Тени Земракана

      Что представляется, когда думаешь о славной роли лазутчика во вражеской цитадели? Укромный угол, где задумчиво топчется явившийся на шум стражник; но он не видит, не замечает взгляда, устремлённого на него из темноты. Невидимый человеческому глазу, наблюдатель выжидает удобного момента; ему достаточно краткого мгновения, чтобы проскользнуть. Стражник встрепенётся: что это — ветер? И вот уже заточенный кинжал втыкается в горло, лишая последней возможности позвать на помощь, и пара рук в чёрных перчатках увлекает бездыханное тело в царство вечного мрака. Он найдёт путь сквозь запутанные коридоры, войдёт в спальню противника, и вновь окровавленное лезвие сверкнёт в лунном свете…       Вдохновляет, аж мурашки по коже. Кажется, это из какой-то книжки.       Реальность же, как водится, имела с возвышенными историями мало общего. Присев в тёмном углу, не сольёшься с темнотой, а, скорее, услышишь требование поискать туалет в другом месте. Заточенного кинжала или, на худой конец, тупого кухонного ножа не завезли. Да и будь у него оружие, Эймерик предпочёл бы бегство убийству. Кого тут обманывать? При всех навыках, вор — это вам не бесшумный ассасин.       А раз шума не избежать, надо что? Правильно — нашуметь погромче, но где-нибудь в другом месте.       Именно поэтому, пока Киандалл, на скорую руку подзарядившийся магией от ближайшего места силы (интересно, почему такие места всегда похожи на кучи светящихся камней?), требовал нечестивого колдуна и его творение явиться на суд под видом паладина, Эймерик ломал уже третью шпильку о замок на двери чёрного хода. Нет бы попрактиковаться заранее! Хотя кто знал, что господин Скиннер из тех, кто надёжно защищает тылы?       Чтобы успокоиться и сосредоточиться, Эймерик принялся про себя проговаривать все недостатки их плана. Итак, во-первых, дом огромный, из нескольких корпусов, а издатель на дурака не похож. Вход в темницу, где томится настоящая госпожа Арья, наверняка тщательно замаскирован, если не скрыт с помощью магии. Во-вторых, кто сказал, что внутри нет прислуги или стражи? Не выйдут же они дружным строем отгонять приблудного «паладина». Что было бы в-третьих, Эйм подумать не успел, потому что замок — не иначе как из жалости — поддался.       Щелчок ознаменовал новый этап вылазки, как ни прискорбно, куда опаснее предыдущего. Во дворе тебя готовы с нежностью принять в свои объятия пусть колючие, но достаточно густые, чтобы в них скрыться, кусты. А внутри? Земракан не из тех стран, что отличаются холодными зимами, и здесь не в моде драпировки и ковры. Всего декора, что мрачные портреты да статуи. А шторы для пряток тонковаты: он же не ребёнок, чтобы думать, будто под одеялом становишься невидимым.       Говорят, тёмные эльфы прекрасно видят в темноте. Хотя, учитывая то, что этот факт пока подтвердил лишь де Тролло, чьи слова стоит проверять трижды, Эймерик не знал наверняка. Ночное зрение, по крайней мере, объяснило бы тот полумрак, в котором тонули коридоры. Любят же эти мутные типы темноту! Интересно, а что добавляют в свечи, чтобы они едва коптили, да ещё и светились зелёным цветом?       — Топлёный жир огра, — прошелестел призрачный голос, и Эймерик едва удержался от вопля. Остановила его мысль, что, вероятно, это его собственный внутренний голос зачитал цитату из очередной книги. Призракам ведь положено запугивать, угрожать, предсказывать неминуемую смерть, ну и тому подобное. Рассказывать о составе свечей как-то мелковато.       Ну и глаза у этих портретов! Это что — родственники Скиннера? Мимо проплывали изображения мужчин и женщин, эльфов, людей, гномов — все с застывшими, напряжёнными лицами. Оно и немудрено, когда устал позировать, а художник ещё даже набросок не закончил. И всё равно слишком мрачно. Неужто всемогущий издатель не пожелал заиметь местечко поуютнее? С тёплым камином, креслом-качалкой, пушистым пледом… Он сам-то не пугается своих злодейских декораций?       Эймерик ожидал появления стражи — во плоти или же в обличье привидений — но было тихо. Лишь изредка, выбивая нервную икоту, пролетали по коридорам заунывные голоса: решив исправиться, призраки теперь наперебой сетовали на судьбу и умоляли бежать, пока не поздно.       — Замолчите! — шикнул он, когда особо страдальческий голос застонал прямо над ухом. — Я бы с радостью, но я не могу уйти, а вы мне только думать мешаете!       К его удивлению, голоса, испустив напоследок по душераздирающему вздоху, смолкли. Уже минут спустя Эймерик пожалел, что приказал им удалиться: всё не так страшно и одиноко, как в мёртвой тишине. Почти ведь свыкся с этими ребятами за недолгое знакомство. Привязался даже.       Везде, где не маячили картины и статуи, тянулись книги. В разноцветных обложках, большие и маленькие, они от пола до потолка заполняли дубовые стеллажи. Кое-какие отличились ярко-розовым переплётом, отчего не вписывались в готический пейзаж: кажется, это книжки о принцессе Дикарозе. Но были и другие, незнакомые; из-за темноты Эймерик не мог разобрать, какие именно.       Аванди говорила, что её мать — единственный автор, оставшийся у господина Скиннера. Но ведь она, даже выдавая по книге в день, не заполнила бы и трети всех этих шкафов, что значит… Тут логическая цепочка обрывалась.       Украдкой глянув в окно, Эймерик убедился: господин Скиннер и его химера у ворот, разбираются с настойчивым паладином. Хоть бы Киандалл заговаривал им зубы как можно дольше! Как назло, в коридоре не было дверей. Никаких. А жаль, комнаты внесли бы в жилище хоть какое-то разнообразие. Так, а эту статую он явно уже видел!       Поняв, что описал круг, гордый лазутчик с тяжёлым вздохом сел прямо на ковёр цвета свежей плесени. Ясно, загадка, понять бы ещё, как она решается! Комнаты в особняке есть, это совершенно точно: не ночует же Скиннер в коридоре, где даже банкетки или софы нет. Должны быть спальни, гостевые, кухня, кладовая, сокровищница — что там ещё принято в богатых домах? Не сделан же весь этот корпус из монолитного камня.       А что, если… В смутной надежде на чудо свыше, Эймерик поднял голову и вполголоса спросил:       — Господа и госпожи призраки, не подскажете, где здесь вход?       Чудо пришло: голоса из ниоткуда оживились, наперебой твердя:       — Потяни книгу, вторая полка, четвёртая справа…       — Четвёртая справа…       С одной стороны, безоговорочно доверять голосам в твоей голове — признак крайней беспечности или сумасшествия. А с другой — есть ли выбор? Вдохнув поглубже, Эймерик потянул на себя мутно-коричневую книгу. Поваренная? Эх, покушать бы…       Он ожидал скрежета древних механизмов, вспышку, хоть что-то, но жизнь в который раз оказалась куда прозаичнее. Просто безо всяких спецэффектов сменилась окружающая обстановка, и стеллаж оказался за спиной.       — Так, понял, надо тянуть за книжки. А назад?       Помолчав с пару секунд, голоса всё же отозвались: «Четвёртую слева». Эймерик сосредоточенно кивнул, изучая новую местность.       Здесь по-прежнему не обнаружилось ни камина, ни кресла-качалки, ни пледа. Господин Скиннер явно ценил скудную обстановку: никакой тебе лишней мебели или хотя бы парочки блестящих штуковин, которые можно прихватить на память о совершённой вылазке. Вообще, не считая письменного стола в центре зала, пейзаж напоминал скорее давным-давно заброшенный склеп: тянутся к высокому потолку неровные серые колонны, увитые вездесущей ежевикой, тут и там — эти жуткие статуи. Особенно вон та, изображающая уродливого старика с носом крючком. Ну и фантазия у скульптора! Даже волоски на бородавке постарался воспроизвести. Интересно, это с натуры? Да не, вряд ли: такая-то рожа, да в реальности…       — Вот она — чёрная, чёрная неблагодарность! — очередной голос прозвучал совсем не призрачно и по-стариковски ворчливо. — Ты им, понимаешь, путь указываешь, а они — рожа! Некрасиво мыслите, молодой человек, я бы даже сказал — предосудительно!       Забыв о предосторожности, Эймерик тонко взвизгнул и спрятался за колонну. Кто здесь?! Но ни один из силуэтов, напоминавших человеческие, не шелохнулся. Статуи. И ничего, кроме статуй.       — Не видите меня? А ведь не далее чем минуту назад вы на меня беззастенчиво пялились!       Шестерёнки здравого смысла, приостановленные из-за испуга, со скрипом заворочались. С опаской приблизившись к старику, Эймерик севшим голосом поинтересовался:       — Это вы, господин статуя?       — О, так вы не лишены разума! Признаться, это лишь отягчает вашу вину: неразумному созданию я бы простил столь неделикатный проблеск мысли!       Как только источник голоса обнаружился, стало как-то спокойнее. Живые статуи. Чему тут удивляться, особенно если вспомнить, из чего сделаны городские стены! Выдохнув, Эймерик прошептал:       — Извините. Я, ээ, не думал, что вы живой. Обычно статуи со мной не разговаривают.       В «склепе» ненадолго воцарилось молчание, но, как оказалось, старик просто напряжённо размышлял. Наконец, он проскрипел:       — Так-то. Извинения приняты. А теперь — не желаете ли вы сообщить о цели своего визита?       А действительно ли старику стоит знать всю правду? Это наверняка голем, вроде горгулий у входа. Не передаст ли он сию же секунду господину Скиннеру сообщение о вторжении? Но ведь нужно найти госпожу Арью, а прочёсывать весь дом — дохлый номер…       — Госпожу Арью, говоришь? — проклятье, как можно забыть, что местные духи читают мысли? — О да. Она тут новенькая. Новый необычный проект.       — Проект? Вы что-то знаете? — Эймерик даже подскочил, стараясь заглянуть в близко посаженные глаза статуи. Судя по голосу, старик, если бы мог, пожал бы плечами:       — Знаю лишь то, что вижу. А вижу я давно уже немного: этот зал да кусок стеллажа. Она другая. Она может ходить и говорить; её рука способна держать перо.       Смутная мысль, не до конца оформившись, выпала через рот:       — Вы писатель! Один из авторов тех книг в коридорах. Господин Скиннер был вашим издателем, да?       Комната наполнилась гулом, и не сразу Эймерик понял, что это голоса. Мамочки! Ведь не каждая же статуя здесь — человек, верно? Не каждая?       — Скиннер… Этот проныра. Я был известным поваром, и записывал все свои рецепты. Он предложил издать книгу. От меня требовалось лишь писать снова, и снова, и снова, а, когда я не мог выдержать, когда рецепты иссякли, и не осталось ни одного, о котором я бы мог написать, он…       — Снова, — подхватили голоса, и ощущение уюта мигом испарилось. По спине пополз промозглый холодок. Теперь, когда старик умолк, они говорили хором. Губы статуй не шевелились, но Эймерик понимал, что голоса исходят от них.       — Он пытался писать за нас. Говорить за нас. И однажды решал, что мы ему не нужны. Нужно было отобрать нашу славу, наши имена — и Скиннер запер нас здесь, в каменных телах. Нестареющих. Неподвижных. Он разбивал тех, кто отказывался диктовать…       — … Разбивал на камни…       — … Но у нас были семьи. Однажды ему приходилось признать, что мы ушли. Одних он разбивал, других оставлял на потом. Чтобы через десять, через пятнадцать лет дать нам новые имена. Чтобы мы писали для него — снова…       Детектив на глазах превращался в пробирающую до дрожи страшилку, из тех, какими пугают друг друга деревенские ребятишки у полуночных костров. Эймерик поёжился, надеясь, что в гуле голосов никто не различит, как у него стучат зубы:       — А г-госпожа Арья? Она тоже… в статуе?       Старик тяжело вздохнул:       — Она другая. Она нужна ему куда больше, чем все мы. Ему нужна её рука, выводящая слова; её кровь, дающая силу. Он спрятал её надёжнее, чем нас. Дальше, глубже, в мире, где никто и никогда не стал бы искать её между строк…       Голоса смолкли так же неожиданно, как появились, и Эймерик сообразил, что больше не один. На него смотрела женщина, как две капли воды похожая на госпожу Арью. Краем глаза он посмотрел на амулет: не вибрирует! Химера?       Спасаясь, он дёрнул четвёртую слева книгу, но получил лишь краткую отсрочку. Уже у окна, которое он, наплевав на всё, готовился распахнуть, его схватили за край шарфа и дёрнули назад. Словно во сне, он увидел… ещё одну госпожу Арью. И ещё.       Там, во дворе, всё ещё бесновалась химера. Четвёртая.       Взявшись за руки, три химеры надвигались. Их губы безмолвно шевелились. Эймерик вдруг понял, что не может двинуться с места. Мир, смазавшись, как невысохшая картина, расплылся многоцветием пятен…