Город Света

- Форт стягивает силы, - замечает Лекса, когда из распахнутых створок дверей Города длинной вереницей тянется последний из караванов, охраняемый хмурыми и неразговорчивыми патрульными, вооруженными от амулетов Братства – единственного стоящего ордена Форта, до новеньких начищенных автоматов, блестящих на февральском холодном солнце. Тощие и злые торгаши, недовольные введенным запретом на продажу талисманов и прочей колдовской херни, которую и на местных рынках можно приобрести раза в два дешевле, изо всех сил стегали своих таких же тощих лошадей, с трудом тянущих тяжелые, доверху наполненные обозы по хрустящему снегу; патрульные как-то очень уж напряженно всматривались в защищенные пуленепробиваемым стеклом окна форпоста. Ее это не слишком волнует. Лексу к войне готовили с детства – ну и что, что мир другой и война другая, суть от этого не меняется. Люди убивают людей, чтобы достичь собственных целей, война – то, чем Лекса жила долгое время. Она знает, что Аня думает так же, потому что Аня – такая же, на счету Ани достаточно много смертей, чтобы перестать волноваться и сомневаться. Она тянется к оставленной на столе пачке, с сожалением понимая, что начала курить чаще, чем когда-либо, но понимание не останавливает ее – сейчас особенно сильно хочется ощутить едкий горький дым в легких и горечь на языке. Может, война и не волнует ее, как и смерть, но радоваться этому она не умеет и не собирается учиться. Война – необходимость. Не удовольствие. - Скоро начнутся учения, - Аня выныривает из-за угла со стаканчиком кофе в руках, и синяки под ее глазами отчетливо дают понять о ее внутреннем состоянии. Скука – вот, что съедает их заживо, и они обе, кажется, уже готовы убивать, лишь бы избавиться от этого уничтожающего изнутри чувства обыденности и бесполезности. Они – не бумажные клерки, они – воины. Воины не должны сидеть за компьютерами, печатая паспорта для тех, кого приводят дозорные; воины должны воевать. – Готова? Вуд тихо хмыкает в ответ: - Разве я похожа на человека, которому нужны учения? - О, нет, - ее бывшая наставница растягивает потрескавшиеся губы в насмешливой улыбке, - ты похожа на человека, которого надо поставить на место. Они молчат еще какое-то время: Лекса торопливо прикуривает сигарету, тут же глубоко затягиваясь, Аня без особого интереса листает свежую газету, принесенную Эдвардом Лоу еще утром. Нед – плохой парень, как и все их знакомые, и его внешность говорит сама за себя – пронзительные голубые глаза, страшный шрам от брови до середины щеки, перекосивший его правильное лицо. Он о себе рассказывать не любит, но вскользь упоминает, что был пиратом и погиб не самой храброй смертью. Потом он обычно смеется. «Пираты не бывают храбрыми. Я знал только трех таких. Храбрые не живут долго». Лексе нравится думать, что она умерла, потому что была храброй, но от правды в Городе не спрячешься, так что она перестает пытаться это сделать почти сразу же. Максимум, что она позволяет себе, - пару часов помечтать, когда не спится, помечтать о собственном героизме и о Кларк, о том, как Кларк смотрит на нее, о том, как Кларк улыбается ей. Мир и в половину не такой красивый, когда небесная девочка не улыбается, думается Вуд, и она вспоминает ее с затаенной тоской. Лексе снятся кошмары: в них она убивает девушку в маске, а когда срывает ту – видит лицо Гриффин, но глаза у нее почему-то не голубые, а карие и жестокие – такие, как у Луны. Смерть, оказывается, не избавляет от мук совести. Смерть, оказывается, совесть пробуждает. - Все еще злишься? – она поднимает голову, встречаясь взглядом со светловолосой, но та лишь неопределенно качает головой, отхлебывая горячий кофе. Лекса смотрит, как женщина, понимающая ее лучше других, морщит губы, сглатывая, и пытается вспомнить, когда вообще на Земле они говорили вот так просто. Она прекрасно помнит, как Аня злится, как Аня хвалит Луну, как Аня просит их обеих не быть идиотками, как Аня застает их в одной кровати, как Аня срывается каждый раз, когда видит ее и Костию. Но так – не помнит. Она думает, что почти не почувствовала боли, когда ее наставница умерла, и что никогда не знала ее достаточно хорошо. Это их шанс все исправить. Это ее шанс. *** Поздно вечером, где-то в одиннадцать, к ним в комнату заваливается уставший Лоу, зло сверкающий глазами и извергающий проклятия словно дракон, вместо огня у которого – мат. Он размахивает руками с такой бешенной амплитудой, что Лексе кажется, будто тот собирается снести кому-то из них голову, но мужчина только брызжет слюной и кривится всякий раз, когда видит осколки стекла у автомата с едой. Куртка на нем расстегнута до середины, и майка под ней выглядит отвратительно мятой и грязной, но пахнет от Неда только сигаретным дымом и жвачкой. Странный запах забивает Лексе нос, когда он наклоняется к ее лицу и тщательно произносит по слогам: - Какая тупая сволота забыла закрыть ворота? - Что прости? – подает голос Аня, поднимая голову от стола, заваленного копиями паспортов, пока Вуд пытается сообразить ответ, и Лоу снова рычит, едва не заезжая широкой ладонью ей по шее: - Я сказал: какая тупая… - Мы слышали, спасибо, - она отталкивает его рукой, заставляя сделать шаг назад, и взволнованно смотрит в запотевшее окно, но ничего нового не видит. Спасибо хоть на том, что сегодня не идет снег, потому что Лексу уже конкретно заебывает идти до дома, не видя ничего в паре шагов от себя. Ее инстинкт самосохранения просто-напросто не справляется с такими перегрузками, если он у нее вообще остался после конклава и всего того дерьма, вылитого ими с Найей друг на друга. Ей вдруг становится интересно, спит ли ледяная по ночам. Видит ли тех, кто умер за нее? Видит ли тех, кого предала? Лекса, например, видит: отрубленную голову Костии, дрожащий подбородок Луны, косу Ани в своих руках, кровь Густуса на своем мече, разбитую Кларк у горы Везер. Она видит каждую чертову ночь, как Кос просит ее не ссориться с ледяными, чтобы на следующий день услышать из ее же уст о развязанной войне. Она видит каждую ночь Луну, стоящую над ней с широко расставленными ногами в боевой стойке и с гордой улыбкой на лице, слышит ее насмешливое: «Хватит падать, Лекс», целует ее в щеку и в губы, чтобы вечером назвать трусливой псиной только потому, что та отказалась ее убивать. Она знает, что была несправедлива, она знает, что Луна не стала Командующей не только из-за нее, но из-за собственной вспыльчивости и жестокости, она знает, что Луна мстила бы за каждое слово, сказанное ей наперекор, но, может быть, Луна не стала бы предавать свой народ ради девушки. Она каждую ночь видит Аню, уходящую с войском с данным ею же напутствием: «Не возвращайся, если не справишься. Мне не нужны слабые». Она видит умирающего Густуса… Она видит Кларк. Кларк не плачет. Кларк смотрит ей вслед взглядом человека, которому разбил сердце тот, кому она с таким усилием доверилась. - Мы закрывали ворота, - ровным тоном говорит Аня, не собираясь связываться с разъяренным Лоу, и тот ядовито тычет пальцем куда-то в окно: - Тогда какого, блять, хрена они открыты? - А какого, блять, хрена ты их не закроешь? – точно так же парирует Лекса, и Нед захлебывается яростью, срываясь с места и выбивая пластиковый стаканчик из рук светловолосой, и кофе проливается ей на брюки. Ане, похоже, нравились эти брюки, потому что в следующий же момент у Вуд на глазах вместо одного огнедышащего дракона по комнате кружат уже сразу два – и оба выглядят так, будто запросто порвут друг другу глотку. Это, на самом деле, довольно эстетично: Лоу, которого не портит даже шрам, и скуластая загорелая Аня, пылающая праведным гневом. Она бы с удовольствием посмотрела на их бой, но… Они все еще работают вместе. И кто-то же открыл эти чертовы ворота. Она вскакивает с кресла, одним прыжком сбивая Неда с ног и принимая удар Ани в плечо, тут же подныривая и оказываясь у двери. Стальной засов заедает при попытке открыть, и Лекса обещает себе сказать об этом Найе, чтобы та с высоты своих возможностей распорядилась починить им двери, но сейчас, в общем-то, не до Найи и не до проблем с дверью. Она вышибает ее с ноги, чувствуя, как болезненно пружинит ботинок, и вываливается на лестницу, хватаясь ладонями за перила и по инерции перебрасывая тело через них. Дерьмо, им стоило меньше болтать, потому что если Эдвард прав – а Эдвард почти наверняка прав, то какая-то тварь влезла на территорию форпоста. Другое дело, что уйти этот кто-то все равно не сможет – ворота, ведущие из форпоста к Городу, защищены огненными рунами. Действие их Лекса представляет довольно слабо – она и видела-то их в рабочем состоянии всего пару раз: вспышка, стена огня, жар и обгорелые трупы. Руны – затратное дело, ставить их могут только очень и очень сильные маги, которых в Городе куда меньше, чем в Форте. Город – обитель церковников, егерей и рейнджеров, магов здесь почти нет – Лекса помнит только, как пара закутанных в необъятные балахоны молодых парней устанавливали эти самые руны. Ну и на входе в Город всех приезжих сканирует местный шаман. На этом все знания Вуд о магах заканчиваются. Она выбегает на улицу, тут же съеживаясь от дикого холода, и быстро осматривается, придерживая рукой купленный недели четыре назад арбалет. Пистолет или автомат был бы куда действеннее, но казенные им выдавать перестали, а с арбалетом Лекса справляется достаточно хорошо для человека, всю жизнь обращавшегося с мечом. Может, в этом мире она и далеко не лучший солдат, может, она далеко не лучший стратег и вообще ничего не добилась, кроме вступления в ряды егерей, чем может редкий человек похвастаться, но она – все еще она. Двор пуст. В углу все так же стоит машина дозорных, в которой терпеливо ждет едва знакомый ей парень, ворота закрыты с обеих сторон, и на миг Лексе кажется, что Лоу просто опять перепил и бредит. С ним это бывает часто, на самом-то деле, но буквально через пару секунд до нее доходит: не гудит напряжение на сетке, натянутой вдоль периметра Города. Тишина бывает спокойной, да, но эта тишина заставляет ее подобраться, словно перед прыжком, и оглядеться еще раз. Ниче… - Ложись! – кричит ей Аня изо всех сил, перепрыгивая через порог и вскидывая пистолет, когда прямо перед Лексой точным прыжком выныривает из сугроба высокая тощая фигура. Она только-только заваливается на бок, готовясь упасть на ладони и перекатиться, но человек оказывается невероятно быстр – и мощный удар врезается Лексе под ребра. И сила его такова, что Вуд отлетает в сторону, отчаянно пытаясь сгруппироваться, но земля встречает ее болезненным приветствием прямо в челюсть. А потом, когда у нее наконец появляется возможность вдохнуть, оказывается, что на дворе так и воняет кровью. И прямо на нее смотрит оторванная голова парня, утром вернувшегося из дозора, по имени Хан. У него вчера был день рождения. Она ошеломленно смотрит на торчащие осколки костей, на окровавленные неровные лоскуты кожи, на торчащий из горла язык, и ей впервые хочется блевать от вида смерти. Дело не в том, насколько ужасно зрелище, она видела и пострашнее, а в том, что это физически не смог бы сделать человек; и осознание доходит до нее чертовски медленно: это и не делал человек. Лекса чуть ли не выворачивается наизнанку, вскакивая и стреляя из арбалета с бедра в неясную фигуру, мечущуюся зверем вокруг побледневшего Лоу, в руках которого танцует длинный изогнутый ятаган с серебряной окантовкой. Слава богам, хоть у кого-то хватает мозгов улучшить свое оружие, потому что болты у Вуд за пазухой все до одного – обычные. От таких у нечисти даже мигрени не будет, но так можно хоть как-то отвлечь внимание, поэтому она быстро прячется за сугроб, с трудом дыша. Челюсть саднит, и теплая струйка крови стекает по подбородку. Страха нет, но волнение кружит ей голову вместе с боевым адреналином. Дерьмо. Она перезаряжает арбалет, оттягивая тугую тетиву, и выглядывает из-за сугроба, прижимаясь щекой к холодному снегу: Лоу все еще стоит, напряженно вглядываясь куда-то в темноту навеса, Аня тихо шипит, постоянно встряхивая рукой, и кровь с ее запястья стекает на белую землю. Что-то мелькает смутным движением, и они со светловолосой синхронно стреляют – та, видно, успевает взять серебряные пули, потому что некто в темноте взвывает диким стоном, а потом бросается на стоящую совсем близко женщину. Серебро причиняет существу ощутимую боль, движения его замедляются с каждой секундой, но Вуд все еще не уверена, что это им поможет. Оторванная голова Хана смотрит ей в спину с удивлением в выпученных темных глазах. Лоу не успеет перебежать через весь двор, они все это знают, и Аня сдерживает сильные удары уже ослабевающим блоком из сомкнутых рук, но надолго ее не хватит. Отчаяние бьется у Лексы в груди, когда она перелетает через сугроб, вытягивая руку в сторону Неда, и тот броском отправляет ятаган в ее сторону. Если он промахнется – ей снесет голову, если она не подстроится – ей отрубит руку, но Вуд с мечами на ты, поэтому в протянутую ладонь болезненно врезается витая рукоять, и она сжимает ее, скользя на подмерзшем льду и опускаясь на колени по инерции. Ятаган в ее руке свистит, разрезая ветер, и со странным звуком, будто ударяясь о дерево, перерубает сухожилия. Вампир удивленно и как-то очень испуганно воет, оборачиваясь, и Аня выходит из блока, перехватывая его шею узкой ладонью и оттягивая его на себя, пока Вуд встает, оскальзываясь, чтобы точным ударом вскрыть существу глотку серебряным мечом, а потом воткнуть его прямо в сердце. Водянистые, почти белые глаза смотрят на нее с таким неземным удивлением, что Лексе даже хочется засмеяться от отката пережитого, но вместо этого она просто вытаскивает меч Неда из мгновенно окаменевшего трупа и вытирает лезвие о чужую одежду. Они с Аней молча вглядываются друг в друга, пока Лоу вызывает подмогу. - Это молодой, - охрипшим голосом замечает светловолосая, и синяк на ее скуле наливается цветом с каждой секундой. – Знаешь, что это значит? Лекса кивает. Форт может не волноваться. Целый погост придет сюда, и что делать с толпой разъяренных, жаждущих крови, вампиров, она пока не знает. *** - Ты меня не знаешь, - заносчиво произносит Костия, глядя Лексе в лицо, и ей, вымотанной бесконечным днем, боем и парой смертей, совсем не хочется спорить. Они действительно друг друга совсем не знают - и узнавать давно уже не желают, вот только Кос этого до сих пор не может понять, Кос почему-то кажется, будто Лекса виновата во всех ее бедах. Кос несчастна, потому что ей давно уже стоило отпустить все произошедшее с ними дерьмо. Ей дали второй шанс, а она так бездарно его отвергает. - И никогда не знала! Вуд выдыхает, с раздражением потирая вспотевшие виски и мечтая просто поспать пару часов без кошмаров, но бывшая, вероятно, считает это сожалением, потому что выдает очередную гневную тираду. Они, блять, даже не слушают друг друга: Лекса отгораживается от реальности стеной сегодняшних воспоминаний с окровавленной головой Хана и торчащими из его шеи ошметками кожи и языка. Это как-то сбивает настрой. - Мне не до тебя, - невежливо перебивает она все еще тараторящую обвинения блондинку, без всякого сожаления выпроваживая ее за дверь и искренне надеясь, что девушке хватит мозгов не устраивать концерты в своей квартире. Костия возмущенно барабанит по обшитому кожей листу двери, но быстро устает - и стук тяжелых ботинок о ступеньки оповещает весь этаж, что девушка ушла к себе. Лекса ждет еще немного, а потом без сил валится на мягкий диван, подтягивая под голову подушку и вслушиваясь в мерный шаг рейнджеров под окном. О, рейнджеры любили так делать: показательно пройтись, сделать вид, что закон под их охраной, помахать руками церковникам из Ордена Инквизиторов, наблюдающим за ними из бойниц высокого здания-крепости. Но проблема в том, что толку от них было немного, они и против вервольфа бы не справились вдесятером; но егерей-то - раз-два и обчелся. И рейнджеры тем более не справятся с целой стаей вампиров, потому что даже трое егерей, пусть и не слишком готовых к нападению, едва справились с совсем еще мелким вампиром, оторвавшимся от остальных в погоне за славой и едой. Рейнджеры ровным строем уходили в леса. На смерть. Она закрывает глаза, надеясь прогнать из-под век образ погибшего Хана, но выходит хреново. Хочется выпить чего покрепче, заснуть и отдохнуть от всего этого, да вот только у Лексы никак не получается расслабиться: над ней тенью нависает одиночество. Ей кажется, что она может даже коснуться его рукой, потрогать, настолько оно становится осязаемым, ощутимым, настолько она с ним свыклась. Кларк смогла вытянуть ее из этого, но Кларк жива, Кларк на Земле, Кларк… Может, Кларк о ней уже и не вспоминает, у нее же нет столько времени, чтобы предаваться тоске. Кларк спасает своих людей, не заслуживших спасения. Лекса почему-то думает, что Кларк, на самом деле, не заслужила спасения тоже. *** - ал'Ланкарра, - стонет Аня, когда Тиа входит в нее двумя пальцами, чувствуя, как обхватывают их тугие влажные мышцы. Пульс бьется где-то в ушах, и она нервно облизывает губы, подаваясь вперед и чуть сгибая пальцы, надавливая основанием ладони на открывшийся твердый клитор - и женщина под ней едва ли не взвизгивает, удивительно открытая. От ее беззащитности щемит сердце, и Тиф так отчаянно старается прогнать это чувство собственной слабости, вбивая Аню в подушки, что та давится стонами. Аня влажная и горячая. Аня пахнет сексом. Тиа наклоняет голову, прикусывая напряженный коричневый сосок и оттягивая его на себя, доводя светловолосую до грани острой боли, а потом одним рывком переворачивает ту на живот, тут же наваливаясь сверху. Когда не видно лица - проще. Она кусает Аню чуть выше лопаток, так сильно, что след от зубов белеет, прежде чем налиться алым. - Ты, блять, моя, - рвано и хрипло шепчет она ей в покрасневшее ухо, прихватывая зубами мочку и обводя ее языком. - Повтори. Чья ты? Тиа по природе своей собственник. Ей хочется брать все и делать своим. Эту женщину - особенно сильно. Аня всхлипывает, выгибаясь дугой, и затылок, пахнущий ее шампунем, едва не попадает Тиф по носу, но со словами справляется через силу: - Твоя. Тиа отпускает ее шею, все еще входя пальцами в лоно, но второй ладонью звонко хлопает по отставленной загорелой заднице. Секс редко бывает красивым, но все, что делает Аня, красиво. И ал'Ланкарра не знает, как перестать злиться из-за того, что светловолосая наверняка стонала так под кем-то другим. От этой мысли хочется сделать Ане больно. Она бьет еще раз, с садистским удовольствием глядя, как вздрагивают от удара мускулистые женские бедра, как алеет на ровной смуглой коже отпечаток ее ладони, а потом ведет указательным пальцем от копчика вниз, между ягодиц, слегка надавливая на тугое колечко мышц. Аня под ней вздрагивает еще раз и замирает, напрягаясь, но Тиа не собирается входить в нее сейчас так, лишь напоминает о том, что если захочет - может взять всегда. Как угодно. Она может взять Аню по-собачьи, может взять ее прямо на улице, на площади, на глазах у всех, она может трахнуть ее, приставив дуло пистолета к виску. Их секс не бывает нежным. Им этого не нужно. Она поглаживает сфинктер пальцем, и рот ее наполняется слюной при виде того, как краснеет от смущения загорелая шея. Боже. Вам когда-нибудь срывало крышу от того, насколько безоговорочно вам доверяют, зная, что как раз вам доверять и не стоит? Тиа срывает. Конкретно. Она давит чуть сильнее, позволяя кончику пальца преодолеть сопротивление тугих мышц и войти - сначала ненамного, потом - до первой фаланги. Но Аня так сильно напряжена, что даже от такого проникновения ей будет больно, - и Тиа выходит, успокаивающе целуя ее в выступающий позвонок у шеи. Создатель, она так много чувствует к этой женщине, что это просто разрывает ее изнутри. - Все в порядке, - зачем-то шепчет она, никогда раньше не пытавшаяся успокоить испуганных ее жестокостью любовниц. - Я не трону тебя, пока ты сама этого не захочешь. Аня хрипло выдыхает, комкая простынь в ладонях, и Тиа выходит из нее и другой ладонью, подхватывая ее под бедра и заставляя подняться чуть повыше и раздвинуть ноги. Ей не нравится касаться любовниц языком - это мерзко и противно для нее, но сейчас перед ней Аня, от Ани так сильно пахнет желанием, что не коснуться ее Тиа не может. Поэтому она осторожно дотрагивается кончиком языка до влажных темных складок, спускаясь к узкому входу и дразня его быстрыми движениями. Вкус почему-то противным не кажется, и ее не тянет вытереть лицо от ощущения вязкой влаги на губах. Ал'Ланкарра распрямляет язык, проводя им по клитору, и бедра Ани дергаются так сильно, что женщина едва не падает. Она такая беззащитная. Такая ...красивая. И Аня ей доверяет. Хватает всего пары движений, чтобы бедра светловолосой начали бесконтрольно подергиваться, а мышцы - сжиматься, и Тиа быстрым движением перемещается вверх, обнимая свою любовницу за талию и осторожно поглаживая гладкую кожу лобка, пока Аня тихо дышит куда-то в подушки, подрагивая от пережитого оргазма. Они лежат так еще долго, до того момента, пока светловолосая не переворачивается набок, устраиваясь лицом к ней. Вот почему люди развязывали войну ради своих женщин, думается Тиф, когда уставшая сероглазая поглаживает кончиками пальцев ее ключицы. Она уничтожила полмира за Ретара, но за Аню, кажется ей, она бы уничтожила мир полностью. Ладонь Тиа покоится на сильном теплом плече, и свободной рукой она обводит поблекшую от времени татуировку на лобке женщины: "Тебе понравится". Это не первый их секс, нет, но сейчас она впервые отчетливо понимает, что это больше никак нельзя представить как игру. Игры не заставляют сердце ныть от волнения. Аня приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, и Тиф со страхом в своей проклятой душе надеется, что та скажет какую-нибудь сопливую глупость, которую Тиа сможет с легкостью высмеять, но... Аня не говорит сопливую глупость, Аня говорит то, от чего у Тиа перехватывает дыхание: - В твоем мире за тобой шли, потому что верили в твою силу. Я... - она замирает, с каким-то необъяснимым чувством вглядываясь в карие глаза Проклятой. - Я не видела твоей силы, но я бы пошла на смерть ради тебя, потому что я в тебя верю.