Эффект бабочки

Каждому воздастся по его вере. М. Булгаков

       — Я никогда не привыкну к этой пустоте, к этому мороку, — прошептала Кристина, стоило ей увидеть бесконечные и невесомые, призрачно-белого оттенка нити. Она снова вглядывалась в светлые огоньки и снова как наяву видела овеянное полутьмой подземное царство и бессчётные искорки, пламенеющие на концах свечей. Междумирье по-прежнему простиралось далеко за пределы взглядов, но всё же что-то неуловимо изменилось. Не было тени, медленно шествующей рядом с ней; вместо шелестящего тихой поступью ничего виднелись очертания знакомого, но всё-таки иного, чем прежде, силуэта. Чернильно-синий взор, наполненный огромной внутренней силой, овевал всю фигуру едва заметным свечением, и это отличало её от сплетения бесчисленных бестелесностей.        — Если бы вы существовали в нём вечно, когда-нибудь он проник бы в вас и сделался бы вашей неотделимой частью, — ответил проводник, разглядывая то место, где должна была находиться Кристина. — Но вы вернётесь в свой мир.       Кристина затаила дыхание, хотя она едва ли нуждалась в нём здесь, и его — Жюля — слова снова воскресли в её памяти.       …мой собственный путь, который никогда не будет пройден. Дорога, проклятая бесконечностью…        — Скажите мне, — спросила, и желая, и не желая узнать ответ. — Вы говорили, что вас называют проводником, — ей показалось, что чуть светящаяся фигура чуть замерла, продолжая шагать по нескончаемой тропе. — И вы утверждали, будто путь ваш не имеет конца.       Я проводник — и я веду вас по вашему пути.        — Значит ли это, что я — не единственная из тех, кому вы являлись? — прозвенел мягкий девичий голос, мгновением спустя растаяв в вечной пустоте.       Как зыбко мироздание, как обманчивы истины… Нерушимое пространство походило на огромный белый саван, объемлющий все дороги, все огни, все тени, — и теперь казалось не чем иным, кроме как абсурдом. Нелогичностью. Пустотой. Мороком. И этот морок окутывал и поглощал всю её душу, только она ступала по изжелта-белой полупрозрачной дороге, не ведающей начала и конца. Теперь она почти забывала о собственном пути, почти растворялась среди миллионов молчаливых теней — и, казалось, лишь нелёгкие усилия, лишь мысли о нём помогали не остаться здесь навсегда. Она шагала по мороку и видела его всесилие, его бесконечность… Его вечность. Вечный морок — едва ли вечный покой. Вечный морок — не награда и не дар.       Вам ли не знать, что ведающий не в пример больше иных, способный сотворить доселе неизвестное, как правило, извечно проклят…        — Жюль? — позвала Кристина, не дождавшись ответа.        — Я обязан ответить? — послышалось чуть поодаль, и странствующая отшатнулась.        — Но я… — его тон был… другим, и она, растерявшись, смолкла. — Мне казалось, что…        — Когда-то вы предполагали, что я не в пример сильнее иных, что мне подвластно время, — продолжил приглушённый, но твёрдый, подобный каменной лавине голос. — Что же, вы были практически правы. Я не властен над временем, как не властен никто иной, но я действительно не обыкновенный человек, и моя отличительность — совсем не то, к чему стремятся другие.       …извечно проклят…        — Я… — она не могла подобрать слов. — Почему вы не можете ответить мне, Жюль? От вашего ответа что-то зависит?        — Вы догадливы, — проговорил проводник, — или очень умны.       Молчание как извечное состояние пространства между двумя мирами, расползшись по каждой нити огромного клубка мироздания, достигло двоих идущих. Кристина задумалась, не в силах узнать всю правду о немного раскрывшемся ей, но всё же неизвестном мужчине.       Кто он? Имя его — Жюль, предназначение его — её спутник, обиталище его — не разгаданное ею междумирье. Вот всё, что она знала о нём; но сколько лет он прожил? Кем был? Кто есть теперь? К чему стремится и почему ведёт её по неизведанной временной вязи? Что ждёт её, если она не сумеет исполнить свою самую искреннюю, самую сокровенную надежду? Сумеет ли она обрести желанное счастье, сумеет ли окрылить, без сомнения, истинную любовь?        — Безусловно, вы не скрывали бы от меня того, что я — ваша первая протеже. Мне кажется так, — задумчиво произнесла она, разглядывая нескончаемые просторы той материи, которая, верно, стократ превосходила саму вселенную. — Прошу, Жюль, скажите мне: я должна знать, что меня ждёт.        — И вы не смиритесь с судьбой, если узнаете, что злой рок уже предопределил исход ваших исканий? — спросил Жюль, приподнимая бровь. Теперь, приблизившись, она даже могла разглядеть его сосредоточенное лицо.        — Но вы говорили, что никогда не можете угадать мой исход, — опровергла Кристина, повторяя его сказанные ей здесь же, в междумирье, слова. — Или это не так? Вы солгали мне?        — Я не лгал вам, — идущий покачал головой.        — Тогда ответьте мне, Жюль: вы проводили кого-то ещё? Многих?       Тишина воцарилась вновь, но уже через мгновение голос проводника разрушил её.        — Я существую здесь не первый день и год — хотя здесь совершенно отсутствует понятие о времени, кроме как о чём-то перманентном и незыблемом.        — Очевидно, у вас есть какая-то… миссия? — вопросила Кристина, ещё пристальнее вглядываясь в его лицо и отмечая усеявшие его глубокие морщины, как будто повествующие о нелёгких испытаниях, выпавших на его долю.       Облечённый в туман мир манил бесконечностью и в то же время отталкивал нерушимой неизменностью. Если в логове Призрака Оперы властвовала вечная ночь, то междумирье знаменовалось бесконечным мороком, не знающим ни вечера, ни утра, ни тьмы, ни света.       Жюль молчал, и Кристина, не отводя взгляда, следовала за ним по единственно возможному пути.        — Не молчите, молю вас, — она чуть ускорила шаг, когда проводник остановился, схватив её за плечи, но поймав руками лишь пустоту.        — Моя миссия заключена в том, чего никогда не совершится, — прошипел, стиснув зубы. — Мои надежды слишком нереальны, чтобы быть воплощёнными. Я… имел неосторожность верить, что смогу чего-то достигнуть, — добавил спустя миг, — но, вероятно, кому-то высшему угодно обречь тех, кто существует здесь, между жизнью и нежизнью, — он окинул кристально-синими, с исчерна-фиолетовой радужкой, глазами всё вокруг, — на бесплодные стремления, приводящие к обманным надеждам и ничему боле.        — Но вы… Вы сопутствовали кому-то ещё? Точно так же, используя этот амулет? — она желала поднести к глазам руку с браслетом, но, сделав это, столкнулась взглядом с пустотой.        — Несомненно, — отрезал Жюль, и в его голосе соединились множество не узнанных ею эмоций. Его тон ясно говорил о том, что беседа завершена, и вместе с тем побуждал к уточняющим вопросам.        — И… и что? — затаив дыхание, спросила Кристина. Да, она была проницательна, и эта совершенно не свойственная ей семнадцатилетней мудрость пришла впоследствии перенесённых ею разочарований, вследствие не единожды испытанных боли и раскаяния. Ей было ясно, что все те, кто путешествовали во времени, были нацелены что-то исправить. Но… можно ли просто так изменить прошлые ошибки? Неужели небеса позволят разорвать незримую, но прочную материю времени и вплести в неё новые оттенки? Почему-то именно теперь Кристина понимала, что имел в виду Жюль, когда приводил в пример одну из миллиона бабочек.       Порой от одной бабочки зависит слишком много, и её гибели впору разрушить целый мир.       Изменения в будущем, влекомые изменениями в прошлом, необратимы и абсолютно непредсказуемы. Именно поэтому время — сложнейшая из основ мироздания, именно поэтому над ним невозможно властвовать.        — Что с ними случилось, Жюль? — вопросила шествующая, закусив губу. — Они… они достигли того, к чему стремились?       Почему-то где-то в подсознании Кристина уже знала ответ.        — Может быть, вы не понимаете, — практически вскричал Жюль, сжимая руками пустоту, — вам и не дано этого понять — но никто и никогда не получает того, чего желает, в полной мере, ибо эта мера не имеет предела. Вы мечтали о счастье? — она быстро кивнула. — Но вы обрели его? В одной из реальностей вы имели от Эрика сына, в другой являлись центром его вселенной, а в третьей стали его женой, — несомненно, его слова несли в себе истину. Но… — И что же? Вы остались в одном из этих миров? Вы сумели довольствоваться обретённым?        — Нигде из этих реальностей я не была счастлива, — прошептала Кристина, — но мне уже всё равно, счастлива ли я… Эрик не был счастлив — и это являлось определяющим…        — Вы желали большего и возвращались во времени ещё и ещё, — произнёс проводник спокойнее. — Но не учитывали, что идти дальше — значит не только подниматься наверх, но и падать. Падать в саму бездну.        — Я… — она тяжело вздохнула. — Эрик не заслужил… Он не заслужил иметь сына и никогда не узнать о нём, клясться мне в любви, но потерять рассудок, являться моим супругом, но не верить в саму возможность нашего счастья. Нашей любви. Я… — Кристина снова замолчала, подбирая слова. — Я могла бы остаться в последнем мире, вернуться в Париж и найти его, но неизвестность… Она так опасна, — Жюль молчал, не перебивая её, и она продолжала. — Если Эрик покинул Францию, если сошёл с ума, если умер от тоски по мне — я осталась бы в одиночестве навсегда. Мы остались бы одиноки навечно. Я ведь только вспоминала, Жюль, — продолжила, окончательно теряясь в многоголосии своих мыслей. — Я не понимала, почему уйти было единственно правильным выходом, только лишь потому, что не прочувствовала каждое мгновение той жизни, которая длилась одиннадцать лет, а промелькнула в памяти за несколько секунд. Но, наверное, это игра судьбы — не позволить мне стать счастливой окончательно и бесповоротно. Наверное, это плата за возможность обращать былое явью.        — Вы правы, — наконец ответил Жюль, кивая в ответ на Кристинин печальный вздох. — Может быть, я являлся не только вам, но я совершенно точно говорю это вам одной, — спутница проводника замерла, расширив невидимые в бестелесной дымке марева глаза. — Возвращать время дано очень немногим.        — Избранным? — грустно улыбнулась она.        — Да, — продолжил Жюль, — но плата за эту возможность непомерна. Вы возвращаетесь в настоящее и всегда осознаёте, что прошлая реалия была более приемлемой — пусть и несчастливой.        — Рауль… — прошептала Кристина. — Стал пить; убил себя; погиб… Мадам Жири и Мэг — уехали в Америку… Оказались в бедности… — выдохнула, продолжая. — Тяжёлая болезнь и пристрастие к вину и развлечениям… Так значит, первый мир был самым… Теперь уже недостижимым — но самым лучшим из всех? Но… Мы не были бы счастливы там, — светлая тень задрожала. — Я желала только одного: подарить Эрику хотя бы крупицу счастья, которую он, видит небо, заслужил! Вы знаете, Жюль, — быстрее, боясь не успеть, заговорила она, — вы думаете, я не понимаю… Я знаю, что мне придётся платить по счетам, — ведь я совершила столь многое, что необходимо исправить, я предала Эрика не один раз, — но я заплачу, если мне хватит сил, я… Эрик не верил, что я могу любить его, но я верю, слышите? Верю! Я люблю его, и я… Я сделаю всё, чтобы он понял это, чтобы тоже поверил… Чтобы поверил, что есть на свете такая любовь, которая выше обличий, которая смотрит не глазами, а душой. Он должен принять это на веру, как и я когда-то, — её невидимый взгляд блестел от слёз, дыхание сбилось, а произнесённые слова всё звенели, отражаясь от недостижимых сводов междумирья.        — Истинная вера несёт в себе огромную силу, — Жюль неотрывно вглядывался в неясные очертания полутени. — И вы сильны, — на его губах родилась лёгкая восхищённая улыбка, а синие океаны глаз устремились куда-то сквозь незримый силуэт.        — Скажите мне, Жюль, — спросила Кристина тише, едва ли не сорвавшимся голосом. — Ваши глаза… Раньше они были очень похожи на его, Эрика, но теперь…        — Вы видели то, что хотели бы увидеть, — повторил Жюль уже сказанную ей, тогда ещё обречённой на одиночество, фразу.        — Это иллюзия? Но почему я больше не вижу её? Или это зависит от вас?        — Вы сильны, — ответил проводник, — и это даёт вам право осознавать себя и говорить со мной здесь, право видеть сокрытое, право верить… Верить, — рассеянно повторил мужчина.        — Я не знаю, что будет дальше, Жюль, — прошептала Кристина, всматриваясь в бесконечные тропы и как будто надеясь увидеть в полумёртвой белой мгле что-то живое, не понимая нелепости и несбыточности надежды. — Может быть, я стану ещё несчастнее, чем теперь, но, пока я могу всё исправить… Этот морок — он ведь окружает и меня. Пусть не так, не бесконечной пустыней, пусть оставляя право на распутье и выбор — но всё же он существует и безраздельно властвует. Мой путь — той меня, которая была виконтессой де Шаньи, — также не имел конца, мои шаги не имели никакой цели, а грёзы оставались лишь грёзами о навечно потерянном прошлом. И сейчас морок преследует меня… Но он не вечен, я хочу верить в это.        Проводник молчал, и Кристина решилась задать тревожащий душу вопрос.        — Я уже спрашивала вас об этом — но вы так и не ответили мне. А может, я просто не услышала.       Бесконечные дороги простирались в неведомую даль, а одинокие горящие искры зажигались, мерцали и угасали — но не исчезали с предначертанного им вечного пути.       В этот миг ей подумалось, что каждый из тех, кто существует в междумирье, преодолевая бесцельный путь, ищет что-то недосягаемое — но никогда не обретёт искомое. Верно, и Жюль преследует недостижимое…       Моя миссия заключена в том, чего никогда не совершится.       Спросить, опуская глаза, — и, предчувствуя, предсказать ответ.        — Вы любили когда-нибудь?       Голос таял в бесконечных мгновениях, составляющих вечное и непостижимое время.       Существует ли та сила, которая бы властвовала над ним?       Жюль повернул голову, оглядывая Кристину так, будто она могла быть кем-то, кроме едва заметной тени. Как будто он знал её не одну сотню лет. Будто она была для него кем-то очень значимым, кем-то… Родным? И было в этом взгляде что-то очень важное, что-то так и не понятое ею.        — Ваш возлюбленный, несомненно, уже давно осознал это, — она молчала, не решаясь разорвать хрупкую тишину. — Вы любите… Любите настоящей, самоотверженной любовью, которая так редка и так благословенна. Знаете, — произнёс проводник, проникая взглядом гораздо глубже, чем она могла бы себе представить, — сами того не ведая, вы похожи, очень похожи… — он не отводил глаз от её невидимого лица.        — На кого? — затаив дыхание.       Где-то далеко блестели созвездия маленьких огоньков.       Она не шевелилась, боясь спугнуть хрупкое откровение.       Не видела, но явственно почувствовала, как кто-то оказался рядом.       Являясь тенью, всё-таки угадала лёгкое, совсем неощутимое прикосновение мягких, но холодных пальцев к щеке.       Бездонные глаза глядели прямо в душу.       Заворожённо вглядываясь в черты его лица, моргнула, не имея сил сказать ни слова.       Скорее прочитала по губам, почувствовала, догадалась — но не услышала в безмолвствующей безбрежности.        — На самого ангела.