Эффект бабочки

Надежда живёт даже возле могил. Иоганн Вольфганг Гёте

      Мечты… Иногда они совершенно легкомысленны, наивны и просто смешны — но вместе с тем бесконечно безудержны, как трепещущий на ветрах парус в бескрайнем океане.       Надежды — почти мечты. Только мечты часто несбыточны, а надежды, приближённые к реальности, совсем не абсурдны и потому не так ранимы и чувствительны.       Но порой самая сокровенная мечта, что сродни сказке, уступает тихой надежде на едва ли возможную прихоть судьбы.       Иногда любые грёзы бесследно растворяются перед неслышным шёпотом негаснущей веры.       Кристина надеялась, что Эрик не умер.       По словам её приёмной матери Антуанетты Жири, он искренне желал сделать это сразу после её ухода. Его больше ничего не держало — и он умер, так и не открыв свой гений миру. Но…       Он ведь желал умереть… Так пускай бы судьба, никогда не потакающая ему, и на сей раз решила бы отвернуться от несчастного. Пускай бы Эрик совершил последние приготовления, в последний раз окинул бы взглядом свои подземные владения, но смерть почему-то не наступила бы. Пусть! Иногда ему чудилось бы, что конец уже настал, что всё, что он видит, — не больше чем морок, который развеется сию же секунду, но громкое тиканье и совсем уж оглушительный бой часов убеждали бы его в обратном.       Эрик лежал бы, замерев, ни о чём не думая и как будто приближаясь к долгожданному забытью, но разум отказывался бы повиноваться безжизненному холоду; всё тело болело бы от неподвижности, в голове бы звучал треклятый «Торжествующий Дон Жуан», знаменующий собой его музыку, его любовь и его же гибель, а лицо, уже не скрытое маской, горело бы, словно от незримого, объявшего его пламени. И её — Кристины — святой поцелуй, запечатлённый на его устах, как будто превратился бы в ту отметину, что, сжигая последние остатки жизни мертвеца, стремилась бы отвести его от гибели.       И в этом почти бессознательном полусне он бы каким-то образом отрешился от гнева, ярости, бессилия, мук, страданий, невыносимой боли и всего того, что преследовало его долгие годы. Освободился бы от всего — но не от исступлённой, отчаянной любви.       Нет, Эрик не перестал бы выплёскивать отголоски эмоций в безжалостном рёве органа; не перестал бы видеть кошмары, никогда не оставляющие его; его злость сменялась бы надрывным плачем, но где-то внутри как будто теплился бы кусочек жизни. Крохотный кусочек жизни — ничтожно мало и в то же время абсолютно достаточно.       Как же мадам де Шаньи надеялась, как же желала, чтобы всё случилось именно так…       Ей казалось, что она сходит с ума, но она действительно закрывала глаза и представляла себе мрачное, укрытое тьмой подземелье и в нём — отвергнутого миром. Дьявола ли? Ангела? Эрика. Её Эрика (его имя — прекрасное, мелодичное имя Ангела Музыки — она узнала только после его смерти, у мадам Жири — какая ирония и какая невыносимая боль!..). Она представляла, как он решается умереть, как закрывает глаза, замирая в неподвижном положении, как прощается с жизнью (у мадам же Кристина узнала, что Призрак умер именно там, в своём подземелье), но смерть почему-то отпускает его, словно заклиная: «Живи! Твори! Ты слишком долго считал себя мёртвым — так стань наконец живым!». И Эрик просыпается, и оковы чёрной женщины с косой разрушаются пред его несокрушимой силой — и он снова садится за орган, взмывая к каменным сводам своего логова вместе с новой музыкой — музыкой жизни.       И — что особенно важно — Эрик прощает Кристину — ведь он всё ещё любит её, и любит ещё больше, так, как не любил никогда прежде.       В парижской Опере играет музыка света.       Кристина знала, что все её надежды — сладкая ложь взамен горькой реалии. Но как… Как ей хотелось бы, чтобы…       Она смогла бы его полюбить. Нет, не так — она уже полюбила его.       Полюбила в своих мечтах и надеждах, и, может быть, полюбила не Эрика, а его размытый образ, сохранившийся в памяти. Ни изувеченного лица, ни жестокого нрава, ни крови на его руках — только черты, только морок…       Но полюбила искренне и по-настоящему, отдавая себя всю.       Понимая, что любит мертвеца.       Живя прошлым, существуя грёзами — но совершенно забывая реальность.