Тени Земракана

      Эймерик, стоя за сценой, волновался. Всё бы ничего, артисту положено нервничать, когда его сходу выпинывают на генеральную, по совместительству первую и единственную, репетицию. Вот только волновался он в большей степени о другом: что и когда он упустил в своей жизни, если без малейшего смущения натянул кружевную юбочку под радостный писк Марисабель:       — Милая Эйми, ты такая красавица! Даже слишком хороша для этой мерзкой Люри… — она задумчиво потопталась; мощный хвост всё-таки качнулся в одну сторону, в другую… Наконец, она прицепила на волосы смирившегося с судьбой воришки изумрудного цвета бант и удовлетворённо хмыкнула:       — Да, вот так гораздо лучше, хи-хи. Терпеть не могу зелёный.       Сразу же после этого людоящерская трепетная дева, пританцовывая, поспешила на сцену и любовно поправила покосившуюся гаргулью на черновластелинском троне. Сквозь прорехи в изрезанном ножницами бальном платье, изображающем лохмотья, интригующе проглядывала тёмно-зелёная чешуя.       — Возлюбленный, возлюбленная, любовь, любовь… — пробормотал над ухом Нимруил. Эймерик, убедившись, что Марисабель увлеклась декорациями, откинул с глаз ленточку от сползшего банта и уточнил:       — Генеральная репетиция, да? Да я столько текста за всю жизнь не выучу! Я, конечно, великий вор, но не великий оратор. Пока ещё. Тренируюсь, всё такое…       Нимруил ласково потрепал «великого вора» по рыжей голове, отчего бант снова сполз в неположенное место:       — Успокойся. Это не самый страшный позор из всех, в которых мы участвовали.       Несложно, надо сказать, успокоиться, когда тебя чешут за ухом, как кота, и говорят так тепло, что почти не чувствуется прохлада чешуйчатой руки. Мгновенно смирившись с судьбой, Эймерик опёрся на возлюбленного и растёкся абсолютно счастливой тряпкой. Самое то состояние, чтобы мыльную оперу изображать, между прочим.       — А со словами не беспокойся, — Нимруил слегка хлопнул его по спине, возвращая к реальности, — главное, почаще руки заламывай и говори что-то близкое по смыслу к «Хахаха, я прикидывалась милой, но на самом-то деле от огня моей чёрной души всё Тёмные Владыки прикуривают».       В их маленький мирок ураганом вторгся визгливый голос Марисабель:       — По местам! Фред будет нашим зрителем. Ах, мне уже не терпится сыграть, быстрей, быстрей!       Засуетившись было, Эймерик всё же остался стоять за кулисами, прижавшись к Нимруилу. Сказали «по местам»? Ну вот он и на месте, всё как по нотам.       Куда печальнее дела обстояли у Киандалла и Эни: их диалог открывал спектакль. А потому де Тролло со взглядом горящего на костре мученика сидел на черновластелинском троне, — даже интересно, где Марисабель взяла такую замечательную имитацию? — а на его коленях уютно пристроилась Её Высочество.       — Ах, милый мой, возлюбленный Яксор, отчего ты так печален? Ну хочешь, принесу сушёных червячков? Полезно, между прочим, — вопреки привычке к излишней драматизации всего и вся, Эни читала свой текст с откровенно недовольным и скучающим выражением. Наверное, тот или та, кто хоть раз влюблялись сами, приобретают устойчивость к сахарным розовым соплям.       — О, великомрачная Времира! Если б черви могли источить тут тоску, что терзает моё чёрное сердце.       — Я так и знала, так и знала. Ты снова думаешь о ней, не так ли? Об этой жалкой пленнице, принцессе. А как же я, а как же мы с тобой?       Неожиданно Эни вскочила и согнулась пополам, и её плечи затряслись. Да она прирождённая актриса! Не успел Эймерик толком оценить актёрскую игру Её Высочества, как заметил её лицо и понял: она не столько изображает рыдания, сколько истерически смеётся.       — Времира, милая Времира! Пусть ты прекраснее, чем эти каменные стены, но светом их тебе не озарить. Других не зная и не помня, я верил, что всего прекрасней ты; но есть теперь она! — в отличие от возлюбленной, де Тролло представлением явно наслаждался. Как он там говорил — соскучился по безбрежному полёту фантазии? Эх, да изобрази он такое же лицо на ярмарке, да чтоб с типичным «Обокрали меня, чародея», так его тотчас же осыпали с ног до головы золотом рыдающие доброжелатели. Надо будет взять на заметку.       — Вот уж не знала, дорогой Яксор, что любишь ты чудовищ. Неужто ты забыл, во что ты превратил принцессу Дикобразу? Ты, верно, хочешь посмотреть ещё раз — так сравни.       Из-за кулис, громыхая словно игрушечной на руках людоящерки цепью, выбралась Марисабель. Сложно было сказать, что читалось в её глазах: туманная скорбь или желание отойти пообедать. Эни метнулась к «пленнице», которой едва доставала до груди, и, не в силах более подавлять любовь к театральным выступлениям, горестно возопила:       — Смотри! Она зелёная, как жаба! И изо рта торчат клыки! Ей бы мать родная не признала, а ты…       — И всё же свет внутри не загасить, как ни накидывай на внешность ты завесы. Она уродлива, но сердцем — всё ж принцесса!       На всякий случай Эймерик заглянул в сценарий. Скоро им там выходить? Но прежде чем он добрался до нужного места, послышался надрывный монолог Марисабель:       — Средь вас двоих я вижу душу лишь одну, лишь ту, что свет способна разглядеть и лик свой мрачный обратить на солнце; Освободи меня, о чародей с печальными глазами, и будешь ты прощён и мной, и всеми. Все злодеяния твои померкнут перед тем, как сам ты выберешь отныне путь иной…       — Твоей «красавице» язык бы отрубить. Всё лжёт и лжёт, ни капли правды. Нет, тёмных не прощают, дорогой; тебя убьют — по подвигу награда!       После этих слов Киандаллу полагалось заметаться по сцене, то вскидывая руки к небесам, то сгибаясь почти к полу, что, без сомнения, что-то там символизировало вроде внутренней борьбы. Метания затянулись. На второй минуте Эймерик сообразил, что де Тролло уже не столько показательно страдает, сколько вспоминает забытые слова.       Резко замер, вскинул голову, на губах расцвела типичная ехидная ухмылка… Кажется, вспомнил!       — Но это если все узнают, кто я есть! А ты представь — тебя подставлю, мол, похитила-то ты, а сам я вовсе не Яксор как будто, а жалкий пленник из застенок чародейки, жестокой и коварной демонессы…       Наблюдая за его исполнением, Марисабель наверняка пустила бы слезу умиления, если бы такая реплика, конечно, была в её «великой пьесе». Сейчас Яксору Осквернённому полагалось задвигать речи о мире во всём мире, красоте любви и жертвенности. Всё пресно, ожидаемо и очевидно до зубовного скрежета. Если, конечно, некроманта играет не Киан. В его исполнении Яксор стремительно обрастал личностью, и эта личность вещала:       — А почему бы нет? Ведь ты хвалилась, что моё украла сердце, и каждый гоблин это подтвердит! Я шрам себе зелёнкой нарисую, и всем скажу, что нет, не фигурально!       — Но так нельзя! Ведь это же обман! — спасая свою задумку, всхлипнула Марисабель и взмахнула мощным хвостом, едва не сбив с ног «Времиру». — Нет, ты не можешь жалко столь солгать. Что жизнь, куда важнее её правда! О, слышу, слышу топот я копыт; то мой прекрасный Эвенон явился. Коль не желаешь ты очистить сам себя, тебя очистит он карающим мечом!       Но известное де Тролловское остроумие слишком засиделось внутри и теперь рвалось на волю:       — Надеюсь, хоть убьёт в процессе. И где же твой прекрасный Эвенон? Я что-то, знаешь ли, его не вижу!       Уютная кулиса осталась позади. Теперь, выйдя на сцену, на обозрение меланхолично седеющего Фреда, Эймерик чувствовал себя идиотом. Даже больше, чем в тот раз, когда в десять лет поверил, что закопанные стекляшки через год превратятся в драгоценные камни.       — О, Эвенон! О, Люри! Помогите! — от визга Марисабель раскалывалась голова и болели уши. Что ж, пустим на пользу — замучено-скучающее выражение лица придётся как нельзя кстати деве-рыцарю, мечтающей поскорее разобраться с соперницей. Наверное.       — Придёт конец вам, тёмные отродья! Заплатите вы кровью потому, что вы посмели отобрать мой дар судьбы, мою чудесную принцессу Дикарозу! Прекрасную, как золотой рассвет, и нежную, как самый тонкий шёлк… а это что за жуткая уродка?!       Он говорил так уверенно, что Эймерик, забыв о том, что теперь не является только наблюдателем, залюбовался. И как только слова не забывает? У него-то из головы вылетело всё, кроме злорадного хихиканья, почему-то приписанного после каждой реплики. Доставало и артистизма: Нимруил размахивал руками перед лицом, то и дело украдкой косясь на ладони. Стоп, это что, текст там спрятался среди татуировок?       — Милый, любимый Эвенон; неужто боги не дадут тебе ответ? Ведь это я, твоя принцесса Дикароза! Проклятие, постигшее меня, лишь ты развеять в силах — поцелуем! — Марисабель, насколько позволяло людоящерское происхождение, сделала губы трубочкой; Нимруил передёрнулся — кажется, вполне искренне:       — К чему ты мне, чудовище? Несётся над страною весть: нашлась принцесса! Но нет, не ты, другая, та, что станет королевой, и моей женой. Да, прежде я хотел, чтоб встала близ меня красотка Дикароза; но ты — ты монстр. Я тебя бросаю!       Трепетная людоящерская дева картинно зарыдала. Затем повисла тишина. А-а, здесь, кажется, должна быть какая-то реплика Люри. Что ж, да будет импровизация!       — Я буду королевой, а ты сгниёшь, не видя солнца, ахаха, — Эймерик даже голову запрокинул, чтобы получше изобразить зловещий смех. Да, он отличный актёр, это точно. А что Фред в зале закашлялся, так наверняка поперхнулся, бедняга.       Марисабель протянула руки к Нимруилу; цепь на «хрупких и нежных» запястьях угрожающе затрещала, как рвущаяся бумага.       — Любовь моя, как можешь ты так предавать меня! Ах, я же так тебя люблю, неужто ты не видишь?       — Мне нужен был твой трон, и только; ещё, быть может, красота… Но нет, не наречёт король тебя своей любимой дщерью, а значит, надобно искать другую даму. Да, вечно ты считала Люри бледной тенью, и помыкала ею, как рабой. Но знай: корона с платьем сменят меч и щит. Тебя забудут, как забыли многих.       — Что красота? Лишь мимолётный сон! Ах, разве ты не видишь того света, которым мрак пещеры озарён?! — вроде бы в сценарии это значилось как реплика Яксора, но Марисабель, заразившись творящимся безумием, тоже начала путаться. Или пыталась вернуть всё в прежнее русло. Странно, почему бы ей просто не сказать: «Нет, не так, начинаем заново», — и дело с концом?       Нимруил мученически вздохнул и скороговоркой выпалил финальную реплику:       — Останься ты навеки в подземельях; а я — я к солнцу, ну и всё такое, и так далее… Пойдём!       Закинув замешкавшегося Эймерика на плечо, он торопливо убрался за кулисы. Настолько торопливо, что едва не запутался в занавесе. Хм, а отличный ведь занавес… Интересно, Марисабель будет возражать, если они незаметненько выстригут пару метров ткани ножницами — ну, на плащик, так сказать, прекрасному принцу?       Драматическое действо тем временем двигалось к апогею. Цепь всё-таки треснула, но в припадке артистизма «прекрасная принцесса» этого не заметила и вскинула руки к потолку:       — О страшный день! Жестокие сердца! Как только я лишилась красоты, так тотчас все вы предали меня!       — Зачем же «все»? Ещё остался я!       На этой стадии Яксор Осквернённый опускался на колени подле рыдающей Дикарозы и брал её за руки. Но Киандалл де Тролло предпочёл вскочить на трон и взмахнуть воображаемым мечом:       — Ты, Дикароза, станешь королевой; но среди тех, кто истинно готов признать тебя богиней… Неважно, что лицом похожа на сапог.       Следующую реплику Марисабель заглушило продолжение пламенного монолога:       — Представь, как мы над миром пронесёмся — как вихрь хаоса, как яростная месть! Прирежем всех святош, придумаем легенду, а там, глядишь, и люд простой поверит… короче, будем править мы с тобой. Привыкнут солнце называть луной, ну и наоборот, и всё такое… Согласна ты пойти в наш чудный мрак?       Завершив тираду, он протянул Марисабель руку. Зелёные глаза вдохновенно сверкали, за спиной развевался чёрный плащ (поеденный молью, если приглядеться), лицо изображало мрачную решимость… В общем, синхронное «да» сорвалось одновременно с губ двоих: растерянной людоящерки и Эни.       Обернувшись на свою настоящую возлюбленную, «Яксор» похлопал её по щеке:       — Пойми и ты, моя императрица мёртвой плоти; мой чёрный замок обветшал, и подтекает крыша, а василиск на днях уполз обратно к маме. Пуста казна, и паутина тут и там… прости, но я утёк к принцессе побогаче!       «Яксор целует Дикарозу, та превращается в красавицу».       Видимо, Киан тоже вспомнил финал пьесы, и задорная улыбка несколько поугасла. Вдохновенная Марисабель до хруста стиснула его руку и улыбнулась во все шестьдесят четыре зуба:       — Я раньше видела лишь тьму, но понимаю: всё совсем не так! Целуй меня, мой проклятый король!       — М… Так нормально? — де Тролло послал воздушный поцелуй. Эймерик почти физически почувствовал, как сгустились тени, и где-то вдалеке прогрохотал раскат грома. Впрочем, вероятно, это просто опять что-то сшибла хвостом неутомимая «Дикароза».       — В сценарии написано — целуй! — Марисабель, выйдя из роли нежной принцессы, топнула изящной ножкой; стальной каблук пробил не готовые к такому напору доски сцены. — Давай, сейчас же, или пожалеешь!       — Ах, госпожа, неловко говорить… Но я, помягче как бы, несвободен. Не то чтоб я был сильно против зла, но, согласитесь, целовать другую на глазах любимой…       — Я знала, знала, что ты не согласишься! Ты слишком любишь меня, верно? — Эни кинулась Киану на шею, но её пыл здорово остудило сдержанное:       — Ах, дорогая, как будто не знаешь: я всегда выбираю меньшее зло.       Эймерик тревожно заметался. Ведь почти видно, как собираются тучи над их головами — неужто не чувствуют?! Не чувствуют, даже стоя в тени поднявшейся Марисабель, а ведь это и со спины-то выглядит жутко! Бугрятся под драным платьем людоящерские мышцы, а хвост мечется туда-сюда…       — Мне всё равно! Целуй, ты слышишь? Целуй — сними моё проклятье!       Ох, эти жуткие острые зубы! Только Киандаллу могло хватить наглости слегка щёлкнуть людоящерку по носу:       — Простите, если выбиваю из фантазий, но что поделать! Рушить воздушные замки — моя работа. Итак, серия удивительных открытий: первое — я не Яксор, а Киандалл Кэллоран, более известный де Тролло. Второе — Эймерик не девушка. Третье — ты не Дикароза, и никто тебя не проклинал! Хоть обцелуйся, но прекраснее не станешь.       Угрожающе зарычав — ах, как непристойно для леди! — Марисабель шагнула в сторону Киандалла и схватила его за плечи. И тогда Эймерик сделал то единственно возможное, что могло спасти ситуацию: рухнул в обморок.       А что. Леди вряд ли станет бить лежачего. Даже с зелёным бантом.