Вечный страж ненависти

Принять собственный вампиризм оказалось проще, чем подавить новые, непонятные и от этого пугающие инстинкты. Несколько раз Виртур ловил себя на затягивающемся рукопожатии, когда его пальцы оглаживали чужое запястье. С изумленной таким вниманием девушкой пришлось долго объясняться и убеждать, что он не интересуется ни ей, ни кем-либо из сестер в храме. Досадная случайность, но не более, с таким он бы справился. Становилось труднее, когда его навещал брат. Он никак не мог придумать достойного объяснения своему поведению, раз за разом бормоча что-то невразумительное, опуская разгорающиеся желтым от голода глаза. Несколько раз он пробирался ночами в чужие комнаты, ожидая молнии или священного огня с небес, что положил бы конец этим мучениям, но не мог себя заставить: смотрел на спящих эльфов, тянулся за укусом, но тут же сбегал, едва заслышав малейший шорох. Облеченные в лед фалмеры в качестве пищи вампира ни капли не привлекали. Нет, однажды он пытался — отколол кинжалом кусок созданного им панциря, но вид сморщенной даже не запястье серой кожи отбил у викария аппетит на несколько дней. Точнее, голод. Но он вернулся с новой силой, и больше к такому способу Виртур решил не прибегать. Если не принимать в расчет животных — а опускаться до охоты на них, а потом еще и пить звериную кровь казалось крайне отвратительной идеей — единственным живым существом в округе, пригодным в пищу, оказывался Гелебор. И эта ситуация становилась все более двусмысленной со временем. Поздним вечером, едва только солнце скрылось за горизонтом, тяжелые, потускневшие со временем из-за отсутствия заботы двери чуть приоткрылись, пропуская высокую фигуру в белом доспехе, а потом беззвучно закрылись обратно. Виртур покосился на запад, понимая, что вышел слишком рано, и свет еще вредит ему, но возвращаться не стал, только недовольно фыркнул и пустился в путь. Пересекать почти всю Забытую Долину пешком — дело неблагодарное, но со своим ночным зрением вампир успешно избегал любых препятствий: сугробов поначалу и корней и камней позже, когда он спустился в более теплые места. Можно сколько угодно думать, что дорога в Долину лежит только через волшебные святилища — викарию было известно куда больше, ведь в его распоряжении несколько сотен лет были все секретные карты и чертежи. И уж он-то дорогу знал: викарий дураком не был, о нет. Призрачные прелаты не тревожили снежного эльфа, как и уродливые существа, населившие пустынную ныне землю, и Виртур шел без остановки до своей цели, коей была совсем незаметная трещина в скалах. То и дело на дороге он находил побелевшие кости — несомненно, тех неудачливых искателей приключений, что слетались, как мухи на мед, на слухи о легендарных сокровищах. Если бы хоть кто-то из них был мало-мальски достойным, они бы дошли до храма живыми, не для долгожданной наживы, а чтобы попасться в паутину и утолить голод древнего паука в ее центре. Виртура. Если бы они только дошли… А теперь валяются здесь абсолютно мертвые, забытые и бесполезные. Потрясающий расход жалких смертных существ. Жили без толка и умерли без толка. Путь этот эльф проделывал уже не в первый раз, поэтому совершенно не колебался, протискиваясь между камней. Обширные подземные пещеры населяли многочисленные звери, но пугливые полосатые олени убегали, вероятно, учуяв его, когда вампир приближался, а огромные кошки только ворчали издалека, но не подходили, понимая, что он — хищник более древний и могучий. Лишь раз совсем молодой саблезуб попытался закусить викарием, но эльфу достаточно было оскалить собственные клыки, чтобы зверь наконец почувствовал витающую вокруг мера смерть и, скуля, сбежал в темный угол. Янтарные глаза победно блеснули в темноте: сила на его стороне. Даже безмозглые звери это понимают. Через извилистые узкие коридоры Виртур добирался до места назначения, где он прятался за углом, глядя на лежащего под шатким деревянным навесом снежного эльфа. Вампир крался вперед, в который раз удивляясь, насколько тише становятся шаги после смерти. Он замер над спящим братом, опустился на колени, не отводя горящего взгляда от подрагивающей жилки на шее. Один укус — и вампиров уже двое, и последний настоящий паладин Аури-Эля станет ночным кошмаром, жутким призраком, изящным златоглазым мертвецом, совсем как он сам. Викарий облизнул губы, коснулся кончиком пальцев ноющих клыков, таких бесполезных. Просто наклонись и прокуси полупрозрачную кожу: все предельно просто. Но так же просто и признать, что у него не выйдет — стоит ему наклониться так, что ровное дыхание Гелебора щекочет щеку, челюсти словно сводит, и Виртуру оставалось только шипеть в бессильной ярости, вскакивать на ноги и убегать в темноту, пока проснувшийся воин пристально оглядывал углы. В такие моменты фалмеру страшно: связь между братьями слишком крепка, и он поспешно отворачивался, прятал янтарное свечение глаз в мягких и привычных тенях и уходил тем же путем, что и пришел, возвращаясь в храм вскоре после восхода взбешенным, разочарованным и все более тоскующим. А нужна ли ему пища? Каждый долгий день оказывался тяжелым испытанием: а выдержит ли он? Да или нет? И каждый день оказывалось, что это не предел, что он может идти еще дальше, еще дольше. И он ждал в темноте следующего дня, считая минуты, каждую минуту, когда он боролся с собой — и побеждал. Если бы остаток прежнего чувства, пережиток жизни, можно было победить так легко. Но нет — братство держало крепко, за тысячи лет не рвалась эта нить. Да насколько же она крепка? Уж точно крепче вампирского голода.