Человек со стальными крыльями

      Во времена юной нежности Натан Моусен, как всякий восторженный идеалист, жаждал дать название любому действию или чувству, свидетелем которых он был. Некоторые слова подсказывали родители, другие мальчишка создавал на основе уже существующих, но всякий раз оставалось то или иное чувство, назвать которое Натан не мог, говоря себе, что его собственный словарный запас и способность к самоанализу были никчемными. Но после, в безмолвии долгих ночей, юный Голиаф четко осознавал, что некоторые вещи должны были оставаться неназванными. Имена даруют чувствам реальность.       Эта простая человеческая истина не давала покоя Натану и спустя многие годы, когда он, распаленный и восторженный, стоял на плацу, впиваясь взглядом в алеющий купол неба. И только когда сотворенное его руками чудо запылало, только когда люди вокруг закричали, Натан Моусен горько отметил, что у него вновь не было подходящего слова для описания ситуации, как и не было никаких сил реагировать на происходящее.       К месту падения по мерзлой земле бежали работники, медики в синих комбинезонах уже отъезжали от ангара, и только Натан стоял, глядя себе под ноги в исступленном ожидании подходящего слова. Казалось бы, оно вот-вот всплывет в гудевшей от жара и хронической переработки голове, придав Голиафу сил, но люди вокруг все суетились, а слово так и не находилось. Обреченно вздохнув, мужчина поднял голову, увидев перед собой бледное лицо Яна.       - Не стой столбом, скорбное молчание идет только мне, а от тебя зависит работа слишком многих, чтоб ты мог так долго и трагично смотреть под ноги, - необычайно сухо проговорил Броммель, притоптывая на месте. Сдержанно кивнув, Моусен зашагал в сторону стоянки, выкрикивая на ходу распоряжения оставшимся у ангара работникам. Когда машина отъехала от ангара, Ян тихо спросил, нервно прокручивая кольцо руля:       - Это ведь не ты?       Натан вяло повернулся к ведущему машину товарищу, ничего не сказав, и Ян, то ли почувствовав на себе горестный взгляд приятеля, то ли просто смекнув, что взболтнул глупость, неуверенно заерзал в сидении и уже мягче продолжил: - Ну, ты бы не смог разбить свое чудо, как бы тебя не бесил этот зажигательный мальчик. Или не стоит его сейчас называть зажигательным, - едва ли не простодушно выпалил театрал, виновато улыбнувшись в сторону спутника.       - Ян, ты идиот. И я еще больший идиот, что пустил этого парня управлять самолетом. Следи за дорогой, не добавляй работы спасательной бригаде, - как бы спокойно Натан не отвечал, краем глаза Ян заметил напряжение в осанке Голиафа, длинными пальцами сжимающего полы накинутого поверх комбинезона пальто. И Броммель, хорошо знающий повадки товарища, с успокоением отметил, что не вина и страх пестрели в движениях последнего, а всего лишь усталость и какая-то особая скорбь, которую так сложно передать словами человеку гордому. Но она пролегала длинными тенями по всей фигуре дельца, заметная даже для следившего за ухабистой дорогой Яна. И это успокаивало театрала еще и потому, что подобная аура будет полезна Натану при встрече с прессой и медиками. Люди любых сословий падки на трагичность и на дух не переносят холодных уверенных воротил, коим большую часть времени и был мистер Моусен.       - Ладно, виноват, я не думал так взаправду, просто лезет всякое в голову. Да и ты сам выкурил при мне сигарет пять, пока рассказывал, как ты улучшил кабину на момент сопротивления подобным повреждениям, - бойко пролепетал светловолосый. Натан только невесело посмотрел на приближавшийся дым и яркие фигурки рабочих, хлопотавших подле подоспевших к месту аварии спасательных машин.       - И почему мне тогда так страшно?       - Ты звучишь слишком по-человечески, перестань, это пугает, - выбравшись из машины, Натан и Ян проследовали к начальнику медицинской службы, зверски размахивающему руками у одной из машин скорой помощи. Этого господина сложно было не узнать даже со столь далекого расстояния, в особенности потому, что Марк Хафт умудрялся каким-то чудом перекрикивать вой пожарных машин. С доктором Хафтом новоприбывшие были знакомы уже не один год – один по причине многочисленных контрактов по модернизации отделения скорой помощи, где «Голиаф» принимал участие в разработке и обслуживании вертолетов для крупных больниц столицы и прилегающих областей, а Ян попросту был кумиром Марка, который не пропускал ни одного выступления или постановки блистательного театрала на протяжении многих лет. С недавних пор эти трое стали проводить больше времени вместе, если только Марк не увязал в болоте документации по порученному ему проекту в больнице, где он и без того заведовал отделением скорой помощи.       - Сюда! – в очередной раз подозвал Марк. Несмотря на царивший вокруг хаос, этот полнотелый темнокожий мужчина выглядел бодрым и расслабленным. Среднего роста, со смешливыми глазами цвета оникса, доктор Хафт не производил впечатления сурового начальника и строго профессионала, особенно когда он расплывался в потоке комплиментов перед Яном, но если кто задерживался в его отделении чуть дольше, обращая внимание на царившую там атмосферу сосредоточенного спокойствия и легкой напряженности, можно было заметить, что вокруг этого добродушного с виду мужчины работа кипела ежесекундно. Даже сейчас, подзывая к себе друзей, Марк Хафт успел раздать не одно задание, сверить что-то по документации и отвесить пару не совсем уместных шуток про летчиков.       - Ах, мой великолепный мавр, - и без того фамильярный Ян становился невыносимым в кругу доктора, пьянея от уделяемого ему восхищенного внимания. Мужчины обменялись рукопожатием и Марк перешел к делу:       - Не фатально, жить будет, но проваляется в койке пару недель, как пить дать, а после сбадрю его домой на попечение какой-нибудь мамзель - внимание дамы лечит лучше забот такого невежды, как я, - залихвацки подмигнув проходящей мимо медсестре, сказал гулкий врач. Могучий доктор, несмотря на свой внушительный рабочий стаж и исключительное образование, был человеком прямолинейным и простым, что нравилось Яну с Натаном, но смущало многих представителей высшего общества, тихо осуждавших блистательного слугу театра за крепкую дружбу с хамоватым доктором.       - Кабину еще не разворотили до конца, - басовито продолжил Хафт, - чтобы перенести потерпевшего надлежащим образом, но паренек уже всех достал болтовней, так что легкие в порядке, хотя убавить звук и хотелось бы, как бы непрофессионально это не звучало. Из-за удачного характера падения и крепости кабины удалось провести первичный осмотр. Наверняка повреждена пара ребер и наблюдается закрытый перелом левой руки, спина в порядке, ноги тоже, а так много ссадин, пара глубоких ран, но опасности для жизни нет. Я по вызову подумал, что птенца расплющит или изжарит от возгорания, но кабинка добротно поглотила силу удара. Ты, чертяка, установи такую систему в вертолеты для больницы. Дороже-то не так страшно, зато не боязно отправить в какое-нибудь дикое место, - Натан, часто и бодро кивая, полу сел, полу упал наземь, на что доктор вручил товарищу невесть откуда взявшуюся конфету, строгим тоном приказав ему съесть. – Худой и бледный прохиндей, что за ужас, я тебя давно не видел, конечно, но выглядишь ты паршиво, Нат.       - Ты не видел, как он на новогоднем вечере за портьерами прятался, всю ткань провонял своим угрюмым недовольством, - тоже расслабившись, хихикнул Ян, глядя на поваленную металлическую птицу подле спасателей. – А что говорит Сэмюэль?       - Извиняется. И без того из-за кучи шрамов на груди и крови сложно осматривать, а он заладил, - доктор пробурчал еще, попутно раздавая команды, а после и вовсе ушел, проверять текущее положение дел в спасательной операции. Ян остался стоять со сгорбившимся Натаном, безмолвно жующим конфету.       - У него так много шрамов? Испытаний много неудачных - не слышал о таком, - немного погодя спросил Ян, но Натан, рассматривающий самолет, остался глух к вопросу.       - Ладно, нам не стоит торчать здесь, когда его понесут к машине – если к делу приставлен Марк, то все пройдет без осложнений, ты же знаешь. Хорошо, что ты попросил его лично проследить за командой сегодня. Как уговорил?       Моусен вышел из оцепенения, тяжко проглотив конфету и встал: - У него выходной, но я пообещал ему лучшие билеты на Клэр де Роуг, а ты знаешь, как Хафт падок на театральные выступления.       - Ты бы и так отдал их ему, разве нет? И он это знает, - мужчины смотрели, как вдалеке пронеслись медики с носилкам, что уже через минуту готовились выезжать в больницу. К счастью или нет, но увидеть состояние Сэмюэля приятелям не удалось, так что они лишь проводили медиков взглядом.       - Да, но мы с Марком пытаемся быть вежливыми, как ты нас учишь. Лебезим без причины, рядимся в дорогие костюмы, хотя оба непривычны к этому. Да и не вижу, чтоб моя вежливость оборачивалась чем-то хорошим, - невесело проговорил Натан, кивнув в сторону обломков.       - Да ладно тебе, Марк хотя бы выходец из простой семьи – ему мои наставления все же неплохо помогают в работе. Ему приходится иметь дело с белыми снобами, а они его сперва терпели только из-за таланта, сейчас-то с расовой ситуацией в столице легче стало. Ты же выходец из влиятельной семьи, ты не имеешь права быть простым, - вдруг, подобно взрыву, Ян упал наземь, безумно глядя на нависшего над ним Натана. Тот стоял, с перекошенным от гнева лицом, сжимая в кулаки побелевшие от напряжения.       - Не смей говорить, что я не могу этого. Мой собственный прадед строил свой бизнес для простых людей, Голиаф – это символ того, что небеса могут быть покорены маленьким человеком, что именно из таких людей состоит наш штат, так почему я один должен быть Голиафом в искаженном понимании? Быть поверженным? Злоумышленником, сломавшим мое творение? Идиотами затевающими новый хаос, тогда как мир все еще страдает после недавнего горя? Ты ничтожество, если считаешь, что дорогой фрак как-то выделит меня помеж других. Я такого не хочу! Я хочу быть атлантом мысли, идеи, чтоб обо мне говорили из-за моих достижений, а не потому, что на приеме у меня туфли блестели меньше остальных, - полукрича, прорычал Моусен, тряся руками в воздухе. Ян же спокойно встал, трогая разбитую губу.       - Не кипятись, ты же знаешь, что я тобой восхищаюсь именно за такие мысли. Но я хочу, чтобы другие тоже видели в тебе не тот холод, а такие вот вспышки человечности и какой-то блеск, который привлек бы к тебе внимание. Мне для блеска не всегда хватает собственного огня, а ты, холодный, пассивный, отчего-то движешь землю. Мне так интересно, почему? Я даже немного завидую Хоуку, потому что он будто был рожден с этим знанием. Хафт это понимает в какой-то мере, а я просто радуюсь, что мы дружим. Странно, как только люди могут так сильно радоваться подобным вещам. Может, однажды я создам танец, посвященный простоте, и его никто не поймет, но все равно люди будут кружиться в своих дорогих номерах отелей, пытаясь постичь истинную красоту твоего образа. Мы все когда-нибудь сгорим ради тебя, но будем счастливы, - немного грустно сказал Броммель, положив руку на плечо друга и глядя на грузившиеся в машину носилки. – А ты просто будь собой и попытайся пережить этот день, потому что он обещает быть очень долгим, - добавил Ян, глядя на приближавшиеся огни полицейских машин. Натан, остыв от такой искренней тирады, оглянулся и выдохнул.       Он, редко переживающий такие эмоциональные перепады, знал, что через минуту-другу напряжение покинет его тело, и он еще долго будет воспринимать мир в привычном ему трезвом свете, и что только так он сможет сотрудничать с полицией, чтобы найти виновника в произошедшем инциденте. И только Ян, стоявший рядом, подумал о том, что разбившаяся птица не была вестником чего-то доброго, и какое бы значение изначально не имело гордое имя его друга, живущего ради благополучия маленьких людей, один из них все же может захотеть свергнуть великого Голиафа. И увы, для этого может потребоваться не армия и войны, а всего лишь брошенный в удачный момент камень.