***
Сеньорите Летиции ла Коста было за восемьдесят, но, несмотря на слабую память и неистребимую любовь к мёду, следы которого, кажется, никогда не оставят её белоснежную блузку, пансион она держала в порядке. Рейна познакомилась с «Медовой старушкой» совершенно случайно, во время институтского визита в Венецию, куда та тогда выбралась с ученицами, у них даже завязалась переписка: сеньорита принимала её иногда за погибшую в годы Бонапарта дочь, но чаще — за внучку, пропавшую без вести лет семь тому назад. Стоило проверить и убедиться в этом: после нескольких месяцев отсутствия зрительного контакта схожесть ангела с давно пропавшей внучкой могла и забыться. К несчастью, опасения подтвердились: сеньорита была счастлива видеть Рейну, но в блеклых глазах её мерцало недоумение. — Мы с вами знакомы? — скрипящим голосом спросила она, прищурившись и подвигая блюдце с мёдом чуть ближе. — Конечно! Летиция, вот же я, ваша внучка… Старушка словно не слышала её, погрузившись в сосание ложки. С каждым причмокиванием шансы Рейны таяли на глазах: если так пойдёт и дальше, ей не удастся оформить необходимые бумаги, а Летиция… она останется совсем одна, в окружении тех, кто хихикает за её спиной! Малаки же останется один на один с Зебелем, и тогда его душе конец — кому, как не ей, знать, что подопечный, чей гений столь же велик, сколь склонность к порокам, стоит на краю пропасти! Есть один способ, бутылёк, что она зачем-то положила сегодня в карман… Он ведь безвреден, это ведь во благо… «Ты не сделаешь этого, Рейна, — внутренним голосом громыхнула Наставница Габриэлла. — Ты — ангел, будущий дипломированный Хранитель, которому не подобает использовать запрещённые приёмы…» Но Малаки… Летиция… Целых две жизни! Это ведь не опасно! Всем будет только лучше! «Это нарушение свободы воли, — всё продолжал назойливый голос, от которого ангелу так часто приходилось вздрагивать и наяву. — Разве не для того ты прибыла на Землю, чтобы защищать свободу смертных? Разве готова ты ради мимолётной выгоды поступиться принципами ангела…» Подувший из распахнутого окна кабинета ветер нежно гладил ледяное лицо Рейны. Она запуталась. Она не могла понять, почему память так упорно подсовывает ей строчки регламентов, а сердце отчаянно кричит о том, что все эти правила только губят смертных? Почему это так сложно? Почему она не в первый раз задумывается об этом? Ветер усилился, он трепал парик Летиции ла Коста и бил Рейне в лицо. Он словно пьянил, ласкал измученное сердце — и Рейна сдалась. Сдалась, поклявшись, что этот раз — первый и последний. — Сеньорита, давайте выпьем чаю, — отчаянно, надеясь передумать, выговорила девушка, нащупывая в складках платья бутылёк. — Это… это поможет вам вспомнить. «Пожалуйста, откажись!» Но старушка лишь радостно окликнула прислугу, велев подать чай. Бутылёк скользил в вспотевших пальцах, каждый вдох отзывался ледяным холодом в рёбрах — Рейну лихорадило. Одна капля эликсира Веры в Чудеса — и мечта одинокой старушки будет исполнена. И ведь другие ангелы могли бы сделать это раньше: и Летиция, сохранив трезвый, не сожженный горем рассудок, смогла бы совершить ещё много добрых дел. Но они никогда, никогда, никогда не поступятся правилами… Да и Рейна не поступится. Это ведь первый и последний раз… — Вы ждали меня, сеньорита? — Рейна заправила локон за ухо, отсчитав семьдесят секунд с того момента, как Летиция залпом осушила фарфоровую чашку. Глаза её, почти что чёрные, прояснились, из затуманенного безумием взора пробивался светлый луч: она вспоминала счастливые времена, а сознание под действием эликсира услужливо помогало ей поверить в лучшее. Сердце Рейны торжествовало — но в глубине души оставался противный узелок… Надо будет покаяться — самой себе, в предрассветный час торжества Света над Тьмой — и тогда узелок исчезнет. Она ведь не сделала ничего дурного. — Рина, маленькая моя! — старушка протянула руки к девушке — и тут же, когда та уже потянулась ей навстречу, блаженно улыбнувшись, осела на стуле. На плече Летиции лежала бледная рука с тонкими, точно выточенными из камня, пальцами. — Рога тысячи дьяволов! Что ты творишь? Рейна вздрогнула всем телом, флакон с оставшимся препаратом выпал из её ослабевших рук. По левую сторону от сеньориты ла Коста стояла, распахнув кожистые крылья, дьяволица неопределённых вспышек — ей было не меньше двадцати-двадцати пяти, но кто их знает… Не сказав больше ни слова, новоприбывшая молча рассматривала прилетевший прямо ей в руки флакон, хмуря брови. Осмотрела со всех сторон, понюхала, растерла одну каплю на тыльной стороне ладони. Ангела парализовал ужас: расскажет сферам — и будет абсолютно права. — Значит, эликсир Веры в Чудеса, как его поэтично зовут на Земле, слабый раствор, — наконец задумчиво изрекла демоница, откидывая иссиня-чёрную прядь волос с глаз. — Смертного даже большая доза не убьет… Но сам факт… — Я бы никогда-да н-не, — пробормотала Рейна, пытаясь унять дрожь в губах. Это конец. Она опустила голову и мысленно воззвала к Небесам. Хватит оправданий. Ангелу не подобает идти на поводу у порывов — пусть и с благородной целью, Габриэлла зря в неё поверила: что же она за Хранитель, если даже свои планы без жульничества выполнять не может? В хилый ворс ковра упала слезинка. Рейна не хотела и не собиралась плакать, но в горле нестерпимо жгло. — Уж верю. Ох уж этот проклятый ветер…— хмыкнула дьяволица и вдруг шагнула к ней. — Что, в слезы? Думаешь, я сдам тебя этой старухе Омнии или даже накатаю демонограмму в Сферы? — Это ваш долг. Вам… вам будет приятно сделать… это, — Рейна вскинула голову, глядя ей в глаза. Холодные, бледно-лимонные, будто выгоревшие, они выделялись на остром лице жительницы подземелья. Однако в её выражении не было ни злобы, ни жестокой радости — лишь только меланхоличная задумчивость с горькими проблесками непонятной иронии. — Ещё и на вы, как мило, — голос дьяволицы поражал спокойствием и тихостью. — Знаешь, облакоголовое создание, именно потому, что это мой чертов долг, я не буду ничего делать… пока. И ни намёка на усмешку! — Правда? Если она никому не расскажет, то у Рейны появится шанс искупить свой поступок упорной работой с подопечным: и, если всё получится, он принесёт человечеству столько благ, сколько не приносил ни один алхимик до него. — Слово дьявола… которое дьявол волен забрать, когда ему вздумается… Не важно. И… не казнись ты так: этот ветер любого с ума сведёт. — Ветер? — торопливо вытирая щёки, Рейна недоуменно вздрогнула. Дьяволица махнула рукой, словно открещиваясь от вопроса, но, покосившись на мирно спящую Летицию, не без раздражения бросила: — Ветер разоблачения. Давай-ка пойдём отсюда, пока нас не застала эта старая нянька. За Рейной затворилась дверь, демоница пролетела следом, а Летиция ла Коста так и не проснулась. На сморщенных губах её сияла счастливая улыбка, грудь спокойно вздымалась, словно у невинного и ни в чем не нуждающегося младенца.***
Время близилось к четырём вечера, но Малаки, к немалому своему удивлению, бродил по территории кампуса, а не корпел над фальшивыми снадобьями, запершись в комнате. Возможно, это было вызвано тем, что распаковывать и устанавливать лабораторию ему после небольшого отдыхала с дороги не хотелось, но от собственного сердца правду не скроешь — Малаки отчаянно соскучился по людям. Он не подходил к группкам воспитанниц, облачённым в одинаковые тёмно-синие платья, не заводил разговоров с немногими встретившимися преподавателями, предпочитая наблюдать издалека. Однако и этого было достаточно, чтобы затронуть в нём тонкую струну, отозвавшуюся болью в груди. Молодые девушки напоминали ему Патрицию — прекрасную девушку, бывшую его невестой около года: пусть это и был брак по расчёту, Малаки верил в её открытые улыбки, в её робкие поцелуи, в её маленькие, яркие глаза… После того, как правительственные войска взяли мятежный Париж, а отца его казнили, Малаки нашёл на столе в своей гостиной письмо. Неровными буквами на жёсткой бумаге было высказано, что семья Патриции возвращается в Италию — и что помолвка расторгнута, а дружба их родов порвана. Он не хотел вспоминать об этом — слишком больно, но память в этот день играла против него. Впрочем, было уже не так больно — спустя девять-то лет! Может, стоит попытаться наладить контакты со здешними людьми?.. «Говорят, это — новый преподаватель», — до Малаки донеслась итальянская речь черноволосой девицы, стоявшей в отдалении и бросавших на него любопытные взгляды. «Красивый, — вторая девушка, с рыжими кудрями, чуть помладше, искоса поглядывала на него, стараясь не выдавать интереса. — Да ещё и вид такой…» «Какой?» «Умный», — лаконично бросила она, но, заметив внимание самого Малаки к их разговору, поспешно схватила подружку за руку и потащила прочь. Такое внимание настораживало мужчину, но, признаться, льстило. Он, пожалуй, не выглядит таким уж затворником, одичавшим в стенах лаборатории. Может… «Да кому ты нужен? — насмешливо хмыкнул внутренний голос, до странности знакомый. — Тебе тридцать два, ты холост и беден, к тому же, алхимик и шарлатан. Хватит надеяться.» Жесткие слова отрезвили мужчину — но, видит вселенная, как он не хотел им верить! Побродив меж деревьев, он уже было решил возвращаться в свою комнату, как вдруг на плечо ему панибратски легла чужая рука. То был актёр, что присоединился к нему в пути сюда, и было в этом мужчине с безвкусным гримом, топорщащимися вверх чёрными волосами, отливающими красным глазами что-то отталкивающее. Совсем некстати вспомнился образ Мефистофеля… и собственный насмешливый внутренний голос. — Я актер местного театра, — вновь представился мужчина. — Хотел пригласить вас на репетицию. Здесь недалеко. Малаки хотел было сослаться на дела, однако образ пустой холодной комнаты воодушевления не вызывал. Он обещал себе начать жизнь заново — так почему не попробовать сейчас?***
В лаборатории, что располагалась в полуподвальном помещении корпуса, где проживала администрация, был такой образцовый порядок, что Рейна невольно прищурилась: она сама, имеючи высший балл по Снадобьям, понимала, как иногда бывает сложно держать рабочее место в достойном виде. А тут демон! — Не люблю незапланированных взрывов и эпидемий, — словно прочитав её мысли, дьяволица шлёпнула по невольно потянувшейся к столу руке. Рейна застыла в немом испуге, но, вспомнив, что до сих пор находится в форме смертной, смутилась. — Кстати, я хоть и из Гордыни и мне чужие оценки не требуются, но ты, пернатая, как алхимик, взглянуть на это должна, — перед лицом ангела показался наглухо закупоренный бутылёк с плесенью, плавающей в мутной синеватой жидкости. — Танцевальная чума — моя первая работа. Веселая была эпидемия: смертные плясали, как проклятые, что было… Одно из самых оригинальных моих творений, между прочим. — Это же шестнадцатый век, — ангел нахмурился. — Сколько же… — Я в 1518-м ещё училась, — отвернувшись, дьволица осторожно перебирала склянки в своём шкафу. — Дипломная моя работа, вступительная в Гильдию алхимиков — Венгерский сыпной тиф в 1544-м. Вот он, кстати… И ты что, не будешь нудеть о «безвозвратно утерянных сотнях жизней невиновных смертных»? Щёки Рейны воспылали: не столько от насмешливого тона, сколько от осознания того, что она более заинтересовалась проклятой «Танцевальной чумой», а не её последствиями. — Я не говорю об этом, потому что толку мало убеждать демона, — взвешено проговорила она и, вдруг вспомнив о приличиях, поспешно перевела тему. — Меня, кстати, зовут Рейна, через два земных года мне будет семнадцать звёзд. Склянки перестали лязгать, тонкая фигура развернулась на каблуках тяжелых ботинок. — Меня зовут Селена, — охотно отозвалась демоница, запирая ящик. — Но возраст я называть не буду. Впрочем, ты уже и так догадалась, что я раза в два старше тебя. — Вы в гильдии дьявольских алхимиков? — внезапно спросила Рейна, украдкой разглядывая её костюм, состоящий из чёрных брюк и бледно-лимонной рубашки — в Подземельях, насколько было известно, юбки сейчас не в моде. — Какие…интересные вопросы, — хмыкнула дьяволица. — Ангелы в своём репертуаре. А с чего вдруг и интересуешься? Хочешь уйти в ряды поваров… Ой, прошу прощения, Целителей? — Может быть и да, — девушка смущённо повела плечами, без крыльев казавшихся голыми. — Должен же кто-то противостоять вам. — И каковы твои успехи, борец против страшных-престрашных алхимиков? — Ничего знаменитого. — А вообще? Или ты из тех статистов, что варят строго по учебнику — ни шага влево, ни шага вправо? — Не совсем… И, совершенно внезапно, у них завязался оживлённый разговор: Селена оказалась безумно интересным собеседником — во всём, что касалось снадобий. Она была одним из тех талантов, что вызывают уважение в любом сведущем: лишь только она начинала говорить о своих элексирах (не все они были готовыми смертными приговорами человечеству), как сразу забывались все установки и негласные правила. Рейна слушала жадно, впервые встретив того, кто был готов рассуждать о снадобьях без извечных вставок о высокой миссии или напоминаний о воистину бесконечном своде правил (которые она знала до буквы — и всё же…); Селена же говорила быстро, взахлеб, словно боясь не успеть высказать всё, что хотела. Прошло время обеда — они не замечали времени. Рейна, немного подумав, показала собеседнице одно из своих изобретений — именно то, за которое её моментально выгнали бы из Института. — Скажи мне одно, — округлив глаза, медленно пробормотала демоница, разглядывая крошечный флакон. — Зачем тебе было снимать последствия Вето? Под её взглядом — шокированным и отчего-то довольным — девушка смутилась. — Мой противник, Зебель… неуклюжий кретин! Он так размахивает своими лапищами, что иногда забывает… У меня все руки в ожогах были — а ему только выговоры от декана! Вот я и… Сил больше не было! Но это… это не так просто. Вряд ли кто ещё сможет повторить подобное. — Тщеславие, — усмехнулась Селена. — Но, признаю, это очень и очень умно. — Спасибо, но я не хвастаюсь этим. Я это сказала к тому… к тому, что, если кто и захочет избавиться от последствий вето в корыстных целях, сделать это будет ой как непросто. На армию не хватит, точно говорю. На лицо демоницы набежала тень. — Вето ввели не для того, чтобы им пренебрегали, — сжав зубы, процедила она. — Ты даже представить не можешь, чем может обернуться отсутствие запрета хотя бы у двоих вечных… При некоторых стечениях обстоятельств… — Каких? — Рейна тревожно поёжилась. — Трагических, — лаконично бросила Селена. — Время к вечеру — мы разболтались. Вспоминай давай, зачем пришла. Словно пощёчина — осознание того, что они действительно зашли далеко в своих беседах. Рейна корила себя за бессмысленную глупость — теперь её жизнь и будущее (а, значит, и будущее Малаки) были в руках демона. Не худшего из них, но всё же демона. — Я бы хотела, — вздохнула девушка, решив хотя бы выяснить то, зачем пришла. — Узнать, что же за чушь я несла про ветер? Рейна быстро кивнула. Селена же снова отвернулась, отбивая пальцами по столешнице неизвестный ритм. Всё происходящее здесь было в высшей степени странным: и сама дьяволица, что выглядела слишком мирно для лукавой, и их непринуждённая беседа — словно бы и не было ни нимба, ни рогов, ни негласных правил. Она всё твердит о каком-то ветре — но разве это может объяснить, что произошло — Ты боишься за свою хранительскую шкурку — не мудрено… не перебивай, это действительно так… и ты считаешь, что с тобой творится что-то не то. Да? — Да. Но откуда?.. Демоница снова замерла, словно размышляя, отвечать или нет. Видно было — тема Вето сильно задела её, и Рейна судорожно пыталась понять, как сгладить эту неловкость. — В этих проклятых горах есть пещера, из которой каждый месяц дует сильнейший ветер, — голос демоницы был тихим, едва слышным, а в лимонных глазах плескалась такая печаль и потерянность, что Рейне, уже принявшей облик ангела, внезапно захотелось похлопать её по плечу или сжать руку. — Ветер разоблачения, он… он необычный. Он заставляет нас следовать своим желаниям, он делает нас безрассудными, он не меняет никого, а наоборот — вытаскивает наружу правду Ты приехала в неудачное время и попала под его влияние. Неужели правда Рейны в том, что она — безрассудная девчонка, готовая подмешать старушке зелье, стремящаяся общаться с демоном и врущая, врущая… Сколько она соврала Омнии? А Малаки? А Летиции ла Коста? А самой себе? — Правда не всегда так хороша, как хотелось бы. Рейна подняла глаза. Селена стояла возле стола, перебирая в руках какой-то шарик на длинной деревянной палочке. Ангела словно громом поразило — это была детская погремушка, совершенно обычная, словно отполированная тысячей прикосновений. — Ты тоже пришла за правдой? Демоница бросила рассеянный взгляд на погремушку — и отложила её в ящик. Тяжело, громко вздохнула, сложила руки под грудью, а потом вдруг криво улыбнулась: — Может быть. Она уже была готова сказать что-то ещё — но внезапно ожил изумрудный медальон Селены, превратившись в юркую саламандру, словно вырезанную из камня. Рейна отвела глаза, опасаясь разгневать демоницу: обычно старшие — что на Небесах, что в Подземельях — предпочитали не показывать свои талисманы, прекрасно обходясь без них. Это было чем-то слишком личным. — Кажется, театр снова открылся, — выслушав саламандру, Селена помрачнела ещё больше. — Найди своего подопечного и защити его. Ангела прошиб холодный пот. — Что угрожает Малаки? — Один ангел… Нет времени объяснять, Рейна. Вам необходимо прервать постановку, пока не стало слишком поздно. Вопросы были бы неуместной тратой драгоценного времени.***
На самом деле, репетиция в заброшенном театре и не начиналась. Труппа, собранная Зебелем в городишке, больше походила на сборище нищих, пьяниц и пары женщин вульгарного облика, актерских талантов никто пока не проявлял, так что Малаки предпочёл стоять в стороне — не уходить же в пансион сразу же, после тридцати минут пути! Алхимик, так и не отдохнувший с дороги, хотел было задремать в одном из пыльных кресел, но внимание его привлекла одна девушка — и словно обухом по голове. Ей было на вид лет семнадцать, и она носила форму воспитанницы пансиона без всяких попыток выделиться: длинные светлые волосы были красиво, но просто уложены в две косы, ни на запястьях, ни на шее не было украшений, а форма — обыкновенное серо-синее платье без намёка на желание его украсить. Лицо девушки не выражало ничего: она с вежливой улыбкой смотрела на переругивающихся «актёров», но мыслями она была явно дальше. И всё же было в ней что-то особенное — Малаки как раз пытался понять, что, как вдруг театрал внезапно подскочил к ней, фривольно схватив за тонкую руку. —…вы будете прекрасной Джульеттой, сеньорина! Девушка вздрогнула и попыталась вырваться — но Зебель, это грубоватый молодой человек, не отпускал. Поведение его совершенно не нравилось Малаки: он встал с кресла, но в замер в нерешительности: а уместно ли будет, а, может, она сейчас согласится, а он будет дураком… — Боюсь, я вынуждена отказать вам. — Но почему же? — театрал всё напирал, нависая над ней. — Послушайте… Малаки в несколько шагов покрыл расстояние до сцены — и встал между ними, загораживая девушку. — Кажется, сеньорина уже ответила вам, — холодно произнес он, перехватывая её ледяную руку. — Ох уж эти питомцы ла Коста! — фыркнул актер, разом струсив. — Смущенные, робкие, всегда под надзором… Удачи, что уж тут. Он удалился к своим актёрам — а Малаки остался, чуть ли не обнимая девушку, нарушая все нормы приличий. Он поспешно отступил на шаг, но она перехватила его предплечье и мягко улыбнулась, глядя прямо в глаза. — Спасибо вам. — Это мой долг, — сухо ответил Малаки, отворачиваясь. Что-то в её глазах было не так: ярко-голубые, точно хрустальные. Глупо, воистину глупо, но он боялся, что она, заглянув в его лицо, прочитает всю его жизнь: от пьяных дебошей до фальшивых лекарств в подворотнях. — Моя матушка играла здесь в молодости, — студентка отступила на шаг, заправив выбившуюся из косы прядь за ухо. — Но меня этот театр пугает. Знаете, он ведь был заброшен около восемнадцати лет. — Забросить такое здание! У корней с её волосами творилось что-то странное: Малаки казалось, что он видит кровь, но это было не так. Странно, в высшей степени странно! Он отвёл взгляд. Снова. Девушка вдруг резко дёрнулась, пораженно уставившись за спину Малаки — да так, что он обернулся, чуть не сломав шею. — Вы видите его? — продолжала она, хрустальные глаза распахнуты — и в них — страх. — Кого?! — Мужчину в плаще. У него широкие плечи, длинная борода и… и он смотрит на меня. Голос девушки внезапно сошел на нет. Подобрав юбку одной рукой, и дёрнув на себя Малаки другой, она бросилась прочь, в проход, словно убегала от самого чёрта. Однако возмутиться помешал страшный грохот. На сцене рухнул занавес. Крики актёров, чьи-то стоны, треск, прерывистое дыхание шокированной девушки… Малаки готов был поклясться, что стоял на том самом месте, где огромная балка пробила полусгнившие доски сцены, погребя под собой людей.