Проблемы с законом

      Три недели проходят относительно спокойно — Юру приводят в участок всего один раз. Отабек думает, что тот наконец-то взялся за ум — выпускной класс как-никак — но что-то подсказывает ему, что это лишь затишье перед бурей.       На мысль об этом наводит здоровенное изображение тигриной морды в одном из переулков, мимо которого Отабек ездит на работу. Он догадывается, кто автор, но, как говорится, не пойман — не вор. Хотя, возможно, Юра притих из-за осенней прохлады.       Дни сырые, серые, и листва почти догорела на клене под окном кабинета, а вечера — сонные, тяжёлые, однообразные. Отабек никому и ни за что не признается, что он скучает, совсем немного, по Юре.       В конце сентября он прислал в сообщении ссылку на видео про кота в полицейской фуражке; Отабек отправил в ответ улыбающийся смайлик. — Ты какой-то скучный, — говорит Мила, выпуская в воздух сизую струйку дыма. Отабек затягивается, пожимает плечами, делает полшага к стене — с крыши летят крупные дождевые капли, так и норовя сбить уголек.       Ещё в июле, после очередного задержания Юры он не выдержал — пришёл к Бабичевой за советом. Мила — психолог. Пусть криминальный, умеющий выводить на чистую воду насильников и убийц, но психолог. — Что с этим пацаном не так?       Мила накрутила тогда на палец короткую прядь рыжих волос — всегда так делает, когда задумывается. — Бунт. Протест. Подростковые закидоны. Желание покрасоваться перед друзьями. Крик о помощи. Банальная глупость. Что угодно. Я не могу сказать так сразу.       Отабек попросил побеседовать с ним при следующем задержании — кто знает, какие тараканы живут в светловолосой голове. Такое поведение — отчасти мазохистическое — вызывает все же некоторые сомнения в его адекватности. Хотя, где-то в глубине души, Отабек ещё тогда понял, что Плисецкий делает все это от отчаяния, будто кричит, только не словами, а поступками.       Отабек слишком хорошо знает это чувство и желание сделать что угодно ради хоть какой-то иллюзии свободы. И знает, что можно слететь с тормозов. У Юры только дедушка-опекун, который не может никак повлиять на внука, и Отабек совершенно неожиданно чувствует на себе ответственность за этого сумасбродного паренька.       Возможно, именно поэтому и попросил Милу помочь.       В том, что Юре нужна помощь, он почти не сомневался.       Случай выдался меньше, чем через неделю — Юру поймали на очередной ночной прогулке, в самом конце комендантского часа. Отабек нарочно долго заполнял бумаги, выходил из кабинета, а потом привел Милу, едва успевшую зайти в участок. — Я не знаю, как с тобой бороться. Говорить с тобой будет сегодня она, а не я.       Закрыл за собой дверь, вышел на заднее крыльцо здания, закурил. В душе грызлись лёгкие сомнения: не самый правильный шаг — заставлять человека раскрываться фактически насильно, но он действительно не знал тогда, что ему делать.       Мила вышла из кабинета минут через пятнадцать задумчивая и серьёзная. Кивнула на диванчик в коридоре в зоне отдыха — громкое название кулера, фикуса и кресел, стоящих возле окна. — Я думала сначала, что он сирота, — Отабек поднял на неё глаза — он тоже так считал. — А у него оба родителя живы. Только он им нахер не сдался. Вообще, он совершенно нормальный, умный очень, кстати. Был бы среднячком — после девятого ушёл, а раз и остаться до одиннадцатого решил, и экзамены сдал отлично — совсем не дурак. Ему… как бы человеческим языком-то сказать… тепла не хватает.       Отабек одергивает ворот формы — на улице, несмотря на утро, уже градусов двадцать пять.       Но фразу про тепло он понимает отлично. — То есть… если показать ему, что на него не всем плевать, он возможно перестанет все это вытворять?       Мила пожимает плечами. — Кто его знает. Может быть.       Отабек благодарно кивает ей — Мила помогла понять ему кое-что важное: Юра ведет борьбу. В первую очередь сам с собой.       Возвращается в кабинет, где Плисецкий сидит на стуле, буравит стол взглядом. Отабек подписывает документы, указывает, где подписать. — За опекуна тоже распишись сам. Сможешь?       Юра поднимает удивлённый взгляд. — Дедушку не надо звать, чтобы он меня забрал?       Отабек смотрит на слишком взрослый взгляд семнадцатилетнего подростка.       Юра падает.       Фигурально, метафорически, конечно, но падает.       Отабек знает, что у этого падения есть всего два исхода и три пути выхода.       Первый — упасть и разбиться, второй — зацепиться за что-нибудь или отрастить себе крылья. Юра сам выдергивает себе перья, безвольно опуская руки, отдаваясь упругим потокам бьющего воздуха. Полет может и нравиться в какой-то степени. Но закончится он плохо. И все рано или поздно это понимают. Да и понимали с самого начала, делая первый шаг с обрыва.       Есть третий вариант, проверенный, надёжный, но требующий отдачи — принять руку помощи. Отабек в то июльское утро протянул её.       И Юра, недоверчиво глядя, протянул дрожащую руку в ответ, цепляясь, замедляя хоть чуть-чуть свой разрушительный полет. — Никогда, слышишь, никогда больше не подпускай ко мне эту сумасшедшую бабу, ладно? — пробурчал немного смущенно Юра, а потом широко улыбнулся на утвердительный уверенный кивок.       Отабек знал теперь, что ему делать. ***       Отабек устало кладет ключи на тумбочку, не снимая ботинок и куртку, падает на неразложенный диван лицом вниз. Лежит долго, задремывает кажется даже, выпадает из реальности. Поднимается, когда стрелки часов переползают отметку полуночи. Лениво размышляет о том, что надо хоть поесть и разложить диван. Идет в душ, потом ставит чайник, переодевшись, наконец в домашнее. Пьёт чай, мажет масло на хлеб — сил нет даже разогревать что-то из замороженных готовых продуктов. В тишине резко раздается звонок.       Тревожное чувство, грызущее изнутри уже несколько дней подряд, передавливает грудную клетку, мешая дышать.       Плисецкий. — Бек, я похоже нарвался.       Отабек опускает недоеденный бутерброд на стол.       Голос Юры испуганный, сдавленный, а дыхание громко отдаётся в динамике — прерывистое, дрожащее, как если бы он куда-то бежал. — Где ты?       Отабек вскакивает со стула, мечется по квартире, пытаясь натянуть куртку и ботинки одновременно, потом выдыхает. Надо собраться. Паника — самая опасная вещь. Вытаскивает из ящика кобуру с пистолетом. — Склады заброшенные знаешь? Я в третьем, который к заводу ближе всего.       Отабек закрывает дверь трясущимися от волнения руками — ключ не попадает в замок с первого раза. — Я буду минут через семь. Продержишься?       Юра молчит пару секунд, сопя в телефон — то ли перепрятывается, то ли выглядывает из укрытия. Хотя, где можно спрятаться на старых заброшенных складах? — Да, куда денусь? — молчит пару секунд, но Отабек слышит, как он сглатывает тяжело, даже сквозь шум своих быстрых шагов по лестнице. — Или нет. Идут вроде.  — Я уже скоро буду, — говорит Отабек, заводя мотоцикл.       Расслабленность и усталость, всего четверть часа назад делавшие все движения как бы замедленными, теперь отступают совершенно на холодном воздухе. Мысли проясняются. — Держись, — скидывает вызов, закидывает телефон в карман куртки, срывается с места, защелкнув шлем — какое же счастье, что застежка не подвела.       Едет настолько быстро, насколько это возможно, выжимая из мотоцикла максимум скорости. Пролетает перекресток на последних секундах жёлтого светофора. В голове почти пусто — только кровь в висках стучит. Он должен успеть, должен предотвратить катастрофу личного масштаба.       Тормозит резко, срывает шлем с головы, кидает его прямо на сидение, выдергивает ключи.       Пролезает через отходящий металлический лист забора, исписанного матами, забегает на склад — амбарный замок давным-давно сорван. Вытаскивает пистолет, потом кричит громко, четко: — Полиция! Незаконное проникновение на частную собственность! Всем оставаться на своих местах! — а сам поднимается по пыльной бетонной лестнице. Под ногой хрустит шприц.       Слышен топот двух пар ног, громкое «Менты, валим!», и Отабек убирает пистолет в кобуру. Он и не собирался пускать его в ход — потом могли бы быть проблемы, он ведь не при исполнении.       В зале сквозь пыльные, мутные, частично выбитые стекла не проходит почти никакого света.       Но Юру он видит. Светлая куртка почти светится в синеватой темноте.       Юра лежит в самом углу, держится за бок, и Отабек в несколько больших шагов быстро пересекает разделяющее их расстояние. Опускается осторожно на колени, трогает за плечо. Плисецкий криво улыбается разбитыми губами. — Ты и правда пришёл. — Сильно тебя?       Юра пытается привалиться к стене, да только тихо мычит от боли. Отабек помогает ему присесть, облокотиться спиной. — Попинали немного только, да в рожу пару раз двинули. Ты очень быстро приехал, метеор прямо, — Юра хмыкает, тут же хватается обеими руками за левую часть груди на десяток сантиметров ниже сердца, откидывает голову назад, а на глазах от боли навертываются слезы.       «Что-то с ребрами», — тут же понимает Отабек. Все-таки курсы медицины он посещал не зря. — Можно я? — кивает на Юрину грудную клетку, и тот отрывает руки, опуская их на грязный пол.       Отабек осторожно расстегивает куртку — всю грязную, с тёмными отпечатками ног прямо на животе — а пальцы подрагивают от злости на тех, кто это сделал. Задирает футболку, хмурится от вида кровавых синяков — сиренево-алых, почти черных в темноте, — кладет руку на ребра, слегка надавливая — Юра тут же шипит, охает, перехватывает за запястье, не позволяя давить сильнее. — Юр, в больницу надо.       Плисецкий дышит с лёгким присвистом сквозь сжатые зубы, по-прежнему вцепившись короткими ногтями в отабеково запястье. — Оклемаюсь. Сейчас посижу и пройдёт само.       Алтын только качает головой: повезло, если в ребрах только трещина, а не перелом. — Давай на улицу выйдем, а там посмотрим.       Юра кивает, обвивает руками наклонившегося Отабека за шею, закусывает разбитую губу, шумно через нос выдыхает.       Пока они спускаются по лестнице, Алтын судорожно пытается вспомнить, есть ли в багажнике его мотоцикла влажные салфетки.       К моменту, когда они выходят со склада становится совершенно ясно: без скорой не обойтись.       Пока вызванная машина едет, он стирает кровь с лица Плисецкого. — Что произошло вообще?       Юра смотрит на свою руку, лежащую на ладони Алтына, пока тот водит салфеткой по сбитым костяшкам — ещё и обороняться пытался. — Я пришёл место для граффити подыскать, а эти идиоты подумали, что я на их точке наркоту толкать собрался. И спрашивать не стали, тут же в машину запихнули, сюда привезли, а я смыться смог. Ненадолго, время выиграть только, — Юра молчит пару секунд, глядя на красно-синие блики на стене соседнего дома — скорая подъезжает уже. — Спасибо. Я не знаю, как бы меня отделали, если бы не ты.       Отабек улыбается краешком губ. — Хорошо, что мы телефонами обменялись на крайний случай.       Юра кивает, смотрит на асфальт. — Спасибо. Правда спасибо. Я думал, что сдохну там.       Отабек качает головой. — Я бы не допустил. ***       В больнице на Отабека накатывает запоздалый страх: а что если бы он не успел, не смог бы ничем помочь, что если бы Юра и вовсе не позвонил?       Его трясет, пока Юра находится в кабинете рентгена, трясет и когда приезжает его дедушка с документами в зелёной папке. Николай пожимает ему руку, благодарит за относительно целого внука, и только тогда Алтына немного отпускает.       Все обошлось. У Юры легкая трещина в девятом ребре и множество гематом, но в целом он в норме.       Отабек провожает Плисецких до выхода, дожидается такси, закуривает, когда они уезжают. Напряжение спадает, уступая место тупой измотанности.       Снится ему что-то мутное, тревожное немного, а под самое утро внезапно сон становится радостно-спокойный: Юра сидит на какой-то верхотуре, болтает беспечно ногами и заливисто смеётся, как никогда не смеялся на памяти Отабека. Ему хочется продлить этот сон ещё ненадолго, зафиксировать в памяти каждую секунду, но потом звонит будильник, и воспоминания стираются моментально, оставляя после себя только корично-миндальный привкус.