Эффект бабочки

Иметь силу выбрать то, что тебе по душе, и не отступаться. Иначе лучше умереть. Альбер Камю

       — Так значит, он… — севшим голосом проговорила Кристина, цепляясь за последние крупицы надежды, за несуществующий шанс ошибки. — Эрик… — вздрогнула, всхлипнула и вдруг судорожно обхватила себя руками, задыхаясь подступающими к горлу слезами. Осколки разломленного неба вторили ей молчаливой скорбью. — Эрик умер? — она как будто не хотела, как будто не имела сил выговорить это слово, которое не оставляло надежды на спасение.        — Да, — только и сказал Жюль, но она уже не слышала, не могла слышать ничего, она металась в агонии, она, кажется, почти умирала сама… Но как можно дышать, когда из груди вырывают сердце?        — Я… не верю, — отчаянно замотала головой, содрогаясь, захлёбываясь, беззвучно крича. — Не верю! Он ведь…        — Пуля попала в самое сердце, — тихо ответил проводник. — В какой-то из реальностей эта самая пуля чудом не задела ваше, а теперь поразила его. Вы знаете, — помедлил, прежде чем продолжить, — есть вещи, которые называют неизбежными. Роковыми. Гроза, — продолжил, впиваясь глазами в ядовитый свет тревожно-тусклого солнца. — Я никогда не переносил её, и однажды она стала началом моего конца. Я даже не заметил… Но тогда… Тогда её не было рядом, и именно тогда, после очередного взрыва грозы — а может быть, и вместе с ним, — мне встретилась…        — Нет! — вскричала Кристина, прерывая Жюля на полуслове. — Не говорите мне о вашей любви, — не имея сил воскликнуть, прошептала: — Вы сами сделали свой выбор, вы сами предали ту, которая любила вас, а я…        — Не вам, мадам де Шаньи, говорить о предательстве, — лицо Жюля побелело, и он не произнёс — прошипел свои слова, делая особый акцент на обращении.        — Не лгите! Я не вышла за Рауля, я не стала его женой…        — Вы были ею с самого начала, — практически беззвучная фраза заставила отшатнуться, как будто удар по лицу. — До того, как получили — как видится, бесплодные — возможности всё исправить, вы были его женой, и ваше скорбное уединение не отняло у вас этот титул.       Нещадное солнце, преломляясь в бесконечности небес, отливало огненно-кровавым.        — Зачем… Зачем вы вспоминаете об этом?        — Потому что вы предали не раз. Когда блестяще исполнили отведённую вам роль на премьере «Дон Жуана», когда клялись в любви мальчишке-виконту, совершенно игнорируя прячущегося за скульптурой на крыше, когда сорвали маску в подземелье… Да вы и сами знаете об этом — ведь вы возвращались именно туда, именно в моменты своих предательств.        — Но я пыталась исправить…        — Вы наивно полагали, будто сумеете обмануть судьбу и время? Будто найдёте выход в нескончаемом лабиринте? Будто заслужите счастье своими вторыми попытками, своими давно проигранными сражениями?        — Но я…        — Вам придётся платить, Кристина, и ваша плата, уж поверьте мне, может оказаться непомерной.        — Вы…        — Пять. Вам дано пять возможностей, вы понимаете, и это по меньшей мере пять мгновений, когда вы можете видеть его! Вы предали не единожды, но заслужили эти пять попыток хотя бы увидеть, когда кто-то не заслужил ни одной!        — Жюль, я… Вы правы, наверное, — прошептала Кристина, вытирая слёзы. — Я должна благодарить небо за то, что имела… имею… Я просто хотела, чтобы… Чтобы Эрик был счастлив, — последние слова прозвучали медленно, так, будто дались ей с трудом.        — Счастлив… Вы постоянно говорите об этом, вы вечно твердите о счастье — но знаете ли вы, что пресловутое счастье не наступает никогда? Ваш Эрик был по-своему — и по-настоящему, заметьте, — счастлив, когда лишь видел вас и думал о вас, когда вы называли его Ангелом Музыки, — но вы сами, собственноручно, сделали его несчастнейшим, вы сами заставили его думать, что вы ненавидите, презираете и боитесь его. И в какой-то момент так и случилось. Вы действительно стали бояться. Презирать. Ненавидеть.        — Нет, я…       — Позвольте заметить, Кристина, — проговорил проводник, выдохнув. — Все мы стремимся к недостижимому. Только обретаем то самое, что именуем заветным счастьем, уже о том и не помышляем; мы ищем другого недостижимого, навсегда упуская то, что имеем. Небо не бессердечно: мы обладаем — но мы сами теряем и сами неизбежно раскаиваемся. А счастье — оно… Оно длится только мгновение. Мгновение нашей памяти. Не столь важно, часы ли, дни, годы — счастье всегда в прошедшем времени. Может, оно уже настигло вас, но вы и не подняли глаз, чтобы увидеть его?       Кристина зажмурилась, отчаянно не желая признавать истину, заключённую в прозвучавших словах, — но была бессильна перед ней.        — Поверьте, у меня было достаточно времени, чтобы раскаяться. Мне хватило бы самого короткого мига — но, верно, он никогда не наступит, — опустив голову, мужчина рассмеялся, и было в этом смехе что-то исступлённое, что-то пугающее — быть может, то самое горькое осознание, которого так стремительно избегают? — Вы хотели знать, что случилось с теми, для кого я был проводником? — вдруг спросил Жюль, ловя её рассеянный кивок. — Извольте: кто-то сдавался, не совершая последних попыток, и получал гораздо худшее, чем имел. Вы спросите, почему?        — Жюль…        — Дело не в том, что новая реальность так уж отличалась от оставленных. Они имели надежду — и именно она подводила их к необратимому. Много проще жить — а точнее, существовать, — уже потеряв всякую веру, чем обретать возможности, которые заведомо безуспешны, верно?        — А… другие? — прошептала Кристина, кутаясь в шаль, желая и не желая знать ответ.        — Другие шли до конца. Случалось, что… — Жюль словно бы медлил с ответом. — Они осознавали себя виновниками всех грехов и убивали себя, чтобы прекратить… всё это, — он сделал неопределённый жест рукой. — Разбивались в ледяных водах, шагали в бездну, зажмурив глаза… Все они так или иначе искали счастья.        — Но… — широко распахнув глаза, Кристина, очевидно, пыталась осмыслить сказанное проводником. Когда-то она до смерти испугалась бы одних этих слов — но не теперь. — Неужели они не имели другого выхода?        — У них не было пути назад, — глухо произнёс Жюль.        — Я… Я понимаю, я, наверное, попала в ваши сети, я запуталась в них, как легковерная бабочка… Но мой Ангел умер. Вы знаете, я, кажется, падаю в бездну — ведь каждый из миров всё более неприемлемый, всё более… всё более тёмный. Да, может быть, я тоже сожалею! Ведь вначале… Вначале Эрик исчез, затем обезумел, затем я оставила его, не зная, что с ним…       …неизвестность… Она так опасна. Если Эрик покинул Францию, если сошёл с ума, если умер от тоски по мне…        — Но везде, везде он был жив! Пусть неизвестность, пусть — ведь это легче, чем… теперь. И сейчас… Сейчас все счастливы, Жюль! — воскликнула Кристина, глотая слёзы отчаяния. — И Рауль, и мама, и Мэг… Но Эрик умер! И я… Я не могу… Не могу остаться здесь…        — У вас ещё есть шанс, — Жюль указал взглядом на одинокий червонный шар, так похожий на горящее солнце.        — Я… Я не знаю, что меня ждёт, — едва слышно ответила она. — Но… Скажите, Жюль, ведь вам зачем-то нужно, чтобы…        — Я мог бы встретить её, когда затеянное свершилось бы! — воскликнул мужчина, поднимаясь на ноги и устремляясь к окну, почти сталкиваясь с золочёным светом стекла. — Чей-то голос… Откуда-то сверху — а может быть, её голос… Почему-то я знаю, что встречу её в конце, если только найду этот конец, если только сумею достичь его… Но никто — слышите — никто из нас, пленённых междумирьем, никогда не выберется оттуда, пока не совершит предназначенное, никто не найдёт выхода, пока не преодолеет собственное бессилие. И есть ли он вообще, этот выход, — не знает никто. Я, как и вы, имел неосторожность надеяться — раньше, много раньше, — что всё случится, что мне удастся искупить… Но я тоже вынужден платить. Мы все вынуждены платить.        — Так значит… Так значит, я обречена? Нет, не нужно, не говорите, я верю… Я… Я должна увидеть его ещё раз.       В глубоких карих глазах отразилось рубиновое светило.        — И вы уверены, что вам хватит сил, чтобы не броситься куда-нибудь в пропасть, если вы вдруг осознаете, что вся боль, которую испытывает ваш Эрик, причинена и причиняется лишь вами? Что он теряет разум из-за вас, что погибает по вашей вине?        — Когда-то вы называли меня сильной… — проговорила Кристина, ещё сжимая в руках тонкую серебряную ткань. — Я никогда не была сильной, Жюль, слышите? Никогда! Да, вы… вы правы, я предала Эрика не один раз, но после… после мне недоставало сил даже на то, чтобы жить без него. А ведь когда-то я была бессильна перед ним. Однажды Эрик кричал мне о том, чтобы я выбирала. Он требовал моего сиюминутного выбора, но я так и не смогла сделать его. Я не знала, что последует, но я не могла ему ответить… Он решил всё сам, он сам отпустил нас, и я ведь даже ликовала, что выбор уже совершён, что мне не придётся ничего решать. Когда вы предоставили мне ещё одну возможность, — она поднялась, опуская измученный, наполненный терзаниями взгляд, — это не было выбором, это было лишь иллюзией, Жюль. И теперь… Теперь тоже иллюзия — ведь моё решение единственно. Получается, что я имела настоящий выбор лишь тогда, в ту ночь, в ту, первую, реальность… А потом — потом всё оказалось слишком форсированным. Даже когда вы говорили о возможности остаться в новом мире, вы заведомо знали, что я никогда этого не совершу.        — Очевидно, выбор даётся нам лишь единожды, — задумчиво ответил проводник.        — И теперь я приму его, даже если это мой последний выбор, — Кристина подошла к окну, позволяя ядовито-красным лучам обнять свою тонкую фигуру. — Но зависит ли от меня хоть что-нибудь? Хотя бы немного… — её голос сорвался, и она подбежала к проводнику, с силой хватая его за руки — словно цепляясь за что-то единственное оставшееся ей и вместе с тем непреклонно ускользающее. — Когда-то вы называли меня сильной, — повторила, не пытаясь удержать рвущиеся изнутри рыдания. — Но я устала казаться сильной, вы понимаете? Я больше не могу быть в ваших глазах настолько любящей и жертвенной, настолько готовой проститься с жизнью ради невозможного, я… — Кристина снова задыхалась, а Жюль только молчал, не говоря ни слова. — Я всегда говорила, что желаю счастья лишь для него одного, но я… Я тоже хочу этого счастья, слышите? Я хочу счастья для себя! Мне кажется, я заслужила… — мечущаяся, бьющаяся в агонии, она, наконец, замерла — и в одночасье расцепила пальцы, и в одночасье отпустила, подаваясь назад и почти теряя сознание. — Я ведь могу устать, Жюль? Я могу обессилеть, правда? Скажите мне, я могу?.. — исступлённо прошептала, требуя ответа прозрачным взглядом.        — А ведь об этом я вам и говорил, Кристина, — только и сказал мужчина. — Вы можете, безусловно, вы можете остановиться, но…        — Я очень боюсь, — выговорила одними губами, закрыв глаза. — Я боюсь, что следующая попытка будет гораздо… — Кристина замолчала, собираясь с мыслями. Теперь она, измученная, была обыкновенным, коих бесконечное множество, человеком, который, несомненно, был счастлив — но лишь был и уже никогда больше не будет. — Я ведь могу потерять то, что имею сейчас, пусть и не имею ничего, понимаете? Я боюсь, Жюль, — разве я не имею права бояться? Разве я…       Кристина не договорила, и комната вновь погрузилась в тишину, прерываемую лишь тиканьем старых часов.        — Может быть, Жюль, — спросила Кристина минуту спустя, — мы просто… Просто не можем быть вместе? Может, той реальности, того мира, где мы с Эриком были бы счастливы, просто не существует? Я не знаю, что ждёт меня, но… Я всего лишь человек, вы слышите? Я всего лишь девушка, которой не исполнилось и тридцати! — солнце сверкнуло, озаряя и без того светлую комнату, и именно в этот момент Кристина Даае почувствовала, что больше не может держать всё внутри, что должна выплеснуть хотя бы толику эмоций наружу — иначе же просто сойдёт с ума. — Я люблю его, но я… Я хочу бояться и обижаться, я хочу быть слабой и искать защиты, я жить хочу, вы понимаете?        — Кристина, послушайте…        — Я ведь… Я ведь умерла практически тогда, вместе с Эриком. Все эти одиннадцать лет я не жила, я отреклась от жизни — и теперь я хочу жить, жить рядом с ним. Вы говорили, что я похожа на вашу… — она сделала неопределённый жест рукой, — Анну, но, если она и в самом деле такова, как вы описывали её, если она действительно святая, то я не она, нет! Я… Вы бесконечно правы, Жюль, я предавала Эрика не единожды, я боялась и презирала его, почти ненавидела, слышите? И я слаба, потому что во мне больше не осталось силы, потому что я обманываю саму себя, когда говорю, что желаю умереть ради него. Я хочу жить, во мне нет ни грана жертвенности — а ведь Эрик, как, наверное, и ваша Анна, действительно был готов, был счастлив… ради меня… — Кристина закрыла лицо руками, но мгновение спустя снова подняла на проводника покрасневшие от слёз глаза. — Наверное, я недостойна его любви, но я хочу… Я хочу, чтобы он сказал, что любит, сказал в настоящем времени. И вместе с тем я эгоистка, потому что теперь не представляю, не могу представить спасение его жизни, его души в обмен на свою.        — Вы хотите жить, — проговорил Жюль, устремляя исчерна-синий взгляд к самому солнцу.        — Да, — только и ответила она.        — Что же, — вымолвил проводник, задумавшись, — вы имеете на это право.        — Вы не понимаете… Вначале я хотела спасти… Спасти всех — и Рауля, и Эрика, и Мэг… Но я не могу спасти и его одного, слышите? Я делаю всё, что возможно, я клянусь Эрику в любви, я… — она всхлипнула, и глаза её снова наполнились слезами. — Я ведь вправду люблю его, Жюль, но я не могу ничего сделать, и если сейчас он умер, то что ждёт нас дальше? Если… Если в следующем, в последнем мире что-то случится и с ним, и со мной — с нами обоими?        — Вы узнаете это только тогда, когда совершите последнюю попытку, — ответил Жюль. — Но если вы захотите, — он поднялся, приближаясь к Кристине, — вы можете остаться. Остаться и жить, — она вздрогнула и обернулась к окну. — Это ваш последний выбор.       Кристина зажмурилась, но не заплакала; солнце осветило её изломленный силуэт, и она повернулась к спутнику.        — Я полюбила его тогда, когда окончательно потеряла. И я понимаю, что уже никогда не обрету, понимаю, что цепляюсь за один лишь образ, за иллюзию, за несбыточную надежду, но… Я сказала вам, что хочу жить, — но ведь вся моя жизнь заключена в нём. Я жива только им, Жюль. Я живу только им.        — Вы знаете, — проговорил проводник, — когда мы живём только другим человеком, мы начинаем терять самих себя.        — Да, наверное, — прошептала Кристина, заворожённо рассматривая единственную алую бусину на тонкой золотой нити. — Вот только… Я хочу жить, Жюль, но если Эрик умер, тогда мертва и я. Да, я мертва. И сейчас, и все те невыносимые одиннадцать лет.        — Но ведь он был мёртв с самого начала. Так или иначе вы любили только образ, Кристин. Вы любите лишь образ, но боретесь с тем, что стократ сильнее вас. Ни вы, ни я, ни кто-либо ещё не способен подчинить себе время, никто не способен управлять им. Я напоследок скажу вам то, что, может быть, вы боитесь услышать, — Жюль не сводил глаз с её лица, — но вы должны знать: с самого начала, с того самого времени, когда я встретил вас в кофейне, я уже почти знал исход вашей любви. Вашей несчастной любви, Кристин.        — Жюль, но…        — Ничто не властно над смертью, — Кристина обратила на говорящего широко распахнутые глаза. — И вы были правы, утверждая, что имели выбор — настоящий выбор — лишь однажды. И вы совершили его, Кристина. Вы совершили его в ту ночь, когда ушли с другим, а Эрик умер, и теперь… Я не могу утверждать наверняка, поскольку не имею на это права, но мне думается, что теперь никакая сила не способна вернуть его, потому что и жизнь, и смерть даются человеку лишь раз. Вы всё ещё надеетесь, Кристина, — Жюль вздохнул, глядя на её потускневшее лицо. — И ваша надежда, безусловно…        — Вы хотите сказать, — прервала его Кристина, — что моя надежда бессмысленна, но… Но что ещё у меня есть, кроме этой надежды? Что у меня останется, если она исчезнет?       Где-то вдали, за стеклом, яснела прозрачная лазурь неба — такая же бесконечная, как путь одинокого проводника, но не её собственный путь. Её дорога близилась к неминуемому и всё ещё неизвестному, хотя и предречённому концу.        — Я решилась, Жюль, — произнесла она спустя мгновение. Непонятно откуда взявшийся лёгкий ветер развевал её волосы, а в глазах алели две искорки-солнца. — Я никогда не смогу остаться здесь, зная, что могла бы поступить иначе. Я… Я хочу пройти этот путь до конца, чего бы мне это ни стоило. Чего бы это ни стоило нам. Вы знаете… Мы ведь с вами тоже похожи, Жюль: оба мы предали, оба осознали это слишком поздно… Но если в вашем сердце осталась хотя бы искорка надежды, вы поймёте меня. Я не могу назвать себя сильной, я совершила сотню ошибок, но я люблю его. И я буду жить, я буду жить с ним — даже если нам обоим осталось только мгновение.       Что ещё оставалось самой любящей и самой несчастной? Без раздумий совершить свой последний выбор — и снова лететь в неизвестность, не замечая, как исчезает дорога за спиной и как где-то далеко впереди загорается маленький, кристально-светлый огонёк.       Огонёк абсурдной, бесцельной и необъяснимой, но негаснущей веры.