Вечный страж ненависти

Паломников много, кажется, больше, чем во время его собственного путешествия, и Виртур не стремился запомнить их имена. Совершенно. Некоторые умирали буквально на пороге, добравшись до цели, умирали в муках, но с выражением блаженства вместо предсмертной гримасы, а закоченевшие или, хуже того, иногда обглоданные останки других приносили более выносливые и удачливые. Он предпочитал при таком не присутствовать — никак не мог сдержать дрожь при мысли о том, что мог бы закончить точно так же. В первый раз он оцепенел настолько, что не смог заставить себя уйти; положение спас Гелебор и еще один паладин, заметившие состояние фалмера. В тот день он из комнаты больше не выходил. И даже когда викарий покидал святилище, чтобы встретить идущих к храму снежных эльфов — даже тогда он невольно обходил стороной умирающих, лишь робко просил кого-нибудь позаботиться о несчастном, сопровождая просьбу несколько болезненной улыбкой, так что никто не осмеливался произнести слово укора. Словом, лица постоянно мелькали перед глазами, и через какое-то время различать их стало невозможно. Самые приближенные из жрецов и паладинов, вот, пожалуй, и все, кого викарий сумел запомнить. Да еще одно лицо, забыть которое было просто невозможно, хотя, видит проклятый Аури-Эль, он пытался. Пытался долго и отчаянно, надеясь, что тогда все остальное окажется всего лишь страшным сном. Он казался обычным эльфом, высокий рост, белые волосы и ни кровинки в лице, только глаза были странными, да выглядел больным и осунувшимся. И внимания бы на него не обратить — пришел к алтарю помолиться об исцелении, таких приходило немало, хотя, как подозревал Виртур, большая их часть все же гибла в дороге. А этот — этот дошел. Что же, никто ему не откажет в его праве на молитву. Он мелькал полупрозрачной тенью где-то в дальних углах часовни, не привлекая к себе особенного внимания, или же стоял на коленях у алтаря. О чем именно он просил — никто выпытывать не собирался. Викарий один раз случайно застал его за молитвой. Паломник шептал что-то, вглядываясь в до блеска отполированное золотое солнце. Виртур поспешил удалиться, не желая нарушать уединение и копаться в чужом грязном белье, но все же краем уха успел услышать сдавленный крик ярости и протяжный металлический звон, словно от удара. Фалмер тогда ускорил шаги, чтобы оказаться подальше, хотя — или потому что — чувствовал, что что-то неладно. И это его не то что бы пугало — раздражало, как раздражает камешек в обуви. Этот эльф нарушал привычное течение жизни, и Виртур с удивлением обнаружил в себе неприязнь к сородичу, нежелание видеть его в храме. И еще паломник интриговал — что же такое может просить снежный эльф, что Аури-Эль не даст? На вопросы было слишком мало ответов, и это не давало служителю бога спать по ночам. Он однажды нагнал Виртура в пустой галерее. Тяжело дыша, представился — совершенно обычное имя, которое, спустя несколько тысяч лет, один из последних фалмеров не мог вспомнить при всем желании — и попросил совета. Просто поговорить. Викарий согласился тогда, не видя ничего зазорного в просьбе. Откуда-то доносился говор, смех, даже негромкое пение, и Виртур знал, что там его не ждут. Предложат присоединиться ради приличия, но беседа и веселье быстро увянут, стоит ему появиться. «На многое ли способна вера?» На многое, над этим даже задумываться не нужно было, достаточно вспомнить собственное паломничество. Последний этап пути его поддерживала лишь вера да заботливый брат. С раннего детства он привык полагаться только на них и себя. На них напали корусы, и один из них метким плевком выбил из руки снежного эльфа магический клинок, растаявший в воздухе чуть подкрашенным лиловым облачком, едва потеряв контакт с ладонью хозяина. Виртур знал, что не успеет выхватить кинжал или сотворить заклинание. Он спокойно ждал, скрестив руки на груди, и Гелебор не подвел, с размаху опустив булаву прямо на то, что у гигантского уродливого насекомого называлось головой. Поднял взгляд от поверженного противника, улыбнулся брату уголком губ; Виртур коротко кивнул и выбросил вперед руку, с пальцев сорвался сгусток льда, просвистел у плеча воина и припечатал к скале вторую тварь. Союз бойца и мага, брата с братом, укрепленный взаимной верой друг в друга. «А Аури-Эль?» Если верить, то бог всемогущ. Виртур молился о совершении паломничества и совершил его. Воля Аури-Эля или он сам? Викарий помнит, как улыбнулся тогда, немного с превосходством, эта улыбка до сих пор жгла его губы. Он сказал, что частица бога есть в каждом. Что все, что делает любой верующий, нельзя делить на его собственное и божье провидение, что одно неотделимо от другого. Тот фалмер оскалился в ответ — викарий с изумлением приметил странно вытянутые клыки — и предложил проверить. Виртур разочарованно ударяет ребром ладони по каменному подлокотнику трона. Сотни раз он возвращался к тому дню в своих воспоминаниях, но каждая попытка заканчивалась одинаково: серой стеной непроницаемого тумана, повисшей между двумя моментами его жизни. Между тревожащей фразой больного паломника и встревоженными голосами, доносящимися откуда-то издалека, легкой слабостью и недоумением. Первый день — укоризненное: «Виро, мог бы и сказать, что тебе нездоровится», непонятно режущий глаза свет и навязчивое желание прикоснуться к кому-то, к запястью или шее, чтобы ощутить, как бьется под чувствительными пальцами жилка. Лишь на второй день викарий обнаружил исчезновение раздражающего его эльфа, а на утро четвертого, прикоснувшись случайно к шее, не обнаружил легкого подрагивания артерии. Кровь больше не двигалась. И Виртур знал, что это значит. Сначала он не поверил. Был уверен, что его защитит Аури-Эль, которому снежный эльф верил долгие годы так, как не верил собственной матери. Надеялся, что ему лишь показалось, что он ошибся — но отразившиеся янтарем в золотом солнце глаза, заострившиеся клыки и свет, вызвавший мучительный прерывистый выдох, когда викарий бросился на балкон, соврать не могли. Паломник заразил его вампиризмом, а он, дурак, и не догадался. Примет ли жречество в качестве своего главы нежить, существо почти потустороннее, сына ночи? Едва ли. Викарий вздрогнул, представив себе огромный костер, на котором вампира бы решительно и без лишних вопросов сожгли. Он усомнился и был наказан. Но когда, когда усомнился? Тогда ли, когда отвечал на вопросы зараженного паломника? Не может же Аури-Эль требовать полного отречения от собственной воли ради него? Это неправильно, нет, не может быть так! Виртур почувствовал, что от пугающих своей ясностью мыслей у него начинает кружиться голова. Отречься от собственной воли? Никогда. Он получил страшный дар, и он сохранит его, чтобы отомстить тому, кто его предал. Аури-Эль не защитил своего последователя. Так стоило ли ему служить? Очевидно, нет. «Ты в порядке, Виро?» «Как никогда, дорогой брат»