Эффект бабочки

Миг бесконечности. Для одних он — секунда, для других — вся оставшаяся жизнь… Н. Батракова

      Открыть глаза — и очнуться посреди изжелта-белой пустоты, окутывающей пространство бледно-лимонным туманом. Оглянуться — и не увидеть абсолютно ничего — ничего кроме этой нескончаемой, неспокойной дымки. Окликнуть — и не услышать собственного голоса, растворённого в эхе нерушимой тишины.       Оставалось лишь идти по тянущейся призрачной лентой дороге, погружаясь в мир, совершенно не похожий на мир людей. Каждая мысль медленно таяла, не успевая явиться, — и размышлять практически не удавалось, как будто бестелесное ничто, ненароком захватившее человека, манило своей безбрежностью. Ясно было только одно: ступать по узкой белопенной тропе — единственно верно.        — Чувствуете ли вы дыхание вечности, Кристина? — прошелестел отдалённо знакомый голос, и идущая обернулась, не в силах увидеть ничего, кроме неясной тени на светлом полотне пути.        — Жюль? Вы здесь? Где я? — проговорила она, не уверенная, что сможет разорвать оковы безмолвия.        — Вы не увидите меня, мадемуазель, — ответил тёмный морок, плывущий по белой земле. — Равно как и я — вас. Вы видите дорогу, и это единственное, что вы должны видеть здесь.        — Где? Где мы? — повторила Кристина, не переставая бесцельно, но твёрдо идти.        — Мы называем это место междумирьем, — Жюль говорил медленно и тихо, — ибо тут не существует ни жизни, ни смерти. Наверное, умершие пребывают здесь совсем недолго — по крайней мере, те, последний путь которых имеет конец.        — Постойте, но… — Кристина нахмурилась, не отводя взгляда от тени рядом с ней. — Почему я… Почему мы здесь?        — О, вам не стоит беспокоиться, — как будто с нотками тихой грусти прошелестела тишина. — Вы покинете это… место и не вспомните о нём, как только снова очнётесь семнадцатилетней. Можете верить, что это сон, который забудется прежде, чем завершится.        — Вы хотите сказать, что я нахожусь здесь уже в третий раз? — медленно проговорила Кристина. — Но почему?.. Или каждый раз я забывала об этом?        — Верно, — ответили ей. — Но в междумирье вы впервые осознаёте себя, впервые… живёте во сне. Ваша тень всегда была молчаливой, и это пространство почти поглощало её, не позволяя свершиться и мысли.        — Так вот почему вначале мне было тяжело… Тяжело пробуждаться, как будто густая тьма не хотела отпускать меня.        — Не называйте тьмой или светом то, что не имеет ни цвета, ни состояния, ни даже смысла, — заметил спутник. — Вы хотите спросить, почему же вы всё-таки именно здесь, на границе между двумя непримиримыми противоположностями? — предугадал её вопрос, почти сорвавшийся с уст. — Возвращая время, вы всегда окажетесь среди этой бесконечности.        — Возвращая время… — задумчиво сказала она. — Но могу ли я предугадать, где очнусь, проснувшись?        — Вы сами, пусть и подсознательно, определяете длину временного промежутка, который преодолеваете. Вы стремитесь что-то изменить, переиграть, исправить — и оказываетесь там, где это возможно, там, где перед вами стоял выбор. Желаете предугадать? — добавил голос, скользящий по необъятной пустыне. — Не следует подчинять себе время, Кристина, иначе вы сами подчинитесь ему настолько, что уже не сможете вырваться.        — Скажите мне, Жюль, — спустя мгновение прошептала шествующая по светлой дороге, — кто же вы, наконец? Вы властны над временем, вам ведомо междумирье…        — Вы ошибаетесь, — ей послышался глухой смех. — Я не властвую над временем: ведь я подчинён ему столь сильно, что… — не договорил, едва ли находя слова.        — Но вам известно и доступно много больше, чем простому человеку, — парировала она, чуть замедлив шаг. — Вы знаете то, чего никогда не узнаю я. Вы открываете мне все грани моей памяти, вы…        — Вы не должны считать всё названное даром, — туман прояснился — совсем немного — и Кристина смогла разглядеть очертания волн, струящихся в невидимую даль и никогда не пересекающихся. — Вам ли не знать, что ведающий не в пример больше иных, способный сотворить доселе неизвестное, как правило, извечно проклят.       Странница не могла рассмотреть тысячи теней, наполняющих как будто параллельные пути, но отчего-то чувствовала, что, пребывая в этом мире, прикасается к самой вечности.        — Что это? — вопросила, имея ввиду бесчисленные линии. — И мне думается, Жюль, что вам не следует сравнивать себя с обычным человеком.        — Дороги, — произнёс мужчина, отвечая на вопрос. — Пути, тропы, нити судьбы — называйте так, как вам угодно. Им нет конца, равно как здесь, в междумирье, не существует перепутий. Две вечности никогда не соединятся, Кристин.        Тень задрожала, обозначая необъяснимую тревогу её владелицы.        — Ответьте мне, — девичий голос зазвенел, — молю вас, ответьте мне, кто вы, какова ваша суть. Я подчинилась вам с первой секунды, вверила душу, уже тогда не считая обыкновенным. Я решилась, я совершила выбор, — ей вспомнились червонные, горящие ярким пламенем бусины. — Я шла за надеждой, протянутой и отнятой единственно вашей рукой. Я знаю лишь ваше имя — и больше ничего. Я желаю понять…        — Знаете, Кристина, — ответил голос, — когда-то вы нарекли меня сатаной…        — Может быть, вы всесильный дух, небесный посланник, а может… Может быть, сам дьявол. Дьявол, во власти которого, маня мнимым блаженством, причинять страдания и боль…        — …и упустили истину так же мгновенно, как в том случае, если бы назвали Богом. Люди верят в эти две мощные, несокрушимые силы, два начала, совершающие равновесие, но мне никогда не удастся понять, существуют ли свет и тьма — или же там, вне междумирья, всё едино.       Кристина, внимая, забывала дышать, если её бестелесная тень нуждалась в дыхании.        — И всё же, очевидно, есть какая-то сила, которая управляет мирозданием, но никто и никогда не достигнет осознания того, что есть эта сила. Нас называют проводниками, — продолжил Жюль тише.        — Вы… проводите человеческие души в мир иной? — полушёпотом, разделяя наступившую тишину, спросила ступающая.        — Почти, — несомненно, ей показалось, но вязкая неизменность шелохнулась, и на дорогах, как огоньки тысяч свечей, возникли бессчётные силуэты, замершие и плывущие по нескончаемым волнам. Они едва светились и походили на искры, освещающие густое белое пространство. — Это означало бы, что мы способны соприкоснуться со смертью и воскрешением души — с тем, к чему бесконечно стремимся сами.        — Но…        — Путь, по которому шествуют постигнувшие конец, иной, пусть и проходит через то, где сейчас мы с вами. Вы ведь верите, что после смерти вам воздадут за ваши грехи и добродетели, что вы обретёте то, что заслужите?        Кристина замерла, продолжая идти, но замедляя шаг, и ответ соскользнул с её невидимых уст сам собой:        — Да, безусловно… Но разве, — она смолкла, пытаясь подобрать слова, — разве вы хотите сказать, что это не так?        — Мне не дано знать этого, — раздалось совсем рядом с ней после долгого молчания. — Увы, — добавил и вдруг протянул руку вдаль, и её пепельная тень указала Кристине на миллионы искорок, ярких и тусклых, горящих и едва существующих — чем-то похожих на звёзды. — Вы должны видеть их, — она кивнула. — Тех, кто свершает вечный путь к недостижимому концу. Тех, кто зовётся проводниками, но не от того, что сопутствует уже обретшим уготованное.        — Но отчего же? — вопросила она, не отводя глаз от пламенных искорок-звёзд, в одночасье загоревшихся и в одночасье же исчезнувших, будто и не было их вовсе. — Значит ли это, что вы являетесь к живым? К тем, кто ещё не…        — Вы не можете этого предположить, — произнёс Жюль, и в серой бирюзе, на миг отразившейся в бездонной пустоте, Кристина разглядела, что теперь прозвучит что-то важное. — Но мне неизвестно, что совершают они все. Мне неизвестно, отчего их зовут проводниками, — но, может быть, это только лишь мне данное имя. Мне неизвестен их путь, равно как и их предназначение. Мне неизвестен и мой, — перед нею был дух, существо или призрак, но его образ по-прежнему оставался для неё, пусть и не до конца, человеческим, — мой собственный путь, который никогда не будет пройден. Дорога, проклятая бесконечностью, — теперь голос практически срывался, неистово кружа под выдуманными небесами и разбиваясь о камни иллюзорной пропасти. Здесь, в междумирье, всё было едино… — Память, не подвластная забвению…        — Так значит… — прошептал голос, отражаясь от сводов пустоты. — Значит, вы несчастны ещё более, чем я…        — Мне неизвестно, отчего я говорю это вам, — продолжил Жюль тише и медленнее. — Отчего именно вы сумели проснуться здесь. Может быть, ваша сила в самом деле велика — настолько, что способна преодолеть многие оковы.        — Я многого не понимаю, Жюль, — ответил туманный сгусток, ничтожно малый в сравнении с гигантской дорогой, необъятными просторами, бесчисленными незримыми фигурами вокруг. — Мне и не дано понять. Но сейчас я понимаю всесилие этой… Этого… Вы действительно имеете надо мной власть, и я вверяю себя вам ещё раз. Я многого не знаю — но мне и не нужно знать… Пусть я проснусь и не вспомню, пусть, но теперь я могу думать над этим. Ведь вам, Жюль, зачем-то нужно, чтобы я обрела счастье — или, наоборот, стала глубоко несчастной. У меня свой путь, и он, пусть и не бесконечен, совсем не прост. И я хотела бы верить, что мы с вами идём по одной дороге.        — Не в моих силах даровать вам счастье или несчастие, Кристина, — промолвило ничто. — Я проводник — и я веду вас по вашему пути, но исход его никогда не могу угадать.        — Не в ваших…       И всё же, очевидно, есть какая-то сила, которая управляет мирозданием…        — Не в ваших… Но вы говорили о всемогущей силе — значит, все судьбы в её руках? Но если… Если не существует ничего? Если я должна возводить свой путь сама?        — Неужто вы не верите в Бога? — с усмешкой спросил Жюль.        — Нет, я всегда верила… Отец учил меня молитвам, и я вечерами молилась в часовне, — улыбнулась, предаваясь воспоминаниям. — Но Эрик никогда не признавал Всевышнего, ибо небеса никогда не были благосклонны к нему. Вы знаете, Жюль, — добавила путница, помолчав, — теперь, находясь здесь, я не нуждаюсь в надеждах и мольбах. Все эти одиннадцать лет… Я молилась, я ждала, я желала, чтобы Ангел оказался живым, чтобы это известие, произнесённое мадам Жири, было ошибкой, случайной, нечаянной ложью… Пускай бы Эрик обманул всех нас!.. Но с каждым мгновением, с каждым днём, проведённым в одиночестве, надежда таяла, а в молитвах оставалось всё меньше веры. Нет, только я должна исправить свою ошибку, лишь я — вернуть Эрику утерянную и мной веру в простое человеческое счастье.        — Но если ваши действия приведут только к худшему?        — Пока во мне самой не иссякнет надежда… Надежда на счастливый исход… Пока последняя бусина не исчезнет вместе с последним шансом — я буду стараться спасти его… Спасти нас. Может быть, пройдёт время — и я буду думать иначе, может быть, сейчас я наивно полагаю, что всё кончится хорошо, но пусть будет так. Пускай надежда, если ей суждено погибнуть, живёт хотя бы теперь.        — Поистине, надежда была бы величайшей из сил человеческой души, если бы не существовало отчаяния.        — И я узнала его, — Кристина кивнула, и тень шевельнулась следом за её движением. — Отчаяние не покидало меня, и в какой-то момент сменилось безысходностью. Я больше не обращалась к небесам, не ждала чудодейственного письма, не желала вернуться в Париж и обыскать все этажи подземелий. Но именно тогда я полюбила его.        — Ваше время истекает, — проговорил Жюль. — Очень скоро вы очнётесь и… покинете это место, — глаза его устремились к ненавистным дорогам, безнадёжно струящимся в совершенное никуда. — Вы существуете здесь лишь миг, Кристина, самый короткий миг, в то время как кто-нибудь — несоизмеримо больше…        — Скажите, Жюль, — вдруг спросила она, — вы ведь понимаете меня? Вы любили когда-нибудь?        — Любил ли я?.. — прошептал её незримый спутник. — Дорога бесконечна, и порой мне кажется, что она приносит забытье — желанное благо, — но иногда совершенно отчётливо видишь остроконечные, похожие на звёзды астры, иногда вспоминаешь нити Млечного Пути, слышишь, как скрипит на рассвете старая калитка, чувствуешь, как улыбается ангел… Забвение настигает тебя иначе, и ты не помнишь, что бесконечность неумолима, что видения мертвы, и ты движешься навстречу мороку, который растворится спустя миг. Но этот миг — миг бесконечности — неповторим и единственен, и ты стремишься к нему, не помня, что натолкнёшься на стеклянную пустоту и потеряешь ускользнувшее мгновение миража.        Слова из уст Жюля лились сами собой, и Кристина, заворожённая, внимала, пусть и не понимала до конца, пусть и не замечала, как какая-то неведомая ей сила выталкивала её прочь из пустынного междумирья.        — Любил ли я? Восходило ли солнце над белым горизонтом? Сверкали ли последние звёзды, исчезающие под прикосновениями медовых лучей? Кончалась ли невыносимая гроза — одной её рукой, одним словом?        И Кристина Даае теперь любила. Искренне, решительно, по-настоящему — совсем как…        Кристина Даае любила. Может, именно в этом была её исключительная сила и данный ей шанс возвратить время правильно?