Труднее всего терять несбывшееся. Э. Сафарли
— Тот, кто любит, всегда боготворит образ другого человека и поклоняется ему, невзирая на все преграды, но… Но возможно ли не обезуметь и сохранить здравый рассудок, если каждый день, час, каждую секунду видеть морок? — Морок? Я не… — Морок, иллюзию, привидение, — Кристина вздрогнула, выпуская холодную руку Эрика из своих. — Призрак той, которая мертва уже одиннадцать лет. На несколько секунд воцарилась внезапная и невыносимо тяжёлая тишина. Было слышно потрескивание пламени свечей, шуршание молчаливого воздуха, тихий плеск чёрных, почти бездонных вод озера… Женщина, сидящая на холодном полу на коленях, задрожала и сжалась, как будто держа защиту перед невидимым врагом, — но в следующую секунду разрушила безмолвие, не отводя глаз от своего Ангела Музыки. — Я… Мертва? Я не чувствую — но… Я мертва? — оглушённая его словами, повторила ещё раз, безуспешно сдерживая слёзы, срывающиеся с длинных ресниц. — Я могу показать вам, — ответил Жюль, протягивая Кристине руку и так и не давая ответа на вопрос. — Это не сравнится с пересказом и даст вам полную картину. Пойдёмте, — он приподнял её, в одночасье оказавшуюся беззащитной, и снова подал ей руку, которую она боязливо приняла. — Куда, Жюль? — только и вымолвила, прикладывая огромные усилия, чтобы произнести хотя бы звук. — Туда, куда вы сами меня приведёте, — не без загадки ответил мужчина, делая шаг словно бы вглубь её самой.***
Тёмные оттенки подземелий в одно мгновение сменились чем-то абсолютно иным, прозрачно-призрачным, сотканным из тончайшей материи… Пространство казалось необъятным и как будто не подвластным времени и походило на нескончаемые лабиринты, не имеющие правильного пути. — Что это? — прошептала Кристина, заворожённо разглядывающая изжелта-серые переливы. — Память, — донеслось откуда-то издали, и она не смогла бы определить, кто ответил ей. — Воспользуйтесь ею, — теперь голос немного приблизился и обрёл знакомые нотки. — И отыщите то, что вам неведомо. — Я не понимаю… — Откройте дверь, — отчётливо произнёс голос Жюля, но Кристина, оглядевшись, недоумённо замерла. Здесь не было ни одной двери — лишь только бесконечные изгибы, всё больше напоминающие лабиринт. — Найдите её и откройте, — Кристина нахмурилась и, отгоняя непрошеные слёзы, сделала несколько несмелых шагов и совершила попытку прикоснуться к неосязаемому, но с изумлением проследила, как жемчужно-серое ничто обретает очертания гигантской двери, открывающейся ей навстречу. Последним ощущением был сильный, безудержный ветер. Ведомая неистовым желанием быть рядом с Эриком, Кристина устремилась к зияющему пространству, успевая сделать это за миг до того, как люк снова стал поверхностью пола, — и уже привычно падая в темноту. На мгновение мир взорвался осколками боли. Призрак уже устремился прочь, вглубь своих владений, когда Кристина распахнула глаза и, не имея сил отправиться следом и догнать, лишь окликнула: — Ангел! Ангел, постойте, я… — мужчина в чёрном плаще удивлённо, но молниеносно обернулся, в одно мгновение оказываясь рядом с Кристиной, которая пыталась подняться, не обращая внимания на острую боль в лодыжке, вызванную не совсем удачным приземлением. — Что с вами? — обеспокоенно прошептал он, оглядывая её дрожащую фигуру и лишь на секунду задержав взгляд на тёплой, озаряющей пустынный холод подземелий улыбке. — Зачем вы вообще отправились за мной?.. — его голос почему-то срывался, усиливая её и без того огромное желание прижаться к Ангелу как можно сильнее. Её кудри давно растрепались, белоснежная ткань платья полностью открывала точёные плечи, дыхание сбилось, но взгляд нёс в себе огромное счастье. — Идти сможешь? — совсем тихо спросил Эрик, помогая ей сделать несколько шагов, но, словно почувствовав её боль, сразу же подхватил на руки и устремился к подземному дому. Они оба молчали, словно боясь нарушить то хрупкое, что создали в этот час. Кристина обхватила шею Призрака обеими руками и устроила голову у него на плече, ощущая, как напряжены его руки и он сам. — Ангел, я… — она заговорила, не в силах подчиняться тревожной тишине. — Если бы вы могли простить меня… — Что? — Эрик остановился и, нахмурившись, скользнул взглядом по бледному, освещённому неяркими свечами лицу, чтобы продолжить путь уже не таким твёрдым шагом. — Я должен молить вас о прощении — но не прощать, — прошептал, задевая дыханием её волосы. — Я была жестока с вами, — опровергла Кристина, заставляя Эрика замереть снова и только огромным усилием двинуться дальше, преодолевая очередной проход и выходя к ониксового оттенка водам озера. — Но теперь всё иначе… Я люблю вас, Эрик, — негромко, но твёрдо проговорила Кристина, с улыбкой называя любимого по имени. — Эрик?.. — позвала, не услышав ни звука в ответ. — Вы… вы так милосердны, — и его голос, и отступившая подземная тьма наполнились неудержимыми слезами. Его руки прижимали её настолько крепко, насколько было возможно, пытаясь унять охватившую обоих дрожь. — Эрик мечтал услышать это… Вы жалеете Эрика — но он поверит вам, потому что не может не верить, потому что он любит вас и… — Ангел судорожно выдохнул, и Кристина осмелилась поднять руку и коснуться самого края маски, но не попытаться сорвать — только погладить кончиками пальцев. Она снимет её, когда Эрик будет готов. Снимет, не предавая, не подвергая изувеченное лицо тысячам взглядов, — снимет, с любовью целуя каждый шрам, каждый рубец, каждую отметину… — Поверьте мне, — только и сказала, чувствуя, как её бережно опустили в лодку. Память — словно гигантские, вечные часы с тысячами мельчайших механизмов, словно таинственные скрижали с начертанными на них письменами, словно… Что-то несоизмеримое с иным и оттого величественное, не ведающее ни начала, ни конца. Память — словно преломляющиеся извилины бесконечного пути, не требующие нити, чтобы идти по правильной тропе. Память — загадка и ключ, нескончаемость и завершённость, явь и сон… Память — прошлая и будущая жизнь. Иная грань — и другой, ядовито-серый оттенок. Газетный обрывок, трепещущий в безветрии. Застилающая глаза пелена слёз и тяжесть непомерной вины. Воспоминания о покинутых подземельях. Скорбь утраты, превозмогающая всё иное. «Виконт Рауль де Шаньи, известный в парижских кругах… попечитель Оперы Гарнье… покончил свою жизнь…» Покончил жизнь… Покончил… Поко… Вязь обрывков воспоминаний и образов, эмоций и чувств похожа не то на исчерна-синюю вуаль, не то на предгрозовое небо. — Эрик, я прошу… — Кристина всхлипывала, не в силах удержать слёз. — Не надо… Её Ангел, совсем недавно неверяще взирающий на возлюбленную в ответ на её искренние слова, преобразился. Лицо, искажённое невыносимой мукой, больше не скрывала маска, русые, лишённые парика волосы растрепались, а руки до боли сжимали верёвки, удерживающие виконта де Шаньи связанным на решётке. — Выбирай, — прошептал Эрик, и его исступлённый шёпот змеился отчаянной решимостью. Она была вольна лишь вспоминать совершившееся мгновениями ранее… — Я люблю тебя, — повторяла она вновь и вновь, не отстраняясь от Ангела, побуждая его несмело, невесомо обнимать её. Лодка достигла подножия его, Эрика, мрачного и величественного мира. — Всегда любила, слышишь? Сегодня я поняла это как никогда явственно… Я виновата перед тобой, но ты… Ты прости меня, как и я прощаю тебя. — Кристина, — Эрик покачал головой, рассеянно причаливая лодку к берегу и помогая ей подняться. — Ты… — Меня не страшит твоё лицо, Эрик, — поспешно добавила, боясь не успеть сказать самого главного. — Больше не страшит. Руки нащупали маску, но не сняли — только прикоснулись, вызывая у них двоих смущение и пронизывающую дрожь. — Не медли же, выбирай, — Призрак будто забыл дышать, ожидая её тихих слов. Зачем?.. Зачем рождается безумие, зачем яростная ревность — видоизменённая любовь — ослепляет, не оставляя ни грана здравомыслия? Она была готова идти за ним — была готова всегда и теперь — так зачем же?.. Она обещала себе совершить это много позже — но злосчастная, ненавидимая Эриком маска давно была брошена на пол, крупные слёзы совсем не скрывали увечий, а Кристина уже сделала шаг навстречу, сокращая расстояние между ними двоими и проводя кончиками пальцев по его щеке, едва касаясь плотно сомкнутых век. Ещё миг — и поцелуй, такой желанный, осуществился бы… — Кристин! — по-мальчишески решительный возглас заставил их обратить взгляд на виконта, сумевшего отыскать подземный дом не без наставлений балетмейстера Оперы. Она не должна была испуганно выкрикивать его имя в ответ, не должна была порываться бежать к решётке (и пускай лишь с тем, чтобы отговорить идти сюда, просить простить и оставить, тем самым отвести беду и спасти). Не должна была давать Эрику в его нынешнем состоянии усомниться в её словах, не должна была позволять Раулю говорить про то, что она будет вызволена, что жандармы уже направляются сюда, что чудовищу, обитающему в недрах Оперы, придёт конец… Не должна была оставлять Ангелу единственное решение — слишком боясь потерять, принуждать к немилосердному выбору. К выбору, которого она так боялась и которого не сумела избежать вновь. — Не медли же, выбирай, — Призрак как будто забыл дышать, ожидая её тихих слов. — Эрик, я… — голос звенел и прерывался, не позволяя сказать самого главного. Оба мужчины — и связанный, и ссутулившийся, почти по колено стоящий в воде, — замерли. — Созданный тьмой, ты не видел света. Мир был слишком жесток к тебе… Но пусть Бог даст мне сил, — прошептала, обращая взгляд к каменным сводам подземелий, — и я покажу тебе, что ты не одинок. Поцелуй со вкусом горечи и отчаяния. Коснуться, почувствовать, отстраниться — и поцеловать вновь. Слёзы — его, её, их обоих. Одно дыхание на двоих. Наверное, так рождалась любовь. Но… Она уже любила его. Обезумевшего гения, жестокого Призрака, обезображенного затворника со скверным характером и беззащитного, так нуждающегося в ней Ангела со сломленными крыльями. Ангела, который больше не был один. — Эрик… — вспомнив давно забытую реальность, о которой так часто нашёптывали сны, она схватила его за рукав рубашки и прильнула к нему, шепча слова любви. Нет, теперь он не отпустит её: она сама не позволит. Сзади раздался какой-то звук. Рауль захрипел, пытаясь вырваться из намертво сковавших его пут. — Они уже близко, — обратился к Эрику, тяжело дыша. — Пощади её… Если не хочешь оставить разъярённой толпе. Убей меня, только отпусти!.. — прокричал, источая взглядом саму ненависть. — Нет, Рауль, — Кристина покачала головой, не выпуская руки Эрика из своей. — Я никуда не пойду. Эрик, молю тебя, — мягко улыбнулась ему, — давай оставим всё и уйдём. Убежим куда-нибудь. Они ищут тебя, но ещё не так близко, чтобы… Я пойду за тобой куда угодно, — проговорила, опуская взгляд. — Я… — Кристин, — Призрак опустил голову, не пытаясь сдержать слёз и почему-то улыбаясь. Казалось, прошла вечность, прежде чем он смог ответить. — Кристин, я… Не слыша слов Эрика, она судорожно вздохнула, чувствуя леденящую душу тревогу. Рубашка виконта, изодранная в клочья, окрасилась в цвет крови, спутанные волосы занавесью спадали на глаза, выпавшая из рук Призрака верёвка почти утонула в чёрных водах озера… Как раненый зверь, Рауль со свистом вдыхал воздух и корчился от боли, которой стоило ему освобождение от удавки, но… Рука, ведомая помутнённым сознанием, сжимала револьвер. Кристина вскрикнула, Эрик двинулся к виконту, но в этот же миг оружие было направлено на ту, которую они оба любили. — Отпусти её, — холодно и чётко произнёс де Шаньи, взводя курок. — Иначе… Эрик в одно мгновение отстранился от возлюбленной, посылая ей слишком глубокий и слишком много в себе несущий, чтобы быть понятым, взгляд. Оба мужчины потеряли последние крупицы трезвого разума, сражаясь за нечто несоизмеримо большее. — Выбирай, — мгновением ранее кричал Эрик, неистовствуя, абсолютно потеряв контроль. — Ты окончишь свои дни здесь, со мной, или сошлёшь его в могилу! Это твоя точка невозврата!.. И теперь — это обманчиво-ледяное спокойствие виконта, но его взгляд… — Иди ко мне, — приказал Кристине, не опуская револьвера. — Быстрее! — Рауль, нет, — не то утвердительно, не то в мольбе. — Пожалуйста, не надо… Опусти пистолет… — Не двигайся, — прошипел Эрику, который попытался совершить какое-то движение. — Отдай её мне. — Она не любит тебя, виконт, и никогда не будет твоей, — твёрдо провозгласил Эрик. Кристина всхлипнула, понимая, что они оба на грани. — Ты же никогда не выстрелишь в неё, так к чему весь спектакль? — Призрак притянул её к себе и сразу же отодвинул за спину. — Я подниму решётку и отпущу тебя, — он осторожно шагнул в сторону Рауля, не отводящего оружия, и Кристина сделала этот шаг вместе с ним. Она почувствовала трагедию за секунду до того, как та свершилась. Виконт отступил, опуская пистолет, а затем с нечеловеческим рыком, проклинающим ненавистного монстра, зажмурив глаза, поднял руку вновь… И прогремел выстрел. Она выбежала вперёд, до смерти испугавшись за Эрика, и не сразу поняла, почему его глаза округлились от ужаса. Не сразу почувствовала, что что-то тёплое, пронзающее её грудь, — совсем не учащённое сердцебиение. Но ведь Эрик прижимал её к себе и шептал что-то бессвязное, а она ещё могла сказать ему о своих чувствах. Может быть, так рождалась любовь — но она уже любила его. Круговерть памяти завертелась быстрее, и теперь Кристина не могла прочувствовать произошедшее с нею отчётливо — лишь только видела обрывки… — Кристина? Кристин?.. — тоненький девичий голосок. — Кр… Боже мой, нет, нет, Кристин, только не… Обрывки, призванные воссоздать много большее. — Я не верю, Рауль не мог… Как?.. — безудержные слёзы, падающие на смятую газету. — Это из-за меня… Это я… — Не терзай себя, — строгий, дарующий спокойствие голос. — Это не твоя вина. — Но чья же, мадам?.. И сквозь сплетения воспоминаний — неугасимая надежда, стремление стремглав ринуться вниз, чтобы искать и найти Эрика. — Родной мой… Ты слышишь меня? — сквозь слёзы. — Ты слышишь?.. Я здесь, я с тобой… — Кристин… — узнал, услышал, но… Отчего как будто не видит ничего вокруг, отчего почти заваливается на неё всем телом, не отвечает ей и словно не замечает — только шепчет её имя, как истинную молитву? Рывок — и пепельно-серые стены исчезли прочь. Кристина не сразу осознала, где находится. — Я мертва? — рассеянно повторила, вглядываясь в никуда. — Вы живы, Кристин, — опроверг Жюль, помогая ей подняться, заставляя отпустить безвольно опущенную руку Эрика. — Вы выжили, хотя в тот миг и виконт, и Призрак сочли вас погибшей. Пуля едва не задела сердце. — И… Что же? — отстранённо спросила она, совершенно не интересуясь ответом. — Кто меня нашёл? — Ваша подруга и названая сестра, Мэг Жири, когда проникла в жилище Эрика. Он унёс вас и ещё долго оплакивал потерю, целовал, будто святыню… Да вы и сами всё знаете. Толпа не настигла его: он скрылся, оставив вас здесь, но вскоре вернулся, удивлённый, что ещё жив в безутешной тоске по вам. Он существовал, почти умирая, и ваша смерть стала залогом его сумасшествия. — Бедный, несчастный Эрик, он потерял всё, ещё не успев обрести… Он ещё не осознал мою любовь к нему, ещё не почувствовал безраздельное счастье — но уже его потерял… Потерял, лишь только после поняв, что оно сбылось и исчезло. Он… он больше никогда не говорил со мной? — Когда вы, едва оправившись, вернулись? Нет, отчего же, он обращался к вам… Утверждая, что вас нет. Шепча, что повинен в вашей гибели. Умоляя видение уйти, оставив ему покой. — И… — Рауля не стало на следующий день. Он считал, что убил вас, и, очевидно, не мог с этим жить. Мадам Жири с дочерью, вынужденные искать новую работу, вдруг оказались на грани тяжёлой бедности: со слов де Шаньи — перед тем, как он отправился в подземелья, — директора Оперы всё-таки удостоверились в том, что во время премьеры на сцене находился убийца. Фирмен и Андре припомнили, как именно мадам передавала им письма Призрака, а значит, имела с ним какую-то связь, и поэтому решили уволить её и её дочь, так как любое упоминание о Призраке Оперы тогда, после убийства Пьянджи и вашего похищения, вызывало в них раздражение и какой-то неконтролируемый страх. А вы… Вы и теперь любите вашего Эрика, — проговорил Жюль, задумчиво глядя вдаль. — Любите так беззаветно, так сильно, как… — Кто? — спросила Кристина, поднимая глаза. — Нет, ничего, — мужчина отвернулся, отдалившись на несколько шагов. — Вы знаете, я… Я верила, что смогу отвести беду, что… — она не договорила, заплакав. Приблизилась к Ангелу и коснулась губами его лба. — Но теперь… — рука мягко провела по волосам, лаская каждый шрам, каждое увечье. — Бедный мой Эрик, я… Я обязательно всё исправлю. Ты станешь счастливым, Эрик, — улыбка, освещающая всё её лицо, могла бы стать его спасением, если бы он сумел увидеть и осмыслить её. — Я тебе обещаю. Спутник Кристины печально усмехнулся. Надежда… Имеющие хотя бы капельку надежды почти счастливы, ибо сколько бы путей и распутий ни уготовил им лабиринт их жизни — ничто и никогда не сравнится с бесконечной дорогой в никуда.