ловушку. Только ленивые не прибегали поглазеть, и с самого утра в Портовом районе стояла знатная ругань. Ассасин замолчал, его губы тронула бледная улыбка. Потом нахмурился, словно пытался что-то вспомнить, и проговорил: — Мне нужно было попасть в Башню Белого Золота. На мгновение я перестала дышать и уставилась на Цицерона с детским восторгом. Пробраться в императорский дворец! Не об этом ли мечтает каждый вор? — Это оказалось проще простого, — без тени хвастовства сказал Хранитель. — Ты, наверное, слышала, что во время войны башню разграбили и сожгли? После этого ее долго восстанавливали: лет пятнадцать, если не больше. Но в тот год Император со своей прекрасной свитой и прислугой уже вернулся во дворец, а в Зале Совета трудились лучшие мастера, — постепенно его голос становился все ровней, а глаза вновь заблестели. — Я пробрался в Башню под видом подмастерья и даже выложил кусок мозаики на мраморном полу! — Цицерон хихикнул. — А потом дождался подходящей минуты и прокрался на второй этаж, где были комнаты прислуги. Там невыносимо, просто оглушительно пахло лавандой! Но тогда я еще не знал, что это лаванда… Он почему-то посмотрел на руки, дернул уголками губ и прошептал: — Я помню длинный круглый коридор и много одинаковых дверей. Я знал, какая мне нужна. В той комнате был полумрак и пахло воском, а на окне висели ярко-красные портьеры. За ними я и спрятался. Безмолвие оглушило. — Что было дальше? — спросила я и голос показался мне чужим. — Я ждал, — сказал Хранитель. — Ждал долго… А потом послышались шаги, открылась и хлопнула дверь, и я услышал свист. Вот такой. Он просвистел веселую мелодию, от которой у меня по всей коже побежали мурашки. — Я вышел из укрытия и увидел шута, — Цицерон закрыл глаза, и по его телу прошла крупная дрожь, — но он меня не испугался, нет. Он посмотрел на кинжал и захохотал… Захохотал во всю свою глотку! Так, что бубенцы на колпаке звенели вместе с ним! — ассасин сжал кулаки так сильно, что проступили вены на руках. — Я оцепенел, а шут все хохотал, и хохотал, и даже не пытался убежать. Наверное, он думал, это шутка или розыгрыш, нелепый, как вся его жизнь. Не знаю… Но когда я опомнился и пошел на него, в его глазах вспыхнул страх. Он хватался за мою одежду, скулил и молил о пощаде. Я боялся, что сбегутся слуги, но никто его не услышал, а даже если слышал, то не принял всерьез, — Цицерон скривил в улыбке губы, помедлил и прошептал: — А потом шут понял, что пришел конец и снова начал хохотать. И хохотал в тот самый миг, когда я бил его кинжалом. Шарик мерцал в такт моему сердцу. Казалось, он вот-вот погаснет, и комната утонет в темноте. Но Хранитель этого не замечал. Его прикрытые веки дрожали, а на лице застыло какое-то мучительное выражение, смесь сладострастия и боли. Я облизала пересохшие губы и хрипло спросила: — Значит, ты слышишь его смех? Шута, которого убил? Цицерон приоткрыл глаза и пристально на меня посмотрел. — Моя очередь, воровка, — прошептал он и едва заметно улыбнулся. — Как тебя зовут на самом деле? — Лора, — проронила я. Этот резкий переход застал меня врасплох. Хранитель недоверчиво прищурился. — Что тебя так удивляет? — Ты столько врешь, а имя называешь настоящее. Это странно. Я пожала плечами. Мне не хотелось объяснять. — Ло-о-ора, — протянул он мое имя, словно пробовал на вкус каждый звук. Ему нравилось так делать. — А как звучит полное имя? Я нахмурилась и поджала губы. Брови Цицерона взметнулись. — Серьезно? Я выпотрошил душу, а ты не хочешь назвать свое имя? — Я его ненавижу. — Лорана? Может, Глория? В его глазах вдруг заискрился смех, а я сердито покачала головой. — Долорес? — Разве есть такое имя? Хранитель пожал плечами. Целую минуту мы играли в гляделки. — Лорелея, — словно непристойность, прошептала я. — Лорелея, — повторил Цицерон, изучая мое лицо. — Нет, это имя тебе не подходит. Слишком нежное и слащавое. Похоже на лужайку с цветами. Ты совсем не такая. Я фыркнула и хотела ответить, но Хранитель вздрогнул, словно от удара, и начал яростно тереть виски. — Разрываюсь, — одними губами проговорил он и вдруг запричитал пронзительным писклявым голосом: — Разрываюсь надвое, на две половинки, на сотни кусочков! Проклятый-проклятый хохот! Он приносил мне столько радости! А сейчас мучает, мучает, мучает! Я напряглась, не зная чего ожидать. Цицерон жадно втянул воздух и, словно маленький мальчишка, спрятал лицо в ладони. Плечи опустились. Я протянула было руку, но передумала. Вряд ли это поможет, скорей наоборот. В моих силах лишь выслушать. Не так уж и мало, если подумать. — Ты не первый раз слышишь этот хохот? — осторожно спросила я. Хранитель медленно поднял голову и кивнул. — Расскажи. Расправив одеяло, я поджала ноги и прижалась плечом к стене. Теперь Цицерон оказался очень близко, и в холодном голубом сиянии я видела все морщинки и каждую веснушку на его лице. Он молчал очень долго, и исходящее от него напряжение было таким плотным, что напоминало магическую ауру. — Тишина сводила с ума, сочилась через Пустоту… Мать Ночи не заговорила со мной, но подарила хохот. Это звучало очень безумно, но я уже не удивлялась. — Хохот звучал в тишине, разрушая безмолвие. Он струился в меня, капля за каплей, пока не наполнил до краев. Я сам стал хохотом. Шут воплотился во мне! Дурак Червей смеялся моими губами! Теперь я слышал собственный смех, а мир вновь погрузился в тишину. Время остановилось, и годы сливались в бесконечность. Ни звука, ни голоса. Никто так и не вернулся, — он посмотрел на меня, и его глаза оказались точно на уровне моих. — Мать Ночи выбрала тебя. Это великий дар, потому что теперь ты никогда не узнаешь настоящего одиночества. Невольный трепет, мелкой дрожью пробегающий по коже, вмиг растаял. — Я прекрасно знаю, что это такое. В глазах Цицерона вспыхнуло удивление. Он склонил голову набок и недоверчиво прищурился. Это еще сильнее меня разозлило. — Когда мне было десять, я видела, как вору отрубают руки. Народ кричал и бесновался, а я стояла и думала, что из всей толпы у меня есть что-то общее только с этим несчастным воришкой, — я с трудом не отвела глаза. — Не обязательно быть одному, чтобы чувствовать одиночество. Хранитель молчал. Колючий взгляд скользил по моему лицу. — Даже в Гильдии среди друзей я иногда чувствую себя чужой. — Почему? — Большинство из них на воровство толкнула жизнь, а я такой родилась. — Не понимаю, — качая головой, пробормотал Цицерон. — Хорошо, — я тяжело вздохнула. — Оглянись вокруг. Что ты видишь? Он удивленно поднял брови, но спорить не стал. — Шкаф, стол, стулья, кровать, четыре окна, дырявый пол и одну наглую воровку, — ассасин вымучено улыбнулся и пожал плечами. — А я вижу запертый ящик в столе, шкатулку на полке, твой мешок на стуле, а еще, — я ухмыльнулась, — твой нагрудный карман. Взгляд Цицерона скользнул по комнате и замер на собственной рубашке. — Да-да, именно этот карман, — хмыкнула я. — Всегда и везде мне хочется проверить каждый закуток. Это навязчивая идея, которая больше всего напоминает зуд или надоедливую муху. — Да ты чокнутая! — воскликнул Хранитель, и его дыхание скользнуло по моей щеке. Я криво улыбнулась. От него это прозвучало особенно смешно. — Можешь заглянуть в карман, — сказал он неожиданно. — Что? — настал мой черед удивляться. — Я держу себя в руках, спасибо. — Охотно верю. Но ты все равно можешь посмотреть, — он дернул уголками губ. — Пусть хоть кому-нибудь из нас полегчает. «Все равно что предложить наркоману скуму», — подумала я и покосилась на карман. Может, это какая-то ловушка? Но лицо Цицерона не выражало ничего, а глаза светились холодным спокойствием. Все еще ожидая подвоха, я осторожно протянула руку и расстегнула маленькую деревянную пуговицу. Пальцы скользнули в карман, и ассасин едва заметно усмехнулся. Наверное, в этот миг я и в самом деле напоминала наркоманку. Сквозь плотную ткань ощущался жар и мелкая дрожь, которая на миг передалась и мне. Но пальцы не подвели и ловко подцепили какой-то маленький сверток. Я аккуратно его достала и увидела кожаный мешочек, туго перевязанный тесемкой. Внутри лежало что-то твердое и довольно тяжелое. Я развязала узелок, и на ладонь скользнула аметистовая подвеска: та самая, что лежала на столе у Цицерона пару дней назад. — Она была у тех бретонцев… — проговорил Хранитель, отвечая на незаданный вопрос. — Зачем ты носишь ее с собой? Он отвел глаза, словно я спросила о чем-то непристойном. — Это трофей, — вдруг догадалась я, любуясь, как на четких гранях переливается холодный свет. Ассасин шепнул: — Возьми его себе. — Почему? — Хранитель не должен брать, — он замялся и неловко закончил: — трофеев. Я ухмыльнулась. Это мне под силу! Холодная цепочка скользнула по шее, и подвеска скрылась под одеждой. Что ж, мне и правда полегчало. Я сладко потянулась и спросила: — Что еще не должен Хранитель? Цицерону, в отличие от меня, было все так же паршиво. Он прижался затылком к стене и закрыл глаза. Веки болезненно подрагивали, а кожа блестела от пота. «Может, он всего-навсего простудился, — подумала я, — и в лихорадочном бреду его мучают призраки прошлого?» — Хранитель не выполняет контрактов, — тихо откликнулся Цицерон. — Но… — я запнулась, силясь понять, не шутит ли он, но на усталом лице не было и тени улыбки. В голове пронеслись десятки вопросов, и я задала самый первый, самый очевидный: — Тогда почему ты им стал? Не открывая глаз, Хранитель вытер лоб и пробормотал: — Ты задаешь слишком много вопросов. Он вздохнул, но все-таки ответил. Может, решил, что я не отстану, а может, и сам хотел рассказать. — Склеп в Бравиле был священным местом. Там Мать Ночи окружала особая аура, укрывающая ее тело от света и тлена. Когда склеп разрушили, тело снова начало разлагаться, — он на мгновение замолчал, словно подбирал слова. — Слышащая погибла, и кто-то другой должен был позаботиться о Матушке. Тогда-то мы и возродили древнюю должность Хранителя. Братья проголосовали и выбрали меня. — И ты был рад? Цицерон открыл глаза и поглядел на меня. — Хранитель — очень почетная должность. — Это не ответ. Рыжие брови сдвинулись на переносице, но взгляд снова помутнел. — Мне нравилось забирать жизни, — прошептал он наконец. Я ощутила, как где-то глубоко внутри просыпается и нарастает неясное чувство. Какая-то странная неудержимая смесь страха, тревоги и возмущения. — Тогда почему ты не отказался? — Отказался? — удивился ассасин, зло и растерянно сверкнув глазами. Казалось, такое даже не приходило ему в голову. — Это было бы неповиновением, нарушением Догмата! И если уж на то пошло — предательством! — Я бы никогда не отказалась от свободы, — сказала я как можно спокойней. Взгляд Цицерона был красноречивей слов. — Давай, скажи это вслух, — не выдержала я. — Не могу взять в толк, ради чего ты живешь. Я усмехнулась, стараясь скрыть за усмешкой поднимающийся гнев. — Ради того чувства, когда просыпаюсь и знаю: я могу быть собой и делать то, что умею лучше всего. — Воровать? — бросил он с презрением. — Воровать. Хранитель засмеялся, и смех показался мне совершено незнакомым. Он был недобрым, но звучал очень мягко, даже ласково. От этого смеха меня пробрал озноб. — Ты так гонишься за свободой, потому что не умеешь любить. Я даже вздрогнула от такого заявления. — А кого любишь ты? Ситиса? Мать Ночи? Цицерон молчал, и то, как он на меня смотрел, стало последней каплей, переполнившей чашу. — Ты принес себя в жертву Темному Братству, а Мать Ночи даже не заговорила с тобой! Она заговорила с жалкой воровкой, которая пыталась украсть ее тело! По-твоему, это достойно любви? Хранитель дернулся, словно я ударила его по лицу. Это было жестоко, и я сразу пожалела, что не сдержалась. Черные глаза сверкнули яростью, а на виске запульсировала маленькая жилка. «Ну все, сейчас он на меня накинется», — испугалась я, но Цицерон медленно выдохнул и неестественно спокойным голосом сказал: — Ложись спать. Он отвернулся и опустил голову. Внезапно стало очень тихо. Гнев угас, и теперь я чувствовала опустошение. — Мне нужно проветриться, — пробормотала я, но Хранитель ничего не ответил. Наверное, сейчас он хотел, чтобы я провалилась сквозь землю. Что ж, не стану навязываться. Я встала на колени, освобождаясь от теплого одеяла. Сразу стало холодно. Проклятый Виндхельм! В середине весны здесь все еще стоят морозы! Повинуясь невольному порыву, я осторожно набросила одеяло на плечи Цицерону. Он удивленно поднял голову, и я растерянно уставилась в его блестящие лихорадочные глаза. В этот миг глубоко в груди вспыхнуло острое мучительное чувство, о котором я уже смутно догадывалась. Сердце болезненно сжалось, и шар над головой замерцал как сумасшедший. Хранитель покосился на него с недоумением. Я вскочила и, схватив накидку, скользнула к лестнице.