…I’m Falling in the black, Slipping through the cracks, Falling to the depths… Сan I ever go back? Falling Inside the Black — Skillet
31 октября 1889 г., Париж Дьяволы ничего не боятся. Эту аксиому им вбивали ещё с детства, ведь, как известно, страх — это слабость, а слабые демоны никому не сдались. Законы жизни, что уж тут! Будучи ребенком, Зебель, как и многие, отчаянно верил в свою неуязвимость, но вспышек в шестнадцать всё же признал: бояться он вполне способен. Это касалось только лишь пауков — мерзких тварей, что в изобилии обитали в его прежнем театральном доме, и ни на что больше не распространялось. И уж тем более Зебель не боялся Рейны, наивной девчонки-ангела не от мира сего! …поэтому переживать из-за противницы молодой практикант считал недостойным занятием. Он не боялся!..однако поведение ангела начинало его сильно настораживать. Прошло всего три недели со встречи Малаки с месье Моро, но за это время он, несмотря на все потуги Хранительницы, выполнил весь заказ мафиози и приехал в Париж за второй частью платы. Рейна за всё это время не сказала и пары слов, за исключением влияния проекции и одной-единственной попытки увещевания Малаки в смертном обличье, после которой он чуть не выгнал её вон. Противница целыми днями сидела в особняке, ночуя на чердаке… хотя, судя по её утомлённому виду, сон был для неё чем-то сродни роскоши. —…не удавилась бы с тоски, — закончил Зебель, показательно зевая. Сидящий рядом Фигаро откинулся назад и, раскинув руки на бордовой черепице, с трепетным выражением на лукавом лице продекламировал: — Совсем не знак бездушья — молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри! — Только не говори мне, что опять перечитал Шекспира, — Зебель поморщился. — Терпеть не могу, когда ты дуришь, как дитя малое… Фигаро улыбнулся и зачитал с тем же торжественным выражением, нелепо сочетавшимся с его растрепанным видом и разноцветной одеждой: — Мы раздражаемся по пустякам, когда задеты чем-нибудь серьезным… — Клоун, — с усталой беззлобностью буркнул Зебель, ткув приятеля в плечо. — Между прочим, у меня рабочий день уже как час начался, а я провожу его, слушая твой бред… — Для того, чтобы жаловаться на работу, надо хотя бы изредка отрываться от безделья, — фыркнул демон. — Mi amigo, для прежнего себя ты стал слишком ранимым. — Да просто… устал я. Всё идёт как нельзя лучше, через семь месяцев сдавать отчёт о жизненном пути моего непутевого подопечного, только вот… Седьмое чувство достало. — Что, королевна твоя? — Наверное, — демон пожал плечами, пропуская усмешку мимо ушей. — Мы с ней слишком давно знакомы, я, наверное, единственный, кто с ней мало-мальски общался, за столько-то вспышек! Она, конечно, не подарок, но чтоб молчать неделями и глаза на мокром месте… Зебель раздраженно тряхнул головой. Нет, он решительно не понимал Рейну! Ну да, провалилась, ну да, обидно, что за столько лет человек так и не стал образцово-показательной куклой, но убиваться-то так зачем? — Поплакать в меру — знак большой любви, а плач без меры — признак тупоумья… — снова раздалось от друга. — Да какая, в Пекло, любовь? — Зебель хмыкнул, уцепившись за слова. — Больша-ая, — Фигаро покивал самому себе и пошевелил темно-лиловыми крыльями. — Втюрилась она в вашего алхимика, как пить дать втюрилась… — Что за бред ты несёшь? — смешок сдержать не удалось. — Рейна? И этот старик? — Не такой уж он у вас и старый. — А тебе-то откуда знать? — Потому что я ви-идел, — Фигаро с выражением великого пафоса поднял к небу палец. — Видел, как она пялилась на него тогда. Ангелы так на своих питомцев отродясь не смотрели. — Будто ты специалист в ангелах! — Может быть и нет, но я — знаток девушек. А ангелы — такие же, в сущности, мамзели, только пернатые. — Ничего ты не понимаешь в святошах… Да она скорее нимб свой пополам перекусит, чем даст себе волю что-то там почувствовать! Всегневный Сатана, это же Рейна! Зажатая пернатая, помешанная на счастье-радости их непутевого подопечного, куда уж ей о чем-то там воздыхать? — Всё может быть, mi amigo, всё может быть. А тебе, кстати, какое дело до этой нюни… хоть и симпатичной, надо признать! А действительно, какое? — Не вылети ты ещё с первого курса практики, ты бы меня понял, — поднимаясь на ноги, Зебель потянулся. — Понимаешь, мы все считаем пернатых наивными бубликами… и продуваем у них состязания! К концу второго-третьего года уже даже самые тупые начинают осознавать, что ангелы не так уж и просты, потом их даже немного понять можно! Ты будешь смеяться, но я… я даже удивлялся её упорству: она все эти годы боролась за Малаки и верила в него! Я б так не смог и забил бы, попадись мне святоша. А сейчас… А сейчас Рейна сдалась, кажется, и потихоньку скатывается в сопли-слёзы. —…и ты не можешь понять, за что уважал её все эти годы? — Я не уважал эту дуру! Но мысль ты уловил. — Какие сложности. Мне не понять! — Фигаро встал вполоборота к Зебелю, лицом к утреннему солнцу и, подняв подбородок, заговорил, точно на сцене. — Я, знаешь, не искуситель особо, я — актёр! Но опекунша заявила, что, ежели не окончу хотя бы заочные курсы искусительства у Петазума, страдать мне на вечных военных учениях на Пятом кругу и быть мне рекрутом войска Подземного, и красить мне красные камни красной краской и… Зебель лениво потянулся, прикрыв глаза. — Тебе нужна помощь с подопечным? — Да! — радостно воскликнул чертенок. — Понимаешь, этот нюня уже месяц увивается за красавицей-богачкой, но та ему всё отворот да поворот, мол, страшен ты, как война с Британией… Вот я и подумал… — Подумал? — Подумал! — смешливо фыркнул Фигаро, — что можно было бы свести его с твоими подопечным… нет, не в полюбовном смысле, хотя чем чёрт не шутит… — Рейна мне этого не простит, — едва сдерживая хихиканье, хрюкнул Зебель. — Да и не готов мой старичок к такому, на четвертом-то десятке! Друзья расхохотались. — Так вот, не мог бы твой человек сварить моему нюне зелье… Скажем, чтоб стал он Аполлоном Бельведерским, чтоб все девушки без ума были, или чтоб та дамочка в него без памяти влюбилась и перестала выпендриваться. Вроде бы есть у Малаки в арсенале подобное… Да и, размышлял Зебель, не помешает подопечному ещё толика цинизма: в дела любовные со своими зельями он не влезал с холостых времен. — Думаю, может, — состряпав сосредоточенную мину, деловито проговорил демон. — А деньги у твоего мальчишки есть? Фигаро, конечно, друг, но негоже статистику благотворительностью портить. — Обижаешь! — Фигаро хлопнул его по плечу и, хлопнув крыльями, сиганул вниз — не иначе вешать лапшу на уши своему хлюпику.***
Утренняя встреча с месье Моро прошла успешно, но в душе выходящего от него Малаки остался неприятный осадок. Пока что алхимик не получил действительно стоящих заказов: Моро явно проверял его; и всё же… Анжели бы не одобрила его связей с мафией, и от этого в груди что-то раздражающе скреблось. Она всегда верила в лучшее, поддерживала его бесплодные попытки сделать что-то хорошее, что-то, за что его могли бы запомнить как великого химика, рядом с ней он готов был работать день и ночь, надевать белое пальто и даже соответствовать этому новому амплуа безгрешного человека… но Анжели, вот незадача, здесь нет. Малаки не покатился по наклонной, тихо спиваясь в гордом одиночестве, только из-за дочери, и сейчас, окончательно забрасывая научную деятельность, ему хотелось думать, что делает он это ради неё. «Не ври хотя бы себе, старик, — гнусный голос в голове усмехнулся. — Теперь нет ежовых рукавиц прелестной женушки, тебе ничто не мешает быть собой! Что с дочерью, что без неё, ты бы всё равно рвался к легкой наживе.» И почему собственный внутренний голос настолько противен? Малаки раздраженно передернул плечами, толкнул калитку постоялого двора, в котором встретился с месье Моро — и наткнулся на нечто. Точнее, нечто было человеком, но разве может нормальный парижанин одеваться подобно настолько уродливому пугалу? Фиолетовый короткий жилет, лимонная рубашка, заляпанная рыжей краской, зеленые брюки с розовыми заплатками и сплющенная кофейная шляпа, сминающая торчащие во все стороны немытые карамельно-рыжие вихры… Лишь только ступор не позволил Малаки обойти незнакомца стороной и сразу же покинуть переулок. А оборванец времени зря не терял, подскочив к нему и взглянув в глаза с выражением подбитой собаки, что, признаться, озадачило мужчину. — М-месье Малаки? — Да? — алхимик, собрав в кулак все свои манеры, приподнял брови. — М-мой господин, — оборванец сверкнул смущенной и неестественно-белой улыбкой. — хотел бы с вами встретиться. — Твой господин? У такого чучела может быть господин? Уж не хозяин ли цирка уродов? — Рен Моро, — торопливо улыбнулся слуга (слуга ли?). — Он не хотел бы, чтобы месье Моро знал о вашей встрече, поэтому попросил встретить вас после аудиенции у него. Отступив на шаг, оборванец в ожидании уставился на Малаки. Тот, отбросив брезгливость, разглядывал мальчишку, тут же пихнувшему ему в руки визитную карточку. Вот значит как… — Молодому наследнику нужны мои услуги алхимика? — Да! — оборванец закивал, бледно-розовые глаза его бегали. — Он нижайше просил вашего позволения на встречу и передавал, что… что щедро заплатит за ваши услуги. Малаки предполагал, сколько можно будет вытрясти с богатого сынка главы мафии Парижа (если визитная карточка действительно его, а слуга не врет), и эти подсчёты его более чем удовлетворяли. Но что за дело… Об этом позже. Если вся эта история окажется ложью, алхимик явно ничего не теряет. — У меня вполне есть время. Я буду прогуливаться у входа на Всемирную выставку. Он всё равно хотел её посетить и поглазеть на эту нашумевшую башню, которую, как утверждали газеты, стоило увидеть до того, как она после закрытия выставки будет разобрана.***
Многолюдность улиц доводила Зебеля, с дуру принявшего облик смертного, до сильного раздражения. Таща за собой, точно маленького ребенка, Рейну, он прокладывал себе путь к кафетериям, надеясь хоть там укрыться от назойливых смертных. Те лишь гоготали во весь голос и обсуждали Всемирную выставку, на которую так спешили попасть. Будто других дел, кроме как на свою отсталую технику любоваться, у этих остолопов нет! В конце-концов Зебель отыскал подходящее местечко: тихий ресторан явно не для среднего класса. Попытавшийся остановить его на пути к столику официант отшатнулся под напором ауры хоть и перевоплотившегося, но всё же дьявола. Рейна лишь покачала головой, глядя на летящую на пол табличку «зарезервирован», но не сказала ни слова. — Ты вообще спишь? Противница лишь неопределенно пожала плечами, уставившись прямо перед собой. Зебель легко подтолкнул её на кресло и уселся напротив, заказав у официанта круассаны, английский чай и кофе. Самый крепкий, что у них был. Мысли Рейны явно блуждали где-то не здесь. От нечего делать Зебель разглядывал её, до неприличия, как она в нормальном состоянии бы сказала, таращась. Тёмно-синее платье выглядело слишком тяжелым и мрачным в противовес её прежним желтым и бирюзовым вещицам, длинные светлые волосы собраны в какую-то аккуратную кучу (Зебель никогда не интересовался причёсками), и вроде бы всё нормально… но что-то определенно было не так, и демон не мог понять причины своей дурацкой тревоги. Молчание между ними затягивалось, и это было невыносимо. — Ну-с, как тебе башня? — Что? — Рейна подняла на него осоловелые глаза, с трудом сосредотачиваясь. Вот же чёрт… — Невежество… невежество повсюду! — нервно усмехнулся Зебель — Я говорю об Эйфелевой башне, заноза дней моих суровых! И чему вас только в школе учат? В бледно-лимонных глазах Рейны что-то вяло шевельнулось. — Эйфелева башня была построена только этой весной, для выставки! В какой это школе мне должны были про неё рассказать, позволь поинтересоваться? — на лице её мелькнуло раздражение, но тут же снова сменилось кислой миной. И снова молчание! Эта дура-ангел словно специально выводила его из себя своей аморфностью и задумчивостью! Седьмое чувство противно ныло, призывая демона лететь, лететь отсюда со всех крыльев, пока он не окажется от этого города и этого ангела на расстоянии взрыва. Но даже подземное племя не всегда может творить то, что вздумается. А невозможность творить, что вздумается, выводила из себя сильнее всяких там ангелов. — Да что с тобой не так, Рейна? — снедаемый гневом, Зебель шарахнул рукой по столу — и противница подскочила, в ужасе уставившись на него. — Ты должна была… ну не знаю… спросить, откуда у меня такие познания, или рассказать там, что башня красива как паутинка, нанизанная на прекраснейший цветок — то, что любая мамзель бы прощебетала. или, на худой конец, послать меня, как и всегда. А ты уже которую неделю молчишь, как будто померла! Девушка ловила ртом воздух, глаза её расширились от испуга… а потом вдруг превратились в две узкие, горящие желтым огнём щелки. — Может потому, — вкрадчиво начала она, нависая над не так уж шокировано (он на это надеялся) вжавшимся в кресло противником, — что я почти месяц пытаюсь вытащить Малаки из той ямы, куда ты его загнал?! — Я? — отойдя от удивления, Зебель развалился в кресле и уставился на неё снизу вверх. — Да он и рад был прыгнуть туда, где платят лучше! — Неправда! — Рейна топнула ногой, повышая голос. На них стали нервно коситься окружающие смертны. — Не будь тебя, я бы смогла… И снова эта старая, порядком поднадоевшая, шарманка. — А не будь ни тебя, ни меня? — демон медленно встал, и обошел стол, почти вплотную приближаясь к переводящему дыхание ангелу. — Что бы делал Малаки без нашей помощи? — в ответ на эти слова рот её возмущенно приоткрылся… и почти сразу же захлопнулся. — Вот-вот. Малаки плох по своей натуре, и только твои попытки сдерживают его судьбу. Подумай об этом прежде чем кидаться на меня. Молчание рухнуло на них чугунным куполом — и почти сразу же смертные, до этого косящиеся на них и шепчущиеся, возобновили трапезу. Официант, осторожно обойдя демона по широкой дуге, поставил на их стол поднос и поспешно удалился. — Ты ошибаешься, — наконец хрипло пробормотала Рейна, отводя взгляд. — Он будет хорошим. Зебель закатил глаза. — Хорошее, плохое… ты — сущий наивный ребенок, Рейна, — залпом опрокинув в себя обжигающий чай, хрипло вздохнул демон. — Ладно, нам пора к нему. Посмотрим, насколько хорошо он проявит себя сейчас. Противница развернулась и быстрыми шагами засеменила к выходу. Зебель рухнул в кресло, яростно сминая в руках круасан. Из головы не шло лицо поверженного ангела: глаза сухие, но полные отчаянья, губы дрожат. Да ещё седьмое чувство… Может, зря он так?.. А, к чёрту! Через семь месяцев практика закончится, и страданиям несчастного глупого ангела придёт конец. Нечего и тратить время на мысли о её наивности.***
Рейна беспокойно вилась в нескольких метрах над говорящими смертными, то ли выгадывая момент для применения проекции, то ли просто сходя с ума от тревоги. Зебель показательно-широко зевнул: нужды беспокоиться у него-то как раз-таки не было, ведь свой выбор Малаки совершил задолго до этого момента. Разговор с ушастым богатеньким сынком был лишь пустой формальностью… понять бы это ещё Рейне. Из головы не шли бредовые идеи Фигаро. С одной стороны, Зебель прекрасно понимал, что даже такая наивная пернатая, как Рейна, скорее забьёт свои «чувства» к человеку ногами и руками, чем проявит их хоть взглядом, хоть мыслью, но, с другой же… он ведь не так хорошо разбирался в ангелах, из года в год видя перед собой только противницу. Что там у неё в голове, никто не знает! Рейна зависла совсем близко от демона, но смотрела она на подопечного, да так, что её голова, наверное, должна была непременно лопнуть от напряжения. — Я щедро заплачу вам! — Конечно, — Малаки усмехнулся, — иначе бы я не пришёл сюда. В бледных, точно выцветших, глазах сверкнули слёзы, но Рейна не отвернулась, продолжая кружить над смертными, прижав руки к груди, и глядеть на Малаки, словно пытаясь прожечь в его лице сквозную дыру. Любовь Зебелю была знакома лишь по театральным постановкам юности, где надо было изо всех сил строить из себя придурка, объевшегося сахара, и миловаться с такими же сахарными актрисочками, благо любили всякую романтику лишь жители кварталов Сладострастия да Праздности, и изображать на лице счастье-радость-нежность актерам приходилось не так уж часто. Ну и, если не лукавить в кои-то веки, на Земле у него были интрижки со смертными, но там любовь заменяло нечто… хм, более низменное, жадное. От вида Рейны не отдавало ни жадностью, ни сахаром — скорее безысходной тоской и болью. Она словно кого-то хоронила, и Зебелю почему-то не нравилось её состояние. — Вы хотите использовать мои снадобья, чтобы приворожить её? — спросил тем временем Малаки. Ушастый богач чуть не подпрыгнул. — Я уверен, она будет счастлива со мной! — Как благородно с вашей стороны, — подопечный саркастично усмехнулся, но ни клиент, ни Рейна эту усмешку не уловили. — Он… он лишит эту девушку выбора? — пробормотала она, прикладывая пальцы к бледным губам. — Рейна, — демон раздражительно махнул рукой. — Этот паренек же сказал: она будет счастлива с ним! Так в чём проблема? Малаки с клиентом закончили обсуждение условий сделки, и вот уже подопечный остался в одиночестве, лениво созерцая Эйфелеву башню. А Зебель и моргнуть не успел, как противница развернулась к нему и набросилась с обвинениями. В который раз. — Ты опять это сделал! — девушка всплеснула руками, с болью глядя на него. — Опять сварил зелье! — Уймись, Рейна, — раздраженно бросил Зебель. — Малаки просто дурной человек. — Ты не прав! — в запале выкрикнула девчонка. — Он был великим ученым… Ну да, великим. Какие-то бактерии от простуды исследовал, величавее некуда! Зебель закатил глаза, не слушая отчаянный лепет противницы. Изо дня в день выслушивать её бредовые стенания было все сложнее и сложнее.***
Не то чтобы Зебель не заслужил замечания, но кричать на него и закатывать истерику — недостойное поведение, и сейчас Рейне было немного стыдно и откровенно плохо. Надо взять себя в руки. В конце-концов, она же ангел! Автосфера долетала до Италии гораздо быстрее, чем мог бы добраться самый скорый поезд, так что у практикантки оставалось немного времени до приезда Малаки. Можно было, конечно, пойти в снимаемую на стипендию комнатушку, но она была настолько холодна и пуста, что сводило скулы. Она так давно там не была, предпочитая ночевать в особняке, что хозяйка, наверное, выбросила её вещи и заселила новых жильцов. Почему-то до этого ангелу не было никакого дела. В конце-концов Рейна уселась в саду, под раскидистым, но начавшим уже терять листву, дубом, и призвала письменные принадлежности. Она редко писала письма, но Седьмое чувство требовало увидеть родителей, или отправить им хоть какую-то весточку… Странное чувство. Родители, наверное, будут в недоумении: они уже привыкли к тому, что дочь редко что-то писала им с тех пор как окончила школу (и почему-то сейчас за это внезапно стало стыдно). Впрочем, Диэль, всегда приходящий с работы целителя раньше, явно обрадуется, но сдержится и не будет открывать письмо до позднего прихода Ирмы. Мама, с порога запуская сумку с документами левитировать в рабочий кабинет, отбросит с глаз темно-синие волосы… и улыбнется. Скорее всего. Потом они усядутся за ужин, и отец зачитает послание: у него был просто волшебный, мягкий голос. Дело оставалось за малым — написать это письмо. Дрожащий кончик пера замер над бумагой. Рейна тяжело вздохнула и, быстро набросав пару строчек, перевела дыхание: при воспоминании о родителях сердце сковывала непонятная тревога. Но всё же она продолжила. «Дорогие мама и папа! У меня всё нормально, только с Малаки проблемы. Большие. Но я стараюсь ему помочь, правда стараюсь! До конца практики осталось меньше года, меня не покидает постоянное напряжение, меня бросает то в жар, то в холод, я даже нагрубила сегодня своему противнику! Я бы хотела увидеть вас, папа бы точно успокоил мои тревоги, но это невозможно. Я не знаю, что со мной происходит, но, надеюсь, это пройдет. Как там у вас? Как дела на работе? Не затевают ли касты Справедливости и Усердия новый передел нашего района?» Закончив, Рейна отбросила перо и критически уставилась на творенье рук своих. Сложно задавать вопросы, когда не была в родном городе долгие годы и почти забыла детали работы родителей! Нет, она всё же не хотела бы видеть их сейчас: они бы точно поняли, что с дочерью что-то не так, а она… Она не хотела заставлять их беспокоиться. Отправив письмо, практикантка потерла лоб. Кажется, отец не так давно рассказывал, что у него были чувства к смертной девушке, но он их переборол. Диэль бы точно заметил, что с дочерью что-то не так… Нет! Не надо! Я всё же не могу последовать твоему примеру, отец! Я не могу оставить их из-за своих чувств, не могу бросить… Наверное, это плохо. Но я слишком слаба, чтобы оторвать от себя Малаки и его семью. Прости. Рейна и сама не заметила, как записала это на другом листе. Скачущим, дрожащим почерком, на имя Диэля из касты Милосердия, который бы точно понял её… Скомканный лист отправился под ноги. Нечего беспокоить отца почем зря! Стены особняка давили на влетевшего сквозь запертые двери ангела, а холодный ветер, задувающий из распахнутого окна оранжереи, гулял по всему дому. Затворив окно, Рейна развернулась к кустам, вдыхая запах… …мертвых растений. Вечноцветущий сад ныне походил на могильник: обветренные, болтающиеся на вялых смятых ножках бутоны покачивались в такт только что исчезнувшему сквозняку, кусты пожелтели, листья грудами лежали на земле. Сглотнув ком в горле, Рейна отступила на шаг и уперлась спиной в ледяное стекло. Почему так рано наступили холода? Почему погода решила убить последнее живое место в этом опустевшем доме? Почему… Рейна запустила руки в свои волосы и сползла в грязно-желтую листву. Достала из кармана календарь и, напрягая память, отсчитала нужное число дней. Ноябрь. Сегодня уже ноябрь. — Надо было укрыть цветы две недели назад, — пробормотала девушка, нервно улыбаясь. — Я сама виновата, ведь так? На второй этаж запах умирающей оранжереи не попадал. Няня снова ушла, и Раф что-то бормотала кукле, сидя на подушках в полном одиночестве. Девочка сейчас и сама походила на куклу. Куклу — и почти что точную копию матери, с которой её больше никто не сможет сравнить. — Анжели… Что же с тобой случилось? — Рейна присела рядом с девочкой, положив голову на собственные ледяные колени. Интересно, жива ли ещё она? А если жива, то где и как проходят её годы? Рейна обещала себе отыскать смертную, но это, похоже, станет ещё одним невыполненным обещанием: куда уж ей помочь Анжели, если даже цветы в оранжерее погибают, а подопечный отравляет душу злом? С таким-то никудышным ангелом-хранителем! — А-ла-ла-лааа-лааа, — девочка баюкала куклу — обыкновенную, что можно было купить в любом магазине Парижа… Малаки долго удивлялся, как эта плюшевая «мадмуазель» оказалась в его дорожной сумке по возвращении домой, но, не долго думая, подарил её дочери. Что Анжели, что Раф тогда были в восторге. В тот день, необычайно теплый, несмотря на летние грозы, семья в последний раз собралась у камина, разговаривая о всяких пустяках и любуясь дочерью. Как и невидимая глазу людей и нефилима Хранительница под особо мощным экранированием, они были счастливы. Они все были одной семьей. Хоть и сами смертные не знали о присутствии ангела, она всегда была с ними, а особенно — с Малаки. Она видела, как он рос, менялся, встречался с девушками, расходился, женился, падал и поднимался, был окрылен мечтами или лежал на диване в винном забытье… Не идеальный, со своими недостатками, но по-прежнему достойный и в глубине души прекраснейший человек. Добраться бы ещё до этих глубин. Рейна крепче обняла колени, рвано вздыхая. Никакой смертной не дано понять его, даже Анжели всегда требовала от него чего-то большего: вынь да положь лучшие качества своей души, о которых и сам не знаешь! Впрочем, Анжели хотя бы любила его, но сейчас… Никто не захочет вникать в его проблемы, никто не будет жертвовать собой и своим спокойствием ради того, чтобы забитый жизнью язвительный взрослый мужчина мог быть по-настоящему счастливым… А Рейна… Рейна, наверное, смогла бы. Если бы не Сферы с их жестокими «правилами игры». Видите ли, нельзя быть любовью своего подопечного! Не честно! Свобода воли нарушается, бедные-несчастные демоны не могут самореализоваться! А честно ли давать им ломать людские судьбы? Честно ли позволять комнате портретов погрязнуть в темных рамах? Честно ли… Едва слышимый звон в ушах перерос в гудение, мир качнулся. Прижав ладони к вискам, Рейна рвано задышала и завалилась на бок. Ей было дурно. И что за мысли? Практиканка пыталась отогнать их, но выходило из рук вон плохо: почему-то забыть свои выводы не получалось, хоть рыдай, и одна назойливая идея… Раф вдруг уставилась на неё своими огромными ярко-синими глазами ребенка и, улыбнувшись, протянула к ней ручки. — Ма! Ма-м-ма! — Что? — Рейна отшатнулась, дёрнув крыльями, подскочила. — Ма! — девочка улыбнулась и попыталась встать на некрепкие ещё ножки. Ей же ещё и двух нет! Конечно, дети в таком возрасте забывчивы, а никаких молодых женщин кроме Анжели и Рейны Раф не видела, вот и подумала… Всякое бывает! Внизу хлопнула входная дверь: в дом вернулся хозяин. — Нет, Раф, — Рейна спокойно покачала головой, утирая незнамо откуда взявшиеся слезы и беря себя в руки. — Твоя мама — Анжели, и её сейчас… нет. Девочка что-то пролепетала, склонив голову набок. Лишь сейчас практикантка поняла, что снова стала видимой для человека. Впрочем, дети иногда могут видеть сквозь экранирование, удивляться не стоит… Не стоит же? — Ма? — испуганно спросила Раф, но Рейна уже подлетела к потолку и зависла рядом с люстрой, стараясь унять предатеськую дрожь в крыльях. Однако девочка продолжала смотреть на неё — и от этого становилось не по себе. Открывшаяся в детскую дверь принесла сюда тошнотворный запах оранжереи. Малаки пришёл сюда в дорожном плаще и шляпе и, не тратя времени на снятие перчаток, подхватил радостно взвизгнувшую дочь на руки. С ней он снова становился собой: мягким, любящим человеком, что изберет своей целью великие дела на благо человечества… Избрал бы. — Ма-ма-ма! — вдруг улыбнулась Раф, и с лица Малаки мигом сползла улыбка. Рейна спрыгнула на пол и, сжав губы, положила руку ему на плечо в бесполезной попытке поддержать. Бесполезной хотя бы потому, что он не мог ощущать её присутствия. — Мамы нет, — с глубокой горечью проговорил алхимик, взгляд его затуманился, а голос опустился до шёпота. — Как же мне тебя не хватает… В бессловесной скорби замерли все: прикрывший глаза Малаки, практикантка с дрожью в губах, даже притихшая Раф. Они переживали утрату втроём, и, пусть смертные не могли почувствовать ласковых прикосновений ангела, она была с ними. И всегда будет. В такие моменты начинаешь лучше понимать себя (или окончательно запутываешься…), и сейчас Рейна была готова отдать свою вечную жизнь за одну только возможность быть с ними по-настоящему, как член семьи, а не незримый дух. Быть с ними, поддерживать их, и в горе и в радости, и в здравии, и в болезни, любить и быть, наконец, любимой… Но последнее, если подумать, не так уж и важно. Уютное спокойствие могло бы продолжаться вечно, но Малаки вздрогнул и, торопливо посадив Раф на подушки, вздохнул: — Извини, дочка. Мне надо работать… И где, черт побери, твоя няня? Клянусь, когда-нибудь я убью эту старую… Магия момента разлетелась в дребезги. Малаки снова нахмурился и, разозленно бормоча всякие гадости, вышел вон. Тяжелые шаги прогрохотали вниз, к лаборатории, где сегодня будет сварено очередное зелье, что принесет ему лишь деньги, но не духовное удовлетворение. Словно сомнамбула, Рейна проскользнула следом, проходя через потолок и стены, в сырой подвал. Была бы Анжели здесь! Ведь алхимик так нуждается в том, кто любил бы его… Знал бы ты, как тебя люблю я! Рейна не сразу поняла, какие именно слова прозвучали в её гудящей от непонятной боли голове. Она ведь ангел! Ангел-Хранитель, подчиняющийся правилам и делающий всё для блага подопечного… Иногда эти пути могут разойтись. Малаки почти закончил варить зелье (и когда успел? Что творится со временем?). И даже сейчас, предчувствуя появление в своем кармане денег, он не улыбался. Только иногда его лицо посещала жесткая усмешка, но разве это — признак счастья? Любовное зелье остывало. «Достаточно одной капли» Рейну прошиб холодный пот. "Я должна это сделать. Ради него." Впервые за долгое время она знала, что делать, но руки предательски поддрагивали, когда её пальцы коснулись ещё теплой колбы с приворотным зельем.***
Подземные паромы всё же — одно из величайших дьявольских произведений. Ангелы могут сколько угодно хвастаться своими небесными автосферами, но эти нелепые облачные штучки и близко не стояли с Паромной Пересадочной Станцией, откуда за считанные минуты можно было переплыть между кругами и Серным Городом или добраться до выхода в любой уголок Европы. А ещё здесь иногда можно было найти тихий уголок. Но, учитывая, что именно в этот день с третьего круга в столицу потянулись рогатые базарные хабалки, столкнувшиеся с напыщенной делегацией дьяволов Гордыни… Зебель с Фигаро серьезно пожалели о том, что вообще сюда сунулись: практикант мрачно размышлял о том, что в Италию можно было бы вернуться и завтра, помощник искусителя же театрально стенал о жестокости судьбы и безжалостности начальника, ниспославшего его с поручением на четвертый круг. Впрочем, ко второму часу сидения в баре за пустыми кружками (демоны Обжорства никогда не отличались воздержанием) эти темы изжили себя, и Зебель полусонно выслушивал рассказы Фигаро, больше походившие на романтическую фантастику, чем на реальность. Впрочем, это всяко лучше, чем Рейнины бредовые размышления каждый чертов день. —…из Сладострастия, но такая вся недотрога… Может, Фигаро прав и она действительно втюрилась в Малаки? Это бы объяснило её бредни и глупые наивные надежды… —…конечно, старовата, но мне не привыкать! Да, кстати о возрасте. Зебель и раньше подумывал, что седовласка что-то не то к подопечному питает, но его всегда останавливал возраст. А ведь, если подумать, ему и сорока нет! — …ты, наверное, думаешь, что этот случай помешал мне… Но, если даже принять, что Рейна втюрилась, то что с этим делать? И почему Зебель вообще должен что-то предпринимать, нянчиться с противницей? Это же, по сути, не его дело! — А вот другая история, но на этот раз меня занесло в Обжорство. Мне было тогда вспышек четырнадцать и… Интересно, как там они? С каждым днем с тех времен, когда горе-хранительница потеряла надежду на белого-пушистого Малаки, Зебелю всё чаще казалось, что она сорвется и что-нибудь натворит. Она-то может! По глупости, конечно, но может… В Рейниных промахах вполне могут обвинить его, да и повторять год практики из-за излишне инфантильного ангела… —…а потом эта дамочка ка-ак снимет корсет… — Подожди! — раздраженно буркнул Зебель, прикладывая пальцы к вискам. — Что? — с ноткой обиды вопросил Фигаро. — Я, между прочим… — Седьмое чувство. Друг, каким бы он ни был шалопаем, соображал быстро. Задействовав что-то вроде способности к отвлечению окружающих, актер наклонился над столом и попросил объяснить. И Зебель рассказал. Как Рейна была всегда странно привязана к подопечному, как проводила слишком много времени с его семьей, как после пропажи Анжели почти потеряла надежду на лучшее, а после прошлого визита в Париж и вовсе впала в отчаяние. Как аморфно она стала себя вести, как самодовольно заявила, что Малаки будет хорошим несмотря ни на что (как будто она может на это повлиять!) и как теперь раздражающе вопит седьмое чувство. Фигаро внимательно выслушал его и, впервые за все годы их знакомства нахмурившись, буркнул: — Во всяком безумии есть своя логика. — Логика? У Рейны-то? — Она ангел. А ты её знаешь. Если твоя королевна, mi amigo, на грани отчаянья, и всё это смешалось с влюбленностью, то жди беды. — От ангела-то? — Если она будет верить, что поступает правильно, то её не остановят никакие правила, — Фигаро взлетел со стула, закидывая на плечо свой цветастый пиджак. — На твоём месте я бы вернулся к подопечному. — И когда это ты набрался столь глубинно-познавательных мудрствований? — Знаешь, mi amigo, там, где я вырос, иногда говорили, что мать моя, что в конечном итоге бросила меня на улице, была раньше пернатой. А ген, увы, пальцем не сотрешь, — демон пожал плечами, взлохмачивая карамельно-рыжие вихры и ухмылясь, сгоняя с лица задумчивость. — Отличный сюжет для постановки, не так ли? — Так-то оно так, — неловко хмыкнул Зебель, высматривая нужный паром. — Удачи, дружище. — Тебе она понадобится больше, — шутливо бросил Фигаро и, ухмыльнувшись, исчез в толпе громко переругивавшихся демониц Обжорства. Зебель мрачно вздохнул и спланировал на борт Парома до Парижа. Седьмое чувство продолжало бить тревогу.***
„Не волнуйтесь, мои зелья всегда работают.“ Хорошо, что в доме не было слуг: проверять, кто стучится в дверь, Малаки пошёл самостоятельно. Его зелья всегда работают. Руки почти не дрожали, когда в бокал вина из колбы сорвалась, ярко сверкнув, одна капля. Для пробуждения чувства достаточно одной капли. Рейна изваянием замерла за дверью, наблюдая за тем, как Малаки, ругаясь сквозь зубы, вернулся за стол. Только сев, он сразу же потянулся к тому самом бокалу. Девушка сжала кулаки. Достаточно одной капли.***
Изо всех сил работая крыльями, Зебель сломя голову летел в сторону особняка под вой седьмого чувства. Особняк, что странно, всё ещё стоял на месте, но это нисколечко не успокоило молодого демона. Однако первое, что он увидел в столовой, была фигурка Рейны в облике человека, склонившейся над… …лежащим на полу подопечным. Нельзя, нельзя было оставлять эту дуру наедине с Малаки! — Что ты наделала? Вздрогнув от его окрика, Рейна попятилась, явно не находя что ответить, а поэтому применила древнюю как сам мир тактику: перевела стрелки: — А ты что здесь делаешь? Зебель закатил глаза: кажется, эта пернатая запамятовала, что у подопечного есть не только хранитель, но — о ужас! — и искуситель! — Это не твоё дело, уходи! — вспылила девушка в ответ на его замечание. — Ты здесь, в облике смертной, — демон нахмурился, с трудом сохраняя терпение. — А Малаки выглядит мёртвым. Это моё дело. Она точно сбрендила! Зебель хотел было послать талисман за подмогой, но вдруг осознал, что из местной школы он не знает ни одного учителя, да и не поверит ему никто, а до Золотого Замка ещё добраться надо. А Рейна сейчас опаснее полчища тарантулов, оставлять её с подопечным сейчас — подписывать ему (и себе как искусителю) приговор. Малаки тем временем предпринял не слишком удачную попытку прийти в себя. Рейна явно не думала над тем, чтобы принять то воплощение, которое подопечный хотя бы помнил, и тот явно был несколько удивлен тем, что в его доме внезпно появилась незнакомка… — Ты меня не любишь? — девушка преданно заглянула ему в глаза. Зебель окончально уверился в том, что кто-то здесь сходит с ума: либо Рейна, либо он, либо все они вместе да Малаки в придачу. — Я… я даже не знаю вас, как я могу… — Но зелье! Зелье! Демон ошарашено замер, унимая желание как следует ударить противницу. Так вот что случилось: эта дура попыталась опоить его приворотной отравой, а, когда не удалось… — Ты спятила! — Зебель подскочил к ангелу, поздно осознав, что, находясь под экранированием, просто не сможет до неё добраться. — Замолчи! — завопила она, мечась на одном месте. Малаки наблюдал за тем, как странная гостья разговаривает с пустотой, приоткрыв рот от удивления. В принципе, его можно было понять. — С кем вы говорите? Вы сумасшедшая? Дельная мысль! А на Рейну просто было жалко смотреть: она явно не понимала, от чего её „блестящий“ план провалился! Если она ещё и не понимала, почему ангелу не стоит разливать зелья по бокалам смертных и, тем более, влюблять их в себя, Гаврюшу можно будет смело снимать с поста ангельской Наставницы. — Ты действительно думала, что так легко заставить смертного полюбить себя? — судя по лицу ангела, это было действительно так. — Эти зелья работают только тогда, когда человек уже влюблен. Они дают силы признаться себе в чувствах! И ничего больше! И тут случилось то, от чего Малаки в натуральном шоке раскрыл рот, а Зебель чертыхнулся так, что мог бы получить „отлично“ по сквернословию в начальной школе. Гаврюша точно не состоялась как преподаватель: уж чего-чего, а так нагло нарушать вето ангелы не должны. Рейна вернулась в облик ангела прямо перед смертным, чем довела его до состояния, в котором тот мог лишь пятиться назад и беззвучно распахивать рот: шутка ли — непонятно откуда явившаяся девчонка также внезапно исчезает посреди комнаты. Если весь этот театр абсурда был для излечения подопечного от алкогольной зависимости (а Зебель действитель хотел на это надеяться), то план скорее всего удался. — Превращаться на глазах у смертного… Ты совсем потеряла голову! В нормальном состоянии Рейна бы потупилась и смутилась. В нормальном состоянии она вообще бы не стала вытворять ничего подобного! Однако с противницей было точно что-то не в порядке, а поэтому она, вскинув подбородок, решительно повысила градус бреда: — Малаки будет моим, я… я всё решила! Мы вечно будем вместе и ничто… Спятила! Такие слова уместны на сцене где-нибудь в кварталах Гордыни, демоны которой так любили постановки с сюжетом навязывания кому-то своей воли. Но не из уст ангела! Не с такой серьезностью и решительностью, граничащей с абсурдом! Зебель устремился за ошалевшей Рейной, ринувшейся на улицу. Седьмое чувство… да в Пекло седьмое чувства, разум! Разум твердил демону, что эту безумную нельзя оставлять одну, особенно когда в её пустой голове созрел очередной бредовый план. Надо остановить её, пока не стало слишком поздно. — Да куда ты собралась? — поравнявшись с несущейся вперед практиканткой, спросил демон. — В Золотой замок, — самоуверенно бросила она. — Заберу портрет Малаки. Зебель не успел воздать должное удивление подобному плану: ему отчего-то казалось, что противница не блефует. А это значит лишь то, что душа Малаки в опасности: такой страшной, к какой его не могли бы подтолкнуть и тысяча искусителей. — Но это лишит его свободной воли! — только и вымолвил демон. Рейна не слушала ни один из его доводов, только лишь отбрыкиваясь. Её не смутило даже напоминание о том, что лишать подопечного свободы воли — одно из страшнейших кощунств, до которого и дьявол-то не всякий додумается… но ангелу — милейшему небесному созданию из сахарных облачков и добрых помыслов — было плевать. А ещё аргумент „не твоего ума дело!“, что прозвучал уже неоднократно, начинал доводить демона до внутреннего кипения. — Малаки, — Зебель преградил девчонке дорогу, — и мой смертный тоже! И это мое дело! Я не дам превратить его в раба! Судя по лицу Рейны, наличие Искусителя виделось ей досадным препятствием на пути к „великой цели“ К чему эта „цель“ действительно приведет, она не знала и не хотела знать — а поэтому злилась так, как демоны Гнева иной раз не кипятятся. — Ты не остановишь меня! Девчонка таки обогнула противника и продолжила свой путь. Как пить дать, к стоянке автосфер направляется, зараза пернатая! — Посмотрим, — пробормотал Зебель и, раскрутив лассо, накинул петлю на шею улепетывающего ангела. Противница судорожно дернулась, не давая веревке задушить себя. Сейчас надо притянуть её, связать по-нормальному или оглушить — и в ближайшее логово вечных: опасность сбрендившего ангела поймут все. Чудом не придушенная Рейна так просто сдаваться не собиралась. Глаза её опасно сверкнули, и Зебель слишком поздно понял, что она собирается сделать. Веревку отпустить он не успел. Удар электричества пронизал демона до кончиков крыльев — и, теряя сознание, он рухнул вниз, тщетно пытаясь удержаться за отключающийся разум. Глаза заполнила темнота.***
Рейну колотило нервной дрожью от нимба до кончиков пальцев, водитель автосферы даже спросил, не нужно ли ей что-нибудь. Вздрогнув, ангелесса затрясла головой и торопливо прошла почти что в конец салона и, плюхнувшись на сиденье у окна, прикрыла глаза. У неё жутко болела голова и ломило крылья. Интересно, как там Зебель? Не сильно ударился о землю? Не пострадал? Хоть он был виноват сам, Рейне не хотелось обрывать их общение на такой неприятной ноте. Противник был не таким ужасным, каким мог бы быть: ещё в школе попадались настоящие безобразные и жестокие подлецы… Впрочем, Зебель всё равно остается демоном, и новый подъем в жизни бывшего подопечного ему вряд ли понравится. Малаки вернется к добру. Вернется! Даже если его ангелу-хранителю придется пожертвовать своей совестью и нарушить закон. Он полюбит её, они вместе преодолеют трудности, они вырастят Раф, может быть, сбегут, чтобы Сферы никогда не добрались до них с этой треклятой свободой воли… Свободой причинять зло самому себе! В Золотом замке к вечеру было очень людно, но Рейна проскользнула к коридору в комнату портретов незамеченной. Её знобило, но она упорно летела вперед, боясь дать своей совести хотя бы секундную поблажку. Если она остановится сейчас, то никогда не решится на такое снова, и Малаки будет потерян навсегда. Она, трусливая горе-Хранительница, будет в этом виновата! Рейна этого не допустит. Они будут вместе. Она вернет его к свету. Чего бы это ни стоило. От двустворчатой двери веяло силой, даже учитывая то, что в мирное время она не запиралась — не от кого. Осталось только войти — и сделать первый шаг к счастливой жизни подопечного… — Остановись. Девушка вздрогнула и, развернувшись, столкнулась взглядом с Зебелем. Незнамо как успевший добраться сюда противник выглядел угрожающе-спокойным, а в рубиновых глазах его горел мрачный огонь. Только посмей, Зебель. Только посмей напасть и снова помешать мне. Но демон не нападал. Смерив её предупреждающим взглядом, он положил руку на стену, словно выжидая момент для атаки. — Рейна. Если ты переступишь этот порог, ты больше никогда не сможешь вернуться. Слова его угрозой повисли в воздухе, и Рейна вздрогнула: это звучало не как насмешка или пустая угроза, но как мрачное пророчество. А она должна была вернуться и быть с Малаки. Обязана! Зебель… Зебель просто демон, и ему не понять. Может… может, он и прав. Она действительно не сможет вернуться к ангелам, они не простят ей этого. Её ждет судьба изгоя… но так ли это важно, когда на другой чаше весов — счастье подопечного. — Не волнуйся, — нашла в себе силы гордо поднять голову она. — Я не хочу возвращаться. Дверь легко поддалась её руке, но времени становилось всё меньше: Зебель вполне может последовать за ней или привести кого-то из Наставников, а ангелу нужно было время. Время на… на это дело. Время на то, чтобы вернуться в Париж и убедить Малаки бежать (он послушает её, обязательно послушает!), пока Золотой Замок не забил тревогу, а Сферы не объявили поиски. Ангельский Декалог, статья 5:„да не дозволяется Хранителю принимать облик человеческий для жизни земной со своим подопечным, ибо…“ Расширенный свод В.Е.Т.О.: »…не дозволяется Хранителю и Искусителю являться перед смертным в истинном облике… прикасаться к Портрету… влиять, минуя честную очередность с соперником… ибо всё вышеперечисленное приводит к нарушению Свободы Воли подопечного Память услужливо подкидывала всё новые и новые своды правил, но практикантка упорно летела вперед, выискивая нужный портрет. Правила были составлены вместе с дьяволами — а те точно не допустили бы искреннего счастья людей. Рейна же была ангелом. Ангелом, готовым во что бы то ни стало привести Малаки к Свету, даже если ради этого придется нарушить некоторые законы. Рейна понимала, ради какой цели она здесь. Но легче от этого не становилось. Нимб словно стал в стократ тяжелее, крылья не слушались, руки подрагивали, а слух то и дело улавливал несуществующие шорохи, словно за ослушавшимся ангелом уже объявили охоту. Может, так оно и было, но время ещё оставалось. «Что же я творю?» Портрет был на стене в девятом ряду снизу. «Нет-нет-нет!» Вот и он — как всегда темная рама. Злобная усмешка. «Нельзя!» Руки сами потянулись к нему и легли на теплую раму. Портрет был не просто картиной на стене: он был ниточкой, связывающей душу Малаки с Небом… и Подземельем. «РЕЙНА! Нет! Ты пожалеешь!» — Я ведь делаю это для твоего блага, — зажмурившись, прошипела она и, открыв глаза, с новыми силами сжала пальцы на раме. «Пути назад нет» — Приказываю тебе полюбить меня! Портрет слишком легко оказался в её руках: кажется, он не был приколочен. Рейна хотела бы испытывать радость за подопечного, но в душе была пустота. Голова наливалась свинцом, тело бил озноб… или это трясся окружающий мир? Она вдруг увидела Малаки. Он играл с дочерью… и тут его глаза остекленели. Повернувшись, точно заметив наблюдательницу, он посмотрел ей прямо в глаза: бессмысленным взглядом куклы. Он не полюбил её, но готов был подчиниться, она это чувствовала. Это… это было неправильно! Несправедливо! Жестоко! Зебель не мог быть прав! Она не могла так ошибиться! Она не могла… не могла… но совершила. «Что… что же я сотворила?» Голова разорвалась жутчайшей болью, крылья словно опалило огнём. Комната портретов тряслась, стены пошли трещинами: грохотало по всей школе. От боли потемнело в глазах, сердце отчаянно вырывалось из груди и Рейна, отчаянно хватаясь за остатки здравомыслия, обратилась к новоявленной связи в надежде на то, что ей показалось… Нет. Малаки на том же месте, в собственном доме, стоял так же неподвижно, изуродованная восковая кукла. Готовая подчиняться. Потерявшая свободу, а с ней — и саму жизнь. Несущая стена пошла трещинами, раздался предсмертный стон старинного здания. Рейна закричала — и её собственный нимб, казалось, взорвался тысячью осколков.