Проблемы с законом

      Каникулы закончились, но Юра все равно приходит почти каждый день. Он подолгу играет с котом, без умолку болтает и вроде бы даже выучивает расписание смен Отабека — приходит как раз после того, как тот, вернувшись с работы, уже помылся и успел поесть. Как-то раз приносит с собой пирожки, и, смущённо протягивая пакет, говорит, что это дедушка передал. Отабеку кажется, что он никогда не ел чего-то столь же вкусного.       Периодически посреди дня Юра пишет сообщения, что ему скучно. Отабек старательно их игнорирует, потому что Юре надо учиться — все-таки выпускной класс; тем более, что он всё равно придёт вечером, хотя соблазн отвлечься от работы и ответить очень велик. Январь за окном воет холодными ветрами, срывает листовки и гоняет по дорогам белоснежную поземку. В квартире же тепло, и вкусно пахнет жаренным в тостере хлебом, и кот уютно сворачивается на диване калачиком, а Плисецкий сидит на подоконнике, болтая ногами, пока Алтын выдыхает дым в открытое окно.       Отабеку впервые за последние несколько лет уютно — нет того томящего, изнутри разрывающего чувства пустоты, привычно поселившейся где-то за ребрами.       Ему, можно сказать, тепло, особенно когда Юра приваливается к его боку во время просмотра фильмов, держа тонкими пальцами чашку ароматного чая. Когда он обнимает Алтына на прощание, становится даже не тепло — жарко, и уши со щеками начинают гореть.       Иногда Отабеку кажется, что в зелёных мшистых глазах проскальзывает что-то такое… взаимное. Но он одергивает себя раз за разом — Юра не такой, как он. Не должен таким быть.       Однажды он, наверное, встретит чудесную девушку, которая поможет ему отбросить прошлое. Отабек явственно представляет миниатюрную брюнетку — как противовес пшеничным прядям Юрия. Отабек даже может представить их детей — непременно с зелёными кошачьими глазами и взрывным характером. И от таких мыслей в горле горчит сильнее, чем от табачного дыма. Но Юрий по вечерам сидит с ним — близкий и домашний, и нет никакой брюнетки, есть только Отабек — ни разу не миниатюрный, несмотря на невысокий рост — в плечах он шире Юры раза в полтора.       В предрассветные часы под веками Алтына проскальзывают смутные образы — Юра, чьи светлые волосы хаотично разметались по подушке, запрокинувший голову в беззвучном стоне, а на бледных бедрах уверенно лежат его, отабековы, смуглые руки; Юра, кончиками пальцев ведущий по его торсу; Юра, взмокший, раскрасневшийся, отчаянно цепляющийся руками за подлокотники дивана, на котором он ночевал уже далеко не один раз, смотрящий на него через плечо — Отабек скорее угадывает по губам, чем слышит в полусне дрожащий шепот, — «Давай, Бек». Алтын после таких фантазий-видений не может сосредоточиться по полдня — всё падает из рук, и любое упоминание Плисецкого вызывает прилив жаркой волны к низу живота. Отабек готов биться головой об стену. ***       Ранним вечером последнего январского дня, когда смена у Отабека уже почти закончилась, ему на мобильный звонит соседка. Отабек порой помогает ей дотащить до квартиры тяжёлые сумки, подвинуть диван, который, кажется, ещё древнее их дома, если за него провалился пульт, с антресолей достать что-то.       Ангелина Павловна — классическая старушка из деревни, каким-то непонятным никому образом оказавшаяся среди городского шума. Платочек на плечах и растоптанные войлочные тапочки прилагаются.       Отабек отвечает на ее звонок, глядя на настенные часы — до конца смены меньше получаса. Если что-то срочное, то можно будет даже отпроситься немного пораньше.       Голос у Ангелины Павловны приглушенный, напуганный немного. — У нас на лестничной клетке хулиган какой-то сидит. Уже весь день. Я его ещё днем заметила, когда за хлебом ходила, и вот сейчас мусор пошла выносить, а он по-прежнему сидит, да дымит сигаретой. Я ему сказала уйти, а он даже не среагировал, — она понижает голос, будто сообщая какую-то страшную тайну. — Я вот что думаю — сбежал он из учреждения, точно говорю. Из детской колонии, — Отабек расслабляется моментально, улыбаясь — все-таки, Ангелина Павловна мнительна, как и все бабушки — Алтын с детства помнит, как ему запрещали гулять допоздна, рассказывая про маньяков (которых, вроде, и не было вовсе). — Я приду с работы и тут же с ним разберусь.       Ангелина Павловна рассыпается в благодарностях, заодно ругается на домофон, на дверь и на всех, кто впускает в подъезд всяких подозрительных личностей.       Отабек все же решает убедиться в правильности своих догадок, поэтому спрашивает: — А как он, хулиган этот, выглядит?       На том конце слышны шаги — видимо, соседка подходит к дверному глазку. Потом говорит:  — Волосы лохматые, светлые, сам весь тощий. Точно сбежал из детского исправительного учреждения.       Отабек немного хмурится — в том, что это Юра тревожит мысли пожилой женщины сомнений теперь уже окончательно нет, но вот вопрос, что он там делает и почему просто не позвонит ему на мобильный, сообщая о том, что он пришёл, остается открытым. — Я скоро подойду. Не волнуйтесь, Ангелина Павловна.       Отабек доходит до кабинета Виктора и замирает, занеся руку для стука. Из-за закрытой двери явно слышится нерусская речь. То ли китайский, то ли японский, то ли корейский язык — Отабек никогда в этом не разбирался. Голос только один — Никифорова, но он кажется совершенно незнакомым из-за произношения чужих слов. Виктор любит Японию, вспоминает Отабек, он даже в отпуск ездил туда, а потом всем фотографии показывал. Но Отабек не знал о том, что Виктор не только выучил язык, но ещё и общается с кем-то. Быстрый, совершенно непонятный разговор кажется каким-то… личным?       Отабек всё же стучится. С Юрой что-то происходит, и надо как можно скорее разобраться в этом, пока Плисецкий не набедокурил.       Виктор оборачивается, теребя веревочку жалюзи, глядит слегка рассеяно. Говорит что-то в динамик, вешает трубку. — Ты что-то хотел?       Отабек все-таки чувствует себя неловко. Очень неловко. И от того, что он прервал разговор начальника, и от того, что он хочет сейчас отпроситься. — Моя соседка помочь ей попросила. Я хотел немного пораньше уйти. — Иди конечно! Тебе же минут двадцать осталось до конца смены. Иди, не волнуйся даже, ты и так достаточно много работаешь внеурочно.       Отабек благодарит Виктора, выходит уже из кабинета, как вдруг Никифоров его окликает. — Не знаешь, как там Плисецкий? Его давно не видно. — Отабек пожимает плечами. Почему-то рассказывать про Юру — и про кота, и про пирожки, и про один на двоих плед на диване не хочется совсем. Это слишком… Личное, что ли? — Может быть, тебе удалось вправить ему мозги? — Отабек вновь пожимает плечами. Он просто его услышал, а вовсе не вправлял ничего. — Если так, то ты просто маг. Не буду больше задерживать, иди, — говорит Виктор, опять заглядывая в телефон.       До Алтына из-за двери вновь доносится японская речь. ***       До дома он добегает — благо физическая форма позволяет. Немного восстанавливает дыхание перед металлической дверью подъезда. Поднимается на свой этаж, сразу замечая Юру. Тот сидит на ступеньке, медленно выпуская дым, что причудливыми завитками струится вокруг его руки. — Я тебе сейчас совок принесу и метлу, будешь бычки и пепел убирать. — Я всё в банку стряхивал, — говорит Юра, и тут же в подтверждении своих слов тушит сигарету о жестяной край. Отабек, кивает, протягивает руку. — Пачку.       Юра, не споря, вкладывает в его ладонь сине-белую, почти пустую пачку Винстона. А потом встает сам, смотрит на Отабека долгие несколько секунд, а потом вдруг порывисто обнимает его, утыкаясь носом в ключицу. Алтын теряется ненадолго, не ожидая такого, но потом осторожно кладет руки на чужую спину. Юра стоит несколько минут, потом шевелит головой, кладет подбородок на плечо Алтына. Потом бурчит неразборчиво: — Мою мать нашли сегодня мёртвой. Выперлась вчера на улицу пьяная, упала в сугроб и уснула.       Отабек сжимает объятия крепче. Такое случается сплошь и рядом — только в их небольшом районе за эту зиму замерзло насмерть не меньше двадцати человек. Мать Юры стала ещё одной. Отабек берёт Плисецкого за плечи, отрывает от себя, заглядывают зелёные глаза, ища там слезы.       Но их нет, есть только усталость бесконечная, да тоска застарелая — не по матери даже, а по детству, которого она ему так и не дала. — Как ты?       Юра откидывает челку назад, смотрит в ответ также внимательно, как и Отабек на него. — Честно? — устало прикрывает глаза светлыми ресницами. — Я не знаю, — молчит, закусывая нижнюю губу. Потом ухмыляется горько и спрашивает. — Крепче чая, ты мне, конечно, ничего не нальешь? ***       Юра молчит почти весь вечер, без аппетита гоняет по тарелке макаронину-спиральку, с совершенно нечитаемым взглядом, гладит Тигра. — Похороны через два дня. И поминки в тот же день.       Юра говорит как-то бесцветно, будто все эмоции у него умерли. Отабеку хочется расшевелить его, потому что такой Плисецкий очень напоминает того, который сидел в июне напротив стола Алтына и пытался нарваться ещё сильнее — настолько, чтобы забыть про все — и про родителей, и про катание про фигурное, и про возможности и мечты, которым сбыться не суждено.       Юра только-только начал жить и смеяться по-настоящему, искренне. — Если хочешь, я могу прийти, поддержать тебя.       Отабек помнит, как ему было страшно на похоронах отца. Как мама с сестрой, обнявшись, плакали рядом с гробом.       Поддержка Юре нужна, даже если она была просто биологической матерью, а не мамой.       Юра хмурится немного, раздумывая, потом благодарит и соглашается. А потом просит разрешения в ту ночь остаться у Отабека — на поминки приедет очень много родственников, и, хоть место-то для всех найдётся, но кровать лишней не будет.       Отабек этому только рад — Плисецкий будет под присмотром, не вытворит ничего. ***       Юра похож на мать — такой же хрупкий и будто прозрачный. А вот глаза у него отцовские. Правда, у того они заплывшие, осоловелые. Юра стоит рядом с дедушкой, который совершенно сер лицом сегодня — оно и не удивительно, он хоронит свою дочь.       Комья промерзшей земли падают в яму, Юра последний раз смотрит на отца, который с ним даже не заговорил за все время, целует дедушку в щеку.       Подходит к Отабеку, отряхивая руку от земли, поправляет рюкзак за спиной. Пинает по дороге мелкие снежные комья, а совсем близко к дому Отабека вдруг обнимает его неожиданно, и стоит так долго-долго, стискивая в тонких пальцах плотную ткань чужой куртки.       Они шатаются по кварталу почти до темноты, несмотря на кусачий холод. Отабек делится с Юрой затяжками — сегодня можно. ***       Юра выходит из ванной с полотенцем на плечах, подходит к рюкзаку, что лежит между радиатором и диваном, который Отабек как раз раскладывает. Берет ярко-голубую футболку, будто специально брал дома что-то совершенно не траурное.       Отабек, до того расстилавший диван, замирает, глядя на спину Плисецкого.       Но левом плече, даже на лопатке скорее, — сероватая паутина старых глубоких шрамов. — Юра? Твоё плечо…       Юра встаёт медленно, держит в руках так и не надетую футболку, опускает голову.       Отабек не может удержаться — проводит осторожно по светлым шрамам. Воздух вокруг них будто густеет.       Юра говорит тихо, отклоняя голову в сторону, и момент можно было бы назвать почти интимным, если бы на их местах были другие люди. — Я думаю там татуировку набить потом. Тигра. Круто смотреться будет, — Юра молчит несколько секунд, пока Отабек повторяет каждую изрезанную линию на его плече мягкими касаниями. — Мне было семь. Я на уроке себя плохо вёл, учительница отцу позвонила. Тот взял бутылку разбитую за горлышко и ударил. Мать только утром поняла, что само не пройдёт — у меня осколки там даже остались, и все воспалилось и покраснело. А доктору сказали, что я в подъезде упал на стекло неудачно.       Отабек борется с желанием поцеловать каждую полоску на светлой бархатистой коже. Провести дорожкой лёгких прикосновений по шее до самого уха тоже было бы здорово, но Отабек сдерживается. Юре семнадцать. Юра испугается. Юра отшатнется от него и больше никогда не подойдёт к нему — этого Алтын допустить не может. Поэтому отходит на шаг назад, позволяя одеться спокойно и лечь.       Снится ему Юра, что, впрочем, совсем не удивительно. На месте шрамов у него — вытатуированная тигриная морда.