***
Времени здесь не существовало. Поэтому нельзя было понять, выработал ли организм иммунитет к яду фероксов, по длине бессознательного состояния. — Пожалуйста, пожалуйста, — всхлипывала Рейна, свернувшись на ледяном камне. Укусы до сих пор нестерпимо жгло. — Я не х-хочу… пожалуйста… я не х-хочу зд-десь… прошу…. мне страшно… я не хочу умирать. Я-я-я… я должна э-это исп-исправ-вить… Мольбы и взывания к Сферам были бесполезны: они либо не могут, либо не хотят её услышать. Осознав это однажды, Рейна в ярости решила принять человеческий облик и сброситься вниз, чтобы хоть ценой смертной оболочки проверить, есть ли отсюда вообще выход. Однако превратиться не получалось, ведь Скарабей… Очнувшись здесь в странной угловатой маске, узница не придала ей особого значения: были проблемы поважнее. Но сейчас… Ощупав руками её края и примерно поняв форму, Рейна стала подозревать, куда пропал талисман и почему она не может принять земной облик. Развивать эту мысль дальше было больно — поэтому она просто смирилась. Занимательный факт: в Лимбо не было ни голода, ни жажды, ни сна, лишь только всепоглощающая усталость. Смен дня и ночи не наблюдалось, а от того посчитать, сколько она уже провела здесь, было невозможно. Может, месяц, может, пару лет, но явно не больше трех-четырех десятков: Малаки всё ещё был жив. Портрет его ни капли не изменился: всё тот же презентабельный молодой человек в костюме, с той же хитрой улыбкой на остром лице. Бледная рука в кровоподтёках сжимала раму, но ногти не оставляли на ней ни следа. — Прости меня, пожалуйста, прости. «Хоть ты и сам виноват в том, что делал со своей жизнью. — Я забрала твою душу… Хоть у меня и не было выбора, я не могла поступить иначе!» —…но, клянусь, я не хотела, чтобы всё так вышло! «А кто такого захочет?» Рейна вздохнула. Просить прощения по-настоящему и искренне не получалось. Портрет был единственной ниточкой, связывающей её с тем миром, частью которого она больше не была. Рама хранила тепло, холст имел краски — хоть и темные, но не серые, а изображение на нём… Хотелось бы верить, что Малаки действительно жив и улыбается. — Как бы я хотела с тобой поговорить, — пробормотала она. — Ты бы вряд ли понял, что с нами случилось… Но я могла бы рассказать! Я бы рассказала тебе, и мы бы придумали, как нам… как мне отсюда выбраться. А потом… на Земле я бы вернула тебе душу. Наверное, тебе непривычно без этой свободы. Рейна закрыла глаза. Очередная доза яда в ранах постепенно теряла силу, и мир не темнел у неё перед глазами. Снова навалилась безысходность. Малаки не ответит — он же там, на Земле, он человек! Он, может быть, и хочет помочь ей, но разве в его силах совершить невозможное? И снова мольбы — непонятно кому и непонятно о чём. Снова слёзы. Раскаяние. Злоба. Апатия. Будучи ангелом, Рейна редко позволяла себя подолгу валяться в рыданиях, растрачивая драгоценное время, но сейчас его было одновременно бесконечно много и крайне мало. Она даже не спала — а, значит, вместо положенных семнадцати часов бодрствовала все двадцать четыре. Фероксы не возвращались слишком долго, и причин вставать не было. Значит, можно попытаться заснуть. Вспомнить бы ещё, как это делается! В Эджитауне у неё, маленькой тогда ещё девочки, случались приступы бессонницы. Тогда ей помогали фантазии о вымышленных мирах, о собственной идеальной и успешной жизни, иногда воспоминания о прошлом. Как бы ни было тяжело вспоминать, Рейна попыталась, и вскоре разрозненные мутные картинки выстроились в уставшей голове в некое подобие воспоминаний. Память подводила и картинки ускользали, однако тогда они сверкали как никогда ярко: весенний сад, яркое солнце, Малаки и Анжели, сидящие на скамейке и счастливо улыбающиеся. Первые годы брака: тогда Анжели ещё была с ним, а Малаки был счастлив. Счастлив… Как и Рейна, следующая за своими людьми по пятам, воображая себя не то хранительницей их очага, не то защитницей, оберегающей пару от внешних напастей — всех демонов и ангелов вместе взятых. Она в очередной раз ошибалась. Однако на мгновение узница переместилась в тот сад, полный солнца, тепла и счастья… В груди поднялась волна тепла, но она не растеклась привычно по крыльям (смешно, ведь крыльев-то не было!), а сосредоточилась внутри черепа жгучей тяжестью. Это было… странно, но Рейна не боялась — боль отрезвляла и возвращала к реальности. Лиловая вспышка резанула по глазам — и ринулась вперед. Застыла бесформенным пятном — и вот уже перед ошарашенной Рейной зависло изображение, похожее на пейзаж кисти очень талантливого художника. Парижская улица в предрассветный час, запорошенные снегом крыши ласкает полоса медового солнечного света. Яркие краски заставляли привыкшие к туману глаза щуриться, но девушка приблизилась к картине. И тут же отскочила! Изображение двигалось! Ветер, пролетая над крышами, вздымал мелкую сверкающую крошку, ставня на переднем плане покачивалась, а полоса солнечного света становилась всё ярче и ярче. Приложив пальцы к губам (маска обожгла кончики ногтей, но кого это волнует?), Рейна созерцала представший перед ней мир, боясь сдвинуться с места и спугнуть подаренное ей чудо. Это точно её рук дело — но как? Крылья сгорели, крылья осыпаются с неё золотистыми перышками, она ведь даже летать не может, и ведь в прошлой жизни таких сил не было… Нечто подобное Рейна видела лишь у Амалии — миловидной изобретательницы с работы матери. Обладая невероятной фантазией, она предугадала изобретение человеческого кинематографа, за что даже заслужила похвалу Сфер. Представшее же перед Рейной чудо было в разы лучше «Кинематограф-крыльев», ведь те могли лишь показывать заранее подготовленные сценки и презентации, а это… Это больше походило на окно в мир людей. Не без опаски узница шагнула вперед — и изображение за окном приблизилось ровно на шаг! К Парижскому полудню (как непривычно снова ощущать время!) Рейна уже могла управлять окном как пожелает, приближая и отдаляя картинку, поворачивая, меняя угол наклона, проходя своим взором сквозь стены домов и даже взирая на город с высоты полета вечного! Земляне не видели «окна» — для них его просто не существовало. Но стоило проверить кое-что ещё. — Покажи мне… покажи мне Золотой Замок. Если окно не считывает её воспоминания, то оно покажет то, чего Рейна попросту не могла увидеть и неосознанно воспроизвести. На мгновение показалось, что ничего не вышло, но вот изображение подернулось серой дымкой — и перед охнувшей от неожиданности бывшей практиканткой предстала совсем другая картина. Та сила, что заставила её рухнуть сюда, не пожалела старый замок: стены всё ещё стояли на месте, испещренные сетью трещин, но стекол в пустых глазницах окон не было и в помине. Как и людей. Как и вечных. Ни во внутреннем дворе, где ветер вздымал с земли изморозь, ни в коридорах, ни в классах, мебель в которых была разбита и повалена на пол, ни в дортуарах, сохранивших следы спешных сборов. Рейна так увлеклась, жадно впитывая позабытую картину, где властвовал не только лишь серый цвет, что не сразу вспомнила, что находится не в Золотом Замке. Оставалось только одно место, ради которого она и пришла и которое боялась увидеть. Собрав волю в кулак, Рейна попросила показать ей комнату портретов. …но изображение остановилось у груды камней на выходе из дьявольских дортуаров. Дальше пути не было. — Может, это и к лучшему, — пробормотала она. — Эта комната лишь свела меня с ума… незачем туда идти. Окно захлопнулось — и снова туманы навалились тяжким грузом, а тявканье фероксов резануло по ушам. Но теперь кое-что изменилось: по-видимому, потеря крыльев не значила потери всех способностей вечной. Рейна, внезапно найдя в себе силы, подошла к ступенькам и посмотрела вниз — туда, где эти твари обосновались, выжидая время для нового набега. Будучи ангелом, нельзя позволять злости над кем-то брать верх, а уж ненавидеть небесным созданиям по природе не положено. Однако ангелом Рейна уже не была (как бы ни было больно это признавать), так что… С ладони её сорвалась шаровая молния и, развивая огромную для этого словно зависшего в бевременьи места скорость, врезалась в стаю. Раздался хор оглушительных визгов, запах горелой шерсти пронизал воздух — и мерзкие твари скрылись в туманах. Они вернутся — но едва ли скоро. В душе Рейны разгоралось мрачное торжество: больше не будет беспомощного барахтанья на полу, молитв о помощи и жалкого плача! У неё остались силы, она может дать отпор! …и не только. С появлением цели время, до этого тянувшееся, словно кисель, многократно ускорило свой бег, поэтому Рейной в попытках снова вызвать окно овладела паника. Когда есть что терять, жизнь начинает казаться чудовищно ценной. Наконец оно, подрагивая рябью помех, появилось снова, показав ей серые стены камеры. На безумный миг показалось, что ничего не получилось, и она видит всё то же Лимбо, однако вскоре глаз различил очертания стен, почти не видимые в полумраке. В камере той было лишь одно окно: узкая бойница, в которую и руку не просунешь, зарешеченная к тому же. У стены стояла кровать, а на ней, вытянув руки вдоль тела, лежал человек, укрытый бело-серой простыней. Сглотнув ком в горле, Рейна окликнула его. Малаки, в отличие от других людей, услышал и увидел её. — Рейна? — потрясенно воскликнул он, неуклюже вскакивая с кровати и обессиленно падая на колени рядом с окном. — Госпожа, я верил, что вы обязательно за мной придете и… Не слушая, узница разглядывала непойми как узнавшего её за маской человека. Малаки постарел: ненамного, но виски его заметно поседели, а лицо посерело и осунулось, сливаясь с грубой больничной сорочкой. Был ли он счастлив все эти годы, непойми кем запертый в лечебнице или тюрьме — так сразу и не определишь? Вряд ли. — Да, я пришла, — тихо проговорила Рейна, опуская глаза. — Мне жаль, что я… что я сделала с тобой. Твоя семья… мне так… мне так жаль. Если Малаки запихнули в это странное место, то что сделали с Раф? Позаботился ли о ней хоть кто-то? Или попросту отправили в сиротский приют и забыли, как забывают обо всем незначительном? В мозгу анг… бывшего ангела вспыхнули чувство вины и злоба: на себя, выдернувшую подопечного из жизни, и на тех, кто решил оставить его чуть ли не в тюрьме, чуть ли не умирать! — О чём вы? — вдруг озадаченно спросил Малаки, и все мысли резко встали. — Семья? Сколько я себя помню, я никогда не выходил за пределы этой комнаты. Простите, я не понимаю… Он не врет, а, значит, действительно не помнит. Ни Анжели, ни Раф, ни своей прошлой жизни, ни своих пороков и целей… Значит ли это… значит ли это, что он может начать всё сначала? Что она может? Глубоко вздохнув, Рейна попыталась унять предательскую дрожь в руках и, найдя в себе силы, посмотрела в глаза своему бывшему подопечному. В них не было ничего — ни мысли, ни чувства, и это её пугало. Всё было бы по-другому, знай он о том, что она сотворила, помни он о том, чего лишился. Обвини он её, было бы легче… но не лучше. План сверкнул в сознании так внезапно, что впору было испугаться. — Я должна всё исправить, — твёрдо проговорила она, не давая своему голосу сорваться. — Даже если… даже если придется обратиться не к Небесам. — Что вы имеете в виду? — озадаченно спросил Малаки. — Небеса — мой дом… бывший дом, — проговорила Рейна, опуская взгляд на свои бледные исцарапанные руки. — Пока я не попала сюда, я была ангелом, и я думала, что меня простят… что мне помогут. Я ошиблась. Они никогда не простят меня. И помощь… никогда. Возможно, за ней сейчас наблюдают. До открытия окна она бы ни за что не призналась бы в этом даже самой себе: без связи со внешним миром, без единой ниточки надежды она бы просто не вынесла правды. А сейчас есть мизерный — но шанс. Пусть и Малаки знать о нём пока не обязательно. — Чем мне помочь вам, миледи? Он всё же сохранил разум, не стал безжизненной куклой, какой она увидела его в последние мгновения перед тем, как… перед тем как потерять сознание чтобы очнуться по эту сторону. У Малаки не было свободы воли, но разве он страдает без неё? Разве… Рейна оборвала свои мысли: даже Низшие сферы не приемлют таких идей, да и не знает она достаточно, чтобы утверждать, что с Малаки всё хорошо. Хоть и всем сердцем в это верит. — Постарайся дождаться, пока у меня что-то да получится.***
Подземная лаборатория была освещена лишь магическим огнем, и даже в его свете лицо дьяволицы казалось мертвенно-бледным. Она совсем не изменилась со времени их последней встречи: растрепанные темные волосы собраны сзади, бледно-желтые чуть раскосые глаза смотрят тяжело, недоверчиво. Как только взгляд этот не заставил окно схлопнуться само собой? — Значит, вот оно как, — проговорила она, не скрывая удивления. — Ты совершила кощунство, ты пала в Лимбо, ты стала нейтралом. Ты хочешь моей помощи. Рейна кивнула, опустив голову. Окно в Серный город открылось спустя вечность попыток. Пришлось долгое время следить за Парижем, чтобы найти выход к дьявольскому парому. Сами дьяволы, в отличие от Малаки, окна не замечали, покуда Рейна не показывалась им сама. Возможность управлять окнами была проверена у первого попавшегося дьявольского бара: жаль только, что стирать мысли она больше не умела. Переместить окно в дом Селены получилось почти сразу же: Рейна на удивление хорошо помнила единственного демона, с кем она общалась и кому ещё не успела навредить. Искать Зебеля она и не пробовала, прекрасно понимая, что бывший противник не захочет не то что помогать — он её и слушать-то не станет!. Заговорить с дьяволицей было непросто. Она общалась с ней всего два месяца — недолго, совсем недолго, но достаточно для того, чтобы вспоминать. Селена не доложила Сферам о том, что Рейна изменяла память смертной для очередной своей попытки привести Малаки к свету, а Рейна никому не сказала о том, что знает историю её сестры, совершившей кощунство несколько веков назад. Может, это молчание стало одной из причин того, что однажды ангелу было суждено потерять голову и попасть сюда. Как знать. Однако дьяволица, оправившись от шока, всё же выслушала её и теперь стояла посреди своей лаборатории в глубокой задумчивости. На Земле одежда Селены чаще была прожжена и чем-то заляпана, да и сама ткань могла быть и желтой, и темно-зеленой, и даже белой. Сейчас же, находясь в сердце Преисподней, пусть и у себя дома, дьяволица была облачена в глухое черное платье, не сковывающее движений, но и не открывающее ни одного лишнего участка кожи. Почему-то именно это врезалось в память кусающей в мучительном ожидании губы Рейны. — Селена, я… — Ты хочешь, чтобы я попросила Низшие Сферы принять тебя в наши ряды, не так ли? — тихо проговорила она. — Это мой единственный шанс! — В этом нет сомнений. Но, — дьяволица сложила руки на груди, — я не уверена, что у тебя выйдет. Лучше бы она кричала ли смеялась над ней! Каждое слово, сказанное таким спокойным голосом, словно отталкивало Рейну глубже в Лимбо, заставляло нервничать и паниковать. — Я нарушила свободу воли! Я лишила смертного души! Это недостаточно кощунственно?! На бледном лице Селены появилась бледная тень усмешки. — Я даже вижу, какой смертный грех расколол твой нимб. Знакомо. Ты поверила в то, что знаешь, как лучше, ты наплевала на древние законы, ты была ослеплена гордыней… — Я не… — Но ты не сможешь стать одной из нас. — Кто это сказал? — Низшие сферы. Наступило молчание. Рейна дышала тяжело, точно пробежала расстояние от Парижа до побережья на собственных ногах. Селена тем временем, спокойная, точно удав, покосилась на разлинованный лист на своём рабочем столе, в котором смутно угадывался календарь. — Ты находишься в Лимбо уже больше пяти земных лет, Рейна. За это время Сферы давно рассмотрели вопрос о твоём принятии, они бы, может, и взяли бы тебя — покушение ангела на мировые устои взбудоражило всё Подземелье! Но вмешались Высшие Сферы. Ледяные руки бывшего ангела сжались в кулаки, сердце точно замерло. — Законы мироздания таковы, что дьяволы и ангелы всегда находятся в равных условиях, — продолжала Селена. — Ты это знаешь. На каждого младенца в наших семьях приходится младенец на Небесах. Конечно, тут не обходится без несчастных случаев и исключительных ситуаций, однако всякий раз, когда ангел совершал грехопадение, его сразу же брали к себе дьяволы, а на Небесах рождался новый ребенок. Всё просто. Эта система была известна всем. — Когда было разбирательство, Высшие заявили, что внезапно приняли в свои ряды человека, даровав ему твои крылья. Это перечеркнуло любую возможность участия Низших. — Что? Я ничего не понимаю! — Будто мы понимаем! — дьяволица раздраженно взмахнула руками. — Вся гильдия алхимиков, весь город говорил об этом случае, выживший из ума отставной генерал предложил идти из-за этого на Небо с войной, но потом всё как-то само собой улеглось. Мы не склонны долго думать о судьбах других, знаешь ли. — Нет… нет никакой надежды? Селена развела руками. — Только бежать самой. Другого выхода я для тебя, ныне нейтрала, не вижу. К горлу подкатывал огромный свербящий ком. Рейна не хотела разрыдаться при дьяволе, она не хотела показать ей, смотрящей на ситуацию спокойно, точно в книге читая, свою слабость. — От-отсюда невозможно бежать! Либо этот разговор утомил Селену, либо глаза бывшего ангела уже безнадежно застлала пелена, но уголок губ дьявольского алхимика дернулся. Точно она считала всю эту ситуацию бессмысленным сном, который порядком ей поднадоел. — Ничем не могу помочь. Не отвечая, Рейна захлопнула окно и рухнула на каменный пол, закрывая голову руками. «А что ты ждала, Рейна? На что надеялась?» Слезы текли из затуманенных глаз по лицу, навеки скрытому маской. Рейна не могла дотронуться до собственной кожи, но слезы, похоже, беспощадно жгли кожу. И это, к сожалению, не было метафорой. Сейчас, как никогда раньше, хотелось одного: проснуться в своей постели и понять, что всего этого не было.***
И всё вернулось на круги своя: без надежды и цели время снова стало течь густым мерзким киселем, даже фероксы появлялись лишь изредка. В какой-то момент Рейне стала настолько безразлична окружающая действительность, что она перестала отпугивать их молниями. Твари же, что странно, не нападали, толкаясь в нескольких метрах у неё за спиной: похоже, им тоже осточертели вечные туманы Лимбо, хотелось взглянуть хоть на что-то живое. Рейне было всё равно, есть ли у неё за спиной фероксы или нет. Всё внимание нейтрала (привыкнуть так себя называть было делом не пяти минут, но даже мысленно оговариваться на слове «ангел» было невыносимо больно) было приковано к окнам. Теперь их было несколько: два-три, иногда четыре окошка показывали мир людей с разных точек, не давая заскучать или устать. Одно из них показывало мирные кварталы Лондона, второе — какое-то Африканское племя, разговаривающее на одном из немногих неизвестных Рейне наречии, третье приоткрывала для узницы семейную жизнь немецких работяг, четвертое до поры до времени давало возможность наблюдать за улочками Петербурга, но с тех пор, как там была расстреляна толпа простых людей, оно было решительно захлопнуто. Словом, скучать не приходилось. К Франции и Италии Рейна даже не приближалась, и дело было даже не в том, что больше окон она открыть не могла, боясь иссушить запас своих сил и на десятилетия потерять возможность жить… пусть и чужой жизнью. Намеренно не следя за временем, анг… нейтрал малодушно надеялась, что Малаки успеет умереть от старости и не будут больше до неё доноситься его мольбы к «госпоже» забрать его из «этого мерзкого места». До поры до времени она уверилась в своем полнейшем бессилии помочь тому, ради которого сюда попала. Новое потрясение произошло тогда, когда на крышах двух европейских городов вот-вот должны были появиться первые росчерки лучей весеннего солнца. Фероксы, которым, быть может, уже наскучило безмолвное наблюдение за людьми, решили напомнить узнице, кого она должна если не ненавидеть, так хотя бы бояться. Но, как бы это ни было для них обидным, Рейна давно перестала обращать внимания на рычание за своей спиной. Тогда один из них — по-видимому, вожак — прыгнул на её едва прикрытое изрезанной рубашкой плечо. Взвизгнув от неожиданности, Рейна завалилась на бок, зарычала не хуже твари, вцепилась в загривок — и швырнула куда подальше. На пути визжащей в полете мартышки встало окно в Лондон… и вдруг ферокса не стало. Он исчез, не отскочив от поверхности окна, не пролетев сквозь него, как это случилось с пальцами нейтрала. Переведя дыхание и зажимая левой рукой пострадавшее плечо, Рейна подползла к картинке и, наклонив её, не поверила своим глазам: внизу, в груде серой черепицы, выпучив алые глаза, бесновалась лимбийская тварь! — Не может… Собственные пальцы всё ещё не могли выйти за грань, для узницы окно оставалось недосягаемым, однако… Фероксы ничему не научились, так что даже пошатывающейся от слабости Рейне не составило труда резким движением схватить первую попавшуюся тварь за шкирку — и швырнуть навстречу земному рассвету. Уродливые мартышки сквозь окно с легкостью попадали на другую сторону. Значит ли это…***
Покой психлечебницы, нарушаемый лишь мерным тиканьем часов в сестринской, разорвал панический вопль. — Го-го-господин! Пациент исчез! Главный врач, кряхтя, покинул своё кресло и устало последовал за бледным, как смерть, санитаром. С лёгким удивлением отметил, что тот привел его именно к этой палате: лежащий тут уже почти десять лет мужчина никогда не подавал особых признаков жизни — растение растением! А тут — пустая койка! Однако, быть может, его разум просто находился в долгой спячке, а, пробудившись, поспешил покинуть лечебницу. Всякое бывает. — Сбежал, — лекарь пожал плечами. — Поищите его, но без фанатизма. — Нет! — взбудараженно вскричал санитар. — Исчез! В его палате в окно не пролезешь, дверь закрыта — ни следа взлома… И верно — чудо. Чудо, легко объясняемое небрежностью санитаров и вечнопьяным охранником. Главный лекарь лишь махнул рукой, возвращаясь в свой кабинет. Всё равно этим чудаком уже лет семь — с момента поступления сюда, не интересовался ни один даже самый дальний родственник. Искать его попросту никто не придет. Ну и отлично — одной проблемой меньше.