Синонимы

Где-то за окном капает однообразно и монотонно, Юра просыпается от этих звуков и от того, что солнце светит прямо в глаза. Мерзко так светит, напрягающе. Следом слышит шум за дверью: приближающиеся шаги и раздражающе бодрый голос Виктора. Если тот где-то рядом, то непременно заглянет - он же не может пройти мимо, как любой приличный человек. А потом от него хрен отмашешься. Никифоров - чертов жаворонок, в нем энергии больше, чем в зайцах из рекламы со странными батарейками в непорядочных местах. Юре хочется спрятаться под кровать, чтобы не видеть отвратительно бодрого Виктора, он даже предпринимает попытку пошевелиться, только что-то идет не так, словно бетонной плитой сверху придавило. Хотя вроде бы он единственный, кто не пил вчера... и похмелье не передается воздушно-капельным, это только алкоголизм заразен. - Бека… - Юра видит, что его друг, который, наверное, до сих пор так и не протрезвел, лежит на нем почти всем весом, - ты нихуя не пушинка. Отабек не реагирует, приходится прислушиваться: может, он уже всё? Того самого… Дыхание присутствует, а вот движения отсутствуют. Юра вздыхает и упирается руками в чужие плечи, и именно в этот момент дверь радостно распахивается. Иного синонима и не подобрать – даже кусок дерева подхватывает настроение от сияющей рожи Виктора. - Юра, доброе утро! – Никифоров влетает в комнату и замирает. Смотрит так, словно увидел страшное, меняется в лице и мнется. - Ну, чего тебе? – Юра оставляет попытки выкарабкаться, и Отабек внезапно оживает: бормочет, что он точно скоро встанет, но не сейчас, потому что, кажется, умирает. Голос Фельцмана раздается где-то за спиной Виктора, тот оглядывает комнату, снова таращится на Юру, пятится обратно и захлопывает за собой дверь. Совсем, что ли, дурак? Разговоры и шаги стихают, а Отабек окончательно приходит в себя и отползает на край кровати. - Извини, что я так… и здесь… Плисецкий потягивается, понимая, что за ночь затекло все, что только можно, трет глаза, садится и подбирает разбросанную на полу одежду. Пахнет куревом, словно кофтой ночью пепельницы протирал, а вроде всего по сигаретке выкурил утром и вечером. Это все-таки еще не привычка, а так, баловство. - Должен будешь. Одежда есть с собой? Отабек кивает. Ну конечно, его-то Виктор не выносил из подъезда, не давая толком собраться. - Одолжи мне кофту, а… - просит Юра. - В другой комнате. Принесу. Юра натягивает штаны и футболку, не находит носки, потому выходит босиком, - благо душ с туалетом недалеко, прямо напротив, - и спускается вниз. На первом этаже подозрительная тишина, и приятно пахнет кофе. Виктор в ожидании гипнотизирует тостер с чашкой в руках, спрашивает даже не оборачиваясь: - Кофе? - Ага… Юра садится на диван и поджимает под себя ноги. Немного холодно спросонья. Никифоров ставит чашку и кладет одну ложку сахара. Помнит, что не полторы и уж ни в коем случае не две. Ставит тарелку с тостами на низкий столик и садится рядом на диван. - А где все? – Юра осторожно тянет кофе из чашки и жмурится. Вот сейчас и он проснется. - Проникаются весной. Тут конюшня недалеко. Договорились покататься. Плисецкий фыркает в чашку и хрустит тостом. - Хорошо там они проникнутся, на конюшне-то. И Кацудона отправил? - Фельцман его утащил. - Ага, пусть тоже проникается русским духом, раз приехал. Виктор в ответ ухмыляется, цедит свой зеленый чай без сахара. И чего он только в нем находит? Это же как болото налить и подогреть, даже лимоны не спасут. - Ну, как прошло? – спрашивает Никифоров и косится с некоторым подозрением. Юра в ответ тоже косится, только непонимающе. - Прекрасно. Хрен его знает, о чем он, но так хоть отвяжется. Лучше не заниматься выяснениями. - Юра, раньше ты мне все рассказывал, - вздыхает Виктор, откидывается на мягкую спинку дивана и сползает, - а сейчас тайны появились… Плисецкий сдерживается, чтобы не закатить глаза. Слишком рано Никифоров вспомнил про сигареты - только утро, а уже начинает иметь мозг. - Раньше вообще все по-другому было. - Мог бы сказать. Никифоров выглядит грустным и задумчивым. Не хило ж его задело, еще бы за нотации взялся. Он любил в свое время строить из себя то ли отца, то ли старшего брата. Забота чуть ли из ушей не капала. Игрался, как с игрушкой... шарфы завязывал, капюшоны натягивал и напоминал: «Одевайся теплее, Юра, завтра холод обещают». А потом... потом перегорело, новые куклы появились. - Это с хуя ли? Звонить, докладываться, что я… - Велика немножко, - Отабек, прерывая на полуслове, накидывает кофту на плечи Юры, - но других нет. - Нормально сидит. Виктор поднимается с дивана, вздыхает и чешет затылок. - И все-таки мог бы сказать, как это всё… Не чужой же я тебе. Как брат! - Ага, как два брата. Заботу свою припаси для кого-нибудь другого. А за тосты спасибо. - Всегда пожалуйста. Юра провожает взглядом Виктора, который одевается и выходит на улицу, и думает о том, что перепады настроения в его возрасте - это нормально. Все такие будут. - Чего это он? Отабек тянется к пульту, включает телевизор и перещелкивает с канала на канал. - То ли материнский инстинкт, то ли отцовский. Он как папа выходного дня - появляется раз в год и удивляется, какого хуя все воспитаны не так, как надо. Юра вытягивает шею и смотрит на улицу, наблюдая за Виктором, который достает забытый еще вчера мобильник, захлопывает дверцу, и уже почти собирается вернуться - как вдруг останавливается, с ухмылкой разглядывая капот. - Ну, блядь… Плисецкий проглатывает тост, запивает кофе и, отставив чашку, резво перепрыгивает через спинку дивана. Юра знает, что у Никифорова, кроме патологических провалов в памяти, маниакальная страсть к чистоте. Еще в те времена, когда приходилось бывать у того дома, Юра заметил: Виктор, пока всю посуду не перемоет и столешницы не натрет до блеска, не успокоится. Когда-то Юра слышал о том, что у людей с такими заскоками совесть не чиста... да и душа так себе. Надо будет и Виктору об этом напомнить. Только позже. У него и так травма - не только все лужи собрали по пути сюда, но и всю истину о его личности прямо на капоте обрисовали. Юра успевает взлететь только до середины лестницы, когда хлопает входная дверь. - Дом не настолько большой, чтобы я тебя не нашел. Плисецкий оборачивается, скрещивает руки на груди, смотрит вызывающе и подбородок вскидывает: - А никто и не прячется. С чего бы. - С того бы. Одевайся, будешь машину мыть. Юра демонстративно разворачивается спиной и не спеша поднимается выше. Ступенька за ступенькой, еще немного - и можно будет в комнате скрыться, перекантоваться какое-то время, пока Никифоров не перекипит. Если повезет, то его еще внезапная амнезия ударит. Хорошо бы. - Не нанимался. - Твоих рук дело, а за свои действия надо отвечать. - Ой, кто бы говорил! И я ничего не делал. Далась мне твоя машина. Никифоров поднимается следом. Тоже медленно приближается, судя по грозным шагам сзади. - Ну а кто тогда? - Кацудона спроси, он, может, всю ночь твою машину в грязи возил. - Это очень вряд ли. Юри спал. Юра зачем-то отмечает: значит, вместе спали. Неужели Кацуки наконец взял жопу в руки и признался, а дальше уже все пошло по накатанной? - Отвали, короче. Ничего не знаю. Юра отмахивается, и подобравшийся вплотную Никифоров перехватывает за запястье. - Мне тебя одеть или сам? Вот же доебался, думает Юра, вырывает руку и бормочет сквозь зубы: - Сам. Тряпки ищи, придурок. Носки находятся под кроватью, куртка - на полу. Виктор послушно ждет у машины, фотографируя Юрино творчество. Еще бы, ценный арт, лет через двадцать можно будет продать втридорога. Плисецкий спускается вниз, выходит на улицу и встает рядом. - Ну и зачем? – интересуется Виктор и делает еще одну фотографию. - А зачем от людей правду скрывать? Пусть все знают, что ты пидарас, - фыркает Юра и пальцем дописывает еще одно слово, - и лжец. Получается не так размашисто – все пространство занято вчерашней надписью. - Стирай. Плисецкий трет с крайне грустным видом. Все-таки жалко, страна не узнала всю правду о своем герое, не посочувствовала. - Доволен? - Почти. Юра швыряет тряпку на землю. Капот блестит, претензии какие? - Чего еще? Вылизать колеса? Сам уж как-нибудь. Никифоров протягивает руку. Плюнуть, что ли, в нее, чтоб не наглел больше положенного. - Пачку. Юра смотрит на открытую ладонь, на серьезное лицо Виктора и разворачивайся, чтобы вернуться в дом. - Нахуй иди. - Вот как… Юра слышит за собой шорох, но обернуться не успевает: только шипит злобно, когда сперва заламывают руку за спину, а потом укладывают лицом вниз на капот. - Мудак ты, блядь, Виктор. Отпусти! Виктор прижимается животом к спине - оттого руке еще больнее, и не вырваться никак. И откуда у него ментовские замашки? Где только нахватался? - Ты чего такой дикий? - Одичаешь, блядь, с тобой! Свали, а! - Пачку. - Выкурил и выкинул. Рука Виктора шарится в левом кармане куртки, затем в правом. - Врешь ведь. В штанах? Плисецкий стискивает зубы. Противно, стыдно и мерзко от того, что Виктор себе позволяет. Его рука тем временем проскальзывает в карман штанов и вытягивает сигареты. - А говорил, выкинул. Свободен. Иди в дом, холодно. Отпускает так же внезапно, как и схватил, отходит в сторону и швыряет пачку в мусорку. Юре хочется сначала вмазать со всей дури, а затем бить лежащее тело ногами, пока Никифоров не сдохнет. Только силы пока не равны... нужно подождать пару лет, тогда-то ему за все воздастся. - Да пошел ты! - бормочет Юра и почти бежит к лестнице. - Курить ты не будешь! - кричит вдогонку Виктор и слава богам, не идет следом. - Тебя, блядь, не спросил, - Юра показывает средний палец и скрывается в доме. Выходные окончательно испорчены. *** Отабек ведет уверенно, так же, как и Виктор. Юра обещает себе, что еще два года - и он за руль сядет, вот как восемнадцать стукнет, так сразу и сдаст. И тачку купит, крутую, может даже, как у Никифорова, немку. И деду купит, если тот позволит. И тогда все, никаких такси и метро. И с Виктором ездить не придется. - А ты не с Фельцманом разве должен был приехать? – интересуется Юра, отворачиваясь от однообразного лесного пейзажа. Отабек не сводит глаз с дороги. Все-таки дождь, асфальт мокрый, скользкий. Питерская погода в начале марта изменчива. - Переиграли. Взял напрокат, так удобнее. - Ага. Юре завидно: ему тоже хочется удобнее, и за руль тоже хочется. Только Бека вряд ли разрешит. - А ничего, что мы так уехали? - Ничего. У них там массовые развлечения. Кони, мангалы. Прыжки через костер. - Серьезно? Прям прыгать будут? – Отабек даже к Юре поворачивается, удивленно открыв глаза. Плисецкий смеется. Все-таки у друга с чувством юмора не всегда лады: - Не будут. Хотя не знаю... смотря сколько выпьют. Может, и будут. В любом случае, без меня как-нибудь обойдутся. У нас вроде планы были, помнишь? А Якова я предупредил, что сваливаю, он не против. - Помню. Тогда не меняем. Телефон оживает в кармане, Юра достает его и морщится. - Чего тебе? - Ты где? – спрашивает Виктор. На заднем плане что-то лепечет Кацуки, Фельцман отвечает на смеси русского и английского, слышится звон фужеров и смех. Юра удерживается, чтобы не ответить в рифму. - Уехал. Отмечайте. - С кем? - Да твое какое дело? С кем надо, с тем и уехал. - С Отабеком? Никифоров игнорирует раздражение в его голосе, и Юра злится еще больше. - Ну! - Почему ты мне не сказал? Ты вообще в нем уверен? Юра, тебе шестнадцать. Ты его видел-то пару раз… Плисецкий зависает с трубкой, прижатой к уху, переводит взгляд на Отабека, прокручивает еще раз в голове сказанные Виктором слова. - Чего? - Слушай, Юр, дураком надо быть, чтобы не понять, когда я зашел утром в комнату… - Стой. В голове проясняется, как будто лампочку включают. Юра мысленно ставит себя на место Никифорова, которого не звали, а он пожаловал: разбросанные вещи по всей комнате, Бека, который всем своим весом прижимает Плисецкого к кровати... и еще кофту накидывает. Почти нежно. Юра зажимает рот рукавом, чтобы не засмеяться. Давится всхлипами и, еле сдерживаясь, произносит, перед тем как сбросить вызов: - Ага, дураком. Телефон отключается и откидывается на заднее сидение, а Юра смеется, растекаясь по креслу. - Бека, ты представь. Этот дебил, Витя, он знаешь, че подумал? Что мы с тобой, ну, как эти… в одной кровати застал, решил, ночь любви и все такое. Теперь так и думает. Кажется, так и не догнал! Юра всхлипывает от смеха, а Отабек пожимает плечами. - Ну, пусть думает. - То есть побоку тебе? - Я не против. - А… - тянет Плисецкий, усмехается еще раз - и улыбка медленно съезжает с его лица. - То есть, в смысле? - В прямом. Ну то есть в том, что ты подумал, - Отабек сжимает руки на руле и хмурится. - А я еще ничего, блядь, не подумал. И даже думать не хочу. - Слушай… я вообще не собирался говорить. Или не сейчас. Не знаю, зачем… - Останови машину. - Юр, да успокойся, я ничего не... - Останавливай, мать твою! – Плисецкий бьет по бардачку ногой, и тот распахивается. - Машина из проката, Юр. - Да мне похуй! Машина тормозит у обочины, Юра отстегивается, вылетает из теплого салона под дождь, обходит спереди и открывает дверь со стороны водителя. - То есть ты из этих, что ли? Ладно Виктор… с ним все давно понятно. Ну блядь! Юра отходит на середину дороги, пинает попавшиеся под ноги ветки. Дождь льет прямо за шиворот. Час от часу не легче. - Юр... - Заткнись. - С дороги-то уйди. Плисецкий отмахивается. Слишком много информации за такое короткое время. То, что Никифоров играет на оба фронта, Юра уже пару лет как знает. Случайно увидел, так же случайно и познакомился с его тогдашней пассией. Парень был моделью, Юра даже замечал его на обложках журналов. Он забирал Виктора с тренировки, такой высокий и красивый - и, проходя мимо, потрепал Юру по голове. Вежливый. Плисецкому тогда тринадцать было, и поцелуй двух мужиков в раздевалке стал настоящим шоком. А потом ничего, как-то забылось. Виктор еще очень долго просил никому не говорить, даже слово взял. Юра пообещал и слово сдержал. Правда, тот парень вскоре пропал. Никто и никогда у Виктора долго не задерживался. А вот Бека... подстава внезапная от слова "совсем". Вроде лучший друг... да что там лучший, единственный! И как с ним теперь общаться-то? - Я подумал, что ты вроде больше ничего к Виктору не испытываешь - после того, как он уехал. Ну, или почти. Юра подлетает к машине, бьет ладонью по крыше и склоняется к водителю. - Вы совсем, что ли, все спятили? Ты не приписывай мне лишнее. Никаких романтических чувств к нему у меня нет, понятно тебе? Я на него хотел быть похож, стремился, блядь, к идеалу. Во всем подражал, пока он… Бля, дурак ты, что ли? Да вы все сегодня с ума посходили! Юра бьет еще раз, но уже беззлобно и без силы. - Извини. - И что теперь с тобой делать? - Не знаю. Но в машину вернись. Дождь разошелся. - Не хочу. Отабек откидывается на спинку кресла, выпуская руль из рук. - Противно, да? - Не знаю. Нет. - Тогда возвращайся. Юра смахивает с лица потяжелевшую от воды челку и возвращается на свое место. Заебись день рождения прошел. - Я так понимаю, в клуб мы не едем. Я могу поменять билет и улететь сегодня. Плисецкий пристегивается, вытирает капли со лба. Надо принять, попытаться - и все получится. Бека же не такой, как Виктор. Ему доверять можно. А со всем остальным надо будет позже разобраться. - Едем. Едем мы в клуб. Давай уже, заводи.