Эффект бабочки

Есть вещи, которые остаются неизменными. Э. Райс

      Очнувшись, Кристина недоумённо огляделась. В давно забытых очертаниях ей удалось угадать ветхую часовню, уснувшую в наступающих сумерках. Скрип старых половиц, дрожащий огонёк свечи в руках, гигантские тени, укрывающие всё пространство, фигурка молчаливого ангела… Всё казалось настолько далёким, настолько исчезнувшим из памяти и настолько родным, что Кристина невольно затаила дыхание, внимая благословенной тишине. Именно эта часовня когда-то стала для неё и церковью, и храмом музыки, и настоящим домом, и теперь, спустя столько лет, вернуться сюда было чем-то особенно значимым.       Кристина улыбнулась, вспоминая безвозвратно ушедшее время — то самое, когда она молилась, обращая глаза к невидимому небу, когда зажигала свечу, взывая к отцу, когда искренно верила, что он навсегда останется рядом, когда была совсем маленькой… Чистое и безгрешное дитя, она ещё не знала настоящих тревог, и теперь, в эту ностальгическую минуту, всё ушедшее как будто возвратилось назад, и Кристина звонко рассмеялась, как смеются лишь те, кто по-настоящему счастливы.       Незримая тень проскользнула совсем рядом. Жюль действительно был здесь, рядом с ней, но она не могла видеть его; однако мужчина оглядывал её с нескрываемым удивлением, потому что точно видел: ей ещё не было семнадцати. Пламя одинокой свечи озаряло светлый лик, и теперь, под сводами старой часовни, проводник не дал бы ей и десяти, но девочка, кажется, не осознавала этого и продолжала идти к изображению сложившего крылья ангела. Густые кудри обрамляли светлое, открытое лицо, а большие карие глаза смотрели внимательно и ясно.       Жюль помнил, о чём говорил ей в их последнюю встречу, когда у Кристины оставалась последняя неиспользованная попытка. Он отчасти лгал ей — ведь и теперь не мог ни знать наверняка, ни предполагать, что её ждёт, — но она должна была понять, что её надежде суждено не исполниться. Проводник не мог предсказать это, однако он знал другое: его собственные надежды обречены на несбыточность. Жюль почти забыл, кто он, едва ли теперь вспомнит, откуда, у него нет ни дома, ни памяти, ни семьи; его имя — лишь пустой звук, и ему совершенно не ясно, настоящее ли оно, существовало ли оно на самом деле — или просто пришло к нему, как приходят случайные, ничего не значащие мысли.       Жюль не помнил и тех, кто однажды встретился ему: сын, потерявший мать; замкнутый в себе юноша, непростительно обидевший любимую; отец, в пьяном порыве ударивший единственную дочь и так и не сумевший добиться прощения; женщина, так и не решившаяся на перемены в устоявшейся жизни и не разглядевшая настоящую любовь… Наконец, ещё молодая девушка, которая полюбила человека, превозносящего её над самим Всевышним, только после его смерти. Каждый из этих одинаково одиноких людей был несчастным, каждый верил в данный небом шанс — и каждый же сознавал, что не в силах исправить однажды свершившееся.       И проводник ступал по нескончаемой дороге, возвращая время назад и никогда не умея возвратить его для себя.       Кристина опустилась на колени перед большой полукруглой фреской, на которой было изображено небесное существо, и поднесла догорающую свечу к груди, согревая огонь своим дыханием. Девочка не прекращала улыбаться, и было нетрудно догадаться, что она ждёт своего Ангела Музыки, — но тот наверняка уже был здесь, молчаливо любуясь прилежной ученицей. Жюль всё ещё не понимал, почему пятая попытка отбросила её так далеко, — неужели она могла совершить ошибку, будучи так похожей на ангела?       Но и сама она не понимала этого. Уроки с Эриком казались ей такими же эфемерными и недостижимыми, как и сам образ Ангела Музыки, и Кристина не знала, не могла знать, почему время совершило кульбит и отправило её в самое начало их истории. Она чувствовала себя ещё совсем маленькой, и это не могло не удивлять её; однако в этой их истории ещё не было ни влюблённого в неё Рауля, ни — она наверняка знала об этом — полюбившего и потому обречённого на одиночество гения. А может быть, даже Призрака Оперы ещё и не было вовсе.       И теперь она не увидит, но услышит его. И, может быть, услышит в последний раз — но в эту минуту она совсем не думала об этом. Она найдёт огонь серых изумрудов в безмолвии часовни, она — на мгновение — почувствует, что он — её маэстро, её Ангел, её Эрик — рядом. Мгновение покажется ей сном — и она будет тонуть в таинственном сновидении, не ища спасения. Она любит, любит его так, как никогда прежде, и её мягкая улыбка скажет об этом без слов.       Кристина подняла голову, вслушиваясь в забытые аккорды незабвенной мелодии: откуда-то сверху доносилась прекрасная, удивительная музыка — музыка, несущая свет. Её Ангел играл ей «Воскрешение Лазаря» — то самое, что когда-то рождалось отцовской скрипкой, — и теперь, в этот час, она, заворожённая, шла за волшебными звуками, шла за Эриком и отцом по нескончаемой светлой дороге. Ангел, отец… Теперь всё было едино, и девочка открывала душу, вверяя себя им обоим. Она словно летела, и придуманные крылья ощутимо касались сводов бездонного неба.       Её Ангел играл ей «Воскрешение Лазаря» — и теперь в её памяти воскресало всё то, что казалось безвозвратно утерянным. Канувшее в небытие детство, вера в любимую сказку, молитва незримому духу отца, звенящий голос скрипки в голове… И сам он — Ангел — умер и сейчас, в эту минуту, воскрес. Она снова слышала его, и больше ей ничего не было нужно.       И Кристина, совершившая огромный путь, следуя за одной лишь надеждой, Кристина, погибшая вместе с известием о его, Эрика, смерти, теперь снова жила. Жила, внимая благословенной музыке. Стены когда-то рухнувшего мира возводились вновь. Всё возвращалось.       Наверное, всё в этом мире, исчезая, неизменно возвращается. Грозы сменяются солнцем, начало обретает конец, а смерть знаменуется воскрешением. Уходя, возвращаются и любовь, и надежда, и вера.       Мелодия вырывалась из ветхих стен и разлеталась по всему миру. Кристина закрыла глаза: ей виделось, будто мудрая, несчастная женщина — она сама — берёт за руку её теперешний образ, ещё совсем наивную юную мечтательницу, и ведёт по нескончаемому лабиринту, и они неустанно идут к Ангелу Музыки — живому, настоящему и родному. Они идут на его чарующий голос и находят его — находят там, где янтарно-карее солнце встречается с зеленью горизонта, уснувшего в густом сером тумане.       Всё возвращалось. Кристина, поднявшись с колен, коснулась рукой старого рисунка, и покоящийся ангел как будто распахнул чистые, небесно-ясные глаза. Музыка лилась, и каждая её нота, каждый аккорд отражались звонким эхом и простирались за самый горизонт вновь и вновь. Она впервые сознавала, почему эту мелодию нарекли «Воскрешением»: в мягких, трепетных звуках Кристина чувствовала голос обновления и перерождения, и в полной мере ощутить это мог лишь тот, кто однажды умер — умер душой — и теперь оживал.       Поддавшись неведомым чарам, девочка запела — и тонкий голос её, вторя неземной музыке, взлетел, разрезая хрустальные облака. Пение сплеталось с мелодией, и однажды услышавший его вмиг познал бы истинную красоту. Такую, которая рождается и живёт глубоко внутри. Кристина пела, и голос её исходил из самого сердца — так же, как и её выстраданная любовь.       Жюль устало вздохнул. Он не мог знать, когда её последнее путешествие окончится; мужчина вслушивался в удивительное пение девочки, и перед глазами его представал другой, немеркнущий образ. Жюль не хотел думать, что ждёт её, Кристину, после, не хотел предполагать, куда она вернётся, какое будущее ей уготовано, но мысли о том, что неизбежно последует, не покидали его сознания. В это мгновение два беззаветно любящих сердца были едины, но… Что станет с ними обоими? Возможно ли для них счастье, которого, очевидно, не существует и вовсе?       Всё возвращалось. И неприемлемая, почти угаснувшая вера — его вера — снова воскресала. Хотя бы на один миг — но теперь она, необъяснимая, жила.       Но если в вашем сердце осталась хотя бы искорка надежды, вы поймёте меня.       Искорка надежды… Когда-то пылал огонь, но теперь не осталось ничего — всё выгорело. Истлело. Или?..       Всё возвращалось. Жюль рассмеялся, мысленно устремляясь сквозь невыносимо тесные стены. Верно, и сам он нуждался в том, кто сумел бы повернуть его собственное время вспять. Он сам нуждался в хранителе своей памяти, в спутнике, который взял бы за руку, делясь теплом, который улыбнулся бы, который…        — Ты пела прекрасно, Кристин, — восхищённо проговорил бархатный голос, и на мгновение даже проводнику показалось, будто слова льются из самого неба.        — Я пела только для тебя, Ангел, — ответила девочка, опуская свечу на каменный выступ. Она говорила так, будто говорит с собой, будто безраздельно доверяет, будто…       Ангел умер — умер ровно в ту ночь, когда обратился Призраком, который внушал ужас и восторг, который околдовывал и почти искушал. Призрак манил в объятия темноты, Призрак тихо, полушёпотом пел о том, что он рядом, Призрак был убийцей и маэстро, безумцем и гением — но Ангел Музыки был частью Кристининой души. Её придуманный и вдруг сошедший с небес защитник, Ангел никогда не был реален, Ангел был только иллюзией, мечтой, Ангел был посланником отца — и вот теперь, в этот момент, Кристина снова говорила с созданием небес. В этот момент она жила, в этот час — искренне верила в то, что являлось давно и безвозвратно забытым.       Музыка затихла, но удивительная мелодия «Воскрешения Лазаря» всё ещё раздавалась в её голове — и своды старой часовни ещё отражали её и его голоса. Проводник вдруг понял, что это место и это мгновение как будто проецируют в её, Кристины, мир его собственное воспоминание-мечту: как сам он, забываясь, видел перед собой бесконечные рассветы, её, созвездия цветов под соцветьями звёзд — так ей, верно, снилась тихая часовня, догорающая свеча и голос Ангела Музыки.       Она находилась там, где не было места предательствам и ошибкам: можно ли предать, если теперь, в это мгновение, бесконечно счастлива?       Призрак что-то говорил, Кристина внимала ему, и всё это казалось таким естественным и настоящим, что каменные своды в одночасье рухнули, и двоим одиноким, но теперь соединённым незримой нитью сердцам больше не требовалось совпадения временных или пространственных условий, чтобы быть рядом. Проводник, который невольно наблюдал за слишком личным, чтобы быть выставленным напоказ даже ему одному, но не имел возможности прекратить это, знал: эти двое едины навек, и единению их не преграда ни ни предательство, ни опоздание, ни даже смерть.       Едины теперь, едины в тысячах разных реальностей, едины в пустынном безвременье…       Едины до тех пор, пока играет эта мелодия скрипки. Пока они оба существуют.       И всё же Жюль, пускай и невольно, солгал своей спутнице ещё в одном: никто из тех, кого ему довелось встретить, не достиг своего настоящего конца. Сам он не достиг его.       Всё возвращалось, и было в этом что-то столь глубокое, что никто не понимал происшедшего полностью. Был, очевидно, заложен некий сакральный смысл, некая константа, знаменующая это вечное возвращение… Было что-то, так и оставшееся непонятым ни им, ни ею, ни кем-либо иным. Где-то снаружи тихо тлела медь предзакатного солнца, прозрачно-жёлтым пеплом осыпались умирающие листья — но здесь, в часовне, вопреки последним, безвозвратно уходящим мгновениям, рождалось что-то новое, удивительное и необъяснимо прекрасное.       Всего на миг проводник усмехнулся той мысли, что именно этот человек, эта мудрая женщина в обличии маленькой девочки могла бы — отчасти — скрасить его отчаянное одиночество, если бы искала ненаходимое ещё и ещё, если бы сопутствовала на нескончаемой дороге, если бы имела не пять — сотню, тысячу шансов… Жюль никогда не мог бы пожелать ей своей судьбы, своего вечного скитания, но вместе с тем он отчётливо понимал, что вот теперь, спустя минуту, путь её кончится и что этот конец будет тем самым, чего никогда не сможет достигнуть он сам.       Он мог бы протянуть руку и коснуться её руки, заворожённо глядя, как исчезает в небытии алая искра оставшейся бусины. Он всё ещё видел в ней, Кристине, ту, которая была так похожа на неё. Ту, которая была совсем другой.       На окрестности Парижа давно опустился саван непроглядной ночи, но все те, кто разделяли друг с другом хрупкую и словно живую тишину, ещё звенящую благословенной мелодией, знали, что теперь, в это мгновение, на небе зажигаются звёзды, и среди миллионов других — одна-единственная путеводная, своя собственная для каждого из людей.       Умирающая каждой зарёй и воскресающая сейчас, в этот миг — и как будто навечно.       А может быть, пути этих троих и пути тысяч живущих, пути каждого из силуэтов на параллельных тропах междумирья сводятся лишь к одной звезде, соединяющей бесконечные дороги перепутьем конца и начала.       Может быть, для того, чтобы не потерять себя, достаточно просто видеть этот неизменно угасающий и непрестанно воскресающий огонёк.