Фавориты луны

— Ты видел когда-нибудь своих жертв? — Знаешь, не нравились мне никогда эти слова. Жертвы? Не будь так мелодраматичен. Взгляни сюда. Скажи, ты действительно почувствуешь жалость, если одна из этих точек на карте перестанет двигаться навсегда? Фильм «Третий человек» День выдался такой, словно ребенок раскрасил его мелками. Ясный, броский, чистый. Холодный день ранней весны, еще не выбравшейся из зимних пелен, но уже почуявшей, что планета повернула свои бока по орбитальной плоскости. Шерлок встречал смену времен года исполнением Вивальди в каждый первый день нового сезона, тасуя двенадцать скрипичных концертов, словно колоду, выбирая разные, но всегда не совпадающие с тем, что объявляли календарные страницы. «Presto, tempo impetuoso d’estate. Летняя гроза» — первого декабря. «Allegro non molto» — первого июня. Люди переодевались в шорты и майки, рвались на побережье, чтобы опустить ноги по щиколотки в слабо голубеющую, пока не прогревшуюся воду, росли продажи мороженого и прохладительных напитков, а его смычок декламировал строчки из вьюжного сонета: «Как сладко в уюте, тепле и тиши От злой непогоды укрыться зимою. Камина огонь, полусна миражи. И души замерзшие полны покоя…» Шерлок был штормом, поднимающимся против любых устоев. Возможно, если бы употребление наркотиков закрепили бы законодательно как обязанность граждан, он наконец перестал бы их принимать. Возможно, подумывал Майкрофт, именно это и следует сделать. Его брат был rubato — свободное исполнение без точного соблюдения темпа, он был allegro, и presto, и con moto, и agitato. Он становился furioso и con fuoco, грозой всего подземного лондонского мира от бестолковых дилетантов, способных лишь на жалкие неорганизованные преступления, до работавших по расписанию серийных убийц и непредсказуемых каннибалов, подчиняющихся только своим гастрономическим вкусам, и не было на земле той силы, что ни разбилась бы волной об этот утес. А потом он поворачивался по орбитальной плоскости и становился abbandono с летаргическими глазами и languido с опустошенным ртом и едва карабкающимся из него замедленным голосом, но не на миг не останавливающимися мыслями, и это было движение по кругу, установившийся неменяющийся цикл, вечная смена его личных времен года без предварения равноденствий. Его душа страдала астеническим синдромом, а главным симптомом, причиной и исходом болезни была скука. Шерлок ощущал ее присутствие, когда она только стояла на подступах, маячила смутной тенью на задворках сознания. Он становился раздражительнее в предчувствии ее появления, ждал ее и боялся, ждал так настороженно и долго, что встречал уже в доме, где зеркала были затянуты траурным крепом, а в гостиной лежал готовый покойник. Последний из темпов исполнения — funebre. Берите и уносите. Джеймс Мориарти, насколько успел понять его Майкрофт Холмс, мучился от той же болезни. Разница состояла в том, что он не складывал смиренно руки на груди, сдаваясь меланхолии, и не ложился добровольно в гроб. Его мелодия — бравурное осеннее «Allegro, la Caccia. Охота»: «Шумит крестьянский праздник урожая. Веселье, смех, задорных песен звон!» Только мажорные аккорды. Только бешеные пляски. Только аnimato, и con passione, и grandioso, и leggierissimo — легче легкого и ловчее ловчего. И обязательный финал концерта: «Испуганный ужасным гамом, Израненный, слабеющий беглец От псов терзающих бежит упрямо, Но чаще погибает, наконец». Элемент погибели обязателен. Иначе не будет достаточно «весело». Они столкнулись у входа в здание, как одноклассники, не сговариваясь, сбежавшие с урока, чтобы пойти в кино. Сиреневая рубашка Мориарти выделялась даже на солнечной улице, успевшей сбросить тусклую чешую зимней хмари. — Так-так-так, — сказал он, и Майкрофт увидел, как блеснули его глаза за темными стеклами очков: — Опаздываете. Майкрофт взглянул на свои часы, висящие на цепочке. — Мы договаривались ровно на это время. Мориарти усмехнулся с покровительственным пониманием: — Разве вы не собирались появиться раньше хотя бы на полчаса, чтобы иметь передо мной преимущество? Если бы не очередной срочный вызов к премьер-министру, именно это Майкрофт бы и сделал. — А вы разве сами не собирались? — парировал он. — Я? — искренне удивился ирландец. — Зачем? — Как вы и сказали, чтобы иметь преимущество, мистер Мориарти. — Слишком много преимуществ испортят игру, мистер Холмс. — А вы уверены, что у вас и без того все козыри на руках? — Ну что вы, у меня на руках только это. — Мориарти залез в карман пальто и лихим жестом фокусника, готовящегося выбить аплодисменты, извлек оттуда красный шелковый платок. В точности такого же оттенка, как и галстук Майкрофта. Настоящая серьезная неожиданность такого рода отдает ударом в солнечное сплетение, и Майкрофт его почувствовал. Более того, он вспомнил заверения Шерлока об огромности сплетенной ирландцем сети, раскинутой столь широко, что ее масштабов невозможно представить. К своему крайнему неудовольствию, Майкрофт Холмс обнаружил, что до сих пор недооценивал этого человека. «Шерлок называет его пауком…» Очень, очень плохо. Придется заняться поисками «крота» в ближайшем окружении. Хуже того, придется признать собственную промашку. Только не перед Шерлоком. Никогда — перед Шерлоком… — А больше ничего у меня и нет, — прибавил Мориарти и снял очки, чтобы протереть стекла доказательством своей осведомленности. — Чувствую себя немного голым. — Он прокатил слово по языку, как глоток вина. — А вы? Торжество высветлило его глаза. Или солнце. Прежде они встречались только в темных помещениях, искусственными днями, фальшивыми ночами; в глубине души Майкрофт был уверен, что Мориарти растает воском на дневном свету, прольется каплями смолы на асфальте, развеется в воздухе грозовой тучей. Все происходящее, в своей безжалостной реалистичности, вдруг приобрело отчетливый температурный привкус, подернулось подтеками галлюциногенного бреда, в котором одно перетекает в другое, но никогда не составляет единое целое, смыкается и размыкается разноцветными фракталами, стекляшками в калейдоскопе, только намекая на осмысленную картину. Карие, всего лишь карие, а вовсе не черные глаза… Странно, как легко иногда переворачивается мир. Вот и Джеймс Мориарти сейчас кажется частью настоящей жизни, а не порождением чьего-то больного воображения или ответом на молитвы Шерлока: «Пожалуйста, пусть что-нибудь произойдет, пока я не свихнулся со скуки». — К этому моменту я уже надеялся услышать остроумный ответ. — Мориарти снова спрятал глаза за очками. — Что с вами сегодня, мистер Холмс? Трудное время на работе? Тут у него зазвонил в кармане телефон, и Майкрофт никогда еще не был так рад услышать, что жизнь идет в никуда, кто-нибудь, помогите мне, город разваливается, люди трясутся, но это ничего, все в порядке, оставайся живым. — Повезло вам, — обронил Мориарти. — Успеете подняться раньше меня, даю вам фору. На старт, внимание, марш… — Он резко выдохнул в трубку: — Слушаю. Второго приглашения не потребовалось, хотя все приготовления, которые можно было сделать, давно были сделаны, а другие уже не помогут. Майкрофт проследовал мимо автоматически разъехавшихся дверей и направился к лифту. Тишина в здании была абсолютной, сверхъестественной, космической. Ни одного человека внутри. Никого. Точка пересечения двух миров могла обозначиться лишь в пустоте. Помещение, отведенное для разговора, выглядело простым конференц-залом. Длинный стол, ряды стульев, погашенный экран для презентаций. Половина жалюзи опущена, половина поднята. Неразбавленный солнечный свет мешался с электрической желтизной. Майкрофт знал, что Мориарти это место не понравится. Тот предпочел бы тюремную камеру без окон и бетонный пол с кровостоком этой выхолощенной стерильной обыденности. Но на встречу он согласился, следовательно, все недовольство может оставить при себе. Майкрофт оглядел зал. Единственное преимущество, которое можно обеспечить себе в такой обстановке — это усесться во главе стола. Он так и поступил, потом подумал, что Мориарти не преминет с издевкой отметить его маневр, и сменил место, потом подумал, что Мориарти угадает его мотивы, и вернулся обратно, потом подумал, что Мориарти поймет и это, двойной блеф, тройной блеф, четверной блеф, Господи, иногда кажется, что дуришь даже самого себя с этими играми, которые никогда не заканчиваются, ведь идет вечная война, город разваливается, люди трясутся, но это ничего, все в порядке, оставайся живым. Майкрофт поднялся из-за стола, подошел к окну, раскрыл его и остановился к входу спиной. Полнейшая беззащитность. «Чувствую себя немного голым. А вы?» Это, по крайней мере, должно было удивить Мориарти. В открывшемся за окном куске пространства не было ничего, кроме бурой каменной кладки соседнего здания и въедливого весеннего солнца. Оно стучало в глаза и путало мысли. Впрочем, они были так просты, что и путать было особенно нечего. «Я в плохой форме. Идет третья мировая, а я в плохой форме. Нужно собраться, сосредоточиться. Нужно…» — Показное доверие, — раздался голос Мориарти, родившегося с насмешкой, как с лишней парой зубов. — Примерно этого я от вас и ждал. Любуетесь видом? — Дышу свежим воздухом, — откликнулся Майкрофт. — Погода солнечная. Смотрите, не обожгитесь, Ледяной человек. — Благодарю за беспокойство. Майкрофт прикрыл ставню и медленно обернулся. Мориарти снял пальто, бросил его на спинку стула, уселся во главе стола и закинул на него ноги. — Два — ноль в мою пользу, — объявил он. — Потому, что вы предусмотрительно заняли гипотетическое место начальника? Майкрофт приблизился к нему, встал рядом и посмотрел сверху вниз. Джим Мориарти успокаивающе уменьшался с такого ракурса. — Нет, потому, что вы на это не решились. — Тот задрал голову с улыбкой, позирующей для журнала, посветил зубами и перевел внимание на свои ногти. — Кстати, чуть не забыл, сегодня меня будут арестовывать? — Сегодня — нет. — Жаль-жаль, — лениво проговорил Мориарти. — Мне приглянулся один из ваших парней. Тот, у которого отличный хук слева. Передавайте ему от меня привет. — Обязательно. — Поцелуй не передаю, такие вещи лучше делать лично. Майкрофт промолчал. — Красный поцелуй, — не глядя на него, пропел Мориарти, рассыпая шипящие фрикативные, роскошные, блистательные. Его речь звучала, словно ему разрезали горло, и все эти низкие звуки вывалились изнутри, искупавшись в его крови: — Розы красные, фиалки голубые, сахарок сладкий, а люди — тупые… Рядом с ним никого нет, понял Майкрофт. Он находится во всем мире совершенно один, остальные появляются только тогда, когда он вспоминает о них. Он смотрит на провалы, читает прочерки в графах и слушает белый шум. Никогда раньше Майкрофт не ощущал его безумие так сильно, как в этот ничем не примечательный момент, отпечатавшийся жирным черным пятном на простыне яркого дневного света. Он подумал о том, не совершает ли ошибку. Затем прислонил к столу свой зонт, выдвинул стул и опустился на него. Никакие диспозиции значения не имели. Он сел просто потому, что устал стоять. — Я хочу сделать вам предложение, — сказал он. Глаза Мориарти, все еще слишком светлые, облеклись вниманием. — От которого я не смогу отказаться? — Это уж вам решать, — ответил Майкрофт. — Речь о вашей деятельности на Ближнем Востоке. — Я веду деятельность на Ближнем Востоке? — Ее ведет для вас Себастьян Моран, полковник британской армии в отставке. — Первый раз о таком слышу. — Это довольно странно, учитывая, что именно вы помогли ему исчезнуть после того, как его обвинили в убийстве сослуживца. — А. — Мориарти скинул ноги со стола, подпер щеку кулаком и улыбнулся с видом хитрого сумасшедшего, изображающего хитрого сумасшедшего. — И у вас есть доказательства нашей, — он заговорщически понизил голос, — связи? — Нет, только мои предположения. — Тогда на что вы рассчитываете, совершая такой некрасивый поступок? — Простите? — Когда шантажируешь, нужны факты. Собирать их уныло, знаю, — вздохнул Мориарти, — но приходится, если хочешь на кого-то надавить. — Я не стану на вас давить и, тем более, шантажировать. — Неужели? — Мориарти помахал ресницами, нацепив свое самое невинное выражение мальчика из церковного хора, пойманного за курением. — Но тогда напрашивается единственный вывод, в который я пока не могу поверить. Вы что, собираетесь предложить мне компенсацию за потерю бизнеса? Мир Майкрофта Холмса не содержал лишь его одного. Он был переполнен. Золотыми рыбками. Теперь он смотрел на пиранью. Веер острейших зубов, мозгостволовые инстинкты и ум. От этого ума несло убийством, извращенностью и безъязыкой космической пустотой. И все же он сверкал. «Шерлок был прав. Шерлок опять был прав…» — Именно, — коротко ответил Майкрофт. Ему нужно было очень аккуратно выбирать слова. Намного осторожнее, чем казалось раньше. Мориарти присвистнул, округлил рот и превратился в знак вопроса: — И вы это серьезно? — Вполне. — Вы хотите меня купить, несмотря на то, что это проделает в национальном бюджете дыру размером с луну? — Что скажете? Майкрофт Холмс произнес это и осознал, что на самом деле не знает ответа. Он знал ответы в девяноста девяти случаях из ста. Они подавались ему на блюдечке к утреннему кофе, газете и сводке новостей, он читал их по изношенным подошвам ботинок, неровно нанесенной губной помаде, недавно приобретенной машине, внезапно взятому отпуску, утяжелившейся связке ключей, оттопыренным карманам, измазанным в чернилах обшлагам рукавов, по лицам, предметам, домашним питомцам и любым бумагам от аптечного рецепта до свидетельства о смерти. Он наблюдал и узнавал то, что хотел узнать. Сейчас он мог только ждать. «Шерлок, — снова подумал он о брате, — почувствовал бы себя живым».