Синонимы

Из дома слышится громкий смех, раздаются тосты в честь именинника, льется музыка еще тех времен, когда Юру и не планировали. Не иначе Яков выбирал, кому еще такое в голову придет. И не то чтобы Юра сильно напрягается - но поздравления от близких, неблизких, знакомых и незнакомых, которые оказались тут каким-то непостижимым образом, порядком надоедают. А чертов Никифоров умудряется даже Отабека втянуть в дурацкий спор "кто больше выпьет и не упадет". Видимо, падать предполагается замертво: Виктор уверенно выставляет на стол бутылку за бутылкой. - А ты, Юра, не участвуешь, - Виктор грозит пальцем, - рано еще тебе! Вот будет восемнадцать… - Когда мне будет восемнадцать, тебе стукнет тридцать, и ты уже будешь старым и немощным. Никифоров замирает со стопками в руках, явно задумавшись. - Ну, стакан воды-то ты мне принесешь? - Я тебе кулер рядом с кроватью поставлю. Пей, не захлебнись. Виктор качает головой и тяжело вздыхает: - Яков! – кричит он. - Яков, совсем пацана запустил! Как же мы его такого вырастили, а? Вот на этом моменте Юра и решает, что пора дать задний ход: слушать о своем детстве и о том, почему же он вырос таким неблагодарным и грубым и чей это прокол в его воспитании, совершенно не хочется. Именно тогда он набрасывает куртку и сбегает на улицу, надеясь, что искать не будут. Но оказывается, всем уже давным-давно все равно, что главный виновник торжества покинул их компанию. Главное, что повод остался. Юра задумчиво смотрит на капот машины, покрывшийся грязью за время их поездки, выводит пальцем имя владельца, а следом приписывает самое четкое и емкое, на его взгляд, обозначение Никифорова. Почерк у него красивый; особенно удачно выходит второе слово. Завершает картину восклицательный знак. - Что здесь написано? Выросший за спиной Кацудон заставляет вздрогнуть. - Здесь написано, что Витя не слишком хороший человек. - Как упырь? - с подозрением спрашивает Кацудон. - Еще хуже... У Кацуки на лице явственно читается мыслительный процесс. Но вспомнить, как сказать "еще хуже", ему не удается. Слишком сложное русское слово. - А ты чего не пьешь? Тебя тоже не взяли? – интересуется Юра. Кацуки опускает глаза. - Да я… не очень хочу. Точнее, не очень умею… - А… Юра неожиданно вспоминает, как именно он это выяснил, и благодарит мироздание за то, что хотя бы сегодня пьяный Кацудон не будет шокировать присутствующих своими танцами. Только этого не хватало на его дне рождения. Юра садится на корточки перед машиной - что-то глухо падает на землю - и с опозданием хлопает себя по карману куртки. Кацуки поднимает с асфальта пачку сигарет, протягивает ее владельцу и, хоть и смотрит с немым укором, все же заверяет: - Я не скажу никому. - Вот и правильно, вот и не надо, - Юра засовывает сигареты поглубже и косится на нежеланного свидетеля. - Спортсмены не курят. - А ты почему тогда? - А я подросток. Вырасту и брошу. Неужели тебе никогда ни за что не влетало? Кацуки садится рядом в явном замешательстве: на лбу проступает морщинка. Думает. - Ну, как-то раз я разбил целую полку посуды и сбежал на весь день: боялся, что попадет. Меня чуть не с полицией искали. Даже вдвойне попало. - Да ты, Кацудон, оказывается, был тем еще бунтарем! Юра усмехается, вспоминая как за то недолгое время, что ему довелось проучиться в школе, перед тем как перейти на домашнее обучение, он успел порядком подпортить нервы учителям и запомниться надолго директору. Виктор тогда выручал: приходил на ковер, извинялся, улыбался своей блядской улыбкой. Юре все с рук сходило: и драки, и стекла разбитые, не говоря уж о пропусках. А Виктор Якову и словом не обмолвился, только грозился постоянно, что в следующий раз обязательно сдаст с потрохами. Юра понимает, что чем дальше, тем быстрее настроение скатывается куда-то за отметку "ниже нуля". Вроде всего пара лет прошла, а уже кажется, что как будто и не с ним все это было. Никифоров больше не держится рядом, поддержкой и заботой даже не пахнет, все только на словах... да и про те порой забывает. - Я могу тебя кое о чем попросить? - Как будто если я скажу, что не можешь, ты не попросишь. Говори уж. Кацуки мнется - никак не может решиться. - Ну же! - У вас с Виктором хорошие отношения… - Ага, просто охуенные. Обзавидуешься! В голосе слышится сарказм, и чтобы не распознать его, нужно быть полнейшим дураком, остается надеяться, что Кацуки чуточку умнее. - Я же вижу, как он к тебе относится. И ты знаешь его лучше, чем я, вы ведь столько лет знакомы. - Я не понимаю, к чему ты клонишь, Кацудон. Ближе к теме. Кацуки вздыхает, растирает замерзающие ладони, а потом смотрит на свою руку. Юра ловит этот взгляд, застывший на пальце с кольцом. - Я хочу знать, что он ко мне чувствует. - А я-то тут причем? - Может, тебе он скажет… Если ты спросишь. - Дурак совсем? Не надо меня в это все... - Иногда я не понимаю, шутит он или говорит серьезно, - перебивает Кацуки. - Виктор как будто... - Предоставляет тебе самому право решать, что ты хочешь видеть. - Да! - А потом сливается, - Юра усмехается, - если что-то идет не так. Или делает вид, что ты сам все неправильно понял. Или просто забывает. Юра внезапно понимает, что Кацуки за все прошедшие месяцы ни хрена не успел узнать Виктора в той степени, в которой, казалось бы, должен был. Либо даже не пытался, либо Никифоров не слишком старался открыться... а может, боялся, что восхищенный взгляд наткнётся на что-нибудь неприглядное и превратится в брезгливый. Юра, в отличие от Кацуки, уже твёрдо знает, что Виктор не держит обещаний, что его словам грош цена, что ему нельзя верить. Каждый, кто попался в его ловушку, уходил с ощущением полной опустошенности. Юра помнит всех его несчастных девочек, которых он очаровывал одной улыбкой. Он им ничего не обещал, но и не говорил «нет» - впрочем, и «да» он тоже не говорил. Никифоров сперва позволял быть рядом, потом забывал напрочь и стирал телефоны - а они, все как одна, терпеливо ждали его у входа в Ледовый. Что зимой в лютые морозы, что летом, когда в тени под сорок. Виктор тогда начинал пропускать тренировки, выискивая совершенно нелепые оправдания, но каким-то непонятным образом его катанию это нисколько не мешало. Яков ругался, конечно, но и он ничего не мог сделать. Потому что при всем уважении, которое испытывал Никифоров к своему тренеру, даже его он в обычной жизни слушать не собирался - и не стеснялся действовать по-своему. Иногда Юра сравнивает себя с теми забытыми девочками. Он тоже ждал, верил, надеялся - и остался ни с чем. Осталось только проглотить обиду и как-то жить дальше. - Рядом с ним мне кажется, что я все смогу, - прерывая поток мыслей, продолжает Кацуки. - Мне ничего не страшно. Я хочу, чтобы он всегда был рядом. Юра смотрит ошарашенно. Вот такого он точно не ожидал. Если до этого он считал, что чувства Кацуки к Виктору похожи на его собственные (которых, к слову уже и след простыл) – слепое обожание и восхищение - то теперь он понимает, что сильно ошибался… Юра косится по сторонам, убеждаясь, что поблизости никого нет и никто не смотрит в окна, достает пачку и чиркает зажигалкой. Кацуки утыкается носом в коленки. - Он мне нравится больше, чем тренер… - Да ты ебанулся, Кацудон, - усмехается Юра, выдыхая струйку дыма. Немного кружится голова. - Я влюбился. - Это синонимы. И все-таки ты идиот. - Потому что влюбился? - Потому что в него. - Я не понимаю… - А вот этому я не удивлен, - Юра встает, делает еще пару затяжек и отправляет окурок в полет в самый дальний сугроб. И сует в рот сразу несколько мятных жвачек. Просто на всякий случай – даже если кто из этой пьяной компании и полезет обниматься, то вряд ли за своим перегаром что-нибудь разберет. Юра с сомнением смотрит на огромный коттедж и понимает, что пора возвращаться: все-таки не май месяц, весна только-только обозначилась лужами и дождями. Так и заболеть раз плюнуть. - Иди в дом, Кацуки, Виктор скоро хватится. Кацуки не торопится подниматься, так и сидит весь в печали, как будто целый мир рушится на его глазах, а Плисецкий - его единственная надежда. - Я боюсь, что он меня оттолкнет, и даже не знаю, какие ещё намёки ему нужны. Он только отшучивается. Не пойму, где правда. Я хочу точно знать! И если нет, если наши чувства отличаются... то пусть лучше остается так, как сейчас. Хоть как-то, но рядом. Юра начинает злиться, только пока не знает, на кого: на себя - за то, что слушает весь этот бред, на Кацуки с его розовыми соплями, или на Виктора, ту еще тварь. - Слушай. Виктор не совсем тот человек, которого ты знаешь. И тебе стоит сто раз подумать, прежде чем… - Да что ты понимаешь! – вдруг повышает голос Кацуки. Испугавшись сам себя, он как-то весь съеживается, и продолжает уже тише: - Тебе всего шестнадцать… - Да, блядь, куда уж мне, поэтому пошел-ка я отсюда! Повзрослею, тогда поговорим. Юра разворачивается на пятках и уверенно направляется к входной двери. Не доходит всего пару метров: его перехватывают за локоть. - Извини. Прости меня, я не хотел… Просто я уже не знаю, что и думать. Юра вздыхает в очередной раз и высвобождает руку из захвата. - Ладно. Я попробую. Но ничего не обещаю. - Правда? Юра поднимается на крыльцо и дергает ручку двери на себя. - У меня рядом с ним такое ощущение, словно… - Бабочки в животе? – вспоминает Юра глупое девчачье выражение. - Да… целый ворох этих бабочек. - Хреново, наверно, тебе с этой живностью, - бормочет Юра, входя в дом, и добавляет уже про себя: как бы эти бабочки не передохли… Он поднимается по лестнице в спешке: натыкаться на пьяных гостей совсем не хочется. Если быстренько проскользнуть в комнату и затихнуть, то наверняка можно будет спокойно проспать до утра, вряд ли кто-то хватится. Проходя мимо двери Виктора, он на секунду останавливается и задумывается: может, правда поговорить? - Бредовая идея, - одергивает он сам себя, но даже шага сделать не успевает: дверь распахивается. - Юра! А я тебя искал! Виктор пьян, но стоит ровно, даже за косяк не держится. Значит, еще не доиграли. - А я тебя нет. - Тогда чего ты тут стоишь? Заходи. Никифоров втаскивает Юру в комнату, задевает локтем выключатель и погружает всю комнату в полумрак. Свет от уличных фонарей достает только до середины пола и выхватывает из темноты кровать и тумбочку. Юра внезапно решает, что раз они так встретились, то это знак - а знакам нужно следовать. Он садится на кровать, ожидая, когда Никифоров закончит копаться в своей сумке, что-то при этом рассказывая. Видимо, рассказывает он самому себе, для других слишком тихо. У пьяного Виктора есть три состояния: в первом он спит, во втором - активен до такой степени, что лучше спрятаться и не нарываться. Третье - самое редкое: он готов на любые разговоры, вплоть до самых серьезных. Жаль, Юра пока не может понять, как отличить второе от третьего и когда наступит первое. - Я так и не придумал, что тебе подарить. Прости меня. Он знает, что Виктор, скорее всего, и вовсе забыл о столь знаменательной дате, а когда Яков напомнил, то взял на себя ответственность за организацию, и на том спасибо. - Прощу. Если ты ответишь мне на вопрос. - На какой? – Виктор наконец отрывается от своей сумки. Вот и славно, все равно в темноте искать не лучшая затея. Он подходит и встает напротив, загораживая и без того тусклый свет. Юра сглатывает, ощущая себя загнанным в угол зверьком. И кто его только за язык тянул! Чертов Кацуки, чертов Виктор, вот на хрена он взялся решать их проблемы, как будто своих не хватает! - Задавай свой вопрос. А он и не знает, как бы так спросить, чтобы Кацудона не подставить, если что-то пойдет не так. - Слушай, Вить... – Что бы сейчас Юра ни сказал, ему кажется - это прозвучит настолько стремно, что потом хоть от стыда вешайся. Но начало уже положено, жребий брошен, рубикон перейдён, отступать нельзя. - Вот, например, есть кто-то, кто испытывает к тебе намного больше, чем дружеские чувства… Никифоров садится перед Юрой на корточки и подпирает подбородок ладонью. - Как интересно. А вопрос-то такой? - А вопрос в том, как понять, что чувствуешь ты? - Вот оно что… Юра не успевает понять, как это вдруг его прижали к постели - только тень Виктора мелькнула. - Чтобы узнать, надо просто спросить, Юра. Или ты знаешь другие варианты? Юра не видит лица Виктора, но копчиком чувствует: что-то определенно идет не так. Почему тот прижимает его к кровати и почему опускается все ниже и ниже? - Так, стоп, стоп. Ты не то подумал. Да отпусти ты, блядь, меня! Юра трепыхается так отчаянно, как только может: это не первая степень, не вторая и не третья, а какая-то новая, четвертая, и Никифоров в ней слишком любвеобилен. И ведь, что самое страшное, любовь эта выливается на тех, кто ее совсем не ждет. Вот уже и рука Виктора у него под футболкой, и губы опасно близко к шее. - Вить, серьезно, не смешно ни хуя! Никифоров выдыхает в шею и Юра чувствует, как целый табун мурашек марширует по позвоночнику. - Юр, ты чего? - Да не я это! – Юра уже готов выкинуть белый флаг и сдать Кацудона, только бы все это прекратилось. - Не ты, как же. Так я тебе и поверю. – Виктор резко садится на кровати, но Юру не отпускает: держит за талию так крепко, что любой медведь позавидует. - Не надо мне тут врать! Рот открой. Юра сжимает зубы, когда пальцы Виктора оказываются у его губ. - Открывай по-хорошему. Нос зажму, все равно придется. Юра сдается, и чужие пальцы тут же оказываются у него во рту. Ситуация попахивает безумием. - Ну, я же говорил. - Виктор достает жвачку и качает головой. - Ты что, курил? И скрыть надумал? - Не курил… - Стоял там, где курили? - Стоял, сидел и лежал. Отвали уже! – Юра отталкивает его изо всех сил и рвется к двери. - И прекращай руки распускать, дебил! - Юра, ну я же пошутил. А о твоем курении мы ещё поговорим завтра! - Если ты вспомнишь, - бормочет Юра, закрывая дверь, и спешит в свою комнату. Он стаскивает куртку и футболку - вся одежда как будто пропахла сигаретным дымом - и злобно швыряет на пол. - Чтоб ты провалился! Если Яков узнает, Юре не поздоровится. Надо будет попросить Виктора… Дверь открывается, не давая додумать. Юра уже собирается послать нарушителя (в лице Никифорова, а кого еще) к чертям собачьим, как вдруг узнает в шатающейся тени Отабека. - Бека, ты чего? Отабек проползает вдоль стенки, а потом падает в кровать. Говорить о том, что его комната не здесь, смысла уже нет. - Проиграл, да? Бека кивает, и даже это движение дается ему с огромным трудом. - А кто выиграл? - Виктор… Юра стягивает с друга ботинки и кофту и садится на кровати. - Неудивительно. Виктор умеет побеждать.