Воруй. Убивай. Люби.

Амбарис спал в коморке на первом этаже. Наверное, думал, что Малтир вернется и не стал запирать дверь на щеколду. Только на нижний замок. Я взломала его за считанные секунды и, погасив магический свет, юркнула на улицу. Морозный воздух обжег лицо и защипал в носу. Я оглянулась. Над крыльцом покачивалась вывеска с аккуратными ровными буквами «Новый Гнисис». На западе высоко в небе сияли Массер и Секунда. Бледно-розовый свет струился по крышам и отражался в окнах. Ни души. Я заперла замок и, укрывшись самой черной тенью, пошла по дороге. Разговор с Цицероном не выходил из головы. Неужели ради Братства он и правда отказался от свободы? Чистое безумие! Но история про хохот куда страшней. Я представила, как юный ассасин таится за портьерой и поджидает шута. Короткие непослушные волосы сверкают на солнце, как новенькие септимы, а в уголках губ прячется едва заметная улыбка. Он еще не знает, что эта встреча сведет его с ума. Что он чувствует? Томительное, восторженное предвкушение? Мучительное ожидание? Похоже ли это на то, что чувствую я, когда охочусь за чужими кошельками? Ветер пробежал по коже сотней маленьких иголочек. Я спрятала руки под меховую накидку и прищурилась. Вдалеке во мраке улицы, словно яркая звезда, вспыхнул желтый огонек. Освещая факелом дорогу, стражник обходил ночной Виндхельм. Интересно, где он был, когда маньяк, известный как Мясник, убивал невинных женщин? Я ускорила шаг и свернула в узкий переулок. В душе росла досада за слова, брошенные Цицерону в гневе. Ненужная жестокость. Ему и так пришлось несладко. «С каких пор тебя волнуют его чувства?» — встревожился внутренний голос. Я усмехнулась. Нет смысла врать самой себе: сегодня я взглянула на Хранителя иначе. Он больше не чудак в шутовском наряде, не безумный убийца. А кто? Жертва собственной глупости? Невольный мученик? Герой? Не знаю. Очевидно одно: Цицерон пробудил во мне интерес, больший, чем простое любопытство. И это пугало. Дорога привела на кладбище. Отличное местечко для прогулок под луной! Запертое между городской стеной и высокими домами, кладбище напоминало зловещую гробницу. В маленьких полукруглых нишах в одной из стен горели свечи и тусклые масляные фонарики. Тревожный желтый свет блестел на грубых каменных надгробиях, покрытых серебристым инеем. Недолго думая, я залезла на могильную плиту и, пытаясь прочесть имя, принялась соскребать тонкую ледяную корку носком сапога. Хродгейр Расколотый Щит. Я пожала плечами и прыгнула на соседнюю плиту. Кольфина Расколотый Щит. Любой дурак слыхал про этот клан! Много лет назад находчивые норды сколотили состояние на морской торговле. Их внуки и правнуки ведут дела по сей день, и в конторе на пристани всегда есть чем поживиться. В вязкой тишине послышались тяжелые шаги. Я спрыгнула в снег и спряталась за высоким покосившимся надгробием. Эхом отражаясь от стен, шаги звучали все громче. По дальней стене, увитой голым обледенелым плющом, заплясали оранжевые блики. Я затаила дыхание. Усталое сознание рисовало страшный облик Мясника, но это оказался всего лишь стражник. Другой или тот же самый, не знаю. Он прошел по кладбищу и скрылся в темном переулке между домами. Богатое воображение! Ничего не скажешь. Я покинула мрачное укрытие и за четверть часа обошла все могилы. Итого сорок пять нордов, девять имперцев, среди которых Аурэлия Аретино, и два бретонца. Ни одного данмера. Впрочем, как и остальных меров, не говоря уже о каджитах и аргонианах. Другого я и не ожидала, но проверить стоило. Глаза слезились на ветру. Кутаясь в накидку, я брела по узкой улице. Прогулка по холодному Виндхельму не вызывала особой радости, но возвращаться в «Новый Гнисис» тоже не хотелось. Меня клонило в сон, но я прекрасно понимала, что не усну, пока Цицерон сражается с прошлым. Что-то зашуршало. На старой бочке возле каменной стены сидела жирная крыса. Почуяв меня, она спрыгнула на дорогу и засеменила прочь. Я проводила ее взглядом, подняла глаза и замерла. Над дорогой, словно перекинутый через реку мост, нависал дом. В лунном сиянии забитые крест-накрест окна выглядели по-настоящему жутко. Но меня насторожило другое. В памяти всплыли слова, сказанные Малтиром: «из заколоченного дома покойной Аурелии раздаются странные звуки». Неужели это тот самый дом? Мне стало не по себе от мысли, что маленький мальчик прячется там в полном одиночестве. Если не умер от голода или замерз. Осиротевшему ребенку непросто выжить в этом суровом городе, но что-то подсказывало, что я недооцениваю Авентуса Аретино. Внезапно передо мной встал выбор: пройти мимо или залезть в дом. С каждой минутой все сильней хотелось последнего. Но если мальчишка там, что я скажу? Что гуляла неподалеку и решила заглянуть? Или передам привет от Хроара? Ну-ну. С пугающей ясностью я вдруг поняла, что если встречу Авентуса, возьму заказ. Возьму, потому что догадываюсь, чьей смерти желает мальчишка. Он, как и Хроар, всем сердцем ненавидит Грелод, хозяйку приюта. Помнишь, Лора, как ты хотела ее проучить? Я усмехнулась и тоскливо поглядела на дорогу. Может, вернуться в клуб? Растянуться на кровати, уныло глядя в потолок, и ждать, пока Цицерону полегчает. Так и стоило поступить, но я уже знала, что влезу в дом. Мне случалось убивать. Когда на кону собственная жизнь, выбора нет: либо ты, либо тебя. Но убийство не приносило мне удовольствия, лишь опустошенность и дурные сны. И все же рассказ Хранителя что-то во мне изменил. Я должна забрать чужую жизнь, чтобы почувствовать то, что чувствовал когда-то Цицерон. Убить во имя Ситиса. Знаю, мне не понравится, но я должна попробовать. Лучшей возможности может и не быть. Я медленно подошла к дому и увидела, что дверь наглухо забита. Если это и в самом деле дом Аретино, как мальчишка туда пробирается? Окна тоже крепко заколочены, да и слишком высоко. Разве что… Я поглядела на каменную стену, которая тянулась вдоль дороги. Она плотно прилегала к дому: если на нее забраться, можно дотянуться до бокового окна. Сейчас проверим! Убедившись, что поблизости никого нет, я подбежала к стене. Обледенелая, она оказалась очень скользкой. Мне удалось залезть только с третьей попытки. Опираясь о дом, я осторожно встала и очутилась напротив небольшого узкого окна. Из резных ставень торчали ржавые гвозди, на которых болтались острые деревянные обломки. Так-так! Значит, кто-то отодрал доски! Уверена, отчаявшемуся мальчишке по плечу и не такое, но куда вероятней, что тут поработал местный домушник. Я осторожно приоткрыла ставни. Лунный свет просочился в дом, тонкой полосой перечеркнув дощатый пол и невысокий книжный шкаф. В маленькой комнате никого не было, но плох тот вор, что доверяет первым впечатлениям. Несколько долгих минут я вглядывалась в полумрак и прислушивалась. Ни тени, ни шороха. Что ж, рискнем! Оконный проем был очень узким. Я аккуратно, чтобы не упасть, сняла меховую накидку и бросила в комнату. Затем ухватилась за подоконник, подтянулась на руках и, словно уж, вползла в окно. Что-то больно поцарапало бок. Вот дерьмо! Гвозди! Ржавые, но острые, как когти ворожеи! Морщась от боли, я уперлась ладонями в пол и, кувырнувшись через голову, встала. В бледно-розовой полосе света вытянулась моя черная тень. Несколько секунд я стояла, не шелохнувшись, но, кажется, в доме и в самом деле никого не было. Я надела накидку и оглянулась. У стены стояла деревянная кровать с причудливой чугунной спинкой. Сверху лежали какие-то тряпки и овальное зеркало с паутиной трещин. Мое искаженное отражение посмотрело на меня десятком глаз. Я повела плечами и отвернулась. В углу громоздился огромный старинный сундук. Я заглянула внутрь и ничего не нашла. Изящная прикроватная тумбочка и пузатый комод у дальней стены тоже оказались пустыми. Кто-то неплохо поживился! Единственное, что осталось нетронутым — маленький костяной гребень со сломанным зубчиком. Когда-то им причесывалась Аурелия Аретино. Я печально усмехнулась и скользнула к двери. В коридоре царил кромешный мрак. К сожалению, я не каджит и не вижу в темноте. На пальцах снова замерцали искры: магический шарик взмыл ввысь и засиял над головой. Слева оказалась лестница, ведущая в подвал, справа — еще одна дверь. Я осторожно ее приоткрыла и оказалась в просторной комнате, которая некогда служила семейству Аретино гостиной. Несколько перевернутых кресел, круглый стол и длинный шкаф с пустыми полками. Я потянула носом и поморщилась. В затхлом воздухе стоял знакомый кисло-сладкий запах тления. По спине побежал неприятный холодок. Надеюсь, это дохлая крыса или другая пакость. Мне совершенно не хотелось найти мальчишку мертвым. Вонь усиливалась с каждым шагом, а сердце колотилось все сильней. Я обошла опрокинутое кресло и увидела невысокую деревянную арку, ведущую в еще одну комнату: такую крошечную, что спальня покойной Аурелии казалась императорскими покоями. Я в ужасе застыла на пороге. На дощатом полу в окружении десятка свечей и увядших цветов лежал человеческий скелет и несколько кусков полусгнившей плоти. Проклятье! Какого фалмера здесь произошло? Чуть в стороне лежала маленькая книжка в темном кожаном переплете. Подавляя тошноту, я наклонилась и быстро ее подняла. Под пальцами зашелестели страницы. «Поцелуй, милосердная Матушка», — прочитала я и вскинула бровь. Взгляд побежал по строчкам. «Итак, ты хочешь призвать Тёмное Братство? Желаешь чьей-то смерти? Молись, дитя. Молись, и да услышит Мать Ночи! Тебе предстоит нечестивый ритуал — Темное Таинство». — Конечно, — прошептала я. Могла бы догадаться! «Сделай чучело намеченной жертвы из человеческих сердца, черепа, костей и плоти». Я ошарашенно уставилась на полусгнившее мясо. Тот, кто это придумал — больной психопат! Хочешь чьей-то смерти? Докажи. Найди человеческие останки, а как — неважно: укокошь кого-нибудь или, на худой конец, раскопай свежую могилу! — Вы кто? Я выронила книгу и резко обернулась. Шарик замерцал и чудом не погас. Передо мной стоял мальчик лет десяти: высокий, темноволосый и в голубом сиянии смертельно бледный. На сутулых костлявых плечах висела длинная шерстяная рубаха. Не по размеру большая, она напоминала робу или плащ. — Вы кто? — с надрывом повторил мальчишка и в тонком голосе звучал не страх, а мучительная тревога. Он застал меня врасплох. Я уверилась, что мы уже не встретимся. Да еще этот жуткий кровавый ритуал! Из головы повылетали все слова. Что в таком случае говорят ассасины? Напускают таинственности или сразу переходят к делу? Молчание опасно затянулось, и я сказала как есть: — Мать Ночи назвала мне твое имя, Авентус. Шарик больше не мерцал и сиял спокойным чистым светом. Глаза мальчишки расширились. — Я знал, — пробормотал он, и напряжение, скопившееся внутри тощей груди, взорвалось криком: — Я знал, что вы придете! Знал! По дому эхом прокатился звонкий смех: отрывистый и нездоровый. Он напомнил мне о Цицероне. Авентус замолчал и схватил меня за руку. Тонкие детские пальцы оказались необычайно сильными и цепкими. — Убейте! Убейте эту ужасную старуху! — взмолился он. — Грелод, — прошептала я, неотрывно глядя в большие воспаленные глаза. — Да! — воскликнул мальчишка и вдруг осекся. Брови сдвинулись над переносицей, а лицо потемнело. Он выпустил мою руку и отступил. — Откуда вы знаете? Резкая перемена огорошила. Я хотела спросить, в чем дело, но вдруг догадалась. Миловидная девушка в белоснежной меховой накидке непохожа на убийцу из Темного Братства. Скорей на воспитательницу, которую отправили на поиски сбежавшего мальчишки. — Мать Ночи знает все, Авентус, — сказала я и мысленно усмехнулась. — Ты сбежал из приюта, потому что Грелод издевалась над тобой. — Она издевается над всеми! — снова взорвался мальчишка. — Она колотит нас, таскает за волосы и обзывает! — он понизил голос, изображая старуху: — Грязные свиньи! Сукины дети! — глаза полыхнули такой ненавистью, что я невольно вздрогнула. — Нам постоянно хочется есть! Мы почти не видим солнечного света! А самое главное, старуха не разрешает нас усыновлять! Мы ее домашние зверьки! Ей нравится нас мучить! Авентус перевел дыхание. Искаженное злобой лицо медленно разгладилось, возвращая детскую невинность. Но следующие слова прозвучали совсем не по-детски: — Я поклялся это прекратить. На его долю выпало много испытаний. Серьезная болезнь и смерть матери, кошмарная жизнь в приюте и наконец отчаянный побег. Что он чувствовал, когда вернулся в отчий дом, пустой и разграбленный? Авентус истолковал мое молчание по-своему. Он насупился, нервно перебирая пальцами завязки на рубахе, и проговорил: — У меня нет денег, чтобы заплатить, но есть, — он замялся, — одна ценная вещь. — Какая? — вопрос вырвался помимо моей воли. Мальчик оживился: — Я покажу! Он махнул рукой и в следующую секунду скрылся в гостиной. Облегченно выдохнув, я заторопилась следом. От мерзкого запаха уже начали слезиться глаза. Мы пробрались через разбросанную мебель и вышли в коридор. Магический шарик плыл над головами, окрашивая пол и стены в нежно-голубой. От этого в доме казалось еще холодней. Крутая каменная лестница привела в затхлый подвал. Справа высился пустой громоздкий шкаф и несколько бочек, а в центре одиноко стоял резной стул из гостиной. Авентус юркнул в дальний угол, и через несколько минут послышалось тихое шипение. По стенам заплясали отблески огня, и я увидела, где мальчишка ютится. В углу лежала крепкая деревянная столешница, которая была когда-то частью обеденного стола. Сверху валялись козьи шкуры и войлочное одеяло. «Странно, что их не украли», — подумала я. Не глядя на меня, Авентус подошел к шкафу и поставил свечку на пустую полку. Затем пододвинул стул, встал сверху и приподнялся на цыпочках. Тонкая рука скрылась в узкой щели между потолком и шкафом. — Вот так, — с натугой прошептал мальчишка, — еще чуть-чуть… Он вытащил какой-то конверт и радостно улыбнулся. Я пригляделась. Нет, это не конверт — платок или салфетка, в которую что-то спрятано. Авентус спрыгнул со стула и развернул выцветшую ткань. — Фамильная реликвия, — сказал он гордо, протягивая мне серебряную тарелку. — Красивая, — пробормотала я и провела пальцами по выпуклому узору, вьющемуся по краю. С обратной стороны тарелку украшал изящный вензель «Т. А.». Когда-то давно она входила в великолепный столовый сервиз, который стоил целое состояние. А за одну тарелку Тонилла даст не больше сотни септимов. Что ж, достойная цена за жизнь старой карги. — Так вы ее убьете? — словно читая мысли, спросил Авентус. Голос прозвучал спокойно, но в глазах читалась неподдельная тревога. Я была немногим младше, когда умерла моя мать. Но у меня остался отец. А что ждет этого мальчика? Смерть от холода и голода? Да, его могут найти и вернуть в приют. Но наказание за побег будет страшным, а годы до совершеннолетия — невыносимыми. — Убью. Зрачки Авентуса расширились. Казалось, будто в хрупком теле напряглась каждая мышца и тотчас расслабилась. Мальчик с шумом выдохнул и внезапно прижался к моей груди. Я смешалась и рассеянно потрепала его по волосам. — Спасибо, — прошептал Авентус и нехотя отстранился. За долгие месяцы мучительной жизни он истосковался по теплу и ласке. — Пока не за что. Я криво улыбнулась и отдала тарелку. Мальчик сжал губы и бережно завернул ее в салфетку. На бледном угловатом лице вновь отразилось сомнение. — Вы совсем не похожи на убийцу, — проговорил он чуть слышно. — А ты на заказчика, — ухмыльнулась я. Авентус задумчиво кивнул и неожиданно рассмеялся. Карие глаза блеснули озорством, словно призыв Темного Братства был невинной шалостью. Мальчик снова встал на стул, чтобы убрать тарелку в тайник. Он и не думал ее перепрятывать! Я скрестила руки на груди и задала вопрос, который не давал покоя уже четверть часа: — Где ты взял тело для ритуала? Авентус испуганно замер. — Многим взрослым это не под силу. Как же справился ты? Он слез и, не поднимая головы, схватился за спинку стула. Костяшки пальцев побелели. — Тебе кто-то помог, да? Мальчик едва заметно кивнул. — Я не прошу называть имя. Просто расскажи. В мрачном подвале было неуютно. Казалось, будто потолок и стены давят, мешают вдохнуть полной грудью. Мне хотелось уйти, но еще больше — услышать ответ. Авентус закусил губу и кинул исподлобья умоляющий взгляд. Я покачала головой. — Все началось, когда я вернулся домой, — сдался мальчик. Он опустился на стул так, словно не держали ноги. — Мне очень хотелось есть, но я боялся вылезать на улицу днем. Меня могут поймать и отправить в приют. Уж лучше умереть от голода! — Авентус усмехнулся. Отросшие волосы упали на глаза, и он небрежно убрал их назад. Над левой бровью багровел глубокий шрам. — Я выбрался из дома поздней ночью и пошел на рынок. Лавочники иногда что-то да оставляют: черствый хлеб, заплесневелый сыр. В Гильдии я слышала десятки таких историй, поэтому сердце не дрогнуло. — Было светло, почти как сегодня. Я шел переулками, подальше от караульных, и увидел, как из дома Торбьорна выходит Сусанна. Она раньше в таверне работала. Красивая-красивая, волосы светлые как воск, — мальчик на мгновенье замолчал и улыбнулся. — Я пошел за ней, было по пути. Она торопилась очень, почти бежала. Вдруг кто-то сказал: «Поздний час для прогулок». Или что-то в этом духе. Я еле успел спрятаться! Сусанна вскрикнула, а прохожий стал извиняться. Такой знакомый голос… Хотел проводить Сусанну до таверны. Она сначала отнекивалась, но потом согласилась. Как говорит Хиллеви, торговка молоком, в городе все друг друга знают и бояться нечего, — Авентус заерзал на стуле и тихо добавил: — А стоило бы. — Почему? — спросила я, предчувствуя, что ответ мне не понравится. Он обхватил себя за плечи, словно пытался согреться. — Они шли и разговаривали. Я сильно отстал и не слышал, о чем, но Сусанна смеялась. А когда впереди показалось кладбище, — последние слова Авентус прошептал, а глаза вдруг помутнели. Он дернул уголком рта, словно пытался усмехнуться, и закончил: — он вытащил нож и перерезал Сусанне горло. Мне захотелось сесть, но стул был всего один. Слишком много кровавых историй за одну ночь! Я поймала взгляд мальчишки. Он вопросительно смотрел на меня. Мое волнение выдал голос. — Что было потом? — хрипло спросила я и закашлялась, прочищая горло. Авентус прислонился к спинке стула и обмяк. Казалось, он расслабился, но пальцы снова начали перебирать завязки на рубахе. — Убийца подхватил Сусанну и потащил обратно, а я спрятался за бочками. Когда он проходил мимо, я его узнал. Тот ли это Мясник, которым меня пугали эльфы и стражник? Сомнений нет. Но я обещала не спрашивать имя. — Я очень испугался и убежал, — тихо сказал Авентус. — Все думал и думал о том, что увидел, а однажды ночью набрался храбрости и пошел к нему домой. — Зачем? — удивилась я. — Признался, что видел убийство и попросил прикончить Грелод, — мальчик пожал плечами. Детская непосредственность просто поражает! — Он выслушал, — продолжал Авентус, накручивая на палец завязку, — но сказал, что не убивает старух. Какая избирательность! — Почему ты вообще решил, что он поможет? — Он был другом моей матери, — ответил мальчик и грустно улыбнулся. Я кивнула и нахмурилась. В голову закралась неприятная мысль: «А в самом ли деле Аурелия умерла от тяжелой болезни?» — Что было дальше? — спросила я в надежде, что Авентус не поймет, о чем я думаю. — Ка… — мальчик запнулся и тут же поправился, — этот человек сказал, что только Темное Братство поможет моей беде. Наверное, он шутил, но идея показалась мне просто отличной! Я спросил, не знает ли он, как связаться с убийцами. Он долго молчал, а потом куда-то вышел. Я испугался, что вернется с огромным ножом и прирежет меня! Но он принес книгу. Вы видели ее наверху, — Авентус махнул рукой на потолок. При следующих словах по юному лицу скользнула необычайно взрослая ухмылка. — Чтобы там ни думал этот Йорлейф, управитель ярла, я умею читать. И когда узнал про Темное Таинство, очень расстроился. Но мамин друг сказал, что поможет: достанет сердце, мясо и кости, и что свечи, кинжал и паслен я должен раздобыть сам. И, конечно, провести ритуал, — у мальчика округлились глаза, но не от страха, а от удивления: — Я не поверил! Думал, он обманет! Проще было меня убить, чем помочь! Но он не соврал. Авентус расцвел в счастливой улыбке. Судя по всему, его не беспокоило, что в комнате на втором этаже гниют останки Сусанны. Или другой девушки. — Я совершил Темное Таинство, и вы пришли. Стало неуютно. Все-таки для убийцы мне не хватает хладнокровия. «Не примеряй чужую тень», — сказал однажды Делвин. Он как всегда был прав! И все же я рискнула. Надеюсь, что не подведу мальчишку. — Ты все еще видишься с этим человеком? — Иногда, — кивнул Авентус. — Забегаю по ночам. Он меня кормит и развлекает всякими историями. Интересно, что толкает маньяка приглядывать за мальчиком? Какие-то странные отеческие чувства? Или он делает это из памяти об Аурелии? Боюсь, что никогда не узнаю. — Не рассказывай про наш разговор. Для тебя так будет безопасней. Авентус нахмурился, отчего глубокий шрам над бровью съехал к переносице. Я ожидала возражений, но он неохотно кивнул. Все-таки опасался своего благодетеля. Молодец. Мальчик все сильней мне нравился. Смелый и отчаянный, он не терял головы. Из таких получаются хорошие воры. «Или убийцы, — шепнул внутренний голос. — Иди, Лора. Тебе давно пора». Я поглядела на темную лестницу. Авентус понял, что я собираюсь уйти и вскочил со стула. На бледном лице отразилась мучительная тревога. — Пообещайте, — прошептал он чуть слышно, — что убьете Грелод, даже если со мной что-то случится. Другие дети не должны страдать. Хотелось утешить, сказать: «С тобой все будет хорошо», но я не знала. — Обещаю. Окна выходили на восток, и предрассветные краски залили комнату мягким сине-фиолетовым светом. Я застыла на верхней ступеньке, вглядываясь в прозрачный сумрак. Закуток на полу, где мы встретили ночь, пустовал, а на кровати угадывался темный неподвижный силуэт. Тихо, по-кошачьи я подошла ближе. Цицерон крепко спал, натянув одеяло до самого подбородка. Грудь медленно поднималась и опускалась, а глаза двигались под веками, будто он пытался что-то рассмотреть в своих снах. Интересно, чем закончилась его битва с собственным сознанием? И кто победил? Впрочем, сейчас меня волнует лишь один вопрос: где я буду спать? Хранитель занял всю кровать. Мне не хотелось его будить, ночевать на полу тоже. Я задумчиво оглянулась, как вдруг кровать истошно застонала. Не открывая глаз, Цицерон подвинулся на самый край и освободил мне кусок одеяла. Это выглядело так непринужденно и естественно, словно мы уже десять лет жили вместе. Я хмыкнула. Притворялся, значит. Хорошо, я запомню. Заледеневшие на морозе пальцы все еще плохо слушались. Развязать маленький узелок оказалось сложней, чем взломать дверь в клуб. Я с раздражением бросила накидку на стул, стянула сапоги и забралась под одеяло. Уютное баюкающее тепло окутало меня словно невидимый кокон. Я обхватила себя за плечи, пытаясь поскорее согреться, и через несколько минут уснула. Чуткий сон — залог долгой жизни. Эту мудрость знает каждый вор. К сожалению, у нее есть и обратная сторона. Мне очень хотелось спать, но я просыпалась от любого звука. В стенах копошились мыши, а стоило пошевелиться, старая кровать скрипела, словно где-то резали свинью. После рассвета проснулся Амбарис и загремел посудой на кухне. Через некоторое время звон затих, но вскоре по подушке заплясали назойливые солнечные лучи. Я нехотя приоткрыла глаза и увидела, что Цицерон не спит: лежит на спине и смотрит в потолок. Ну нет! Даже второе пришествие Мерунеса Дагона не заставит меня подняться в такую рань! Я накрылась одеялом с головой и проспала еще не меньше часа, пока кровать не застонала вновь. На меня упал второй конец одеяла, а потом послышался какой-то шорох, мягкие, едва различимые шаги и скрип ступеней. Я догадалась, что Цицерон спустился к данмеру, и усилием воли заставила себя окончательно проснуться. Комнату озарял ослепительный золотисто-желтый свет, а в воздухе витал аппетитный запах жареного сыра. Я спустила ноги и лениво потянулась. Даже и не верится, что здесь минувшей ночью звучали такие жуткие и мрачные истории. Может, это был всего лишь сон? Дурной кошмар? Я принялась натягивать сапоги и в этот миг из-под рубашки выскользнула подвеска. Маленький аметист повис на цепочке и закачался, отбрасывая на стены яркие светло-фиолетовые блики. Нет, Лора, это был не сон. Ты прекрасно это знаешь. Я уселась на стол и, достав из сумки гребень, начала расчесывать волосы. С первого этажа доносились голоса Амбариса и Цицерона. Они громко и оживленно разговаривали, но у меня не получалось разобрать ни слова. В глубине души я все еще боялась, что Хранитель выкинет какую-нибудь глупость, но, судя по всему, напрасно. Внизу то и дело раздавался добродушный смех. Вскоре голоса затихли. Я услышала, как кто-то поднимается по лестнице и увидела Цицерона. В одной руке он нес высокий оловянный кувшин, в другой — железный таз. — Привет, — сказал он и, все еще слегка хромая, подошел к столу. — Привет, — эхом откликнулась я и немного пододвинулась. Глянув на меня украдкой, Хранитель поставил таз на стол. Я спрятала гребень и протянула руки к кувшину. — Давай помогу. Ассасин с сомнением прищурился, но колебался лишь секунду. Кувшин оказался тяжелее, чем я ожидала. Прозрачная вода, искрясь на солнце, полилась в ладони. Звонко застучали капли, падая в железный таз. Цицерон ополоснул лицо и передернул плечами. Похоже, вода была ледяной, но он подставил ладони снова. «Каков смельчак!» — подумала я, наклоняя кувшин. К утру сильней похолодало, и комната остыла. Но на долю Хранителя выпадали испытания и пострашней. Глубоко вдохнув, он начал умываться: фыркал и тряс головой так, что во все стороны летели брызги. Наконец кувшин опустел. Я поставила его на стол, а Цицерон задрал рубаху и начал вытирать лицо. На белоснежном животе виднелся старый шрам: грубый рваный рубец чуть выше пупка. Я опустила глаза и уставилась на покрытые трещинами половицы. — Прости за то, что я вчера сказала про Мать Ночи. Ненавижу извиняться. Это подразумевает, что ты исправишься. Поэтому я никогда не каюсь, прибрав к рукам чужое добро. Да и перед кем бы? А вот опрометчивые суждения и острый язык чудом не свели меня в могилу. Но вытаскивать кошельки я научилась гораздо быстрее, чем просить прощения. Мне до сих пор непросто признавать ошибки, но порой это необходимо. А сейчас я в самом деле сожалела о своих словах. Цицерон пригладил мокрые волосы. В темных глазах мелькнуло удивление. — Я не злюсь, Лора, — сказал он чуть слышно, и собственное имя кольнуло меня точно маленькая иголочка. Хранитель не называл меня так с нашего привала по пути в Фолкрит, когда я притворялась деревенской простушкой. — Хорошо, — я рассеянно кивнула и, ощущая странную неловкость, добавила: — Вижу, тебе лучше. — Ты даже не представляешь насколько, — ответил Цицерон, и это не было насмешкой. Внезапно он нахмурился и дотронулся до моего бока. — Откуда это? Место, которого коснулись пальцы, обожгла боль. Я вспомнила, как ржавые гвозди разодрали кожу, и поморщилась. Рана пустяковая, но неприятная. Я изогнулась и увидела, что рубашка порвана, а обрывки ткани пропитались кровью и прилипли к телу. Да уж, угораздило! — Ерунда, — бросила я. — Поцарапалась, когда влезала в окно. — Лора, — на этот раз мое имя прозвучало как упрек. Цицерон скрестил руки на груди и спросил: — Ты опять кого-то обокрала? Он собирается меня отчитывать? Смешно. — К сожалению, нет. Я заглянула на огонек к Авентусу Аретино. Хранитель снова нахмурился. Конечно, он знал это имя, но откуда? В следующий миг в его глазах вспыхнуло изумление. — Зачем ты к нему пошла? — тихий, обманчиво спокойный голос не обещал ничего хорошего. Я заерзала на столе, словно маленькая девочка, которая вот-вот сознается в шалости. Чувство было таким неожиданным и унизительным, что я рассердилась на себя и сказала как можно спокойней: — Я взяла заказ на Грелод Добрую, хозяйку сиротского приюта. — Ты сделала что?! — вскричал Цицерон и схватил меня за плечи. — Тише, Амбарис услышит, — испугалась я и попыталась освободиться. Но мои слова и попытки вырваться остались без внимания. — Почему ты не посоветовалась со мной? — сквозь зубы процедил Хранитель. Он покраснел от злости, и веснушки, рассыпанные по высоким скулам и острому носу, теперь почти не выделялись. — Ты был слишком занят, — огрызнулась я. Его близость пугала больше, чем гневный голос и цепкие пальцы. — Пусти. Несколько бесконечно долгих секунд мы буравили друг друга взглядами. Казалось, еще немного и воздух заискрится. Наконец, Цицерон тяжело вздохнул и медленно разжал пальцы. Я быстро слезла со стола и отступила. Сердце колотилось так часто, что барабанщики на Празднике Жатвы могли бы только позавидовать. — Вот уж не думала, что ты разозлишься, — пробормотала я. — Ты обещала, что не сделаешь ни единого шага без моего ведома! — закричал ассасин. — Как еще я должен относиться к твоей выходке? Да, нехорошо получилось. Я слишком давно не спрашивала позволения на тот или иной поступок. А еще в глубине души была уверена, что Цицерон не станет возражать. Более того, обрадуется, что Слышащая взяла контракт. — Это случилось неожиданно, — проговорила я и поняла, что начинаю оправдываться. — Я возвращалась в клуб и увидела дом Аретино… — Ты могла пройти мимо! — Не могла! Хранитель вопросительно вскинул брови. Его выразительное лицо вновь напоминало карнавальную маску: насмешливую и надменную одновременно. Он ожидал нелепых отговорок и жалких объяснений. — Ты что-то во мне изменил, — сказала я, не отрывая глаз. — Ты и твой рассказ. Я хочу почувствовать то же, что чувствовал ты, когда выходил на охоту. Когда заносил клинок и убивал во имя Ситиса. Понравится мне это или нет, но я должна. Тогда, возможно, у меня получится тебя понять, — я дернула уголком рта и закончила: — Мне и в голову не пришло, что ты будешь против. Злость, переполняющая Цицерона, понемногу угасала. Он стоял не шелохнувшись, но казалось, каждая мышца в его теле постепенно расслабляется. Он не ожидал такого ответа и не знал, что сказать. Но искреннее удивление вдруг сменилось недоверием. Взгляд уколол. — Думаешь, я вру? — спросила я чуть слышно. — Хитрой воровке и правда уловка, — откликнулся Хранитель и мрачно усмехнулся. Я не слышала эту пословицу много лет. Сотни раз она пришлась бы к месту, но не в этот. — Никаких уловок. Цицерон вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, качая головой. — Понимаешь, Лора, — сказал он, убирая волосы с лица: — Слышащий не выполняет контрактов. Я нахмурилась. Похоже, что убийство в Темном Братстве — непозволительная роскошь! — Это запрещено? — Скорее не принято, — тихо ответил Хранитель и небрежно прислонился к столу. — Забирать жизни — искусство, в котором даже настоящих мастеров постигают неудачи. Слишком бдительные стражники, запертая дверь, алик᾽рский наемник, притаившийся в тени… — он пожал плечами. — Слышащий — самый ценный член Братства. Он не выполняет контрактов, потому что его смерть поставит под удар всю семью. «Бедняжка Астрид! Если я умру, она будет так горевать!», — подумала я, но вслух сказала: — Думаю, что в этот раз мы можем сделать исключение. — Почему? — Хозяйка приюта — старая карга. Сомневаюсь, что она прячет в чулане наемников. Цицерон пронзил меня взглядом, и я невольно вздрогнула. Похоже, он не в настроении шутить. Но в непроницаемо темных глазах вдруг заплясали еле заметные искорки, а капризные губы растянулись в недоброй улыбке. — Где находится этот приют? — голос прозвучал так, словно Хранитель предлагал мне лунной ночью прогуляться по заброшенным руинам. — В Рифтене. Он задумчиво прищурился, воскрешая в памяти карту Скайрима. — Далеко. Мы не скоро туда попадем. Я кивнула и тоскливо покосилась за окно. Мне так хотелось увидеть серые черепичные крыши и туманную гладь озера Хонрик. Все бы отдала за кружку медовухи в «Буйной фляге»! Устроиться за дальним столиком, откуда видно, как Тонилла торгуется за каждый септим, и целый вечер чесать языками с Делвином и Векс. — Отлично, — заключил Цицерон. — Будет время тебя подготовить. — Что? — внутри поднялось возмущение. — По-твоему, я не справлюсь со старухой? — Я вообще не понимаю, как ты дожила до двадцати семи, — спокойно сказал ассасин, но глаза смеялись. Я презрительно хмыкнула и сложила руки на груди. — Но дожила, как видишь. — Милостью Стендарра. Он что, меня дразнит? Раньше он делал это более ребячливо и нарочито. Высмеивал, острил и называл воровкой. — Ладно, — проговорила я устало. — Поговорим об этом позже. Есть задача поважней. Хранитель вопросительно приподнял бровь. — Ночью я ходила на кладбище. Как мы и думали, там нет ни одной эльфийской могилы. Нужно узнать у Амбариса, где они хоронят данмеров. — И в чем проблема? — Уверена, что эльфы чтут традиции, а в Виндхельме они под запретом. Братья Бури не потерпят здесь чужих святилищ. Думаю, что данмерское кладбище находится за пределами города, но вряд ли Амбарис и Малтир покажут нам место на карте. Мы должны втереться к ним в доверие, и боюсь, после твоих криков это будет непросто. Ручаюсь, что Амбарис их прекрасно слышал, — я поглядела на Цицерона с укоризной и спросила: — Как мы объясним нашу ссору? Хранитель задумчиво помял подбородок. — Ты можешь заплакать? — Что? — удивилась я. — Заплакать, зареветь, распустить нюни, — он развел руками. — Прямо сейчас? Цицерон кивнул. — Наверное, — пробормотала я. — Ты что-то задумал? — Да, дорогая сестрица! Ты должна мне подыграть, — сказал он весело и окинул меня придирчивым взглядом. — Но сперва переоденься. Если, конечно, не собираешься поведать эльфам, как навестила Аретино. У меня много печальных воспоминаний, но мысли о них вызывают лишь глухую тоску и холодную пустоту. Даже смерть матери, которая разрушила нашу жизнь и сломила отца. Он замкнулся в себе, и я справлялась с горем в одиночестве. Слишком тяжелое испытание для восьмилетнего ребенка. Безутешная скорбь прожгла дыру в моем сердце, и даже спустя девятнадцать лет я не в силах пролить по матери ни единой слезинки. Это неестественное безразличие сохранило во мне хоть что-то святое. Расплакаться не так-то просто, и если бы могла, то я бы без зазрения совести использовала собственную боль. Но мне не первый раз разыгрывать спектакль и для слезливых сцен я берегу воспоминание, от которого рыдаю, как сопливая девчонка. Удушливый тяжелый воздух сдавливает грудь. Пока никто не видит, я отворяю дверь и выбегаю из каюты. Мир полон звуков, запахов и красок. Морская свежесть как глоток свободы. Я с жадностью дышу. Над головою хлопают и бьются паруса, необычайно белые на фоне голубого неба. Я слышу громогласный голос, низкий и немного хрипловатый. Это мой отец. Он никому не доверяет свой корабль и снова у штурвала сам. Его камзол, такой же темный как болотная вода, в рассветных солнечных лучах отсвечивает изумрудным. Я дожидаюсь подходящего мгновения и, выскочив на палубу, бегу к корме. Вслед раздаются крики, и кто-то из матросов пытается меня остановить. Но дочку капитана поймать не так-то просто и, ловко увернувшись, я мчусь еще быстрей. Соленый ветер бьет в лицо, шумит в ушах и треплет волосы. Перемахнув через ступеньки, я выбегаю на корму и замираю. Дыхание перехватывает, а к горлу подступает ком. Большой старинный город походит на игрушку, на декорацию к бродячему театру. Все меньше белокаменные стены, бледнеют купола и крыши, и маяк, казавшийся таким огромным, теперь размером с детскую ладонь. Меня хватают под руки, но я отчаянно цепляюсь за перила. Всем сердцем хочется вернуться! Но «Благословенный» набирает ход и, прежде чем меня уводят в душную каюту, город утопает в дымке. Тогда я видела Анвил в последний раз. Казалось, пролетела вечность, но память снова возвращает этот день. Я не хотела уплывать в Скайрим и дважды убегала, пока меня не затащили на корабль. Корабль, ставший мне темницей, не самой страшной, но одной из первых. Когда я застегнула рубашку и повернулась к Цицерону, по моим щекам катились слезы. Он вскинул брови, едва заметно улыбнулся и тихо, почти беззвучно, захлопал в ладоши. До последнего не верил, что я и в самом деле смогу заплакать. Но мне удалось его удивить. Второй раз за четверть часа. Ассасин не стал рассказывать, что задумал и дал указание, которое мне совершенно не понравилось: подыгрывать и со всем соглашаться. Но я была не в том положении, чтобы спорить, поэтому неохотно кивнула и мы отправились вниз. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом становилось все теплей. Амбарис растопил печь ранним утром, но за несколько часов прогрелся только первый этаж. Похоже, норды берегли каждый септим, когда строили этот дом. Больше всего меня удивляло, что в главном зале нет ни одного окна. Расставленные вдоль стен подсвечники создавали приятный полумрак и ощущение бесконечного вечера. Пожалуй, если просидеть здесь достаточно долго, можно потеряться во времени. Еще три свечки мерцали на барной стойке. Маленькие огоньки тревожно колыхались и мягкие тени плясали по залу. Скрестив ноги, Амбарис сидел на высоком стуле и читал. Когда мы встретились взглядами, книга уже лежала на стойке. Я замерла у Цицерона за спиной и, тихо шмыгая носом, вытирала слезы. — Что случилось? — спросил данмер. В красных, как Массер, глазах мелькнуло не беспокойство: подозрение, явное и нескрываемое. Хранитель тяжело вздохнул и покосился на меня с укором. Я всхлипнула и невольно опустила голову. Что же натворила бедная Теренсия? — Придется нам задержаться в Виндхельме, — проговорил Цицерон. Я заметила, как он сжал и разжал кулак. Но в этом жесте не было угрозы, скорей досада. — Нас обокрали. А вот это уже интересно. — Что?! — вскричал Амбарис и вскочил со стула. По моей щеке скользнуло теплое дуновение, а тени заметались по залу, словно огромные бабочки. Кажется, данмер решил, что его обвиняют в воровстве. — Не здесь! — с раздражением бросил ассасин. — Еще в Данстаре! Рену облапошили, как последнюю деревенскую дуру, и она все это время молчала! Дуру? Облапошили? Что ж, ладно. Деревенские простухи получаются у меня лучше всего. Я обняла себя за плечи и ссутулилась, будто пыталась стать невидимой. На долгий миг воцарилась тишина. Потом эльф откашлялся, словно пытался сгладить неловкость, и спросил: — Что произошло? Я поймала себя на том, что уже просчитываю варианты. Сочинять и притворяться мне нравится так же сильно, как и воровать. Особенно продумывать детали, потому что именно они делают историю достоверной. Но в этот раз все было по-другому. Этот спектакль разыгрывал Цицерон и все, что мне оставалось — достойно сыграть свою роль. — Мы приехали в Данстар на прошлой неделе, — начал ассасин, — и остановились в местной таверне. — «Пик ветров», — тихо подсказала я, разглядывая извилистые трещины в прогнивших половицах. Если собираешься врать, то ври о том, что знаешь. Хранитель на мгновение замолчал, и я почувствовала его тяжелый пронизывающий взгляд. Похоже Теренсии не очень-то повезло с братом! — В Данстаре нечего смотреть, — продолжил он, и в голосе прорезалась отсутствующая прежде хрипотца, — вся радость: шахты да рыбацкие лачуги. Правда, неподалеку есть нордские руины. Но там тоже не оказалось ничего интересного, и мы собрались в дорогу уже на следующий день. Я пошел проверить лошадей, а Рена ждала в таверне, — Цицерон вздохнул и вдруг в сердцах стукнул кулаком по стойке. Я вздрогнула, а подсвечники жалобно звякнули. — Надо было взять ее с собой! Будь я проклята! А у него отлично получается! Я покосилась на Хранителя и подумала, что он все меньше похож на того странного типа, который повстречался мне у фермы старика Лорея. А может, так только кажется? С тех пор многое изменилось, и я смотрю на него совсем по-другому. — Пока я седлал лошадей, в таверне началось веселье. Белокурая девчонка, дочка трактирщика, снова взялась за лютню. Я еще с улицы слышал ее писклявый голосок. Но Рена была в восторге! — в последних словах звучала такая злая насмешка, что Амбарис поглядел на меня с сочувствием. — И когда какие-то незнакомцы позвали мою сестрицу танцевать, она согласилась! И глазом не моргнула! Кружилась и плясала до упаду, а что стащили кошелек заметила только на полпути к Виндхельму! Невелика беда! Ну, сколько там могло быть? По легенде мы странствуем по провинции, перебиваясь случайной работой. Полсотни септимов, а то и меньше! — И много там было? — спросил темный эльф. Вопрос витал в воздухе. Похоже, Амбарис тоже не ожидал услышать большую сумму. Губы сжались в тонкую полоску, а пепельно-серые брови сдвинулись к переносице. — Почти шесть сотен, — проронил Хранитель, и в зале повисла тишина. С трудом не выдав удивления, я спрятала лицо в ладони и тихо заплакала. — Мы полгода копили на поездку в Солстхейм, — глухим бесцветным голосом пояснил ассасин. — Как раз сегодня собирались в доки, чтобы узнать, когда следующий корабль. Но тут-то и выяснилось, что денег у нас нет. По коже поползли мурашки. Цицерон врал так убедительно, что на мгновение меня охватил смутный трепет. Нечто похожее испытываешь, любуясь живописной картиной или наслаждаясь красивой песней. — Сочувствую, — пробормотал Амбарис, тяжело вздохнул и спросил: — Значит, вы совсем на мели? — У меня осталось немного, — откликнулся Хранитель. — Неделю протянем. — И то неплохо. Ассасин горько усмехнулся. — Будете искать работу? — Ничего не остается. Мне тяжело представить, каково это — остаться без септима в кармане, потому что при желании я могу залезть в чужой. Но для честной, порядочной девушки это настоящее горе. В неловком молчании собственные всхлипы показались мне оглушительно громкими. — Ладно, Рена, хватит, — устало сказал Цицерон. Ну нет! Я только начала! Ты велел подыгрывать, а теперь лишаешь меня удовольствия. Так не пойдет! — Прости, — выдавила я, глотая слезы, — я так нас подвела… — Может, поумнеешь, — бросил ассасин. Интересно, он притворяется или правда не знает, как себя вести с плачущей женщиной? Надеюсь, первое. Я отвернулась, содрогаясь в рыданиях. Осторожней, Лора! Главное, не переборщить. — Проклятье, — с шумом выдохнул Цицерон. Несколько долгих секунд ничего не происходило. Потом скрипнула половица, и на меня упала длинная черная тень. Я подавила жгучее желание в нее нырнуть, прочувствовать и ощутить всей кожей. Вполне вероятно, что тень Хранителя соткана из иных, незнакомых мне нитей. Мы оба прячемся во тьме, но служим разным силам. Меня окутывает мрак из Вечнотени, царства Ноктюрнал. Но покровительнице воров безразлична участь ассасинов. Кто знает, может, их тени тянутся из Пустоты? Цицерон взял меня за локоть и развернул к себе. Ну, и что он сделает? Отчитает или отвесит затрещину? Пожалуй, самым разумным было бы отправить сестру наверх: чтобы успокоилась и как следует умылась. — Ну все, перестань, — мрачно сказал ассасин и попытался взять меня за руки, но я еще крепче прижала ладони к лицу. Да, с женщинами непросто. Особенно с дурами, которых так легко облапошить! Но Хранитель знал, что делать. Он снова тяжело вздохнул, помедлил и привлек меня к себе. — Иди сюда. Такого я не ожидала. Настолько, что на мгновение растерялась и замешкалась, не понимая, куда девать руки. Мне еще не доводилось обнимать мужчину своего роста. Обычно я ниже на целую голову и волей-неволей прижимаюсь к груди. В таких объятиях много нежности и почти нет неловкости. Но когда вы одного роста, возникает неизбежное смущение. Если я положу ему руки на плечи, мы окажемся лицом к лицу. Конечно, так можно утешить, но не сестру! Я обняла Цицерона за талию, уткнулась носом в твердое плечо и проговорила, заикаясь от слез: — Теперь нам придется остаться в этом ужасном городе и унижаться перед нордами… — Мы что-нибудь придумаем, — прошептал ассасин и погладил меня по голове. Мягкое, но сильное прикосновение отозвалось в теле мелкой дрожью. — Простите. Последнее предназначалось эльфу. — Ничего, — откликнулся Амбарис, — я понимаю. «Купился», — подумала я, и меня захлестнуло острое упоительное чувство. Словно тысячи крошечных мотыльков затрепетали в груди, а по коже заплясали невидимые искры. Наверное, что-то похожее испытывают художники в минуты вдохновения. Я гонюсь за этим чувством всю жизнь. Идеальные кражи, ловкие аферы, яркие представления — все это дурманит меня сильнее скумы. Хотя наш маленький спектакль удался на славу, мы и не думали останавливаться. Сильная ладонь утешающе скользила по моей спине. Я всхлипывала все реже и глуше, делая вид, что потихоньку успокаиваюсь. Меня и в самом деле начало окутывать мягкое баюкающее тепло. Я слышала, как дышит Цицерон, чувствовала, как сильно и ровно бьется его сердце. Как рыжие волосы, все еще влажные после умывания, щекочут мое лицо. Ощущала, как они пахнут: сыростью, горьким дымом и душистым, чуть сладковатым ароматом его кожи. Мне захотелось коснуться ее губами и узнать, какая она на ощупь. Сердце испуганно сжалось, а мысли заметались, словно потревоженные муравьи. Плохо дело. Меня влечет к человеку, который едва не перерезал мне глотку. Я всегда умела выбирать мужчин! Хранитель мягко отстранился, взял меня за подбородок и заглянул в глаза. В горле резко пересохло. Надеюсь, он не умеет читать мысли. — Успокоилась? — спросил ассасин и, не дожидаясь ответа, вытер остатки моих слез кончиками пальцев. — Матушка была бы тобой недовольна. Он едва уловимо дернул уголком рта, обозначая улыбку. Я с трудом сдержала смех. — Знаю, что тебя порадует! — вдруг воскликнул Цицерон, обнял меня за плечо и повернулся к данмеру. — Может, у вас найдется шейн или мацт? Рена всегда мечтала их попробовать! — Кто бы мог подумать, что имперцы проделают такой путь, чтобы отведать самого дешевого морровиндского пива! — расхохотался Амбарис. Он явно был счастлив, что тягостная сцена подошла к концу. — На ваше счастье мацт кончился еще в начале весны, а вот бутылочку шейна я, пожалуй, смогу отыскать. — Это было бы просто чудесно, — проговорила я и смущенно улыбнулась. Эльф заговорщически подмигнул и в следующий миг скрылся за кухонной дверью. Хранитель проводил его взглядом и шепнул мне на ухо: — Переборщила со слезами. По шее скользнуло горячее дыхание. Проклятье! Теперь я буду замечать каждую мелочь. — Да ладно, — чуть слышно откликнулась я, — тебе же понравилось. Ассасин не ответил, но в карих глазах сверкнул хитрый блеск. Судя по всему, шейн не пришлось искать долго. Через несколько секунд скрипнула дверь и в зал вернулся Амбарис. В одной руке он нес три глиняных кружки, в другой — высокую бутыль из толстого зеленого стекла. Она была заполнена всего наполовину. Пресловутый напиток казался очень темным, почти черным, и ритмично колыхался из стороны в сторону в такт шагам. Я невольно задумалась, не морочит ли нас данмер, выдавая дешевое вино за шейн. Его не так-то просто раздобыть в Скайриме. Зачем переводить добро на незадачливых гостей? — Урожай прошлого года, — сообщил Амбарис, расставляя кружки на стойке. — Недурно, — одобрил Цицерон, забираясь на высокий стул. Я устроилась на соседнем и мысленно усмехнулась, заметив, что мы оба не достаем ногами до пола. — Да, — задумчиво протянул эльф, пытаясь откупорить бутылку. — Данмеры приложили немало усилий, чтобы снова вырастить комунику. Извержение уничтожило почти все плантации. — Комунику? — переспросила я. — Ягода, из которой делается шейн, — пояснил Амбарис, морщась от натуги. Пробка вышла из горлышка с глухим хлопком и в кружку полилась ярко-алая, похожая на кровь, жидкость. Толстое зеленое стекло искажало ее цвет, поэтому в бутылке она выглядела такой темной. — Прошу, — данмер пододвинул кружки. Я и в самом деле никогда не пробовала шейн и знала только то, что это редкое морровиндское вино. В прошлом году Гловер Меллори, брат Делвина, прислал в Гильдию несколько бутылок с Солстхейма. Мои драгоценные друзья выпили все в тот же вечер, но я ничуть не обиделась! Как верно заметила Сапфир: «В большой семье клювом не щелкают». Я обхватила ладонями шершавую кружку и сделала маленький глоток. Шейн оказался очень терпким, с ярким кисло-сладким вкусом и чем-то напоминал ежевичное вино из Сиродила. Амбарис бросил на меня испытующий взгляд, и я сказала, ни капли не кривя душой: — Мне очень нравится! Особенно этот необычный ягодный оттенок. Наверное, комуника сладкая? Эльф пожал плечом и грустно улыбнулся. — Я никогда ее не пробовал. Повисла неловкая тишина, но Цицерон не дал ей затянуться. — Прекрасное вино, — проговорил он, расплываясь в дружелюбной улыбке. — Может, выпьем за что-нибудь? Грех переводить его просто так. — Ваша правда, — засмеялся Амбарис и на мгновение замолчал, задумчиво вертя в тонких пальцах маленькую кружку. Затем решительно протянул ее вперед и произнес: — За то, чтобы все воры провалились в Обливион! Я вскинула бровь. — Готов пить за это до конца своих дней! — воскликнул Хранитель и звякнул кружкой так, что шейн плеснул через край. Кроваво-красные капли заблестели на гладкой столешнице, словно маленькие рубины. А ведь он никогда не забудет, как я его обокрала. Должно ли это хоть немного меня волновать? Не знаю. Моя кружка с громким стуком присоединилась к остальным. На пользу делу я согласна пить за собственную смерть! Следующие полчаса Амбарис рассказывал про искусство приготовления шейна. Мы изображали живой интерес, поддерживали беседу и задавали вопросы. Когда кружки опустели, я знала о брожении комуники куда больше, чем хотела. Данмер разлил остатки вина и принес тарелку со вчерашней курятиной. Мясо было сухим и холодным, но на пустой желудок казалось настоящим объедением. Особенно Цицерону. Он голодал целый день и теперь поглощал курицу так, словно это была последняя в жизни еда: жадно отрывал большие куски, засовывал в рот и, почти не прожевывая, глотал. Неожиданно раздался до боли родной звук — кто-то повернул в замочной скважине ключ. Мы обернулись и увидели на пороге Малтира. В потрепанной шерстяной тунике и видавшей виды волчьей шкуре он напоминал бродягу. — Ну и погодка! — пожаловался он, торопливо закрывая дверь. Нас окатило морозным воздухом. — Приветствую! Хранитель кивнул, а я помахала и улыбнулась. Данмер вытер сапоги о старую тряпку, расстеленную у порога, и подошел к Амбарису. — Чуть не околел на рынке, — проворчал он и поставил на стойку набитый кожаный мешок. — Козий сыр, молоко, оленина. И масло для Белина. «Флакон» закрыт, но Квинт пошел навстречу. — Очень кстати! — обрадовался эльф. — Белин сегодня зайдет. Он развязал тесьму и вытащил пузатую бутыль, заполненную прозрачной, золотисто-желтой жидкостью. Резко запахло лавандой. Взгляд Цицерона помутнел, а между бровей пролегла тонкая, почти незаметная морщинка. Я знала, что этот аромат напоминает ему о последнем контракте. Так пахло в Башне Белого Золота, когда он крался в комнату шута. Амбарис убрал бутыль под стойку, подхватил мешок и снова ушел на кухню. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивают свечи и гудит за дверью ветер. Малтир передернул плечами, глянул на нас с равнодушием и спросил: — Как спалось? — Прекрасно! — очнулся от задумчивости ассасин. — Я словно заново родился! — В самом деле? — удивился эльф и недоверчиво прищурился. Да уж! Холодная комната под самый крышей, дырявый пол и старая скрипучая кровать — не лучше место для уютного ночлега. — Конечно, — ответил Хранитель, — мы бы хотели остаться еще на пару ночей. Он решительно отодвинул тарелку с остатками курицы, взял со стойки маленькое разноцветное полотенце и тщательно вытер пальцы. Малтир поскреб подбородок. В коротких черных усах, тронутых инеем, блестели крошечные капельки воды. — Скажем, полсотни септимов? — продолжал ассасин. — За крышу над головой и еду. Полсотни септимов? За две жалкие ночи и сухую курицу? Он спятил! Или хочет завоевать расположение данмеров? Скрипнула половица. Амбарис вернулся за стойку и пригубил из кружки шейна. Он прекрасно слышал, о чем говорил Цицерон. — Приютим их еще на пару ночей? — спросил Малтир. — Твоя комната, тебе и решать, — пожал плечами данмер. — Тогда договорились. Не говоря ни слова, Хранитель открыл поясную суму. Пять потертых золотых монет одна за другой легли на гладкую столешницу. Амбарис мрачно на них поглядел и пододвинул две обратно. — У нас тут не дворец, а у вас туго с деньгами. Цицерон поджал губы и несколько секунд молчал. Готова поклясться, чего-то такого он и ожидал. — Виндхельм встретил нас не очень дружелюбно, — начал он наконец. — И если бы не вы, не знаю, где бы мы провели ночь, — ассасин вернул монеты к остальным и добавил: — Считайте это маленькой благодарностью. Данмер собирался возразить, но Хранитель перебил: — Пару дней поищем работу, а не найдем — поедем в Вайтран, — он глянул на меня и ободряюще потрепал по плечу. — Там много фермеров, а значит, труд в цене. Не пропадем. Я поймала тяжелый испытующий взгляд Амбариса и кивнула, спокойно и немного смущенно. Данмер хмыкнул и неожиданно расплылся в улыбке, от чего морщинки в уголках раскосых глаз стали глубже и резче. — Убедили. Две монеты он сунул в тощий кошелек, болтающийся на поясе, а остальные протянул озадаченному Малтиру. Тот зажал их в ладони и спросил: — Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — Меня обворовали, — проронила я и понуро опустила голову. — Украли все, что мы откладывали последние полгода… — Ох, — выдохнул Малтир. Краем глаза я заметила, как он торопливо спрятал деньги в карман. Словно испугался, что придется их вернуть. Данмер знал, как это выглядело со стороны, но ничуть не смутился. — Плесни мне выпить, — бросил он Амбарису. — Я продрог до костей и не готов слушать всякие ужасы на трезвую голову. Он уселся на соседний стул и бесцеремонно заглянул в мою кружку. — Только чего-нибудь покрепче шейна. Амбарис ухмыльнулся и задумчиво поглядел на Цицерона. В красных глазах вспыхнул лукавый блеск. Он подался вперед и заговорщически спросил: — Вы слышали о гриифе, морровиндском бренди? Оказалось, что грииф тоже делают из комуники. Сладковатый напиток обжигал нёбо, оставляя во рту долгое фруктовое послевкусие. Я сделала несколько глотков и подумала, что такими темпами очень скоро захмелею. Приятное расслабляющее тепло уже разливалось по телу мягкими волнами, а в груди расцветала тихая, безмятежная радость. Если так пойдет и дальше, мне будет тяжело ее скрывать. Как только мы воздали все хвалы пьянящему наследию данмерской культуры, я рассказала Малтиру, как обворовали Теренсию. В моем исполнении история обрела яркие подробности и несущественные, но правдоподобные детали. — Да-а, — протянул Малтир и крепко сжал кружку. — Воровство в Скайриме расцвело как никогда. Пару недель назад кто-то обчистил лавку моего друга, Ревина Садри. И что вы думаете? Стражники даже не пришли разбираться. Норды считают нас вторым сортом, а наши беды недостойными внимания! — Возмутительно! — воскликнула я, вкладывая в голос как можно больше негодования и малую толику сочувствия. Мне и в самом деле было жаль эльфов — настолько, насколько я вообще могла кого-либо жалеть. Особенно зная, что в некотором смысле причастна к несчастью. В памяти всплыло хитрое самодовольное лицо Векс. В нашу последнюю встречу воровка хвалилась, как взломала сейф в лавке какого-то данмера в Виндхельме. Как тесен мир! — Кстати, — начал Амбарис, взглянув на меня, — не хочу вас обнадеживать, но, по-моему, Белин Хлаалу ищет новую работницу на ферму. Нынешняя помощница, Адисла, слишком стара и уже не справляется. Вы могли бы ее заменить, хотя бы на время. — Это было бы просто прекрасно, — с чувством сказала я. Да уж! Работать на ферме — мечта всей жизни! — Я с ним поговорю, — заключил эльф. Наверное, на моем лице что-то отразилось, потому что в красных глазах вдруг проскользнуло сомнение. — Вы ведь умеете вести хозяйство? Я хотела ответить, но в разговор вмешался Цицерон. — Не волнуйтесь, — сказал он таким мягким и густым голосом, что еще немного и его можно было бы намазать на хлеб. — У моей сестры золотые руки. Я уловила иронию и с трудом подавила смешок. Хранитель обнял меня за плечо и продолжил: — Матушка сильно болела, и я почти от нее не отходил. Рене пришлось взять на себя все заботы по дому и хозяйству. Это все пьяный дурман или он тонко намекает, что я должна взять на себя Темное Братство, пока он топчется вокруг своей драгоценной мумии? Дорогая Лора, кажется, у тебя разыгралось воображение! Я тряхнула головой и отстранилась. — Перестань меня смущать. — Она у меня очень скромная, — заметил Цицерон. Конопатый нос сморщила озорная улыбка, но в следующий миг исчезла, словно ее стерли ладонью. Ассасин стал очень серьезным и едва уловимо напрягся. От этой резкой перемены мне стало не по себе. — Вы сказали «Хлаалу», верно? Ваш друг принадлежит к древнему данмерскому роду? — Хлаалу у всех на слуху, — усмехнулся Малтир и пригубил гриифа. — Все верно. Но Белин не любит об этом говорить. — Невероятно! — воскликнул Хранитель. В темных глазах вспыхнул знакомый опасный огонек, но, кажется, никто, кроме меня, этого не заметил. Что не так с этим древним родом? — Родственник короля Хелсета и Эно Хлаалу, главы Мораг Тонг! Кто бы мог подумать? Данмеры переглянулись. — А вы хорошо знакомы с нашей историей, — сказал Амбарис. Я ощутила легкое напряжение, повисшее над нами, словно тень. — Я рано научился читать, — пожал плечами Цицерон и дернул уголком рта. — Истории про Барензию — мои любимые. — Что такое Мораг Тонг? — спросила я как можно непринужденней. Название казалось смутно знакомым, а чутье подсказывало, что именно оно заставило Хранителя перемениться в лице. — Гильдия убийц, — прошептал Малтир и задумчиво уставился в кружку, будто пытался что-то разглядеть. Я нахмурилась, и вопрос вырвался помимо моей воли: — А чем она отличается от Темного Братства? Никто не любит вспоминать и уж тем более вести беседы о таинственных убийцах. Дурная примета. «Не поминай Вермину к ночи», — говаривает народ. Но крепкий ароматный грииф заглушал суеверные страхи. — Мораг Тонг — морровиндский палач, — сказал Малтир. — Как это? — удивилась я. — А вот так, — усмехнулся данмер, вытирая усы. — Империя узаконила Мораг Тонг в Морровинде, и Гильдия выполняла только одобренные законом заказы. — А сейчас? — А что сейчас? От Морровинда почти ничего не осталось. О Мораг Тонг слышно не больше, чем о Темном Братстве. Я взглянула на Цицерона. Он смотрел на нас ровным, ничего не выражающим взглядом, словно и не слышал, о чем мы говорим. — Понятно, — заключила я. — Значит, Мораг Тонг выполняли грязную работу для Империи. Вот и вся разница? Малтир поморщился, словно я сморозила страшную глупость, но тут в разговор вмешался Амбарис: — Не стоит понимать так буквально, — он улыбнулся и пригладил волосы. Густые и очень длинные они были убраны в высокий хвост. — А что касается различий… Вы ведь понимаете, про обе гильдии известно крайне мало. Я знаю только то, что Темное Братство поклоняется Ситису, а Мораг Тонг проливает кровь во имя Мефалы, — он помрачнел и чуть понизил голос. — Но как по мне, все они садисты и психопаты, которые прикрывают религией свои гнусные пороки. Сердце испуганно ударилось о ребра. Разговор уходил в опасное русло. Хранитель поймал мой встревоженный взгляд и покачал головой. Словно говорил: «Не волнуйся, я не собираюсь устраивать резню из-за такого пустяка». А вслух сказал: — Различий так много, что проще назвать сходства. Я вопросительно вскинула брови. — Всего одно, — ответил Цицерон и его губы изогнулись в холодной полуулыбке: — Взаимная ненависть. Снова сгустилось напряжение. Мне даже почудилось, что в комнате стало темней, но это догорела одна из свечей. И все равно я почувствовала, что нужно разрядить атмосферу. Давай, Лора, придумай какую-нибудь глупость, нелепую шутку. — Это же хорошо! — воскликнула я. — Почему? — удивился Хранитель. — Рано или поздно они друг друга перережут и мы сможем спать спокойно! По залу прошелестел тихий смех Амбариса. Цицерон прищурился и выдавил кислую улыбку. — Выпьем за это? — предложила я. Малтир наконец-то согрелся. Сняв облезлую волчью шкуру, он небрежно бросил ее на соседний стул. Тем временем Амбарис сходил на кухню и принес сыра. Он был нарезан так тонко, что узоры на тарелке почти просвечивали. Данмер разлил грииф в опустевшие кружки, и я с удивлением отметила, что бутылка подходит к концу. Разговоры об убийцах невольно напомнили мне о Мяснике, а бренди развязал язык. — Я все думаю про мальчика, о котором вы вчера рассказали… — Аретино? — спросил Амбарис и чуть сдвинул брови. — Верно! Почему никто не взял его к себе? Неужели у его матери совсем не было друзей? Цицерон положил в рот кусок сыра и покосился на меня с недоумением. — Да были, конечно, — тяжело вздохнув, ответил эльф. — Виола Джоржано, например. Но она уже слишком стара, чтобы заботиться о ребенке. Еще Аурелия тесно общалась с Товой из клана Расколотый Щит. Но знатный нордский род никогда бы не принял в семью имперского мальчишку. Он одарил меня выразительным взглядом, и я понимающе кивнула. Повисло тягостное молчание, и в душе невольно заворочалась досада. Неужели я так и не узнаю имя Мясника? Но в этот самый миг Амбарис задумчиво проговорил: — Еще она дружила с этим владельцем музея… Как его? — Каликсто, — подсказал Малтир. — Да-да! Каликсто Корриум! Он тоже имперец, но приютить мальчишку отказался. Уж не знаю почему, — данмер почесал кончик носа и добавил: — Обязательно сходите в его музей! Там куча всякой ерунды, странной, но крайне занимательной. — А где он находится? — спросила я, но ответ пропустила мимо ушей. Итак, тайна виндхельмского маньяка раскрыта. Доказательств нет, но не страже же я его сдавать собираюсь. — А где Аурелию похоронили? — вдруг спросил Цицерон. — Мы бы хотели навестить могилу. «Этой ночью я ее уже навестила!» — подумала я и вспомнила маленький надгробный камень, еще не тронутый морозами и временем. — На кладбище, — буркнул Малтир. Он относился к тем людям и мерам, что, пьянея, становятся ворчливыми и раздражительными. — Я думал, Братья Бури не разрешают хоронить в Виндхельме никого, кроме нордов, — усмехнулся Хранитель и сделал глоток гриифа. От крепкого ягодного бренди у него потемнели губы. Я догадалась, куда он клонит и затаила дыхание. — Так и есть, — усмехнулся Амбарис. — Но бывают исключения. — Простите за нескромный вопрос, — проговорил Цицерон и опустил глаза, водя подушечкой пальца по ободу кружки, — где же вы хороните данмеров? — В пещере на северо-востоке, — как ни в чем не бывало ответил эльф и махнул рукой куда-то в сторону, будто указывал направление. — В пещере? — изумилась я. — Ну да, а что еще остается? Беженцы из Вварденфелла долго искали подходящее место для гробницы и в итоге нашли у моря небольшую пещеру. В ясную погоду оттуда виден Солстхейм и северный берег Морровинда. — На северо-востоке, — задумчиво повторила я, — где-то там находится нордский курган, верно? Мы хотели побродить среди руин. — Все верно, — кивнул Амбарис и слегка поморщился. — Курган совсем близко. Не самое приятное соседство, но очень удобное: суеверные обходят это место стороной и никто не тревожит мертвых. Эльф наградил меня холодным взглядом. — Мы бы никогда не стали влезать в гробницу! — заверила я и поглядела на Цицерона как сестра, ищущая у старшего брата поддержки. — Честное слово! По правде говоря, порой нам не хватает духу даже приблизиться к нордским святилищам. Однажды мы видели настоящего драугра… — я понизила голос до испуганного шепота, изо всех сил стараясь не переиграть. С каждым глотком гриифа это становилось все трудней. — Он был как живой, — продолжил мой рассказ Хранитель. — Я думал, драугры — что-то вроде зомби: жертвы некромантии, полусгнившие мертвецы. Но эта нечисть отлично сохранилась! Кожа, связки, сухожилия, мышцы — все иссохло, но не истлело. Поразительно, — он мрачно усмехнулся и закончил: — Видать, в Скайриме такая холодрыга, что тела попросту не разлагаются. — Если хорошо забальзамировать, — согласился Амбарис. — Впрочем, это всего лишь догадка. Вы ведь знаете, что данмеры сжигают умерших? Внутри что-то оборвалось, а сердце заколотилось так громко, что отдавалось эхом в висках. Сжигают? Неужели я так глупо просчиталась? — Конечно, — подтвердил Цицерон. — Это известно любому, кто хоть немного интересуется чужими традициями. Я уставилась в наглое, самодовольное лицо, не в силах поверить собственным ушам. Он знал! Знал и не сказал! В душе закипела такая злость, что я едва не кинулась на ассасина с кулаками. — А сестрица ваша и слыхом не слыхивала! Вон как удивилась, — насмешливо фыркнув, заметил Малтир. Еще одна свеча зашипела и погасла. Так же и мой грандиозный план: пшик, и не было! Что же теперь делать? Где искать мумию? Прикрывшись улыбкой, словно маской, я сделала глубокий вздох и мысленно досчитала до десяти. Но грииф кипел в крови и мешал успокоиться. Я облизала пересохшие губы и спросила первое, что пришло в голову: — Почему вы сжигаете тела? Амбарис нагнулся в поисках новой свечки и ответил откуда-то из-под стойки: — Мы верим, что смерть — начало новой жизни. Данмер должен обратиться в пепел, из которого возник, чтобы вновь переродиться. Он выпрямился, зажав в темных пальцах медово-желтую свечу. Как только загорелся маленький фитиль, эльф воткнул ее в подсвечник на место догоревшей. Воск, не успевший застыть, перелился через край и закапал на столешницу. — А как же кочевые племена? — спросил внезапно Цицерон. — Я читал, что некоторые мумифицируют мертвецов. Лукавая ухмылка уже слетела с его лица, словно кто-то щелкнул пальцами. Хранитель снова стал серьезным и, казалось, слегка помрачнел. Может, я поторопилась с выводами? Амбарис плеснул себе еще бренди. — Ваша правда, некоторые племена эшлендеров и в самом деле бальзамируют тела. Они верят, что это единственный способ сохранить связь с духами предков, — он пожал плечами. — Но таких данмеров мало. После извержения Красной Горы в Истмарк бежали только трое. Двое уже давно умерли, и их мумии покоятся в гробнице. Я моргнула и потерла висок в том месте, где еще недавно зияла рана. Похоже, Ноктюрнал проверяет меня на прочность. Что ж, гордиться нечем. Я слишком быстро поверила в собственную неудачу. Можно обвинить во всем грииф, но это будет ложью. Правда в том, что я больше не чувствую Дочь Сумрака. С того дня, когда нас с Цицероном едва не превратил в ледышки морозный дракон. Моему коню тогда не повезло: его накрыло смертоносное дыхание. Он мучился и, чтоб его добить, я вышла из пещеры, укрываясь тенью. В тот миг я ощутила Ноктюрнал, ее тяжелый напряженный взгляд, и наваждение сразу же исчезло. С тех пор я много раз ныряла в тень, но Повелительница ночи так и не вернулась. Возможно, это совпадение, но в душу закрался страх. Жгучий и цепкий, словно ядовитый паук, он проникал все глубже и отравлял изнутри. Страх, что став Слышащей, я перестала быть Соловьем. Заканчивай с выпивкой, Лора! Тебе уже хватит! В конце концов, должны же клятвы хоть что-то да значить. Даже для воровки и даэдрической принцессы. Как только представится случай, ты сходишь к Черному озеру и попытаешься призвать Ноктюрнал, а пока забудь об этом. Главное, твой безумный план по-прежнему в силе. Мы узнали все, что хотели, но навязаться эльфам оказалось проще, чем уйти. Цицерон соврал, что мы отправимся искать работу, но захмелевший Амбарис строго-настрого запретил уходить. Данмер уверял, что скоро заглянет Белин, и мы наверняка договоримся. Пришлось остаться, чтобы сохранить легенду. Не знаю, сколько прошло времени. В комнате без окон оно и правда текло по-другому. Может, прошел час, а может, и все три. Очень долго, целую вечность, Малтир рассказывал про Храм Трибунала и религиозный раскол, произошедший в Морровинде после извержения Красной горы. Под эту печальную, но крайне поучительную историю мы начали вторую бутылку гриифа. Я старалась не налегать на алкоголь. Обильные попойки в Гильдии меня закалили, но в ближайшие пару недель я буду быстро напиваться. Одно из многочисленных последствий лечебного зелья. Не слишком высокая плата за жизнь! Когда Малтир закончил, Амбарис спросил про жизнь в Сиродиле. Я сделала вид, что хочу послушать брата, и это было не так далеко от истины. Положив голову на руки, я глядела на Хранителя из-под полуприкрытых век. Он рассказывал, как тяжело пришлось Сиродилу после Великой войны. Как многие города погружались в пучину насилия, и что беда коснулась всех от мала до велика. «Даже Темное Братство», — думала я, тайком рассматривая Цицерона. Как весело скачут веснушки и искрятся глаза, когда он улыбается. Как резко изгибаются брови и прорезают лоб морщины, когда он хмурится. Вторая бутылка подошла к концу очень незаметно. В какой-то миг мне почудилось, что Хранитель намеренно спаивает эльфов, чтобы мы могли улизнуть. Не прерывая рассказ, он время от времени подливал грииф в полупустые кружки. И все бы хорошо, но ассасин не отставал ни на глоток. То, что Цицерон пьян, я поняла, когда он подхватил за данмерами старую морровиндскую песню. Он не знал языка, поэтому первое время коверкал слова, но быстро навострился. Это было несложно. Любые песни, которые поют в кабаках, просты на мотив и слова, и ты подхватываешь их на лету, даже не зная языка. Когда хлопнула дверь, я учила Амбариса танцевать. Ноги заплетались, но нам это не мешало. Мы плясали и от души хохотали, поэтому гость застал нас врасплох. Я увидела высокого данмера в длинной белой накидке из медвежьей шкуры и таких же белых меховых сапогах. Серая кожа на этом фоне казалась угольно-черной, а глаза кроваво-красными. Незнакомец внимательно оглядел зал и остановил взгляд на Амбарисе. — Белин! — воскликнул тот и, пошатываясь, направился к другу. — Вот и ты! Проходи-проходи! Во имя Девяти! Я уж думала, он не появится. Тот, кого звали Белином, отряхнул от снега сапоги и позволил подвести себя к стойке. По крайней мере, это выглядело именно так. — Познакомься с нашими новыми друзьями! — продолжал Амбарис. — Это Маркус и Теленция! Они приехали из Сиродила! То ли данмер настолько перебрал, то ли и в самом деле запомнил имена так. Мы не стали поправлять. Хранитель сидел у стойки вполоборота, поэтому просто протянул Белину руку. Тот пожал ее в ответ, уверенно, но очень торопливо. Словно куда-то опаздывал. — Очень приятно. Голос оказался густым и тяжелым. Я приветливо улыбнулась, но Белин не обратил на меня ни малейшего внимания. Как и положено сестре, особенно младшей, я встала за спиной у Цицерона и положила руки ему на плечи. Он едва уловимо вздрогнул. — Вижу, у вас тут весело, — бросил данмер, покосившись на Малтира. Эльф сладко посапывал, прижавшись щекой к столешнице в том самом месте, куда пролился воск. — Присоединяйся! Мы давно тебя ждем! Амбарис протянул руки, чтобы помочь с накидкой, но Белин покачал головой и спросил: — Ты купил масло? — Конечно-конечно! Покачиваясь из стороны в сторону, словно корабль в бурном море, эльф зашел за стойку и достал бутыль. «Ох! — мелькнуло у меня в голове. — Как бы он ее не разбил!» Похоже, Белин подумал о том же. Перегнувшись через стойку, он излишне резко, даже грубо забрал бутыль и спрятал под накидку. Снова повеяло лавандой. Аромат напоминал о солнечном лете и долгих прогулках по каменистым холмам. Неужели лето когда-нибудь наступит? В такой лютый мороз в это верилось слабо. — Спасибо, — сухо поблагодарил Белин и, звякнув кошельком, положил на стойку пять крупных монет и одну поменьше. «Сто десять септимов», — быстро сосчитала я и отвернулась. — А теперь мне пора, извини. — Останься хотя бы ненадолго, — попросил Амбарис и поглядел на нас в поисках поддержки. — Есть разговор! — Прости, дружище, не сегодня. Белин выдавил некое подобие улыбки и, прежде чем мы вставили хоть слово, скрылся в багряных сумерках. И все? Из-за этого высокомерного нахала мы потеряли столько времени? Я посмотрела на Амбариса. У бедняги была такая кислая мина, что мне стало его жаль. — Вот задавала! — воскликнул Цицерон. — Он не кутит со всяким сбродом или запрещает жена? Несколько секунд данмер напряженно молчал и вдруг хихикнул. Потом еще и еще, пока хихиканье не переросло в звонкий смех и, в конце концов, не превратилось в громкий хохот. Хранитель запрокинул голову и поглядел на меня. В мутных глазах читался вопрос. Я с недоумением пожала плечами. — Угадали, — простонал Амбарис, вытирая слезы. — Она, жена, умерла лет десять назад, но держит его в ежовых рукавицах до сих пор! — Как это? — удивилась я. — Вы спрашивали про эшендлеров, помните? Его жена была одной из тех троих. Белин отказался ее сжигать и устроил в подвале святилище! — Что?! — хором воскликнули мы. — Да-да, вы все правильно поняли! — воодушевился данмер. — Он хранит в подвале мумию! Я сам видел! Что ж, похоже, мы задержались не зря. Настроение у пьяного Амбариса менялось, словно небо в ветреный день. Минуту назад он веселился, а в следующий миг опять приуныл. Эльф расстроился, что не помог нам с работой, но куда сильней, что разболтал секрет своего заносчивого друга. Я догадалась, потому что все оставшееся время он старательно избегал разговоров о Белине. Мы пытались незаметно вызнать подробности, но данмер лишь сильней замкнулся и в конце концов решил прилечь. Пошатываясь, он погасил все свечи в канделябрах, и зал наполнили густые тени. Только спасительный островок света возле стойки оберегал нас от подступающего мрака. Звякнув щеколдой, Амбарис запер входную дверь и, буркнув что-то про крепкий сон, скрылся в каморке за лестницей. А лишенный комнаты Малтир остался спать на стуле. — Пойдем, — сказала я Цицерону. Грииф постепенно меня отпускал. Ощущения обострялись, а эмоции блекли, оставляя холодное спокойствие в сердце и легкий туман в голове. — Куда? Подперев подбородок, ассасин выводил на столешнице невидимые узоры. Казалось, в отличие от меня, он погружался в пьяный дурман все сильней. Бледная кожа раскраснелась так, что веснушки почти не выделялись. На лбу сияли маленькие капельки пота, а ягодный бренди окрасил губы в темно-фиолетовый. Хранитель поставил на невидимом рисунке точку и поглядел на меня. В черных глазах, как в зеркалах, отражался крошечный огонек свечи. Я не нашла ничего лучше, как вместо ответа показать пальцем вверх. Цицерон прищурился. Несколько секунд его лицо ничего не выражало. Затем он просиял, словно я предложила что-то гениальное. — Пойдем! Он резко встал и тут же покачнулся. Я взяла со стойки свечку и, подхватив ассасина под руку, повела к лестнице. Надеюсь, Малтир не слишком испугается, когда проснется в полной темноте! Подъем давался нелегко. Хранитель переставлял ноги с трудом, словно ступеньки были слишком высокими. Вот уж не думала, что он так захмелеет! Впрочем, чего я удивляюсь? Он принял больше моего, да и годы одиночества берут свое. Пить с Матерью Ночи не очень-то весело! Интересно, чем он вообще занимался все это время? Но мысль резко оборвалась: Цицерон споткнулся и едва не пропахал носом ступеньки. Я устояла и чудом удержала свечу. На руку плеснул горячий воск. — Проклятье, — выругалась я и подхватила Хранителя за талию. Он обнял меня за шею и повис, словно хотел задушить. — Больно ты тяжелый для своего роста, — проворчала я. — А ты — слишком хилая, — заявил Цицерон, и меня обдало сивушным дыханием. Я бросила на него презрительный взгляд, и мы заковыляли дальше. На небе загорались первые звезды и весело подмигивали нам сквозь маленькие окна. Преодолев последнюю ступеньку, я повела Хранителя к кровати, чтобы уложить спать. Но в следующий миг он ловко отстранился и как ни в чем не бывало спросил: — Знаешь, где живет этот Хлаалу? Я вытаращила на него глаза, не в силах вымолвить ни слова. Цицерон приподнял бровь и склонил голову набок, словно спрашивал: «Что-то случилось?» — Ты трезвый, — то ли спрашивая, то ли утверждая, проронила я. — Почти. Его лицо оставалось совершенно невозмутимым, но в глазах притаилось почти детское озорство. — Почему? Он пожал плечами. — Плох ассасин, которого легко споить. Настал мой черед вскинуть бровь. Еще одно тайное умение. Да и тайное ли? Связаться с Темным Братством было крайне скверной затеей. Я знаю про них непростительно мало. — Тогда зачем ты устроил весь этот спектакль на лестнице? — Играя — играй, — ответил Хранитель, и губы тронула лукавая улыбка. Он меня дразнит или правда так думает? Цицерон истолковал молчание по-своему: решил, что я злюсь. Подражая моим интонациям, он произнес: — Да ладно, тебе же понравилось. Я хмыкнула. Неужели в моем исполнении эта фраза прозвучала так же вульгарно? Позор. — Так ты знаешь, где живет Хлаалу? — Нет. — А гробницу сможешь отыскать? — Да. — Даже ночью? Я на секунду задумалась. — Если не испортится погода. Цицерон взглянул в окно. — Тогда не будем терять времени. Мы оставили повозку в конюшне: она бы только мешала. Я знала, что на полпути к кургану придется свернуть с наезженного тракта и трястись по узеньким тропинкам, заваленным снегом. Рано или поздно завязли бы колеса и телега встала. Поэтому мы отправились на поиски гробницы верхом. Я ехала на низком поджаром коне такого серого цвета, что он казался просто грязным. Особенно на фоне белоснежной кобылы Цицерона. Мы купили этого беспородного мерина еще в Данстаре. Я хотела украсть, но Хранитель строго-настрого запретил и наскреб из своих запасов почти девять сотен. Грабеж средь бела дня! Но ассасин меня не послушал. Я знала, как добраться к нордскому кургану, поэтому ехала впереди. План был прост, как клешни грязекраба: отыскать гробницу, проникнуть внутрь, найти мумию и вернуться за ней на следующий день. Звучало чересчур самонадеянно, но у меня были более насущные волнения. Я опасалась Братьев Бури и молилась, чтобы не встретить их патруль. Имперцы, странствующие по Истмарку в столь поздний час — даже мне непросто придумать что-то хоть немного убедительное. Но пока нам везло. Как, впрочем, и с погодой. Ветер, студеный и кусачий, словно оголодавший упырь, понемногу затихал. На бескрайнем иссиня-черном небе сияли Массер и Секунда, окруженные мириадами разноцветных звезд. Мир лежал как на ладони. Стоя на высоком заснеженном холме, я глядела, как далеко на горизонте небеса, сливаясь с морем, утопают в бездонной черноте. Если бы Цицерон сказал, что это и есть край света, а дальше простирается Пустота, я бы, пожалуй, поверила. Мы скакали почти три часа и устроили короткий привал: дать отдых лошадям и сходить по нужде. Я справилась первой и присматривала за конями. Внизу, словно огромная дыра, чернел курган. Здесь четыре года назад Мерсер Фрей, предыдущий глава гильдии, пытался меня убить, а Карлия, которую я считала предательницей, спасла. Это стало одним из самых драматических событий в моей жизни, но сейчас я думала о другом: о Хранителе и представлении, которое мы разыграли перед данмерами. Теперь, когда пьяный дурман рассеялся, я могла взглянуть на это здраво. Много раз мы устраивали похожие спектакли с Бриньольфом: грабили караваны, обворовывали ювелирные лавки, дурили на ярмарках народ. Мы всегда готовились заранее и в непредвиденных случаях знали, чего друг от друга ожидать. А сегодня я «выступала» без подготовки и совершенно не представляла, что может выкинуть Цицерон. Мы сочиняли и играли на ходу, и пусть не всегда получалось гладко, но, даэдра меня подери, это было великолепно! Послышались тихие, едва уловимые шаги. Я знала, что это Хранитель, но на всякий случай обернулась. Ассасин появился из-за неровного выступа в скале и, оставляя на снегу глубокие следы, подошел ко мне. — Ну что? — Думаю, нам стоит взять левее и спуститься вон там, — сказала я и указала на далекий склон, ведущий к берегу. Цицерон прищурился, словно плохо видел. В ночном сумраке его ярко-рыжие волосы казались темно-каштановыми, а карие глаза такими же черными, как небо над горизонтом. — Хорошо, — проговорил он наконец. И снова стало тихо, только кони позванивали удилами. — Зачем ты столько читал про данмеров? – не выдержала я. Ответ был очевиден, и все же. Хранитель отвернулся, подставляя лицо лунному свету, будто пытался согреться. — Хотел больше узнать про Мать Ночи. Я задумчиво кивнула и уставилась на собственные сапоги, заляпанные снегом. И тут он спросил: — Ты правда не знала, что данмеры сжигают мертвых? — Ага… Царила такая глухая тишина, что было слышно, как прошелестела накидка, когда Цицерон повернул голову. — Давай, смейся, злорадствуй, — съязвила я и подняла глаза. — Ты это любишь, а я заслужила. Несколько долгих секунд он молчал, и я почти физически ощущала, как по моему лицу скользит испытующий взгляд. В конце концов он тихо усмехнулся и спросил: — Что будем делать, если мумии не подойдут? Я тяжело вздохнула. Такой риск есть, и не подумать о нем было бы ошибкой. — Поедем на Солстхейм. — У меня нет времени кататься с тобой по всему Тамриэлю, — бросил Хранитель, и это прозвучало скорей устало, нежели сердито. — Послезавтра я должен вернуться в убежище. — К Матери Ночи? — К Матери Ночи. Я снова опустила глаза. Каково это, когда ты намертво к кому-то привязан? И даже не к живому человеку! К мумии, которая никогда не скажет «спасибо» за все твои жертвы и беззаветную заботу. По-моему, просто жуть. Цицерон повернулся, чтобы уйти, но я поймала его за локоть. — Она берегла твой разум… Я поняла, как странно это прозвучало, и невольно осеклась. Хранитель замер. Казалось, даже перестал дышать. Я опустила руку и тихо добавила: — Она сама так сказала. Ассасин глядел ровным, ничего не выражающим взглядом, но даже сквозь толстую меховую накидку стало заметно, как напряглись его плечи. — Еще она сказала, что тебе больше не нужна ее помощь, — я криво улыбнулась и, в попытке стряхнуть неловкость, добавила: — Наверное, ты поэтому так изменился. Не называешь меня «воровкой» и не поешь свои безумные песенки. — Тебя это огорчает? — спросил Цицерон, но я не успела ответить. Он неожиданно схватился за живот и пропел знакомым, нарочито писклявым голосом: — Кровь как сталгримовая нить, Ее нельзя перерубить, В один лишь миг забыв о том, Как было весело с шутом! Пусть шустро мчатся вдаль года, Безумный шут со мной всегда! Песня пролетела над заснеженным склоном и утонула в тишине. — Что это значит? — проронила я, даже не пытаясь скрыть изумление. — Это значит, что нельзя за один день позабыть десять лет жизни, — ответил Цицерон. Веселье испарилось из него, словно вода с раскаленного железа. Я нахмурилась. Не стоило затевать этот разговор. Хотела как лучше, а в итоге чувствую себя дурой. Наверное, мысль отразилась на лице, потому что Хранитель внезапно смягчился. — Спасибо, — прошептал он беззвучно и дернул уголком рта. Я чуть заметно улыбнулась и, не оглядываясь, пошагала к лошади. Мы спускались к берегу еще не меньше часа. Склон сбегал к воде очень плавно, но под снегом пряталась ледяная корка, которая проламывалась под копытами, словно яичная скорлупа. Кони едва не падали, поэтому мы выбрали другую дорогу. Она оказалась круче, и все же спускаться по каменистому откосу было значительно проще. У самого моря поднялся ветер, пронизывающий и холодный. На плавучих льдинах, словно огромные мешки с мукой, лежали хоркеры. Жирные и неповоротливые, они обращали к нам свои клыкастые морды и яростно фырчали вслед. Мы ехали вдоль берега и скользили взглядами по трещинам и выступам в скале, по ущельям и отвесным кручам. Если Амбарис не соврал, пещера должна быть где-то здесь. Курган совсем близко, и это единственное место, откуда в ясный день виден Солстхейм и Морровинд. Меня уже одолевали сомнения в искренности эльфа, когда Цицерон натянул поводья и указал на скалу. Я остановилась рядом и поглядела на высокий выступ, укрытый от ветра огромным зубчатым камнем. И где пещера? Я приподнялась в стременах. Над выступом чернел узкий, едва различимый провал. — Думаешь, это она? Ассасин пожал плечами. — Надо проверить, — он протянул мне свои поводья и, спрыгнув в снег, велел: — Жди здесь. Раскомандовался! Но спорить не было желания, поэтому я молчаливо наблюдала, как Хранитель поднимается по скалистому склону. Наверное, это и в самом деле та самая пещера. Лучше места не найти: не слишком приметное и находится довольно высоко, чтобы не затопил прилив. Несмотря на хромоту, Цицерон двигался очень проворно. Уже через минуту он поднялся на выступ и скрылся из виду. С тишиной навалилось одиночество. Вдалеке зашевелились хоркеры. Тень, так я назвала коня, чувствовал их присутствие и беспокойно переступал с ноги на ногу. К счастью, нам не пришлось долго ждать. — Ты ведь захватила отмычки? — спросил Хранитель, забираясь в седло. — Конечно. А что? — Увидишь. Мы оставили лошадей в небольшом ущелье. На берегу было бы проще, но не стоит недооценивать хоркеров. Они ленивы и неповоротливы, но всегда готовы полакомиться кониной. А пешком возвращаться в Виндхельм не хотелось. Как только мы поднялись на выступ, сомнений не осталось: перед нами та самая пещера. Напротив входа, возле огромного камня, отпечатались следы погребального костра. Я увидела обугленные балки и черную гранитную плиту, окруженную неровным кольцом выжженной земли. Похоже, именно здесь мертвецы обращаются в пепел. Я представила, как языки пламени пожирают безжизненную плоть и не почувствовала отторжения. Пожалуй, это лучше, чем гнить в могиле или тлеть мумией. Данмеры оказались не только мудры, но и крайне осторожны: вход в пещеру преграждала крепкая железная дверь. Я поспешила к ней, но, сделав несколько шагов, остановилась. Было бы крайне глупо напороться на ловушку. — Что? — спросил Цицерон и замер рядом. — Ловушки. — Я проверял. — А магические? Огненные руны убили многих искателей приключений, а зачарованные замки лишили пальцев сотни охотников за сокровищами. Несколько лет назад я прожила в Коллегии Винтерхолда целую зиму. Дж’зарго, боевой маг и необыкновенно честолюбивый каджит, учил меня находить магические ловушки и чувствовать скрытые чары. К счастью, колдовать и чуять волшебство — совершенно разные вещи, иначе меня бы уже давно не было в живых. — Тоже, — бросил ассасин и подчеркнуто спокойно подошел к двери. И хотя рун я не нашла, на всякий случай прошагала по его следам. Хранитель ничего не сказал, но, судя по одобрительному взгляду, ему понравилась моя осторожность. Так! Что тут у нас? Я присела на корточки и осмотрела замок: врезной, пластинчатый, начало прошлого века. Не самый простой, но и не самый сложный. Чаще всего встречается в Пределе, в Истмарке — большая редкость. Наверное, данмеры делали его на заказ. Я поднесла ладонь к замочной скважине и прислушалась к ощущениям. Дж’зарго говорит: все чувствуют магию по-разному. У меня покалывают кончики пальцев, кожа покрывается мурашками, а воздух вокруг зачарованного предмета слегка дрожит. — Чисто, — выдохнула я и принялась снимать заплечный мешок. Когда ты с ног до головы укутан в мех, это непросто. — Сможешь открыть? — спросил ассасин и сложил на груди руки. Я только усмехнулась и достала из мешка связку отмычек — единственное, не считая гребня и кусочка угля, что оставил мне Цицерон. Он выбросил почти все мои пожитки, когда настиг по дороге в Фолкрит. Обиднее всего за инструменты, которыми я расшатала на его телеге колесо, и флягу, которую подарил мне Бриньольф. Но потерять отмычки было бы печальней. Каждую я делала сама: вырезала пазы, доводила толщину и шлифовала. Они, если угодно, продолжение моих пальцев. Красный отблеск Массера заплясал на блестящем металле. Я аккуратно просунула плоскую отмычку в скважину и уперла в главную плату. Отлично, напряжение есть. Теперь нужна отмычка с загнутым концом. Вот и она. Я вставила ее чуть выше и принялась подбирать положение. Когда отмычка попала во врез, послышался щелчок и пластина подпрыгнула. Первая есть! Хранитель хмыкнул. — Что? — я кинула на него быстрый взгляд. — Ты выглядишь такой счастливой. — Это же настоящее удовольствие, — почти смущенно прошептала я. Еще две пластины сдвинулись наверх. — Ненавижу возиться с замками, — бросил ассасин и прислонился плечом к двери. — Каждому свое. Услышав шестой щелчок, я повернула плоскую отмычку. Где-то внутри сдвинулись штыри, но дверь не открылась. Она и не должна. Чтобы отпереть замок, нужно повторить все то же самое как минимум два раза. — Это ты сломала колесо? — вдруг спросил Цицерон. Я на мгновение замерла. Он что, читает мысли? Как бы там ни было, отпираться глупо. — Оно бы и само сломалось рано или поздно. Повисла такая тяжелая тишина, что мне стало не по себе. Я снова покосилась на Хранителя. Яркий свет Массера скользил по его волосам, и они казались ярко-красными, почти алыми. Лицо укрывала тень, и я не могла понять, насколько ассасин разозлился. — Когда успела? — выдавил он наконец. — Пока ты спал, — ответила я и, сообразив, что этого явно недостаточно, добавила: — Привал по дороге к Вайтрану. Ты спрятал повозку под выступом в скале и развел костер у большого камня. Цицерон молчал. Я снова повернула отмычку: раздался знакомый щелчок. — Помнишь, как упало ведро? — Это была ты? — Нет, но ты проснулся и едва меня не засек. Ассасин на мгновение задумался. — Я бы тебя убил. — Я бы что-нибудь придумала. Он снова хмыкнул. Не знаю, до чего бы мы договорились, но в следующий миг замок громко лязгнул, и дверь со скрипом приоткрылась. Я быстро спрятала отмычки и встала. Лунный свет просочился в тонкую щель и растянулся на стене багряной полосой. Я хотела открыть дверь шире, но Цицерон меня оттолкнул. — Ты останешься тут. — Чего? — я даже запнулась от возмущения. — Я все проверю и вернусь за тобой, — сказал он как ни в чем не бывало и снял свой заплечный мешок. У меня запылали щеки. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которую пытаются оградить от большого и страшного мира. — Я сотню раз спускалась в курганы и грабила саркофаги, — проговорила я, с трудом сохраняя спокойствие. — Мне не нужна твоя защита. Но Хранитель не слышал. Присев над мешком, он вытащил кремень и маленький факел, обмотанный паклей. Не обращая на меня внимания, он отвернулся от ветра и начал высекать искру. Вообще-то я привыкла, что меня не воспринимают всерьез. Безобидная внешность — козырь и проклятие. Конечно, я не сравнюсь с Цицероном в бою, но могу за себя постоять. Злило, что он считает иначе, а еще — что мне есть до этого дело. Как только факел разгорелся, Хранитель встал и повернулся ко мне. Я уловила слабый запах кремня, дымный, горький и немного едкий. — Ты обещала мне подчиняться, помнишь? — хрипло спросил асассин. Я нахмурилась, а он тем временем откинул полу накидки и проверил, как выходит из ножен кинжал. — Мне это не нравится, Цицерон. — Мне жаль. Прихрамывая, он подошел к двери и мягким касанием отворил. Яркий оранжевый свет заструился по сводчатым стенам и утонул во мраке. Нам открылся извилистый коридор, длинный и довольно широкий: три данмера могли бы пройти здесь, взявшись за руки. Пройти и скрыться в непроглядной тьме. Хранитель одарил меня красноречивым взглядом и шагнул под каменный свод. Застыв на пороге, я глядела, как медленно удаляется факел. Вскоре он превратился в крошечный огонек, а потом исчез совсем. Я стукнула кулаком по стене. Глава Гильдии воров ждет у входа в гробницу. Ждет, потому что ей запретили войти. Как я до такого докатилась? Не знаю, сколько прошло времени. Казалось, целая вечность. Последние пять минут я прыгала на месте и размахивала руками, чтобы не замерзнуть и глядела, как над морем начинается северное сияние. Чудилось, будто кто-то мазнул гигантской кистью по звездному небосводу. — Развлекаешься? Цицерон застал меня врасплох. Словно только и ждал, когда я перестану таращиться в коридор. Впрочем, мне бы и так не удалось его заметить. Он оставил факел где-то в глубине пещеры, и сейчас его лицо едва угадывалось во мраке. — Пойдем, — велел он и протянул мне руку. — Это еще зачем? — Придется идти в темноте. — Наколдуем свет? Ассасин покачал головой. — Почему? — Никакой магии. На сердце поселилось беспокойство. — Почему? — снова спросила я. — Простая предосторожность. Я недоверчиво прищурилась, но за руку взяла. Что бы там ни было, это лучше, чем торчать здесь без дела. Темнота обволакивала. Заполняла уши, ноздри и глазницы, пробиралась под одежду, проникала сквозь кожу. Темнота подобна зелью: она обостряет запахи, усиливает звуки и повышает чувствительность. Я ощущала, как тяжелый затхлый воздух с привкусом гари оседает на языке. Слышала, как бьется мое сердце. Чувствовала, какая сухая и теплая у Цицерона ладонь. — Ты нашел мумии? — прошептала я, как будто боялась, что кто-то услышит. — Скорее да, чем нет, — уклончиво ответил Хранитель. Я не стала расспрашивать. Увижу сама. И не успела об этом подумать, как впереди забрезжил свет. Тусклые оранжевые блики испещряли стены, словно крошечные вкрапления золотой руды. Извилистый коридор поворачивал налево, и вскоре мы очутились в просторном гроте, больше похожем на зал, чем на пещеру. Данмеры на славу потрудились, чтобы придать подземелью такую ровную круглую форму. Три каменных выступа тянулись вдоль стен, словно солнечные лучи, и соединялись в самом центре свода. В этом месте потолок поддерживала мощная гранитная колонна, украшенная замысловатыми рисунками. Но меня поразило другое. Везде был пепел, целые горы пепла! В огромных каменных чашах, маленьких урнах и просто на полу. Он ощущался даже в воздухе, и стало не по себе от мысли, что я дышу мертвыми данмерами. — Во имя Азуры! Цицерон приложил палец к губам и, выпустив мою ладонь, указал в другой конец зала — туда, где висел факел. У стены стояла невысокая мраморная тумба, заполненная разноцветными бутылками и банками. В таких хранятся мази и масла. «Наверное, — подумала я, — тела натирают какой-нибудь смесью, чтобы они быстрей сгорали». Но ассасин указывал не на тумбу. Левее, укрытые оранжевым светом, словно скатертью, покоились саркофаги. Всего два, как и сказал Амбарис. Сердце ударилось о ребра. Я вопросительно взглянула на Хранителя, и мы подошли к саркофагам. Вырезанные из серого базальта, они выглядели так, будто слеплены из пепла. Ни единого рисунка, ни единой буквы. Могильная плита казалась такой гладкой, что по ней хотелось провести рукой. — Попробуем сдвинуть? — предложила я и бросила на пол заплечный мешок. Цицерон помял подбородок, словно о чем-то размышлял. — Что? — спросила я. — Ничего, — он покачал головой. — Давай. Плита была приятной на ощупь, но очень тяжелой. Мы медленно сдвинули ее и, морщась от натуги, аккуратно опустили на пол. Чудилось, что от любого громкого звука мумия проснется. Мумия. Мы молча уставились на нее. Начать хотя бы с наряда. Я не видела ничего подобного, хотя через мои руки проходило немало экзотических вещиц. Тощие плечи мумии обтягивал большой коричневый платок, по краю украшенный маленькими белыми перьями. Тщедушное тело скрывалось под бежевым балахоном, перетянутым кожаным поясом с искусной костяной пряжкой в виде солнца. Выцветшие штаны были заправлены в высокие сапоги из мягкой кожи, отделанные светлым мехом и такими же перьями, что и на платке. В тонких высохших пальцах мумия сжимала короткий меч с причудливой рукояткой. Таких клинков я тоже никогда не видела. Тление коснулось плоти, и все же тело сохранилось неплохо. Мышцы, связки и сухожилия — все уцелело, только кожа иссохла и покрылась резкими морщинами. Мумия подходила нам во всем, кроме самого главного: это был мужчина. Я тяжело вздохнула. Есть еще один саркофаг и, надеюсь, мы проделали этот путь не зря. — Проверим второй? — шепнула я. Цицерон едва заметно вздрогнул. Он глядел на данмера так, будто старался запомнить каждую деталь, и я вдруг догадалась, что он сравнивает. Сравнивает, как Хранитель. Что ж, он мог собой гордиться: Мать Ночи уцелела лучше, хотя была, наверное, на несколько веков старше. В самом деле, сколько ей лет? В следующий миг ассасин склонился над гробом и медленно, очень аккуратно вытащил из пальцев мумии меч. Неужели он ему так приглянулся? Не похоже. С нескрываемым недоумением я проследила, как Цицерон спрятал клинок за мраморную тумбу. Как ни в чем не бывало он подошел ко второму саркофагу и взялся за могильную плиту. Что ж, ладно. Не будем терять времени. Вторая мумия выглядела не менее экзотично. В длинных остроконечных ушах висели золотые кольца: большие и маленькие, украшенные крошечными камнями, костями и перьями. Пепельно-серые волосы струились по плечам, а несколько прядей были переплетены тонкими, ярко-красными тесемками. На подбородке и над бровями виднелись следы ритуальной раскраски: белые волнистые узоры и маленькие кружочки. Хрупкое тело едва выделялось под балахоном, почти таким же, что и на первом данмере, только очень длинном. На груди лежал диковинный амулет: крупное костяное колье с большим черным обсидианом. Мне так сильно его захотелось, что задергалось веко. Глубоко вздохнув, я напомнила, зачем мы сюда пришли. Мы пришли за мумией темной эльфийки и, похоже, нашли. — Она нам подойдет? — спросила я с придыханием. Цицерон нахмурился. Эльфийка сохранилась гораздо хуже. Особенно пострадало лицо: нос ввалился, а правая щека и верхняя губа истлели, обнажая неровные зубы. — Придется как следует поработать, — проговорил ассасин, внимательно рассматривая тело. — Значит, подойдет? — Да. Этот короткий ответ перерезал скопившееся во мне напряжение. Долгожданная свобода вдруг показалась такой близкой и реальной! Я почувствовала ее пьянящий вкус, и рука сама потянулась к амулету. Хранитель резко схватил меня за запястье, и от этого прикосновения по всей коже побежали мурашки. — Не трогай. — Чего ты боишься? — выдохнула я. Он поглядел на высохшие веки, словно боялся, что мумия их откроет. — Мы же не в нордской гробнице! Цицерон отпустил мою руку и отстранился. Чудилось, что каждая мышца в его теле натянута, как тетива. Я оперлась о край саркофага и вопросительно вскинула брови. Хранитель покачал головой, потер переносицу и неохотно ответил: — Амбарис говорил, эшлендеры бальзамируют тела, так как верят, что это единственный способ сохранить связь с духами предков. Я читал совсем другую версию. — Какую? — Иногда эшлендеры мумифицировали воинов, чтобы они защищали гробницы. Я на миг задумалась и поглядела Цицерону через плечо. — Тот данмер не очень-то похож на воина, а это вообще женщина. — И что? Многие бьются не хуже мужчин и не бегут от опасности, — в последних словах звучал нескрываемый сарказм. — О чем это ты? — растерялась я и внезапно догадалась: — О погоне под Фолкритом? Капризные губы скривились в усмешке. Меня окатило волной злости. Казалось, даже воздух задрожал. — Ты ассасин! — воскликнула я. — По-твоему, я должна была встать посередь дороги и встретить смерть в колпаке? — Колпак ты украла, — заметил Цицерон, но ответить я не успела. Послышался невнятный шорох, но мгновением раньше Хранитель вдруг пригнулся и отпрыгнул в сторону. Воздух, где только что была его голова, прорезали костлявые руки. Данмер ожил. Высохшее тщедушное тело поднялось над саркофагом и с кошачьей грацией кинулось на ассасина. Он снова увернулся, выхватывая на лету кинжал. Данмер приземлился в нескольких шагах и застыл. Будто решал, что делать дальше. Балахон повис складками, длинные патлы падали на тощие плечи, губы раздвинулись в жутком оскале и только глаза оставались закрытыми. Тварь видела, если вообще видела, с помощью каких-то искусных чар. Я смутно ощутила их минуту назад, но приняла за собственные эмоции. Как глупо! Все происходило слишком быстро. Цицерон сделал выпад, но успешный или нет, я не увидела. В руку вцепились сильные пальцы. Темная эльфийка очнулась от вечного сна, чтобы забрать меня с собой. Я в ужасе дернулась, и длинные ногти вонзились в кожу, оставляя глубокие царапины. Боль обожгла. Я побежала прочь и почувствовала за спиной движение воздуха. Мумия прыгнула. Я бросилась в сторону, но она успела схватиться за накидку. Резко дернуло назад. Мир пошатнулся. Мумия шипела и цеплялась за мех, пытаясь повалить меня на пол. Я вывернулась, освобождаясь от накидки, словно луковица от шелухи, и нырнула в тень. Чудилось, будто мы попали в один из жутких кошмаров Вермины. Тяжело и мрачно нависали своды гробницы, со всех сторон возвышались горы пепла, а две ожившие мумии пытались нас убить. Я притаилась за гранитной колонной и выхватила из голенища кинжал. Выбор оружия — то немногое, что объединяло нас с Цицероном. Я оглянулась и увидела, как ассасин кувыркнулся через голову и замер у данмера за спиной. Острый клинок молниеносно полоснул под коленом, и иссохшая нога сломалась, словно прутик. Мумия повалилась на пол и пронзительно зашипела. Неужели она чувствует боль? Сомневаюсь. Хранитель подпрыгнул, словно в сапогах у него были пружины, и в два счета оказался сверху, прижимая данмера к полу. Белоснежная рука вцепилась в пепельно-серые волосы и задрала голову, чтобы перерезать горло. Как и мне всего неделю назад. Взмах кинжала: безупречное движение. Я была бы уже мертва, но мумия продолжала шипеть и вырываться. Цицерон полоснул еще и еще, и я с ужасом поняла, что он собирается отрезать мумии голову. Раздался странный звук. Будто кто-то перебирал каменные бусы. Так близко, что сердце подскочило к горлу. Не выпуская тень, я медленно обернулась. В паре метров от меня стояла мертвая эльфийка. Тонкая морщинистая кожа так обтягивала череп, что выступала каждая косточка, а длинные темные ногти делали ее похожей на ворожею. На груди покачивался обсидиановый амулет, и украшающие его костяные подвески чуть слышно перестукивались. Воздух задрожал, и тень, будто непослушная змея, проскользнула сквозь мои пальцы и уползла. В тот же миг эльфийка прыгнула. Я выставила левое предплечье, готовясь принять удар, а другую руку напрягла, чтобы вонзить кинжал. Но мумия обрушилась на меня с такой оглушительной силой, что сбила с ног, и клинок выпал. На долю секунды мы оторвались от пола и приземлились прямо в гору пепла. Словно рой насекомых, взметнулось темное облако. Я невольно вскрикнула и пепел забился мне в рот. Он был горьким на вкус и скрипел на зубах. Я закашлялась, и это промедление едва не стоило мне жизни. Сильные пальцы сомкнулись на шее. Мумия нависла надо мной, и я могла сосчитать зубы, которые виднелись сквозь истлевшую губу. Меня бросило в холодный пот. Я попыталась разжать ее пальцы, но эльфийка вцепилась в меня, словно грязекраб в неудачливого путника. Тщедушное тело почти ничего не весило, но обладало неестественной силой. Мне удалось извернуться и пнуть мумию в живот. Раз, другой, третий. Что-то отвратительно хрустнуло, но хватка не ослабла. Горло горело. Казалось, что оно забито пеплом. Я начала задыхаться, и в этот миг на нас упала тень. Рывком, почти остервенело, Цицерон оторвал от меня эльфийку и швырнул куда-то в сторону. Я захрипела, жадно хватая воздух, и скорей услышала, чем увидела, как мумия рухнула на мраморную тумбу. Раздался грохот и звон разбитого стекла. Хранитель схватил меня за руки и помог подняться, но я сразу сложилась пополам в приступе кашля. Пепел был везде: в волосах, ушах и даже в носу. — Лора? — спросил Цицерон, глядя, как я сплевываю на пол что-то черное. Голос прозвучал слишком грубо, словно за резкостью он пытался скрыть беспокойство. — Все хорошо, — прохрипела я, вытирая губы. — Наглоталась пепла. И тут мой взгляд упал на данмера. Отрезанная голова лежала на полу и открывала рот, словно рыба, выброшенная на берег. Рядом распласталось изувеченное тело. Оно продолжало шевелить руками, и я с ужасом поняла, что тварь пытается ползти и не куда-нибудь, а прямо к нам. — Цицерон… Он тихо выругался, и тут послышался хруст стекла. С завидным упорством эльфийка цеплялась за тумбу, стараясь подняться. Какой бы силой не наделили ее чары, высохшее тело осталось уязвимым. От удара переломались кости, из сутулой спины торчали острые осколки, а на балахоне, словно узоры, расплывались темные пятна. Издалека они напоминали кровь, но это было масло или что-то похожее. Одна искра, и эльфийка вспыхнет точно солома. — Нужно их сжечь, — озвучил мои мысли Хранитель. Я вздохнула. Мы не можем подменить Мать Ночи мумией, которая рвется убивать. Какой-нибудь некромант наверняка смог бы ее упокоить, но я ни одного не знаю. Как и воры, они вне закона и их непросто отыскать. — Нужно, — тихо согласилась я. — Забери свои вещи, — велел Цицерон и, не дожидаясь ответа, направился к данмеру. Уворачиваясь от цепких рук, он встал над обезглавленным телом и поднял за подмышки. Несколько маленьких перьев оторвались от причудливого платка и, кружась, упали на пол. Хранитель протащил данмера с десяток шагов и толкнул на эльфийку. Уцелевшие в первый раз бутылки с дребезгом разлетелись. Я подобрала накидку и закинула мешок за спину. Настроение стремительно падало. Я чувствовала себя очень усталой. Горло горело, саднили царапины на руках, а самое главное: мы уходили ни с чем. Запустив пальцы в длинные серые волосы, Цицерон положил отрезанную голову на беспомощные тела. Наверное, в этом было что-то ужасно кощунственное, но нас это не волновало. Хранитель снял со стены факел и поджег на одной из мумий балахон. С громким шипением пламя приняло дар и взвилось по одежде, перекинулось на волосы, лизнуло иссохшую плоть. Несколько очень долгих минут я стояла и глядела, как горит мой план. Впрочем, надежда еще есть. — А что умеете вы? — спросил меня Белин. Мы сидели за простым деревянным столом на его ферме к востоку от Виндхельма. В маленькой уютной кухне пахло козьим молоком, жареной рыбой и сушеными специями. Над нашими головами покачивались связки сморщенного чеснока и морозной мириам, а чуть левее на тонкой веревке висели копченые окуни. — Доить коров и коз, чистить курятник, стирать и штопать, — перечисляла я, а данмер не сводил с меня холодных глаз. У него было узкое лицо с острыми выдающимися скулами, темной бородой и усами, еще более длинными и густыми, чем у Малтира. На черных как уголь волосах проступала первая седина. Эльф зачесал их в тугой узел, как порою делают женщины, но выглядело это удивительно естественно. Вообще-то он не торопился искать замену Адисле, своей престарелой помощнице. У меня закралась мысль, что Белину просто нравится злить Братьев Бури. Их до зубовного скрежета возмущало, что чистокровная нордка гнет спину на данмера. Как бы там ни было, эльф нас узнал, но встретил довольно враждебно. Печальная история про кражу и упоминание о Солстхейме его не смягчили. Сработали ненависть и деньги. Услышав, что мы не хотим пахать на нордов и готовы трудиться за считанные септимы, данмер пустил нас в дом. — Но лучше всего я умею готовить, — закончила я и смущенно улыбнулась. Адисла фыркнула. Она сидела на лавке напротив и легонько постукивала пальцами по столу. Худые кисти обтягивала старая морщинистая кожа, под которой, словно голые ветки, выделялись сухожилия. Один лишь взгляд на эту руку воскрешал воспоминание о «встрече» с мумиями. С тех пор прошло часов шестнадцать, не меньше. Мы приехали в Виндхельм на рассвете и не стали возвращаться в «Новый Гнисис». Данмеры наверняка уже проснулись и протрезвели, но ни мне, ни Цицерону не хотелось сочинять очередную байку, объясняющую наше внезапное исчезновение. Мы желали простых вещей: сытно поесть и завалиться спать. Ноги сами привели в таверну: ту самую, где Хранитель прошлой ночью едва не устроил резню. Вопреки потаенным страхам, никто не встретил нас с мечом наперевес. Хозяйка была не слишком дружелюбной, но завтраком накормила, а комнату протопила так, что позавидовал бы Мерунес Дагон. А еще рассказала, как найти ферму Хлаалу. — В этом вашем Сиродиле овощи да фрукты круглый год, — проворчала нордка. — Чтоб морковку резать, особого ума не надо! — Адисла, — попросил Белин, и она недовольно поджала губы. — Не круглый год, — сказала я и положила на стол локти. — Да и неурожаи бывают, так что грязная работа меня не пугает. Кролика освежевать, курицу ощипать, рыбу почистить — все могу. И приготовлю, как угодно: хоть отбивную, хоть жаркое, хоть пирог. Кстати, — я снова улыбнулась, — один из наших семейных рецептов очень пригодился в Скайриме. — Какой еще рецепт? — спросила Адисла, будто делала мне огромное одолжение. А ведь так и было. — Очень простой! — искренне обрадовалась я. — Простой и сытный. Давайте я покажу. Нордка оторопела и выпучила на меня глаза. Стало заметно, как у нее подрагивают веки. — Прямо сейчас? — удивился Белин, и его высокий лоб расчертили резкие морщины. — Почему нет? — я пожала плечами и глянула на Цицерона. Он сидел на лавке рядом со мной, всем видом излучая спокойствие и самоуверенность. — Мы ведь собираемся у вас работать. Мне всего-то и нужно: три яйца, кружка молока, немного муки, масло и капелька соли. — Я только похлебку сварила и все намыла, а ты опять тут хочешь грязи навести? — запричитала Адисла. От возмущения все морщинки на старом лице пришли в движение. Я ей не нравилась. Не нравилась, потому что хотела ее заменить. Думаю, нордка прекрасно знала, что Белин подыскивает новую помощницу. Но эльф не торопился, и жизнь текла своим чередом. В привычном укладе ничего не менялось, пока однажды вечером в дверь не постучали мы: высокомерный самонадеянный имперец и его наглая невоспитанная сестра. — Не переживайте, я все уберу и как следует вычищу, — заверила я и поглядела на эльфа. — Но если господин Хлаалу не хочет, я не стану готовить. Белин нахмурился и почесал переносицу. Я спрятала все эмоции, стараясь выглядеть как можно равнодушней. Данмер должен поверить, что мне совершенно безразлично, что он решит. — Адисла, покажи ей все, — сдался он и махнул рукой в сторону очага. Я думала, нордка начнет возражать, но она лишь покачала головой и стала медленно выбираться из-за стола. Отлично! Впрочем, радоваться пока рано. — Мне нужна сковорода и какая-нибудь глубокая тарелка, — сообщила я, ступая за Адислой. Она на миг остановилась и зашаркала к массивному старинному шкафу, который казался совершенно лишним на простой небогатой кухне. — Посуда вся здесь, — тихо сказала нордка, словно слова давались ей с трудом. Она отворила дверцы и, загремев кастрюлями, подала мне тяжелую чугунную сковороду. Затем — глиняную миску с извилистой трещиной и сколотым краем. Нордка ошибалась, если думала, будто меня это смутит. Главное, сковорода была добротной и не очень большой. Есть надежда, что у меня все получится! — Сюда поставь. Адисла кивнула на стол возле очага, а сама приблизилась к огню и достала из кармана связку ключей. Щурясь подслеповатыми глазами, она отыскала самый короткий и, взяв свечу, зашаркала к двери в самом конце комнаты. Послушно поставив сковородку и миску, я пошла следом. — Ступеньки крутые. Шею смотри не сломай, — бросила через плечо нордка. Подобрав подол длинного шерстяного платья, она спускалась по лестнице, словно по отвесной скале. В другой ее руке подрагивала свеча. Сначала пламя высветило шероховатую стену, затем десяток полотняных мешков, три деревянных ящика и, наконец, длинную тумбу на высоких кованых ножках. Здесь, в подвале, она казалась еще более неуместной, чем тот старинный шкаф на кухне. Подвал. Вот уж не ожидала, что попаду сюда так быстро! Поежившись от холода, я обхватила себя за плечи и вгляделась в полумрак. По словам Амбариса, Белин хранит мумию почившей жены где-то здесь. Вот только где? Словно погребальные урны, на тумбе стояли пузатые кувшины, накрытые разноцветными тряпицами и деревянными крышками. Поставив свечу, Адисла взяла один из них и замерла в нерешительности. Зыркнув на меня, она велела: — Сходи за кружкой. «Жадничает», — догадалась я, но вида не подала. Не прошло и минуты, как кружка с глухим звуком опустилась на тумбу. Адисла наливала молоко, а я косилась по сторонам. Похоже, подвал был очень просторный. Свечи не хватало, чтобы осветить противоположную стену. Чудилось, что темнота окружает, подступает все ближе, пытаясь поглотить последний островок света. Мне хотелось ей отдаться, чтобы узнать, что она скрывает. Потайную дверь? Вполне возможно. Я закусила губу от нетерпения. Можно что-нибудь придумать и пробраться в темную часть подвала, но это было бы слишком опасно. Наберись терпения, Лора. Я стояла за старым дощатым столом возле очага и смешивала в миске яйца, муку и соль. Беловато-желтая жижа чавкала между пальцами и брызгала на рукава. Я не стала их закатывать. Не хотелось привлекать внимание к повязке: она начиналась от запястья и тянулась до самого локтя. Треклятая мумия хорошенько меня поцарапала, в клочья изодрав рукав. Все мои рубахи оказались порваны, и Цицерон пожертвовал свою. Она болталась на плечах, но по длине была впору. Послышался тяжкий вздох. Сидя на приземистом табурете, Адисла наблюдала за мной, точно архимаг Коллегии за бестолковым учеником. Бубнила что-то неразборчивое в ожидании малейшей ошибки или оплошности. Это вызывало раздражение, и я прятала его за легкой, чуть задумчивой улыбкой. — Ой! — спохватилась я. — Забыла подогреть молоко! Самое время поиграть на чужих чувствах. Я с досадой поглядела на перепачканные руки и бросила на Адислу умоляющий взгляд. — Помощь моя понадобилась, — усмехнулась она, но с места не сдвинулась, даже не пошевелилась. В зеленовато-серых глазах мелькали еле заметные искорки. — Дайте хотя бы полотенце, я же все перепачкаю. Нордка помрачнела. Мысль о том, что нахальная девчонка заляпает кухню, ей не понравилась. Кряхтя и бранясь, она медленно встала и зашаркала к шкафу. Сердце испуганно сжалось. У меня есть несколько секунд! Я бросила быстрый взгляд в другой конец комнаты. Белин на нас не глядел: сидел на том же месте и внимательно слушал Цицерона. Он рассказывал, как рубил дрова на ферме старого скряги Лорея и отлетевшее поленце повредило ногу. Хранитель говорил так убедительно, что я на миг засомневалась, что было на самом деле. Из рукава скользнул маленький флакон. Крошечная пробка с легкостью выскочила из горлышка, и в миску вылилась бесцветная жидкость. Говорят, сонное зелье — оружие для слабаков. Какая, к фалмеру, разница! Как по мне: быстро, просто и без лишней грязи. Что еще нужно? Адисла со злостью захлопнула шкаф. Я не успела спрятать флакон и зажала в ладони, делая вид, что перемешиваю тесто. Не сказав ни слова, нордка поставила передо мной медный ковш и бросила сверху полотенце. — Спасибо, — искренне поблагодарила я и, вытирая руки, незаметно сунула флакон обратно. Осталось самое трудное! Бледно-желтая смесь тонким слоем растекалась по сковороде. Я обмотала чугунную ручку полотенцем, перекинула через плечо назойливую косу и сунула сковороду в огонь. В лицо пахнуло жаром. — Да положи ты ее! — не выдержала нордка. — Там же подставка! Подставка и в самом деле была: широкое железное кольцо на трех ножках. Пока я буду с ней возиться, все сгорит. Наступила мертвая тишина. Все смотрели на меня. Адисла с возмущением и недоумением, Белин с любопытством, а Цицерон, казалось, еле сдерживал смех. Уж не знаю, что его так развеселило. Я вытащила сковородку из огня и, подцепив двумя пальцами слегка поджарившееся тесто, перевернула на другую сторону. Готовить — не воровать! — Это какая-то лепешка? — спросил темный эльф. Было так тихо, что его приглушенный голос прозвучал неожиданно громко. — Наша матушка называла это «блин», — откликнулась я, глядя, как подрумянивается тесто. — Блин? — переспросил данмер. Название чем-то напоминало его имя. — Как странно. Я пожала плечами и поставила сковородку на стол. Рецепт пришелся очень кстати, но пробуждал довольно гадкие воспоминания. Много лет назад я угодила в беду. Молодость и глупость сыграли злую шутку: я обокрала шайку разбойников, промышляющих в Пределе, и не сумела скрыться. Они сильно разозлились и нашли немало способов проучить юную воровку. К счастью, я оказалась не настолько красивой, чтобы долго наслаждаться моими мучениями, но и не уродиной, чтобы немедленно убить. В итоге один из разбойников забрал меня себе. Целую весну я провела в плену и стараюсь не вспоминать о тех днях. Лишь о том, что было после. Волею случая мой мучитель умер: зарезан на одной из вылазок в самом начале лета. Я ожидала схожей участи, но мне уготовили судьбу пострашней: отправили на кухню. Старая бретонка, которой я помогала со стряпней, считала меня жалкой забитой слюнтяйкой. Однажды ночью это заблуждение помогло мне сбежать. С тех пор я часто попадала в переделки, но в такие скверные — ни разу. Эта история многому меня научила: хитрить и притворяться, быть осторожней, до мелочей продумывать план и быстро бегать. А еще жарить блинчики. — Надеюсь, вам понравится, — сказала я и поставила перед Белином тарелку. Свернутые в несколько раз, на ней лежали блины, румяные и аппетитные. — Спасибо, — проронил данмер, глядя в тарелку с замешательством. — Их едят с медом или сыром, — заметила я. — А можно просто так. Рассеянно кивнув, Белин взял один из блинов. Он был горячий, но эльфа это не смутило. Только сейчас я заметила, какие у него ладони: натруженные и загрубевшие. Похоже, он как проклятый работает на ферме, но, готова поспорить, никогда не жалуется на тяжелую жизнь. Данмер все-таки подул на блин и откусил: немного, будто боялся отравиться. — Недурно. Он распробовал и откусил еще. — Вот и славно! — обрадовалась я. — Пойду дожарю остальные. Тесто шипело на раскаленной сковороде. Запах был таким аппетитным, что рот наполнялся слюной. — Адисла! — тяжелый голос Белина прорезал тишину. — Хватит там сидеть! Иди, попробуй! «Да-да, иди», — мысленно взмолилась я. Если она откажется от блинчика с сонным зельем, то все равно уснет. Уснет куда более долгим сном. Мне совершенно не хотелось ее убивать или смотреть, как это делает Цицерон. Она не заслужила смерти. Нордка что-то пробормотала. — Ладно тебе! — примирительно бросил Белин. — Иди сюда. Целую минуту было тихо. Потом скрипнул табурет и зашуршали шаги. Я облегченно выдохнула, вытирая пот со лба. — Ничего особенного! — нарочито громко проворчала Адисла. — Молоко, мука и яйца, эка невидаль! Но блин съела, а чуть погодя потянулась за следующим. — Угощайтесь, — предложил Цицерону данмер. Хранитель сидел неподвижно, точно мраморная статуя. Прислонившись спиной к стене, он сложил ладони на столе и молчаливо наблюдал, как исчезают блины. Казалось, предложение эльфа вдохнуло жизнь в его застывшее тело. Ассасин придвинулся ближе, и белоснежная рука с россыпью веснушек потянулась к последнему блинчику. — Ни в коем случае! — воскликнула я и едва не выронила сковородку. Все уставились на меня. — Почему? — насторожился Белин. — Этот скупердяй Лорей кормил нас одними яйцами и что в итоге? Мой брат покрылся пятнами и целую неделю маялся с животом! — Спасибо, что всем рассказала, — усмехнулся Цицерон, бросив исподлобья мрачный взгляд. Адисла хихикнула, а данмер криво улыбнулся. Хранитель заерзал на лавке. На бледных щеках проступил багровый румянец. Будь я проклята! Как он это делает? — От одного блина ничего не будет, — заявил он упрямо и снова потянулся к тарелке. — Марк. В моем голосе звучал металл. Несколько секунд мы играли в гляделки. В конце концов Хранитель сдался: тяжело вздохнул и отодвинулся в угол. Я кивнула, словно говорила «Спасибо», и извинилась перед эльфом. Наше маленькое представление не то смутило, не то позабавило его, а самое главное — развеяло подозрения. Этого мы и добивались. Возникла новая трудность: скоро я дожарю блины, и у меня не будет убедительной причины их не есть. Белин и Адисла все не засыпали, и я тянула время. Долго смазывала сковородку маслом, с особой тщательностью выскребала из миски остатки теста, усердно вытирала полотенцем пальцы. И вот наконец на сковородке заскворчал последний блин. — Принеси-ка меда, — послышалось из-за стола. Похоже, данмер внял совету и решил подсластить свой аскетичный ужин. Нордка попыталась встать, но не смогла. — Что-то мне нехорошо, — проговорила она и схватилась за голову. — Что такое? — испугался Белин. — Слабость жуткая. Адисла навалилась локтями на стол. — Может, принести воды? — встревожилась я. — Я принесу, — поддержал Цицерон и ловко выбрался из дальнего угла. — Кувшин у очага! — вдогонку бросил данмер и осторожно приобнял нордку за плечо. — Что-нибудь болит? — Очень хочется спать, — пробормотала она еле слышно. Веки опустились и голова упала на грудь. — Во имя Азуры! Адисла! Белин тряс ее за плечо, но нордка не просыпалась. — Да где же эта проклятая вода?! Он круто обернулся и замер. Застыли и мы. Я не выпускала из руки сковороду, а Цицерон стоял рядом. Он и не думал нести кувшин. Эльф с шумом выдохнул и сжал кулаки. Он тоже почувствовал слабость. Странная, неодолимая, она подобралась так незаметно. — Что вам нужно? Голос сорвался до шепота. Мы молчали. Тихо потрескивал огонь в очаге. — Что вам нужно?! — проревел данмер, и я вздрогнула. Хранитель шагнул назад, заслоняя меня собственным телом. — Ваша жена, — ответил он чуть слышно. Алые глаза расширились. В них мелькнули удивление и ужас. — Зачем? — эльф снова перешел на шепот. Медленно, очень медленно он перекинул ноги через лавку. Цицерон не шевелился. Казалось, даже не дышал. — Мы некроманты, — откликнулась я. Белин задохнулся от ярости. Красивое лицо прорезали морщины. Его ненависть была почти осязаемой. Нас разделяло пять шагов, и эльф рискнул. Не проронив ни звука, он сорвался с лавки, но зелье уже властвовало над ним. Данмер повалился на пол, в последний миг подставив руки. Тесемка развязалась, и черные волосы рассыпались по плечам. — Только попробуйте… — слова напоминали низкое рычание. Эльф вцепился в разноцветный домотканый ковер и попытался подтянуться. Я невольно вспомнила, как совсем недавно к нам ползла обезглавленная мумия. Меня захлестнуло ощущение нереальности происходящего, будто я опять оказалась в каком-то безумном сне. Белин отчаянно цеплялся за ковер, но не продвинулся ни на зир. Он так отчаянно сопротивлялся, что это вызывало уважение. Данмер хотел что-то сказать, но получалось лишь мычание. В следующий миг он обмяк. Последними разжались пальцы. — У тебя что-то подгорело, — не оборачиваясь, бросил Хранитель. Дверь была в конце подвала. Ключ — в кармане Белина. Я могла бы воспользоваться отмычками, но зачем тянуть время? Раздался щелчок, второй, третий. Цицерон надавил на ручку и толкнул дверь. Она бесшумно отворилась, и мы одновременно заглянули внутрь, едва не стукнувшись лбами. Я встала на цыпочки и подняла свечу, чтобы осветить комнату. Маленькая и мрачная, она пахла благовониями. Низкий потолок и стены были отделаны серым камнем с серебристыми вкраплениями слюды. На полу, соединяясь в ровный квадрат, лежали узкие ковровые дорожки темно-бордового цвета, а в центре стоял гранитный пьедестал. Сверху покоилась мумия. Казалось, она спит. Серое, в тон коже, платье струилось по телу, подчеркивая каждый изгиб. Зачесанные назад волосы в сиянии свечи отливали золотом. Никаких украшений, костей и амулетов, только гранатовый гребень. — Что будем делать? — тихо спросил Хранитель. Сложив руки на груди, он прислонился к дверному косяку. На нем были все те же холщовые штаны и длинные, до колена, сапоги из мягкой кожи. Рубаха, которую он мне пожертвовал, сменилась на приталенную зеленую блузу из рогожи, с маленькими деревянными пуговицами. Такой фасон и крой в Скайриме не встречался, а значит, ее пошили еще в Сиродиле. Причем давно: ткань изрядно выцвела, а на плечах и локтях виднелись аккуратные заплатки. — В смысле? Я прислонилась к косяку напротив. — Если она оживет. Он как-то странно улыбнулся и бросил взгляд в комнату. Я вздохнула. Мы начинали этот разговор в таверне, но ни к чему не пришли. — Я не чувствую магии. — В гробнице ты ее не сразу почувствовала. — Как и ты. — Не уходи от ответа. Я снова вздохнула. — Ты прекрасно знаешь, что выход один. — Поджарим ее как следует? — обрадовался Цицерон. Я вскинула бровь. Прорвался шут? — Если, конечно, ты не знаешь какого-нибудь некроманта, — съязвила я. — Желательно здесь, в Виндхельме. Ассасин ухмыльнулся и ехидно сверкнул глазами. — А как же твой гениальный план? Я беззаботно дернула плечом. — Что-нибудь придумаю. — Например? Мрачные настроения оставили меня, уступая место надежде и глупому упрямству. Все потому, что три часа назад я получила весточку от Адрианны. С минуты нашей встречи у вайтрановской конюшни прошла всего неделя. Я и не думала услышать «Да», справляясь о письме, но мрачная трактирщица вручила мне конверт. На маленьком квадратике бумаги чернели строчки: «Дорогая Теренсия! Я нашла твоего друга и обо всем договорилась. Встретимся в оговоренном месте 28 дня месяца Руки дождя». Не слишком многословно! Придется целых две недели мучиться от любопытства, но ради осторожности я потерплю. Главное, Адрианна справилась! Единственное, что поселило в моем сердце тревогу — день, который она выбрала. Двадцать восьмого Скайрим погрузится в пучину веселья в День Шута, на празднике смеха, шалостей и розыгрышей. Празднике, столь любимом Гильдией Воров. Каждый год мы дурачим народ и соревнуемся, кто больше украдет кошельков. Настоящее развлечение! Последние пару лет я вырывала победу у Векс, но, чую, в этот раз она меня уделает! И все же, почему Адрианна выбрала именно День Шута? Простое совпадение? Меня смущало даже название праздника. В голову лезли мысли, одна страшней другой. Что если Мартин узнал про мой план и поймал Адрианну? Эта мысль пугала больше всех, но, хорошенько поразмыслив, я укорила себя в чересчур богатом воображении. Окажись мои страхи явью, Мартин или его помощники давно бы до нас добрались. Как ни странно, это успокоило, и я позволила себе немного порадоваться. В конце концов, через две недели у нас будет гроб! И если эту мумию придется сжечь, есть время отыскать другую. — Пока не знаю. Может, поеду на Солстхейм, — ответила я и, припомнив наш разговор, добавила: — Одна. Что-то было ненормальное в том, чтобы стоять здесь и чесать языками. Мы боялись проверить, оживет ли мумия, и попросту тянули время. — Не поедешь, — сказал Цицерон, с деланным равнодушием глядя в комнату. В свете свечи кожа на его лице казалась золотисто-оранжевой. — И шага без меня не сделаешь. Я открыла рот, чтобы возмутиться, и закрыла. Мы заключили договор. Нравится мне или нет, я должна подчиняться. — Ладно, — пробормотал Хранитель, плавно отстраняясь от дверного косяка. — Стой здесь и подними свечу повыше. Я поудобней перехватила подсвечник и вытянула руку, а Цицерон скользнул в комнату. Постоял секунду, будто прислушивался, и пошел к пьедесталу. Ступал уверенно и мягко, стараясь, чтобы его тень не спрятала эльфийку. Я затаила дыхание. В тот же миг Хранитель склонился над мумией и замер. Он стоял ко мне спиной, и я не видела его лица, но догадалась, о чем он думает. Даже отсюда было заметно, как хорошо сохранилось тело. Даже лучше, чем Мать Ночи. По сравнению с Нечестивой Матроной, эльфийка умерла совсем недавно, и Белин хорошо о ней заботился. Мумия подходила почти идеально, но я старалась не думать об этом, опасаясь спугнуть удачу. Цицерон коснулся мертвой щеки и провел пальцами по сморщенной коже. В сиянии свечи она отливала странным маслянистым блеском. Я выдохнула и снова задержала дыхание. От напряжения и страха в ушах шумела кровь. Ассасин оборвал прикосновение и взял эльфийку за руку. Вложил ее ладонь в свою: решительно, но очень аккуратно. И снова ничего, ни малейшего всплеска магии. Хранитель обошел пьедестал несколько раз. Гладил мумию по рукам, животу и костлявым ногам, выпирающим из-под платья. Это выглядело интимно, почти неприлично. Словно он пытался разбудить возлюбленную, а она не просыпалась. Наконец он застыл у изголовья и задумчиво взглянул на меня. — Иди сюда. Я опустила свечу, мгновение колебалась и неохотно подошла. От моего появления комната как будто ожила: тени заметались, словно летучие мыши, а вкрапления слюды на стенах замерцали серебром. — Тебе нравится этот гребень? — как ни в чем не бывало спросил Цицерон. Я нахмурилась и покосилась на мумию. В белокурых волосах блестел изящный гребень. Вблизи он казался еще красивей. Особенно завораживали камни: большие темно-красные гранаты переливались и сияли, словно капли крови. — Да, — хрипло прошептала я и сильней нахмурилась. Не люблю, когда мои навязчивые желания настолько заметны. — Не хочешь взять себе? — предложил Хранитель. Мягкий голос звучал непринужденно, но в глазах таилась насмешка. Он что, издевается? Не лучшее время! Я сердито передернула плечами и вдруг поняла. Нет, Цицерон не насмехается, а в самом деле хочет, чтобы я украла гребень. Не просто взяла, это он и сам может, а захотела всем сердцем. — Думаешь, это я пробудила тех данмеров? — Не знаю, — ответил ассасин и склонил голову набок. — Но они проснулись после того, как ты попыталась стащить амулет. Досадно, но похоже на правду. Иначе эльф пробудился бы раньше: когда Хранитель вытащил меч из его пальцев. — Хорошо, — я облизала пересохшие губы. — Попробуем еще раз. Ассасин кивнул и медленно шагнул назад. Если мумия проснется, он примет удар на себя. Все правильно, пусть каждый занимается тем, что умеет лучше всего. Позволив желанию себя захлестнуть, я поглядела на гребень. Как хочется взять его в руки! Ощутить холодную гладкость золота, тонкую огранку камней. Кончиками пальцев провести по длинным зубчикам, проверить остроту. Взвесить гребень на ладони и спрятать: быстро, почти незаметно. Не видеть, но чувствовать, как он слегка оттягивает карман. Та часть меня, которая больше всего напоминала демона, неодолимого и неудержимого, с ликованием вырвалась на волю. Я не заметила, как гребень оказался в руке. По телу пробежало мягкое тепло и растеклось в груди, пытаясь убаюкать демона. Он поворочался и ненадолго стих. В вязкой тишине слышалось только мое дыхание. Мумия лежала неподвижно. Чудилось, что высохшие веки чуть подрагивают, но это было лишь игрой воображения. Прошла минута, другая, третья. Медленно, по-кошачьи Цицерон обошел пьедестал и поглядел на меня. Заметил, как я судорожно прижимаю гребень к груди и покачал головой. На бледном веснушчатом лице промелькнуло странное выражение. Непонимание? Досада? — Поздравляю, Лора! — проговорил он неожиданно весело. Капризные губы растянулись в неестественно широкой улыбке, но глаза остались холодными. — Кажется, мы нашли мумию! Я сидела возле окна, бесцеремонно положив ноги на стол и наслаждалась шейном из запасов Белина. Великолепное вино! Надо попросить Гловера, брата Делвина, выслать с Солстхейма несколько ящиков. Гильдия не обеднеет! На улице давно стемнело. Неизменная пара, Массер и Секунда, сияли на небе и пытались хоть немного разукрасить снежный край. Далекие заледенелые стены Виндхельма поблескивали мягким розовым цветом. Окружающая их река казалась черной, а проплывающие льдины — отлитыми из меди. Ближний берег и дорога, протоптанная в сторону города, окрасились алым. Выглядело зловеще, но мне нравилось. Я посматривала на тропинку и потягивала вино в ожидании Цицерона. Он ушел за повозкой, оставив меня приглядывать за домом. Белина и Адислу мы перетащили в тесную спальню и на всякий случай заперли. Как и дверь в святилище. Хранитель все еще боялся, что мумия оживет, поэтому строго-настрого запретил туда заходить. Но мне и не хотелось. Я отыскала в подвале вино и наслаждалась жизнью. Порезы саднили, и случайные прикосновения к руке причиняли жгучую боль. Несмотря на это, первый раз за долгое время мне было по-настоящему хорошо и спокойно. Будущее оставалось туманным и все же дарило надежду. Возможно, уже через месяц я вернусь в Гильдию, к друзьям и прежней жизни. Мысль об этом согревала лучше крепленого вина. Так или иначе, стоит набраться терпения. Пока меня ждет лишь бессонная ночь по дороге в Данстар и две недели в компании Цицерона. Я хмыкнула и сделала большой глоток из бутылки. Цицерон: верный слуга, безумный шут, опасный убийца. Глупо отрицать, меня к нему влечет. Влечет настолько, что я выполню контракт. Убью во имя Ситиса, чтобы понять, почему ради него Хранитель пожертвовал свободой. Какая ирония! Всю жизнь меня привлекали мужчины, в которых я находила сходство с собой. Будь то страсть к воровству или тяга к вольной жизни. В Цицероне не было ни того, ни другого. Похожие внешне, внутренне мы отличались, словно аэдра и даэдра. Но как выяснилось, кое-что нас все-таки объединяло: любовь к лицедейству. Ассасин играл и притворялся даже лучше, чем я. Это пугало и завораживало. Мои размышления оборвал стук копыт. Через несколько минут на дороге показалась телега, запряженная двойкой лошадей: белой и серой. На облучке, закутанный в меховую накидку, сидел Хранитель. Потянув поводья, он остановил повозку возле низкого забора и ловко спрыгнул в снег. — А я уже соскучилась, — усмехнулась я, открывая дверь. Цицерон скользнул в дом, затягивая за собой морозный воздух. — Празднуешь? — спросил он, глянув на бутылку. — Что-то рановато! Я пожала плечами и звякнула щеколдой. Хранитель стащил со спины объемистый мешок, взвалил на лавку и принялся развязывать накидку. От холода у него побледнели губы, а на щеках выступил ярко-красный румянец. — Хватит бездельничать! — бросил он с нарочитой серьезностью. Карие глаза сияли смехом. — Поесть приготовила? Прибери со стола! Я фыркнула и унесла тарелку с остатками блинов, а Цицерон снял накидку и аккуратно повесил на стул у окна. — Ну что ж, начнем! Он достал из мешка три больших куска кожи, которые купил еще в данстарской кузне, и разложил на столе. Они норовили свернуться обратно, и несколько минут мы пытались их разгладить. Цицерон чуть заметно качал головой и насвистывал веселую мелодию. Мотив был таким заразительным, что я не удержалась и начала присвистывать в такт. Сперва неуверенно и тихо, а потом вошла во вкус. Ассасин косился на меня, но ничего не говорил. Наверное, я его забавляла. — Сойдет, — заключил он и извлек из мешка сверток плотной льняной ткани. Мы нашли ее в Убежище, в старой заброшенной комнате, напоминающей пыточную. Наверное, когда-то давно темные братья заворачивали в такую ткань мертвецов. Что ж, с тех пор ничего не изменилось. Цицерон сунул сверток подмышку, взял подсвечник и направился в подвал. Я заторопилась следом. Когда глаза привыкли к полумраку, мы открыли дверь в святилище. Мумия лежала все так же неподвижно. В десятый раз проверив, не собирается ли она ожить, Хранитель вручил мне свечу и велел не мешать. Я прислонилась к косяку и с интересом наблюдала, как он разворачивает ткань прямо на полу. Она была грязного серого цвета, но в мрачной темной комнате казалась белее снега. Закончив с полотном, ассасин осторожно, словно ребенка, взял мумию на руки. Впрочем, ребенка напоминал скорее он. Эльфийка была высокой и сейчас разница в росте особенно бросалась в глаза. Цицерон медленно опустился на колени и положил мумию на ткань. Гребень больше не удерживал волосы, и они рассыпались в разные стороны. Ассасин заплел их в косу и принялся бережно кутать эльфийку в полотно. Спустя полчаса мы вернулись на кухню. Я помогла Хранителю перенести тело и водрузить на стол. Мы завернули его в кожу и аккуратно перевязали веревками. Осталось самое сложное: перетащить мумию в телегу, укрыть шкурами и довезти до Данстара в целости и сохранности. — Уходим? — спросила я, но Цицерон покачал головой. Он задумчиво мял подбородок, глядя себе под ноги. — Я вот думаю, может, завернем ее в ковер? — Зачем? — удивилась я. — Смягчит тряску и от мороза убережет. Ассасин сложил руки на груди и придал лицу отрешенное выражение. В его словах был смысл. Я нашла и другое преимущество: если остановят стражники, мы можем убедить их, что просто перевозим ковер. Такой яркий, он обязательно бросится в глаза. Алые полосы сменялись белыми, те переходили в черные, зеленые и желтые. От этого пестрого сочетания начинали болеть глаза. И кто по доброй воле постелет в собственном доме такую безвкусицу? Я уставилась на Цицерона, еле сдерживая смех. — Тебе просто понравился ковер! Мы погасили огонь в очаге и несколько минут стояли на пороге, всматриваясь в сумрак. Ветер качал верхушки угрюмых сосен и шелестел в кустах снежноягодника, растущего у дороги. Над далеким Виндхельмом тянулись в небо струйки дыма. Город готовился к еще одной холодной ночи. Я придержала дверь, пока Хранитель выносил мумию. Мы все-таки завернули ее в ковер, который даже в полутьме казался ярким. Ассасин отказался от помощи и нес тело сам, оставляя на снегу неестественно глубокие следы. Завидев нас, лошади зафыркали и зазвенели уздечками. Цицерон положил тело в телегу и, взявшись за бортик, забрался следом. Переминаясь с ноги на ногу, я смотрела, как он бережно укладывает ковер вдоль повозки, и прикидывала, сколько времени займет весь путь. Часов семнадцать, не меньше. Если, конечно, Хранитель не погонит лошадей, чтобы скорей вернуться к Матушке. Вдруг он застыл, глядя куда-то за мое плечо. Я резко обернулась, но никого не увидела. В тот же миг Цицерон спрыгнул с телеги и встал рядом, заслоняя меня спиной. — В чем дело? — прошептала я. Две тени отделились от деревьев и вышли на дорогу. Сердце сжалось и забилось быстрей. В руке Хранителя блеснул кинжал, и незнакомцы замерли. Массер и Секунда светили им в спины, и мы видели лишь неясные силуэты. Слева стоял мужчина: высокий, широкоплечий, в фигуре же его спутника угадывалась женственность. — Чего изволите? Кого желаете? — с неприкрытым весельем пропел Цицерон. Незнакомцы переглянулись. — Лору. Голос был таким бархатистым, что мое звонкое имя прозвучало удивительно мягко. Этот фокус удавался лишь одному человеку. — Бриньольф? Сняв капюшон, незнакомец повернулся к лунному свету, и я увидела знакомые черты. Внимательные, чуть сощуренные глаза, широкий нос с маленькой горбинкой и короткая борода, обрамляющая подбородок. Дыхание перехватило. — Ты его знаешь? — бросил ассасин, не оборачиваясь. — Да… Я вышла вперед, но он схватил меня за руку. — А девчонку? Эта опека начинала действовать на нервы! Я глубоко вздохнула и посмотрела на незнакомку. Нет, это не Векс: она гораздо ниже и за «девчонку» послала бы в такие дали, какие Цицерону и не снились. Может, Карлия? — Это я, — раздался резкий, чуть охрипший голос, — Сапфир. Не веря собственным ушам, я расплылась в улыбке. — Все хорошо. Это мои друзья. Цицерон недоверчиво нахмурился, но пальцы все-таки разжал. Словно маленькая девочка, я побежала к Бриньольфу. Шагнув навстречу, он прижал меня к груди. Прижал так крепко, словно я грозила исчезнуть. У меня вырвался вздох. Я закрыла глаза, и на мгновение мне почудилось, что это сон, прекрасный и удивительный. Но Бриньольф был настоящим. Его кожаная броня, слишком тонкая для морозного Истмарка, холодила мне ладони, а большая стальная пряжка обжигала щеку. Я ощутила жар его дыхания, и на глаза вдруг навернулись слезы. Не хотелось признаваться, но в глубине души я боялась, что больше не увижу друзей. — Как вы меня нашли? Я мягко отстранилась от Бриньольфа и хотела обнять Сапфир, но она отступила в сторону. На скрытое тенью лицо упал лунный свет. Я опешила. В голубых глазах читалась неприкрытая враждебность. — Что, — я запнулась, — что случилось? Захлестнувшая меня радость угасла. Только сейчас я поняла, как странно видеть этих двоих вместе. Бриньольф всегда недолюбливал Сапфир, а она считала его слишком высокомерным и самовлюбленным. Воровка молчала, глядя, словно затравленная волчица. — Она не знает, — прошептал Бриньольф. Сапфир покачала головой, словно не верила. — Не знаю чего? — проронила я. Предчувствие беды вцепилось в сердце. — Делвин и Векс, — Бриньольф осекся и, тяжело сглотнув, сказал: — их убили.