Эффект бабочки

Да, половина — и притом прекраснейшая половина — жизни остается скрытой для человека, не любившего со страстью. Стендаль

      Кромешная круговерть в голове, в этот раз ожидаемая и от этого почти привычная, завершилась значительно быстрее; тёмное марево перед глазами развеялось, обратившись обжигающе-рубиновым светом. Алые лепестки огней плясали по сцене в безудержном танце, соединяясь с янтарно-золотыми колоннами и рождая ту величественную красоту, которую мог постигнуть лишь тот, кто умел чувствовать блаженную гармонию в стенах храма музыки. Червонные отсветы безудержной страсти, ониксово-чёрные блики порока, бронзовые краски богатства и невесомые, призрачные аккорды настоящей музыки…       Всё казалось давно позабытым и вместе с тем — до боли знакомым. Всего один миг, чтобы вспомнить… Искушение и невинность, коварство и сладостная ложь, притягательность и запретность, алый и чёрный… Вожделение и страсть, игра, переходящая в настоящее и не имеющая границы между иллюзией и реалией, ноты, разливающиеся по венам…       «Дон Жуан Торжествующий». Премьера, обратившаяся трагедией, но впервые изобразившая его и её не как учителя и ученицу, духа и мечтательницу, Призрака и пленницу — но как мужчину и женщину.       Премьера, позволившая им обоим обрести то новое и прекрасное, что никогда не охватывало их, но теперь превратившее всё развернувшееся действо в густой туманный дурман. И он, и она — совершенны, и он, и она несли в себе много больше, чем сошедшие со страниц партитуры персонажи, но оба они поддавались этой игре, принимая — лишь на мгновение — облик Дон Жуана и Аминты, надевая неведомые доселе маски, чтобы после сорвать их, обнажая каждую грань души.       Он казался демоном-обольстителем, поднявшимся из самой преисподней, и каждый эффектный взмах плаща нёс в себе не свойственную иным магию; она — чистое, неискушённое создание, не отличимое от готового распуститься бутона, но взгляд… Бездонный взгляд сверкал порочностью, как будто уже не он, а она воплощала в себе манящую тьму, она подводила его к последней черте, как будто она — коварная демоница, искушающая и неотразимая в своём совершенстве.       А может быть, оба они — порождения мрака, взошедшие на сцену Оперы Гарнье, дабы насладиться своей безумной игрой. Может быть, в каждом их слове, в каждом звуке неповторимой музыки таилось гораздо большее, чем мог понять любой из людей. Сбросив маски, забыв имена, отрешившись от всей вселенной — они контрастны, но едины, и ничто иное не способно отвлечь их от ритуала, зовущегося главным дуэтом.       Они давно пересекли ту грань, которая бы позволила им вернуться обратно. Кем бы они ни были — выдуманными героями, таинственными созданиями тени или падшими божествами, — этот час знаменовался их единением, и ничто не было в силах помешать апогею их притяжения.       Путь назад отрезан. Страсть — их проклятие и их благословение. Тысячи солнц внутри — порок и благодать.       Они стояли друг напротив друга и готовились исполнить последние строки арии. Они возвышались над сценой, как небесные ангелы взмывали над облаками… Только теперь, в этот час, в них обоих не осталось ничего ангельского. Ни одной небесной черты.       Шаг, ещё, ещё шаг навстречу — и они оба растворились в горячих объятиях, оба переплели руки и прижались друг к другу, забывая дышать.       Оба поддались невероятной силы опьянению, не желая обретать ясность мысли. Оба пересекли точку невозврата.       Тишина. Незыблемая, опутывающая пространство вокруг мороком тишина, трепещущая в их руках и порывающаяся исчезнуть…       Он обнял и прошептал что-то невесомо-нежное, взял её руку в свои и, развернув, вгляделся в широко распахнутые глаза, в тёплую улыбку, замершую на устах… Он не верил, что спустя миг наступит трагедия. Спустя миг — та самая последняя черта.       Но теперь она — тоже. Теперь она всё исправит.       Где-то бесконечно далеко хмурился, пристально следя за каждым движением на сцене, Рауль де Шаньи; где-то далеко стояли вооружённые жандармы, призванные поймать неуловимого Призрака. Всё иное — словно дым, всё иное так незначительно, так ничтожно, что им обоим казалось, будто мироздание являло собою только их двоих.       Мужчину и женщину, затерявшихся в сиянии соблазна, но познавших истинную красоту. Ту, которой неведомы границы света. Ту, которая низменна и бесконечно прекрасна.       — Лишь скажи, что хочешь быть со мною, — полушёпотом и нараспев произнёс мужчина в чёрной бархатной маске, не выпуская маленькую ладонь из своих рук.       И в эту секунду Кристина улыбнулась ему — улыбнулась так искренне, так светло, так нежно, что её Дон Жуан полностью открылся ей, вверяя себя самого.       — Я судьбу с тобою разделю, — песнь звучала громче, и все аккорды расстилались перед волшебным, поистине божественным голосом. Её рука эфемерно коснулась его щеки. — Кристин, вот всё, о чем молю, — закончил Эрик, не переставая смотреть на любимую, преклоняясь перед ней, всецело открыв душу, уже теперь лишённую каких-либо масок.       Публика заворожённо вглядывалась в две призрачные тени, сплетённые воедино.       Им обоим было совершенно не важно, что происходило вокруг них.       — Мой Ангел, — ответила Кристина, проводя рукой по антрацитовой ткани. Дирижёр в недоумении нахмурился, оркестр и балет в недоумении замерли, становясь свидетелями нового финала оперы. — Я… я люблю тебя, мой Ангел.       Всего несколько слов, произнесённых почти неслышно, но очень бережно, — и мужчина в чёрной маске тоже замер, а из-под чёрной ткани по подбородку скатились две горячие слезинки.       Они были выше, много выше зрителей, актёрской труппы, тысячи глаз, прикованных к ним двоим… Они — словно птицы, затерявшиеся в бесконечных перепутьях над сонными землями.       Кристина, не опуская руку, не отводила переполненных нежностью глаз, и ей казалось, будто его губы что-то шептали, пускай она и не слышала слов. Страсть, вспыхнувшая мгновением ранее, растворилась в этой исступлённой, единственно необходимой им обоим нежности, и теперь, в этот миг, не существовало ничего, кроме желания приблизиться, прильнуть, прикоснуться, почувствовать… Поцеловать — робко и неумело, едва ощутимо, воздушно, полушёпотом…       Она уже закрыла глаза и подалась навстречу, почти совершая желанное, но громогласный каскад аккордов заставил оторваться друг от друга, чтобы снова запеть. Кристина совершенно не помнила финала, уготованного Эриком их героям, но именно теперь её Аминта была как никогда настоящей. Искушена, она не сводила глаз с коварного обольстителя, шепча слова любви между строк, и Дон Жуан — удивительно — смотрел на неё с такой нежностью, что зритель мог бы подумать, будто он, сам того не ведая, влюблён. Где-то гремели овации, сплетались сотни голосов — и только виконт не сводил с актёров слишком понимающего взгляда. Слишком понимающего — и решительного, но обращённого не к ожидающим жандармам, а к ним самим, оттенённого каким-то печальным отчаянием. Но ни он, ни она не видели ничего, ослеплённые солнцем сильного, настоящего чувства.       Оба спустились обратно на сцену, к импровизированному огню, где теперь танцевали балерины в иссиня-чёрных одеяниях. Послышалось многоголосие хора, возвещающее скорую развязку. Эрик молчаливо взирал на Кристину, которая сейчас сама воплощала соблазнённую девушку, готовую последовать за мужчиной в чёрной маске куда угодно. Один её взгляд в сторону сокрытой тенью ложи — и судорожный вздох, и мысленно посланное Раулю «прости». Но тот неотрывно наблюдал за действом, как будто зная всё, и, словно ничего не зная, ничего не предпринимал, позволяя вооружённым хранителям порядка, стоя неподвижно, ждать команды.       Кристине стало страшно, но всего на миг, пока она не встретилась с серо-зелёными глазами вновь. Среди многозвучья неведомой доселе музыки, среди миллионов рубиново-алых огней Призрак казался поистине прекрасным, и Кристина не могла отвести от него взора. Она знала, что Эрик совершил преступление не далее чем четверть часа назад, но это было настолько незначительным теперь, что не вызывало ни ужаса, ни страха, ни тени негодования. Что могло омрачить её любовь, более десятилетия безнадёжную и вот теперь снова воскресшую, разгоревшуюся с невиданной до этого часа силой?       Раздумий о том, что теперешнее счастье скоротечно и неуловимо, не возникало. Червонные бусины багровели на её запястье — но Кристина не чувствовала их, равно как не помнила ни о таинственном спутнике Жюле, ни о своей прошлой жизни, ни о предыдущей попытке исправить это подобие существования, обернувшейся несчастьем не далее как вчера. Теперь, в эту секунду, она всецело отдавалась роли Аминты, заново проживая тот день, когда одиннадцать лет назад могла бы подарить Ангелу счастье, но беспощадно сорвала маску, предав самого преданного ей человека.       Она пересекла черту. Тогда, в роковую премьеру, она погубила его собственными действиями и словами. Может быть, именно от этого её первая бусина не сумела сохранить мгновение радости? Может, Эрик умер в этот день, по жестокой иронии наречённый триумфом главного героя его творения, и спасение его безлунной ночью пусть и оказалось возможным, но оставалось лишь иллюзией? Именно этот момент, эти строки центральной песни, написанной не для персонажей, но для него и для неё, — вот та самая точка невозврата, после которой бесповоротно наступало лишь одно. Прощение или прощание, воскрешение или гибель, мука или благодать, предательство или надежда…       Выстраданная, взращённая на осколках былой боли истинная любовь — или бесконечное серое одиночество. Ненавистное вечное спокойствие и нечастые сны, позволяющие полумёртвой — лишь на мгновение — оживать.       Финальные аккорды отгремели, застав погружённую в нескончаемый поток мыслей Кристину врасплох. Она недоумённо обернулась, ища взглядом Призрака Оперы и совершенно не понимая, что кричит им публика сквозь всполохи рукоплесканий, что, не умолкая, говорят друг другу танцовщицы и хористки, к чему готовятся жандармы, неотрывно прожигающие взглядом сцену… Абсолютно не зная, чем закончилась история, поведанная Эриком, каков её финал и воплощён ли, сыгран ли этот задуманный конец — или она пела совершенно не те слова?.. Кристину Даае волновало сейчас лишь одно: встреча с любимым и долгий откровенный разговор, что завершится несостоявшимся поцелуем. Ей так хотелось обнять своего Ангела и растаять в его сильных, защищающих от всего мира руках, так хотелось прокричать ему о своей любви, чтобы не сомневаться в том, что он знает о ней.       — Эрик? — негромко позвала, прорываясь в закулисье, желая найти его как можно скорее. — Ангел?       Не замечая, как единственный зритель пятой ложи, до этого времени будто бы отстранившийся от действительности, резко поднялся, обернулся на стоящего сзади и начал что-то говорить, усиленно жестикулируя.       — Ангел?..       Девушка вскрикнула, чувствуя, как кто-то схватил её за запястье. Обернулась и замерла, встречаясь взглядом с такими родными глазами оттенка лесного ветра. Эрик стоял напротив — а она, очарованная, не могла связать и пары слов, как будто совсем разучилась говорить.       Но мгновение было невыносимо коротким. Уже через миг Эрик отпустил её руку, лишая разожжённого внутри тепла, и исчез — как будто и впрямь растворился, пройдя сквозь стену. Кристина подалась вперёд, благодаря невероятному везению не натолкнувшись на каменную поверхность, а проскользнув в узкий и совсем не заметный проход. Проскользнув — и увидев, как открывается один из многочисленных люков и как неуловимый Призрак, обращаясь тенью, шагает вниз, как будто ветром вздымая широкий плащ.       Ведомая неистовым желанием быть рядом с Эриком, устремилась к зияющему пространству, успевая сделать это за миг до того, как люк снова стал поверхностью пола, — и уже привычно падая в темноту.