Вечный страж ненависти

Солнце кажется поразительно слабым и ничтожным, когда прячется за горизонтом, и мир погружается в мягкий полумрак. Когда солнце скрывается, наступает пора полуночных созданий, детей темноты и хаоса. Выходят на охоту, сверкая глазами, хищники, смерть идет, мягкой лапой прижимая к земле горло тех, на кого сегодня пал жребий. На охоту выходят вампиры. Откровенно говоря, Виртур понятия не имел, как ведут себя подобные ему. Он подозревал, что у златоглазой нежити должна быть какая-то модель поведения, заведенный издавна порядок, но всю свою жизнь в качестве вампира снежный эльф провел в почти добровольном одиночестве, не желая знаться с кровожадными тварями. Викарий попросту не желал причислять себя к ним, хотя бы потому, что большинство вампиров были обращены по собственному желанию, а у него такого выбора не было. Они, в своей благословленной земле, окруженной горами, и не знали толком о таком проклятии. Виртур презрительно хмыкнул, барабаня тонкими пальцами по мраморным перилам балкона, где он стоял в самый темный предрассветный час, с затаенной дрожью глядя на восток в ожидании розовато-серого марева зари, за которой придет опаляющий белую кожу свет. Фалмеры умели отлично лгать — сами себе, двемерам, своему выдуманному богу, давным-давно настоящему, но со временем терявшему свои неясные черты. Они заперлись в уединенной долине — и объявили это святостью и благочестием. Они построили огромный храм, отгородившись каменной стеной от мира — и назвали это обителью. Они, лицемерно склоняя голову, просили у Аури-Эля исполнения своих низменных желаний — и назвали это святыми молитвами. Так почему удивляться, что викарий Виртур тоже научился лгать? Глава лгущих должен быть лучше их всех, не так ли? Конечно же, среди снежных эльфов времен его юности были по-настоящему верующие, честные, искренние. И он таким тоже был — или, хотя бы, казался. Лицемерие — оно отравило всю жизнь его, соединив в одной душе честолюбие, жажду власти, сдержанную, но от того не менее сильную страсть и незамутненную веру, которую так быстро испортили нравы в святом месте. Кто же мог знать, что в конце паломничества они с братом найдут разные вещи? Виртур даже иногда завидовал Гелебору, потому что брату его, славному воину, не пришлось смотреть на все подпольные интриги. Нет, это все выпало на долю умницы-Виро, сообразительного мага, которому, конечно же, очень нравилось копаться в книгах и тайнах. Да только не тайны это были, а чужое грязное белье, но, видит Аури-Эль, ему это удавалось гораздо лучше, чем кому-либо еще. Оглядываясь назад, Виртур считал исход неминуемым. Рано или поздно ему бы пришлось оказаться на вершине общества кишащих внизу в своих никчемных перепалках эльфов, и было это лишь вопросом времени. Он решил не ждать. Рукой в перчатке из уже чуть потершейся белой кожи вампир задумчиво подпер щеку, вглядываясь в раскинувшуюся внизу долину. Если память ему не изменила, она успела сменить название и стала Забытой. Что же, самое подходящее название для осколка времен, случайно затерявшегося среди вечных снегов дикой страны. Или уже не столь дикой? Откровенно говоря, ему наплевать, населили ли суетливые смертные пустынные просторы или не выдержали холода. Его интересуют лишь вампиры. А их, в свою очередь, интересует его фальшивое, ложное пророчество о Тирании Солнца. Виртуру думается иногда, что он стал бы неплохим сказочником или писателем. Они ведь тоже плетут наглое вранье страницу за страницей, мечтая заработать на этом какие-то жалкие гроши. Викарий фыркнул пренебрежительно. Хорошему охотнику — богатая добыча. А уж он точно среди первых охотников. Вампир облизнул бесполезные клыки. Где-то вдали, у незаметной почти расселины в скале, стоял Гелебор — его Виртур мог как следует разглядеть, применив вампирское зрение, хоть и не без отвращения к природе этого таланта. Рыцарю-паладину наверняка был отлично виден викарий, будто бы издевательски стоявший в первых лучах утреннего солнца, пронизавших воздух золотыми копьями вездесущего проклятого бога. Они раньше этого не замечали, но что одному было жизнью, для другого оказывалось смертью. Гелебор наблюдал за живыми цветами — за тем, как утром раскрываются нежные лепестки, роняя на землю сияющие капли росы, как спешат к ним, почуяв сладкий аромат, трудолюбивые пчелы, беспечные бабочки и толстенькие неуклюжие шмели. Виртур хранил засушенные цветы между страниц книг, и когда он открывал какой-нибудь увесистый том, оттуда, кружась, выпадал яркий лист, все еще красивый, но лишившийся самого главного — жизни. Гелебор встречал опасности лицом к лицу, а Виртур всегда стоял за его спиной, готовясь в нужный момент соткать заклинание. Вместе они смогли многое преодолеть, сделали то, что не удалось бы ни одному по одиночке. Но Гелебор не хотел ничего знать о грязных тайнах, какие послушники и паломники шептали на исповеди, и которые его брат должен был выслушивать. Он не хотел принимать ту часть Виртура, что медленно, но верно наполнялась ядом. И сам эльф уже не хотел поверять ему постыдную тайну, глодавшую его душу. И в какой-то момент яда стало так много, что он превратился в оружие. Сила играла на кончиках пальцев и только ждала повода вырваться в мир. Виртур поморщился, прикрывая горящие глаза ладонью от солнца. Сколько же воспоминаний и размышлений может вызвать простой восход, когда издалека на тебя пристально смотрит глупый обманутый брат, и от этого душа по старой памяти ищет совесть. Глупая, как Гелебор. Совести нет. Однако Виртуру почти жаль брата. Он ведь наверняка тоже осознал, что в мире они остались вдвоем — такой жестокой насмешкой Аури-Эля, два брата, чей путь почти разошелся. Два последних снежных эльфа. Наверняка рыцарь-паладин продолжал надеяться, что от их народа остался еще хоть кто-нибудь. Предательство двемеров, помнится, сильно по нему ударило тогда, давно. В этом весь Гелебор — надежда, честь, совесть… Пожалуй, без Виртура ему лучше. Некому смущать его добродетельную душу. Вампир ядовито ухмыльнулся, отходя от края балкона и направляясь к себе в часовню, где спало закованное в лед воинство в ожидании своего часа. Пускай братец думает, что хочет, задает себе вопросы, на которые все равно не получит ответов. Уж не думаешь ли ты, что дождешься истины, Гелебор?