Легендарная

Осанка может сказать о человеке многое: от уровня воспитания до проблем со здоровьем. Одни сидят прямо, другие кривят спины, третьи закидывают ногу на ногу… Смертному, сидящему на диване в полумраке ночной гостинной, словно залили позвоночник сталью: так ровно люди свои тела держать не должны. Но осанка сейчас — далеко не самое главное, пусть вызывает едва ли не меньше злобы, чем отупевшие глаза. — Тебя ничего не смущает? Мужчина молча уставился на источник угрожающе-саркастичного голоса, на тощем лице его не отразилось ни одного, даже самого слабого и безразличного чувства. Ничего! Обычно Малаки начинал брюзжать, стоило кому-нибудь не в меру невнимательному загородить ему свет, но сейчас его не смущала даже внушительная тень развернутых в полный размах алых перепончатых крыльев. Обладатель крыльев — потрепанный, припорошенный пылью, ругающийся сквозь зубы рогатый юноша — его тоже не волновал ни капли. Не волновал уже два часа — именно столько прошло с того момента, когда входная дверь в особняк была буквально снесена с петель (на что хозяин дома тоже не обратил внимания). Трещащее по швам здание грозится рухнуть, дети — что смертные, что вечные орут, а демон мечется в облаке пыли, так и не успев долететь до учительской и предупредить деканов о том, что вот-вот случится… случилось. По рогам назойливо резнирует высокочастотное нечто. Думать о причинах нет времени. Зебель перепробовал на сидящем в гостиной человеке всё: звал,заговаривал, тряс за плечи, кричал, отвешивал пощёчины, а после, отчаявшись, принял истинный облик, снял экранирование и застыл перед Малаки, широко расправив крылья. А тот — ничего. Совсем. Совершенно. — ДА СДЕЛАЙ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ! Вопль Зебеля отразился от стен, гулом прокатился по пустым коридорам, противно задребезжал в стеклах. Где-то в соседней комнате зарыдал ребенок. Подопечный даже не шелохнулся. — Рейна, задери тебя, — хотел было выругаться демон, но вдруг случилось непредвиденное: Малаки повернул голову и с чем-то отдаленно напоминающим осмысленность уставился в его сторону. ”Уже что-то.” — Рейна. Ещё один чуточку осмысленный взгляд. — Рейна? — повторил Зебель, удостоверяясь, что подопечный слышит его. Значит, она действительно смогла это сделать. Через оседающую пыль видно, что какие-то стены Замка всё ещё стоят, но на месте части дьявольских дортуаров и Хранилища Душ всё превратилось в сплошную груду желтого камня и черт-де какой рухляди. Никто не появляется оттуда, а Наставники не спешат спускаться в завал на поиски. Смотреть на это дальше просто невозможно, и Зебель срывается с места. Если Рейна теперь имеет над ним контроль, то, может быть, сработает старая добрая обманка улиц Серного города… — Рейна — мой… друг, — прочистив горло, сообщил Зебель смертному. — Она просила передать, что ты… что ты можешь быть свободным. Обычно это работало: называешь себя другом высокопоставленного лица — и вот, мелкие бесята уже верят тебе (насколько это возможно для рогатых существ, конечно), а взрослые не доверяют ни единому слову, но ведут себя осмотрительнее — мало ли что. Человек по доверчивости как чертенок лет пяти, значит, его можно спокойно… не так спокойно одурачить. — Что ж, — угрожающе улыбнулся демон. — Повторяю: Рейна… Ре-е-ейна — мой друг. Рейна — мой друг. Она приказывает тебе перестать торчать тут как кукла и начать…. Показалось или нет, но подопечный, нахмурился. Впрочем, через мгновение всё вернулось в исходное состояние. Зебелю хотелось выть от злобы, Зебелю хотелось вернуться в Париж и оторвать Рейне голову собственными руками… Зебелю многое хотелось, но он не мог позволить себе поддаться порыву и перестать думать. Кое-кто уже так сделал — и что из этого вышло! — Ты бессилен, практикант, — скрежетом раздалось со стороны окна. Зебель резко развернулся и увидел мерзкую, заплывшую салом рожу Наставника Нибрациуса (который и в школьные-то годы уважения не вызывал, а сейчас-то и подавно!). — Ты должен был подождать нас… — Нет, я должен был убедиться, что эта идиотка ничего не натворила… не убедился. А они не торопились: с крушения Золотого Замка прошло часов пять, и за окнами особняка уже светало. Действительно, кому нужно проверять, жив ли вообще смертный, которому угрожал ангел? Правильно говорили на кафедре Искусительства: кроме своих помощников человек не нужен никому… даже Высшим Сферам с их хваленым милосердием. У стены истуканами застыли Адские и Небесные посланники (спохватились олухи!), а возле Нибрациуса стояла пожелтевшая от пыли Наставница Габриэлла с таким кислым лицом, будто под язык ей залили лимонную кислоту. Все новоприбывшие молчали — и от этого было ещё неуютнее: будто бы мало безразличного подопечного! — Разобрали завал? — резко спросил Зебель. — Нашли эту дуру? Она, наверное, уже в Энжитауне, в уютной келье для “особо опасных”, рыдающая там в три ручья от раскаяния, а за решеткой — толпа ангелов, размышляющая над тем, как вернуть Малаки душу и оборудовать недохранительнице уютную пожизненную камеру (хотя тюрьмы в Энджитауне и тюрьмами, наверное, назвать нельзя). Для Рейны это, как ни странно, было бы лучшим исходом. Конечно, вечного не может убить какой-то обвал, но... Ангельская наставница, и вполовину не такая идеально-сверкающая, как раньше, сжала губы. Нибрациус раздраженно передернул крыльями: — Нашли, как же… Сгинула эта твоя дура, только и видели. — Она не моя… что значит сгинула? Рейна — и умереть? Да ну, не может такого быть! — Кощунственная волна той силы, что разрушила Золотой Замок, не могла не ударить по самой Рейне, — хрипло проговорила Габриэлла. — Сила преступления вытолкнула её в Лимбо. — Лимбо? — Зебель недоверчиво поморщился. — Вроде того сказочного измерения-тюрьмы, куда сгоняли кого попало во времена Великой Войны? — Все не так просто, но в общих чертах ты прав. Сила преступления была настолько велика, что Рейна не смогла устоять на краю и пала. Сухой тон академических учебников побуждал лишь желание заткнуть ей рот. Зебель знал о падших ангелах чуть больше чем ничего: их было не так много, а те, что были, не стремились распространяться о своём происхождении. Самый знаменитый из них редко появлялся на публике и уже успел стать легендой. — То есть её теперь в дьяволы возьмут? Представить Рейну, всегда пекущуюся о благе подопечного, витающую в облаках, безобидную почти (когда её не охватывает какое-то безумие, вроде того, из-за которого Золотой Замок смело святотатством), в нестройных рядах дьяволов почему-то было сродни тому, чтобы представить себя самого с нимбом. Невозможно! — Этот вопрос будет решаться в Сферах, — внезапно из тени портьер выступили скрюченные Посланники Подземелий. А эти что тут делают? Нет, присутвие ангелов ещё можно было хоть как-то объяснить, но демонов — нет. — Как и вопрос о наказании для тебя. — Что? — опешил Зебель. — Кто кощунствовал, я что ли? Глаза протрите! — Но ты был рядом с Рейной и не остановил её, — вмешался Нибрациус, мерзко зыркая на него своими крысиными глазенками. — Ты позволил девчонке-ангелу победить себя, хотя всегда выигрывал у неё поединки во времена школы и института. Ты догнал её у комнаты, но предпочел трусливо ломануться наверх, даже не попытавшись её задержать. Мне продолжать? Зебель хотел бы ответить, да нечем. Почему-то только сейчас он понял, что мог бы, в общем-то, прихлопнуть Рейну и доставить её оглушенную тушку к наставникам. Яростные глаза смотрят по-чужому и совсем враждебно. Это не Рейна! Это просто временное помешательство, приступ безумия, он пройдет, она же не будет… она не станет… не решится… Да уж, он ошибся. Понадеялся на хваленую ангельскую выдержку, а в итоге… — Нечего сказать? — с ехидным участием поинтересовался демон-посланник. — Подготовь хоть какие-нибудь оправдания: завтра вечером ты так или иначе предстанешь перед судом. Так или иначе в переводе с демонического официоза: ты идёшь на выпотрашивание Так, или же Иначе тебя ловят и потрошат с ещё большей “любовью”. Зебель поспешил уведомить Посланников, что сопровождать его не надо (впрочем, отслеживающую “ниточку” на себе он почти что кожей чувствовал) и, выйдя из особняка, уселся прямо на крыльцо. Пусть сами разбираются с Малаки, раз уж искуситель "бессилен"! “Если это вообще возможно — отобрать у возможно мертвого ангела власть над душой человека.” Впрочем, вряд ли она мертва: связь-то с Малаки у неё осталась! Зебель не хотел думать о Рейне: просыпалась неуместная жалость и более уместная злоба, под влиянием которой он был готов хоть в Лимбо спуститься исключительно для того, чтобы раздать ей звонких затрещин. Останавливало то, что Лимбо он не знал. Как и противницу, видимо. На душе было паршиво. Буквально вчера вечером он влетел в эти двери и застал Рейну за попыткой приворожить Малаки зельем. Тогда он даже подумать не мог, что ангел сможет додуматься зайти так далеко. Не думал, что Малаки может просто взять — и стать безвольной оболочкой. Не думал, что с Рейной случится… это. И всё же всё это произошло. Зебель словно смотрел на происходящее как зритель в театре: заранее зная, что всё понарошку, что вот грянут аплодисменты — а потом “убитые” и “пропавшие” герои актерами разопьют чашку-другую-пятую горячительного напитка за ужином. Может, это так сознание так защищается? Иного объяснения тому, что даже перспектива собственного наказания вызывает лишь раздражение, демон придумать не мог.

***

В коридорах психлечебницы пахло хлоркой, она словно въелась в стены старого здания, пропитала каждый кирпичик, каждый сантиметр грязно-желтой краски, каждую медицинскую сестру и каждого “мозгоправа”. В палатах к духу хлорки примешивался крахмальный запах простыней и неясно откуда исходивший пыльный — будто бы здесь как минимум полвека висели тяжелые старые шторы. Женщина отстраненно поморщилась и безвольно отметила что эта комната будет преследовать её в кошмарах. Комната психлечебницы, запах пыли и хлорки — что угодно, лишь бы не оглушительный треск и зубодробительный скрежет камней, не крики людей, не… Вялыми плетьми висящие ремни на одинокой койке, зарешеченное окно-бойница, решетчатая дверь — всё это было призвано не дать пациентам сбежать, но лежащий на жестком матрасе мужчина даже вставать не думал. Сухие синие глаза немигающе уставились в потолок, руки и ноги лежали ровно, точно покойник вытянулся на бело-серых простынях, а не живой, не доживший и до сорока человек. Совершенно нетактично прервав разглагольствующего “мозгоправа”, женщина протянула ему конверт. Она не должна была платить этим жадным людям сверх меры, но как ещё обеспечить этому смертному достойную старость? “А есть ли ему самому дело до того, будут ли его пустую оболочку морить голодом или “лечить” ледяным душем?” В любом случае, Габриэлла, бывший декан (официально ещё нет, но называть себя Наставницей после такого не хватало ни духа, ни совести) Золотого Замка, считала, что поступает правильно. Пусть уже ничего не исправишь, в глубине души ангелу очень, очень хотелось думать, что хоть что-то она для несчастного смертного сделала. — Всё будет сделано в лучшем виде, сеньорита, — начальник отделения, нащупав сквозь тонкую бумагу ассигнации, подобострастно закивал. — Уход, питание, лучшая терапия… — Знаем мы вашу “терапию”! — громкий почти что рык сзади почти заставил подавленную Габриэллу вздрогнуть. — Мало ему в жизни бед, так вы его окончательно укокошить… — Зебель, — рука ангела опустилась на плечо практиканта. Тот дернулся и, прошипев нечто нелицеприятное поспешно скрывшемуся под предлогом “немешания” лекарю, ссутулился. Молодой демон за какие-то сутки побледнел ещё больше, чем было положено, осанка его приняла форму враждебной буквы “С”, а лицо источало такую враждебность, что хоть в человеческие сказки о нечисти заноси! Габриэлла не могла ему не сочувствовать: за… проступок Рейны его будут судить в Низших сферах, и кто знает, насколько виновным посчитают практиканта, не сумевшего остановить противницу и спасти подопечного. Зебель тоже не знал… и всё же последние часы на Земле решил провести, убедившись, что его подопечного… бывшего подопечного не бросят на произвол судьбы. “Что же произошло с миром, если ангел-хранитель совершает Великое Кощунство и, приходя к грехопадению, уносит с собой жизнь подопечного, а демон — демон-искуситель! — безуспешно пытается его остановить?” — Эй, Наставница, — грубый голос Зебеля прервал её тяжелые размышления. — А вы все-таки не можете, ну… исправить это? — Нет, — не раздумывая, ответила та. — Единственный способ воздействовать на свободу воли подопечного — его портрет, который Рейна, — смертный вдруг дернулся, — унесла с собой. Мы не смогли найти его при осмотре руин комнаты… — Зачем вообще было давать возможность доступа каждому встречному помощнику? Заходи кто хочешь, бери что хочешь, да? А ведь есть в его словах нечто логичное... — После войны, — терпеливо вздохнула Габриэлла, — были сняты все пароли. В знак наступления мирной и безопасной эпохи. — Ангел грехосваливается посреди Хранилища Душ — очень безопасная эпоха у нас... Дали бы доступ только Наставникам — и ни паролей запоминать, ни разгребать последствия. — Это уже не нам решать. — Да и плевать, в общем-то, — Зебель вновь отвернулся, буравя взглядом остуствующее выражение лица смертного. — А у перн… ангелов точно нет способа забрать у этой… у Рейны портрет? — Слишком рискованно спускаться в Бездну. Ради одной души… Габриэлла никогда не была в Лимбо, но знала о нём достаточно: туманы, разъедающие воспоминания, отчаяние, раздирающая душу неопределенность, фероксы — мерзкие черные твари с горящими глазами и ядом на клыках… Рейна, где бы она не очутилась (а где, могут сказать лишь Высшие Сферы), обречена. — Никто туда не пойдет, верно? — правильно уловив её мысли, презрительно фыркнул демон. — Эх, вот оно ваше милосердие! — развернувшись на каблуках, Зебель шагнул к двери и, выходя, на миг остановился, сжимая деревянный косяк. Он будто бы хотел что-то сказать, но, в последний момент передумав, резко вышел вон. Габриэлла постояла ещё немного, а потом взлетела вверх, пройдя сквозь чердак и крышу к небу. Ей было пора в Энджитаун: объясняться перед Сферами… и родителями бедной девочки, внезапно оказавшейся способной на кощунственное деяние.

***

Боли не было. Вернее, так показалось сначала, пока не стало понятно, что болело почти всё, а оттого выделить что-то одно не получалось. Двигаться было страшно: вдруг нестерпимый огонь, охвативший всё тело, станет ещё жарче и буквально испепелит её? “Нет, так дело не пойдет. Надо подниматься. Надо подниматься и… А что дальше?.. об этом потом!” Рейна прислушалась к себе. Тело её лежало в позе эмбриона на чем-то твердом и холодном, холодном настолько, что, казалось, и ноги и руки целиком вылили изо льда. Голова же кипела, случайное движение вызвало целый взрыв от которого сознание опять помутилось. Воспоминания слились в один безумный ком, распутать который было крайне сложно, а оттого пока что невозможно. “Так. Нет. Так не пойдет.” Следующую попытку Рейна решила предпринять, распахнув глаза. Это было не очень хорошей идеей. В первые мгновения показалось, что зрение покинуло её: перед взором расстилалось бесконечное… ничего. Серое, поддергивающееся дымкой ничего с черной окантовкой, что появлялась перед глазами при крайней слабости. В ушах слишком громко шумела кровь — ни одного звука не уловить. “Как я здесь оказалась?.. Нет, лучше сначала подняться”. Всё-таки она не ослепла: с огромным трудом вытянув перед собой дрожащую руку, Рейна всё же увидела её. Опершись ладонью о поверхность, удалось нащупать камень. Шершавый и леденяще-холодный. “Надо поскорее выбираться отсюда. Зебель там, наверное, уже сто раз обошёл очередность…” Попытка принять сидячее положение завершилась потерей сознания. И ещё раз. И ещё. Вновь открытые глаза как величайшее достижение. Попытка — новое падение. Рейна не знала, сколько у неё ушло попыток хотя бы на то, чтобы перевернуться и приподняться на локтях. Не знала, сколько валялась на камне, пока её сознание плавало во спасительной тьме. А ещё она стала распутывать тот клубок и что-то вспоминать. И будь она проклята, но эти обрывки казались бредом сумасшедшего. Она просто не могла сотворить ни одной из тех вещей! Не могла… Через некоторое время научившиеся различать оттенки серого глаза заприметили в двух шагах рядом спуск. Ступеньки. Справедливо предположив, что, положив ноги на ступеньки, сесть будет легче, Рейна подтащила себя к краю. Воспоминания становились ярче, обретали запах и звук. В частности, из разрозненных кусочков удалось собрать драку с Зебелем. Но то, из-за чего она произошла, разум продолжал упорно скрывать. Усевшись, свесив ноги на крутые ступеньки, Рейна замерла, запоздало поняв, что достигла цели и теперь стоит задать себе новую. Боль чуть притупилась, но встать было всё ещё плохой идеей, так что стоило… стоило понять, почему на ногах порезы с засохшей корочкой, а вся кожа в синяках. На идеальной, как и всех ангелов, коже каждая царапинка без следа заживала уже через несколько часов, синяки и не появлялись. Память услужливо подкинула то, как собственная рука берет зелье, как собственный голос говорит о любви… Нет! Нет! Да, она может быть любила Малаки, но для такого безумия нужно было крайнее отчаяние. Что он мог натворить? И, что более интересно сейчас, что должна была натворить она? Рейна с запоздалым удивлением дотронулась кончиками пальцев до… кандалов? Да, кандалы, которые, видимо, и мешали ей передвигаться, обжигающие странной энергией, придавливающей к земле (или как можно назвать эту каменную поверхность?). Происходящее всё больше и больше напоминало дурной сон. Дурной настолько, что начинало подташнивать от отчаяния. — Так, — справедливо рассудив, что речь поможет собрать мысли в порядок, заговорила практикантка. — Для начала надо понять, где я. Это… не так просто. Проблема состояла в том, что глаза до сих пор с трудом могли сфокусироваться, и окружающий мир расплывался серыми пятнами. Целая вечность была потрачена на попытки оглядеться, и все они привели только к пониманию одно: каменный помост с лестницей словно парил в туманах. “РЕЙНА! Нет! Ты пожалеешь!” “Я ведь делаю это для твоего блага” — Нет, — Рейна глубоко вздохнула. — Не надо паниковать. Я выберусь. Что бы я ни сделала, нет поступка, что нельзя искупить. Нет. Времени не было, ведь в этом странном месте не менялось абсолютно ничего: туманы так же плыли, огибая вздымающиеся ввысь колонны, камень всё так же холодил тело. И всё же через каких-то три-четыре сотни тяжелых вздохов взгляд выхватил лежащий в отдалении на камне овальный кусок дерева. Перебираться к нему ползком, когда тело стонет в агонии, а крылья… о крыльях, горящих огнем, лучше не вспоминать, — пытка похуже адских. Однако на полпути до слуха донесся звук. Вой. Не хотелось бы знать, что издавало его. А ещё Рейна вспомнила. Тоска и чувство вины мешали двигаться, поэтому она с трудом, но задвинула их на задний план. А вот от смутного понимания того, где она оказалась, так просто отмахнуться не получалось. Кусок дерева был на самом деле портретом. Рама жгла пальцы, но, держа его в руках, Рейна чувствовала себя хоть немного, но лучше. Чувство было похоже на то, что появляется в момент получения новых крыльев (а живы ли ещё её старые?) — эйфория и секундное осознания собственного всемогущества. Портрет позволял дышать полной грудью, дышать нормальным воздухом Земли, а не тяжелыми туманами. Портрет позволил дерзнуть задуматься, что шанс на спасение всё ещё есть. Может быть, ангелы придут? Может, они простят её? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Любое наказание, любая цена, но не это место, не рядом с невидимыми тварями, не в кандалах, не... Нет! Она не будет умолять! Конечно, было бы неплохо получить подмогу, но унижаться ради этого перед теми, на кого она была всё ещё зла (зла в прошлой жизни, когда на ногах ещё не было кандалов, а память не походила на слипшийся и спекшийся ком) — нет уж, увольте. Обида придала Рейне сил — и она встала, покачиваясь и опираясь на собственные колени, готовая лицом к лицу встретиться тем, что завывало всё ближе и ближе. Думать было ещё больнее, чем двигаться, а вой приближался, так что делать и то, и другое, скорее всего, придется. Если она хочет выжить и всё исправить, конечно же.