Эффект бабочки

Неверная страна — любовь, Там каждый человек — предатель. М. Цветаева

      Туманно-белые краски пустоты померкли, и перед глазами вновь предстала темнота — темнота сумеречного неба, встречающего ночь, — и мягкий свет молодой перламутровой луны, озаряющей эту темноту. Взгляду явились рассыпанные по ночному куполу звёзды.       Кристина огляделась. Она была на крыше парижской Оперы — именно там, где причинила Эрику невыносимую боль, именно там, где предала его, устремляясь к свету, и не могло быть сомнений, что эта холодная и молчаливая ночь была той самой, в которую было совершено непоправимое. В эту ночь она поклялась Раулю в любви, в эту ночь обещала идти за ним, а после — после были помолвка, бал-маскарад, омрачённый явлением Призрака, молитва холодному камню, откуда на неё взирал давно ушедший отец, борьба двух соперников, едва не обретшая трагический конец, придуманный виконтом план поимки Эрика и её единственно возможный выбор; наконец, роковая премьера и ещё одно её предательство, его агония, его безумие, её страсть, обращённая страхом, падение люстры, полёт в подземную бездну, его яростное отчаяние, её — настоящая ли? — ненависть, их пройденная точка невозврата…       Всё промелькнуло перед широко распахнувшимися глазами в одно мгновение, и вдруг она осознала, что преступила грань много раньше неоконченной оперы. Преступила теперь, разделяя чувственную ночь с другим, и пусть в тот час она была влюблена в него — для их с Эриком неродившейся любви всё было кончено. Он пытался удержать её — обманом, чарами, силой, — но это лишь отдаляло Кристину, которая больше не могла видеть в нём Ангела.       Она предала его не единожды. Предала, ведомая страхом, но он по-прежнему любил и по-прежнему совершал то, что отталкивало и пугало её. Он убивал — и тогда для неё это являлось сильнейшим предательством. Преданный ей, но преданный ею — он любил исступлённо, до невыносимой боли, и, любя, омрачал светлое чувство тьмой ради своей единственной любви. Она не могла этого принять и, предавая, искала света, способного защитить и отвести эту тьму.       Тогда, в ночь после убийства Буке, ей, семнадцатилетней мечтательнице, впервые узнавшей смертельный страх, казалось, что Призрак убил тысячу человек и будет убивать снова и снова. Что она бессильна перед ним, что его горящий взгляд найдёт её везде, где бы она ни была. Тогда она слишком боялась, чтобы помыслить о чём-то, кроме судорожного поиска защиты.        — Кристин, Призрака Оперы не существует, — проговорил до боли знакомый голос, и она подняла глаза, всматриваясь в обеспокоенное лицо Рауля де Шаньи, своего друга… Пока ещё друга.        — Рауль, я…       «Рауль, я была там, в его мире бесконечной ночи, в мире, где свет обращается тьмой…» — говорила она когда-то.       «Рауль, я видела его лицо. Могу ли я когда-нибудь забыть это лицо, могу ли избавиться от него, такого… обезображенного, что его едва ли возможно назвать лицом?» — но можно ли было забыть эти ужасные слова, в одночасье сорвавшиеся с её губ?        — Рауль, я слишком испугалась, — прошептала она, говоря абсолютную правду. — В тот момент мне показалось, что убийца где-то совсем рядом, что он может убить тебя, — Рауль выдохнул, делая шаг навстречу. — Я слышала его голос, я как будто чувствовала его взгляд — то были огненные глаза самой смерти. Я…       Пронзительную тишину прорезал едва услышанный ею звук — словно сама ночь печально вздохнула, разобрав её слова.        — Кристина, — Рауль оказался совсем близко, и она не заметила, как, совершив несколько шагов, оказалась совсем рядом с ним. В её руке пылала его, Эрика, роза, и она прижимала алый цветок к груди, чувствуя, как где-то внутри разливается тепло. — Послушай меня, Кристин, Призрак Оперы — лишь миф, легенда и ничего более. Ты слишком испугалась, и, поверь мне, никому из нас больше не грозит опасность.        — Но Буке…        — Директора сказали, что это несчастный случай, и, по-моему, они правы. Насколько мне известно, Буке изрядно пил… Призрак Оперы — чья-то нелепая, затянувшаяся шутка, только и всего. Ты веришь мне, Кристина?        — Да, я верю тебе, — не колеблясь, кивнула она, тепло, искренне улыбаясь.       Рауль был дорог для неё и теперь, даже тогда, когда в одной из реальностей он превратился в человека, способного лишь ненавидеть и причинять боль, а в другом, последнем увиденном ею мире выстрелил в неё — пускай ведомый отчаянием, пускай зажмурив глаза, пускай впоследствии оборвав собственную жизнь, но выстрелил и почти умертвил. Но был ли это теперешний ещё юный, храбрый Рауль, влюблённый и готовый оберегать, рискуя собой, — или она, только она сама сделала его таким?       Молниеносно устремляясь к Призраку и разделяя с ним страстную безлунную ночь, безоглядно прыгая за ним в чернеющую пропасть люка и совершенно не думая о том, что её милый Рауль во всех параллелях пространства любил её, — она отвергала его, как когда-то отвергла Эрика. Да, она предавала его, и её предательству не было прощения. Она предавала искренно любящего, и оба — и неистовствующий с бутылкой спиртного в руке, и обезумевший с револьвером — являлись порождениями её предательств.       Но могла ли она иначе?       Может быть, именно эта сцена и была не их с Эриком, а её собственной чертой, которую она когда-то, сама того не ведая, пересекла? Может быть, теперь она сумеет избежать череды бесконечных предательств, не даря надежды обоим и тем самым не позволяя состояться будущему немилосердному выбору?       Кристина сжала кроваво-красную розу в руке. Ей казалось, будто сама ночь безмолвно наблюдала за ней.        — Больше ни слова о темноте, — произнёс Рауль, делая ещё шаг и вглядываясь в бледное девичье лицо. — Прошу тебя, забудь все свои страхи. Я здесь, и ты в безопасности, Кристин, — он улыбнулся. — Поверь моим словам, и они согреют тебя, — она нашла силы лишь промолчать, и виконт продолжил. — Позволь мне освободить тебя, позволь стать твоим светом… — Рауль говорил совершенно искренне, и его слова не рождались в эту самую минуту. Они были его давно осознанными мыслями. — Я здесь, рядом с тобой, чтобы оберегать тебя.       Мягкое прикосновение к её щеке, подобное трепетному дыханию ветра. Речь, наполненная бесконечным теплом.       Когда-то эти слова были для неё самыми сладкими, самыми прекрасными на свете…       «Рауль… Скажи мне, что любишь меня, любишь каждое мгновение, вскружи голову разговорами о нашем лете!.. Скажи, что я нужна тебе в этот миг и навечно. Обещай, что ты не играешь со мной, не обманываешь меня, — это всё, о чём я прошу».       Как наивно, как беззаботно отвечала она, узнав первую в жизни влюблённость… Но теперь всё безвозвратно изменилось.        — Рауль, ты очень дорог мне, — прошептала, не отводя взгляда от мягких голубых глаз. — Ты всегда был и будешь моим верным защитником, и я всегда буду верить тебе, — он держал её за руку, и она чувствовала, как её сердце переполняла нежность. Настоящая сестринская нежность. — Но…       Что не позволило Кристине продолжить? Что не позволило так необходимому «но», сорвавшись с губ, стать наконец сказанным? Может быть, судорожный вздох — ещё один — в полуночной тишине? Совсем негромкий стон, так не похожий на дыхание сумрака?        — Тогда скажи, что разделишь со мной мою любовь и мою жизнь, — осмелившись, попросил Рауль, не отпуская её руки, ведя её следом за собой между иссиня-белыми скульптурами на позолоченных постаментах. Беря обеими своими руками обе её ладони. — Разреши мне спасти тебя от одиночества.       Алый шёлк плаща струился по холодной поверхности, снег опускался к двум фигурам на крыше и, оседая, замирал на юных, почти счастливых лицах — и оба не чувствовали холода.        — Только скажи, что хочешь, чтобы я был рядом, только позови — и я последую за тобой, куда бы ты ни пошла, — проговорил Рауль, останавливаясь и обнимая Кристину сзади.       Почему-то разрушать это мгновение не хотелось. Кому захочется избавиться от самых нежных воспоминаний первой любви, каким бы несчастливым ни был её финал?       Рауль отвёл кудрявую прядь ей за ухо и, почти касаясь его тёплыми губами, прошептал:        — Кристин, вот всё, о чём прошу.       Его слова, обращаясь эхом, все ещё звенели в её голове.       «Скажи, что разделишь со мной любовь и жизнь…» — отвечала она ему невообразимо давно.       Но она должна была всё исправить.        — Рауль, — произнесла, мягко отстраняясь и абсолютно случайно замечая едва колышущуюся тень за одной из скульптур. Ещё один полувсхлип-полустон, который можно было бы принять за шелест ночного сумрака, какое-то неясное, секундное движение…       Может быть, теперь ей дано было видеть гораздо больше?        — Господи, — потрясённо прошептала, закрывая глаза. Неужели в эту ночь Эрик был здесь?.. Неужели она причинила ему невыносимую боль — и тогда, и сейчас, — неужели он слышал каждое их признание, чувствовал каждую улыбку, каждый поце…        — Кристин? — обеспокоенно позвал Рауль, снова заключая её в невесомые объятия. — Ты в порядке?        — Да… Послушай, Рауль, — она вздохнула, призывая покинувшие её силы. Объясняться с тем, кто по-настоящему любил, всегда было нелегко, и особенно тяжело тогда, когда угаснувшая любовь была взаимной. — Я верю каждому твоему слову и безоглядно пошла бы за тобой, — сама тьма вздрогнула, разделяя неистовую боль самого одинокого на свете создания. — Но я никогда не смогу полюбить тебя так, как ты любишь меня.        — Что? — виконт нахмурился.        — Я очень дорожу нашей памятью, — Кристина подалась вперёд и, поддавшись порыву, сжала его ладонь в своих. — Ты всегда был одним из самых близких мне людей, любимым другом и братом — но я никогда не смогу полюбить тебя.        — Почему? — Рауль склонился, протягивая руку, чтобы снова коснуться её щеки, но она отошла к самому краю крыши.        — Если ты желаешь мне счастья, то должен понять: в моей душе уже родилась любовь, — безмолвно прошептала, плотнее укутываясь в коралловую ткань. — Я не хочу, чтобы ты ненавидел его, — Кристина улыбнулась, оборачиваясь к Раулю. — Ты влюблён в меня, я знаю, но сейчас… Сейчас, когда чувство только появилось, легче его отпустить. Я хочу, чтобы мы остались близкими друзьями, Рауль, — вот всё, о чём прошу.        — Кристин, — Рауль выдохнул, не отводя от любимой кристально-чистого взгляда. — Я был влюблён в тебя очень давно, ещё с нашей последней встречи. Помнишь? Признаться, тогда я думал, что мои ещё детские чувства угаснут с завершением детской поры, но потом, спустя время, я увидел тебя здесь и…        — Прошу тебя…        — И подумал, что мы могли бы быть счастливы, что ты могла бы полюбить меня.        — Рауль…        — Ты осталась такой же мечтательницей — но всё-таки изменилась, — произнёс с печальной улыбкой. — И я… Я никогда не стану ненавидеть того, кто делает тебя счастливой, — даже если я сам желал бы сделать это.        — Мне пора, Рауль, — ответила Кристина, благодаря молчаливым кивком и оборачиваясь к двери. — Меня ждут на сцене — ведь я должна исполнять партию графини.        — Я провожу тебя, — предложил виконт де Шаньи, устремляясь к двери, ведущей назад, в театр, и открывая её. — Ведь я рядом, чтобы оберегать тебя.        — Да, Рауль, именно так, — она приняла протянутую руку. — Мне и вправду больше не страшно. Подожди… Подожди меня здесь, — попросила, когда дверь на крышу почти закрылась. — Мне нужно кое-что сделать.        — Кристина?..        — Это не займёт много времени.       Взобравшись на крышу вновь, она медленно направилась к запорошенным фигурам и, сделав несколько шагов, остановилась. Поднесла алую розу к губам, согревая заиндевевшие лепестки дыханием. Её Ангел Музыки был рядом, и она чувствовала это.       Внезапно она поняла свою несправедливость к учителю, и на дрожащих ресницах появились капельки слёз. За всё это время — от окончания её путешествия в подземный мир и до самой премьеры «Il Muto» — она не сказала ему ни слова, она ни разу не вспомнила об отвергнутом Ангеле, не позвала, не спустилась к нему в часовню — и в произошедшем после была её непомерная вина.       Он обманул её, скорбящее, плачущее дитя, и она сочла это предательством, вернувшись обратно в свет. Голос больше не приходил к ней, но — теперь Кристина понимала это — ей стоило лишь позвать…       Пока червонные розы, обрамлённые чёрными лентами, горели в её руках, её Ангел хранил её.       Убийство рабочего навсегда разверзло её грёзу, навсегда растворило светлый образ, ниспосланный отцом, — но теперь в её сердце жила любовь.        — Мой Ангел, я виновата перед тобой, — прошептала в пустоту, не слыша, как замерла одна из многих теней, — но, если ты не покинул меня насовсем… Я часто думаю о тебе, — улыбнулась, встречаясь взглядом с подобными белоснежным цветам бесконечно далёкими звёздами. — Думаю о наших уроках, наших беседах, наших… О нас.       Глубокая ночь, порываясь что-то ответить, лишь вздохнула и замерла вновь.       По разрумянившейся щеке скатилась слезинка. Ей казалось, что звёзды плакали вместе с ней.        — Прости меня, мой Ангел Музыки. Я так виновата… Но просто прости и не отпускай. Вот всё, о чём прошу.